Андрей Степаненко

— Мочить его надо, — тяжело обронил подполковник Брусникин и взыскующе глянул на начальника строевой части.
— Мочить, — торопливо поддержал окружное начальство главный канцелярист и осторожно глянул из-под густых бровей на особиста дивизии – капитана Соколова.
Здесь все понимали, сколь многое зависит от этого дзержинца. Нет, ясно, что у него, как у Британии, друзей быть не может – лишь интересы. И все-таки Соколов имел имидж друга командира дивизии, а командир дивизии приговоренного любил. Да, сейчас комдив Яцук лежал в больнице, и случай был удобный, но особист мог сказать и «нет». И вот если это случится, многое так и повиснет в воздухе – вот как сейчас эта пауза. Опасная пауза, нехорошая…
Соколов поджал губы, сжал и разжал крепкие, набитые до ороговевших желтых мозолей кулаки, поднял глаза и поочередно оглядел всех: трусливо уклонившегося от вынесения суждений начальника штаба дивизии, специально прибывшего из округа Брусникина, и, наконец, канцеляриста. И каждый из офицеров, едва в него утыкался этот оценивающий взгляд главного спеца по «мочилову», мгновенно отводил глаза.
Чекист коротко, резко выдохнул и решительно хлопнул крепкими ладонями о стол:
— Мочить.
С этой секунды судьба командира артиллерийского полка подполковника Дергача была предрешена.
***
Лейтенант Бардин, а, попросту говоря, Леха открыл глаза по звонку будильника, – как всегда, за час до подъема. И хотя солнце уже вовсю жарило сквозь колеблемую ветром влажную палаточную ткань, солдатики выехавшего на картошку артполка дрыхли, судя по глубокой тишине, как убитые. А хуле еще делать в такую рань?
Леха закрыл, было, глаза, но тут же понял, что добром это не кончится, и махом отбросил синее солдатское одеяло.
— О-о-о… как не хочется…
Вздохнул, рывком сел, схватил висящие под пологом хлопчатые галифе, натянул. Вскрыл новую упаковку с носками, надел. На ощупь отыскал под нарами кроссовки, втиснул, зашнуровал. Поднялся. Отшвырнул полог палатки и, как есть, голый по пояс, словно черт из табакерки, вылетел наружу.
— Господи! Опять?!
На синем-синем… огромном, как генеральская пайка… небе не было ни единого облачка.
— И кто поверит, что всю ночь лило как из ведра?
Вопрос был риторическим; ответ – известным: никто.
— Ужоснах.
Выразиться точнее было немыслимо. Уже четвертые сутки подряд, едва артполк прибыл на земли бывшего подшефного колхоза «Красный Путь», а ныне типа частного крестьянского хозяйства, повторялся один и тот же синоптический феномен. Едва командовали отбой, сумеречное небо покрывалось тучами – в считанные минуты, и где-то к 23.00 начинался ливень – такой, что спустя четверть часа палатки начинали промокать.
— Свихнуться, — покачал головой Леха и трусцой двинулся мимо длинного ряда палаток в сторону ближайшего поля – проверять, что там происходит.
Воды за ночь выливалось так много, что сбор картошки превращался в пародию. Нет, выгнать бойцов на картофельные поля было можно, и Леха это делал – неоднократно. Но толку?!!
Никакая техника выйти на поле не могла – вязла; картофелекопалка – тоже. А потому все приходилось делать вручную. Леха горестно рассмеялся: бредущие по колено – действительно по колено! – в холодной жидкой грязи бойцы по локти погружали руки в землю и вылавливали картофелины из земли, как медведь ловит лосося. Кому рассказать – не поверят.
Ясно, что начальник медсанчасти Маша Кулиева быстро наложила на такой с позволения сказать «сбор» жесточайшее вето. Рисковать массовыми респираторными заболеваниями ради нескольких десятков ящиков грязной мокрой картошки было глупо.
«А план остается планом…»
Трусцой бегущий по краю мокрой и скользкой грунтовой дороги Леха поднял глаза в небо и болезненно застонал: небо уже было идеально чистым – ни единого белого перышка!
— Зар-раза!
Вторая часть синоптического феномена заключалась в том, что за час-полтора до подъема ливень прекращался, а тучи рассасывались – буквально на глазах! Затем, как в насмешку над планами командования, весь день жарило солнце; палатки, а главное, спортплощадки, подсыхали, и бойцы с полным правом посвящали все свое время волейболу.
— А-а-а! – поскользнулся Леха. – Блин!
С трудом удержавшись на ногах, матюгаясь, кое-как, по обломкам ящиков он пробрался на собственно поле. Присел, воткнул прихваченный по дороге прутик в землю и легонько нажал на прутик пальцем. Тот вошел в чернозем, как в теплое сливочное масло.
— И что? Опять весь день – волейбол?
Леха поморщился.
— Запарило!
Будь здесь, в полку побольше начальства, Леха бы так не напрягался. Но, вот беда, все офицеры выехали на совещание в Потемкинское.
— Ну, вот кто – при таком-то ясном небе – поверит в эти ночные ливни?
А между тем, за старшего в полку – так уж вышло – остался он – зеленый, как весенний овощ, лейтенант Бардин. И это означало, что за срыв плана по заготовке картофеля зверскому групповому изнасилованию подвергнут его и только его.
— Ой, бля…
***
Командир артполка подполковник Дергач вышел из подъезда гостиницы и глянул на небо. Всю ночь это небо громыхало, а, судя по телефонному докладу дежурного по части, в подшефном колхозе опять прошел настоящий ливень, однако теперь, поутру небо снова было ясным и чистым.
— Сергей Иванович!
Дергач обернулся. Его нагонял особист дивизии капитан Соколов.
— Здравия желаю, — козырнул Соколов и подал твердую, заточенную под убийство, словно саперная лопатка, ладонь.
Дергач кивнул и принял пожатие. Нет, людей из спецслужб он, как всякий нормальный офицер, не переваривал. Даже лучшие из них неизбежно переживали профессиональную деформацию личности и довольно быстро переставали быть собственно людьми. А уж если нелюдь дослуживалась до капитана или – не к ночи будь оно помянуто – до полковника… — Дергач поежился, — эти, должно быть, питались исключительно парной человечиной. Впрочем, конкретно это упырь по фамилии Соколов числился в друзьях у комдива и старался всячески командирам полков услужить. За это и терпели.
— Ну, и как у нас дела? – вежливо поинтересовался Дергач.
Особист, обнажив крупные желтые клыки, улыбнулся открытой американской улыбкой – напоказ.
— Как в том анекдоте про молодого летчика…
Дергач поднял брови.
— Не слышал.
Особист зачем-то огляделся по сторонам и понизил голос.
— Короче, кричит он в эфире: земля! Земля! Я позывные забыл! Кто я? А ему и отвечают: вообще-то ты полный гамнюк, но по условиям полета в данный момент ты – Сокол.
Дергач рассмеялся и тут же насторожился.
— А какое это отношение имеет…
— Самое прямое, — оборвал его особист, — вас, Сергей Иванович, поиметь готовятся. И крупно.
Дергач усмехнулся. Ну, то, что в округе спят и видят, как бы его уесть, никаким секретом не было. А уж когда в штаб округа перевелся с боем ушедший от Дергача бывший майор, а ныне уже подполковник Брусникин… в общем, добавилось число его врагов, изрядно добавилось.
— И в чем я провинился на этот раз? – саркастично скривил губы Дергач.
— Ищут, — развел руками особист, — все понимают, кто вы на самом деле, но «по условиям полета» вас предполагается мочить, как последнего гамнюка…
— Ясно, — кивнул Дергач.
Вечно подыгрывающий то вашим, то нашим, особист и здесь не открыл особенной тайны. То, что штаб округа нашел козла отпущения, стало ясно, едва они созвали это трехдневное совещание. Сегодня был третий, финальный день, но, если честно, Дергач и за два дня тотальной обороны от неплохо обоснованных начальственных наездов вымотался до предела – хуже, чем на учениях.
— Вам, Сергей Иванович, главное, через День Приказа перевалить без эксцессов, — подал голос особист.
Дергач задумчиво кивнул. Собственно и на этом совещании все сводилось к неизбежному Дню Приказа министра обороны об очередном призыве и – соответственно – очередном увольнении из рядов вооруженных сил. Каждые полгода оный приказ приводил солдат в состояние эйфории, подвигал к тому, чтобы это дело как-то отметить, и понятно, что кончались эти жуткие сутки до обидного банально: мордобоем, увечьями и сроками – кому больше, кому меньше.
— Перевалим как-нибудь… не впервой, — отмахнулся Дергач и пристально посмотрел особисту в глаза. – Ты лучше скажи, как там с моим вопросом дело обстоит.
Соколов, как бы собираясь с мыслями, замер. Была у него такая паскудная манера держать паузу – как в театре, по 10-15 секунд.
«Я его когда-нибудь закопаю!» — пообещал себе Дергач.
— Ну?!
— Результат анализов положительный, — равнодушно, словно читал выписку из журнала медсанчасти, отозвался особист. – До постели у них пока не дошло, но все идет к тому, все – к тому…
Лицо Дергача начало наливаться кровью – сначала покраснели уши, затем – скулы, и, в конце концов, все лицо его стало одинакового пунцового цвета.
— А твой стукачок не ошибся?
— Исключено, — отрезал особист, — и потом, у меня в твоей части, Сергей Иванович, больше чем один источник. И все сходятся на одном – дело времени.
Дергач шумно глотнул.
Дело касалось его дочери Машки. А точнее, уже начавшего подбивать к ней клинья юного чернявого лейтенанта с омерзительной рожей московского интеллектуала и неподходящей фамилией Бенц.
— Ясно, — сквозь зубы буркнул Дергач и, поджав губы, двинулся к Дому Рыбака — довольно внушительному для ПГТ Потемкинский строению. У крыльца Дома Рыбака с сигаретами в руках его уже поджидали старшие офицеры.
— Подождите…
— Да? – полуобернулся Дергач к особисту.
Благодарить его за такую новость абсолютно не хотелось, как и вообще разговаривать на эту тему. Но Соколов окликнул его не за этим.
— Вы бы не о дочке сейчас думали, Сергей Иванович, а о своем шатком положении…
— Что вы имеете ввиду? – сухо поинтересовался Дергач.
Особист посерьезнел.
— По моим сведениям, Приказ министра обороны об увольнении из рядов будет издан вот-вот – буквально, сегодня-завтра.
Дергач прищурился. Это была очень важная новость. Даже в условиях жизни в гарнизоне пережить Приказ было непросто, а уж на выезде, на картошке, да еще учитывая, что почти все офицеры находятся здесь, на выездном совещании… в общем, было отчего почесать репу. И все равно: совет особиста думать сейчас не столько о дочери, сколько о себе, как-то вот раздражал.
— Я учту, — холодно процедил Дергач.
— Учтите, Сергей Иванович, — кивнул особист, — учтите. Вам вообще шкурку надо бы поберечь. Всего одно чепэ, и вам ее снимут – охнуть не успеете.
***
Владик Русаков, «золотое перо» и, вне сомнения, лучший военкор округа, занял место на балконе. Отсюда исчезать было удобнее. И именно здесь его отыскал Брусникин.
— Привет, Владик, — сунул ему холодную ладонь бывший начальник строевой части, а ныне злейший враг подполковника Дергача.
— Здравия желаю, — сделал вид, что пытается привстать, Владик.
— Сиди-сиди, — рухнул на сиденье рядом Брусникин. – Есть новости.
— ?
— Не сегодня, так завтра будет Приказ.
Владик сдержанно улыбнулся.
— Насколько точно?
Обычно приказ об осеннем призыве издавался между 24 и 28 сентября, так что срок для него как бы еще не пришел.
— Точно, — значительно кивнул Брусникин.
Владик окинул взглядом уже начавший наполняться офицерами округа зал Дома Рыбака. Всех их ждали в родных частях неотложные заботы, а главное, — записные хулиганы, коих ко Дню Приказа следовало держать в строгом ошейнике, а лучше, если в удавке. И, тем не менее, офицеры дивизии сидели здесь, как на привязи, и уже третий день переливали из пустого в порожнее, типа делясь опытом, как бороться с неуставняком.
Владик почесал затылок.
— А почему начальник штаба округа не сократит этот третий день совещания? Ну, чтобы офицеры успели добраться до своих частей…
— Исключено, — мотнул головой Брусникин и со значением посмотрел на Владика. – Сам должен понимать, как важно донести до самодуров, типа Дергача, важность искоренения неуставных отношений. Даже если на это понадобится все три дня.
Владик чуть не присвистнул.
— Серьезно вопрос поставлен…
Вообще-то, Дергач лишился должностного «иммунитета» месяца полтора назад, когда выиграл учения. Ему по-человечески объяснили, что выпендриваться не надо, а эти, именно эти учения следует тихохонько сдать. Просто потому, что их должен выиграть его условный противник подполковник Медведев.
И не то чтобы округ так любил Медведева; просто под его началом служили два молодых офицера – сын крупного хозяйственника из Генштаба и сын генерал-лейтенанта Чеботарева. Невзирая на малый срок службы, оба лейтехи уже зарекомендовали себя как по-настоящему талантливые артиллеристы. Предполагалось, что они оба проявят себя на этих учениях с лучшей стороны, в результате чего их заметит и отметит Округ. И они оба по итогам учений должны были получить не только досрочные звездочки, но и квартиры – в качестве краткосрочного эксперимента и в прямое поощрение за отличную боевую и тактическую подготовку.
И понятно, что Дергач взъерепенился.
— У меня капитаны по шесть лет в очереди! – брызгая слюной в лицо начальству, орал он, — а вы на кон жилье ставить?! Армия вам что – казино?!!
Дергач вообще вел себя рискованно. Сначала просто ругался. Затем, демонстрируя полное отсутствие стратегического мышления, подал несколько рапортов наверх. И когда стало ясно, что это ни к чему не приведет, взял и выиграл учения.
Владик задумчиво хмыкнул. Выиграть эти учения Дергач не мог априори, — просто потому, что, как в стандартной шахматной задаче о мате белыми в три хода, там не было никаких иных вариантов. Вообще.
Но он выиграл. Как – это отдельный разговор. Главное – результат: все четыре квартиры, вместе с досрочными звездочками ушли в полк Дергача. Это и стало приговором самому Сергею Ивановичу, — Округ таких фортелей не прощал никому. А теперь, видимо, и срок настал.
— Ну, что… надо ехать.
Владик поднялся с откидного кресла, и подполковник Брусникин, пропуская его к выходу, тоже встал.
— Я там и штатских журналюг подключил – для числа, так что если чужих увидишь, не удивляйся, — подполковник с чувством тряхнул Владика за плечо, — а вообще, успехов тебе, Русаков. Сделай этого м…ка.
Владик улыбнулся и ровно в тот миг, когда в зал вошло руководство штаба округа, а офицеры, громыхая сиденьями, начали подниматься, покинул балкон. Фиксировать происходящие здесь прения могла и его помощница, а ему предстояло добираться до полка отданного начальством на заклание Дергача.
«Уж, прости, Сергей Иванович… раньше надо было думать и желательно – головой».
Оказаться в части на День Приказа, когда все офицеры торчат здесь в Потемкинском, – лучшего способа сделать качественный материал о неуставных взаимоотношениях в российской армии и быть не могло.
***
Назад, в палаточный городок Леха бежал краем кукурузного поля, а точнее, вдоль старого ирригационного канала полутора метров глубиной. Когда-то этим каналом подавали воду на поля; впрочем, от него и теперь была изрядная польза – именно сюда стекала дождевая вода от палаточного городка, спортплощадок и обширного грунтового плаца – единственного места, где на общую вечернюю поверку можно было построить все три дивизиона разом.
— Так-так… — притормозил он у одной из бесчисленных уводящих внутрь бескрайнего кукурузного поля тропинок, — это было где-то здесь…
Ежась от осыпающихся на него с кукурузных стеблей крупных капель еще не высохшей дождевой воды, Леха продрался метров на десять и замер. На небольшой, словно после приземления НЛО спирально вытоптанной площадке ясно выделялись два-три особенных места.
-Ну-ка, ну-ка, — присел он и сгреб в сторону пожухлую кукурузную ботву.
Прямо на него из земли смотрели три пластиковых горлышка.
— Во, мерзавцы! – рассмеялся Леха и принялся враскачку выдергивать фляги из мокрого, противно чавкающего чернозема.
Судя по запаху, это была бражка – аккурат ко Дню Приказа. Ну, а суету вокруг заветного кукурузного поля он приметил уже давно, дня три тому назад.
— Как раз дозрела… — отметил он и достал из кармана галифе нож.
Аккуратно пробив все три фляги в нескольких местах и оставив их истекать кровью, Леха выбрался обратно к каналу, двинулся назад в палаточный городок и, тщательно оглядывая каждую из тропинок, обнаружил еще три священных захоронения. И, само собой, все три осквернил – тем же подлым способом.
Нет, они в училище тоже как-то ставили бражку, но они были умнее своих командиров, а потому и достославный напиток был благополучно выпит, и на губу в результате никто не загремел. А здесь… судя по примитивности исполнения, здесь командовал парадом Толян Сапрыкин – главный, но далеко не самый умный дедушка артполка.
— Эх, Толик, Толик… — сокрушенно покачал головой Леха.
Изгнанный из медсанчасти за мордобой Сапрыкин никак не мог угомониться и постоянно попадал в сомнительные ситуации. Уж Леха ловил бывшего медбрата, а ныне доблестного зарядного самого последнего, шестого орудия постоянно. И до беспредела как-то не доходило.
— Тьфу-тьфу-тьфу! – чтоб не сглазить, трижды плюнул через левое плечо Леха.
До возвращения офицеров полка с окружного совещания по искоренению неуставных взаимоотношений оставались от силы сутки. И если привлечь все наличные офицерские ресурсы…
— Эх, нам бы день простоять, да ночь продержаться!
***
Лейтенант медицинской службы Дмитрий Сергеевич Бенц, для своих – Димон проснулся за четверть часа до подъема. Кое-как поднялся, накинул китель на голое тело, отбросил брезентовый полог и рассмеялся.
— Опачки!
Очередной больной солдатик уже переминался с ноги на ногу перед его палаткой. Димон окинул быстрым взглядом влажные, явно только что застиранные галифе солдатика и крякнул.
— И у тебя понос?
Тот судорожно закивал.
Димон задумчиво оттопырил губу, хмыкнул и двинулся умываться. Его непосредственное руководство – начальник медсанчасти Маша Кулиева утверждала, что это повторяется каждый год: едва полк выезжает на картошку, начинается понос неясной природы – во всех трех дивизионах. Единственное подразделение полка, не знающее этой беды, – БУАР* на сбор картошки не выезжала; Дергач всегда оставлял разведчиков на зимних квартирах – белить и красить казармы.

*БУАР – батарея управления артиллерийской разведкой

Димон подошел к рукомойнику, поплескал в лицо холодной водой, утерся вафельным полотенцем и бросил косой взгляд в сторону Машкиной палатки. Его непосредственное начальство явно уже проснулось, и Димон мысленно даже видел, как старший лейтенант Кулиева натягивает изящный кителек на покатые плечики, а затем не без труда, — ох, не без труда! – застегивает защитного цвета пуговки на своей высокой груди.
«Tomb Raider… — глотнул Димон, — вот кому Оскара давать надо – за фактуру… интересно, а в чем она спит?»
Разумеется, крутобедрая, зеленоглазая Машенька понравилась ему сразу, как только он ее увидел – два месяца назад. И что-то подсказывало молодому лейтенанту, что вечно фыркающая на него начальница настроена далеко не столь презрительно, как пытается продемонстрировать.
— Ну, рассказывай, — повернулся к солдатику Димон. – Что ел? Как это случилось? Когда?
Больной густо покраснел и склонил буйную головушку на грудь.
— Ел, что и все, — пробубнил он под нос.
— Не свисти, — оборвал его Димон.
Он прекрасно видел, что перед ним «годок». Такой жрать то же, что и все, то есть, одну разваренную картошку уже не будет.
— Я не свистю, — насупился боец.
«А может быть, это морковка?» — внезапно подумалось Димону.
Едва прибыв на «страду», солдатушки мигом разбежались по окрестным полям в поисках вожделенного «гражданского» хавчика, и для утоления этого вожделения годилось почти все: молочной спелости кормовая кукуруза, кривая, почти несладкая морковка…
«А если все-таки морковка? Чем там они ее удобряют?»
Расстройство деятельности ЖКТ могло быть вызвано как химическими веществами, так и банальной микрофлорой.
— Когда прихватило? – заглянул он в глаза солдатику.
— Часа два назад.
— Что ели ночью?
— Ничего.
Димон покачал головой.
— Опять свистишь?
С тех пор, как офицеры полка выехали на совещание в Потемкинский, жизнь у бойцов наступила вольготная. Уж эти запахи жареной картошки, а то и сала разносились ночами по всему палаточному городку.
— Ну, картошку мы жарили… — склонил голову боец.
— А морковка была?
— Да, — пожал плечами больной.
— А еще что? – прищурился Димон и вскипел: — что я из тебя все клещами вытягиваю?! Или тебе нравится в заср…х штанах ходить?
— Что ты так шумишь, лейтенант? – донеслось от Машиной палатки, и Димон дернулся и рефлекторно расправил плечи.
Старший лейтенант Кулиева повела головой, и ее тяжелые волосы пошли волной, а Димон и боец в мокрых только что постиранных штанах синхронно вздохнули. Впрочем, волосы были тут же пойманы, уложены – одним точным жестом, заколоты чем-то невидимым и спрятаны под кепи.
«Боже! Как хороша!»
— Вот… очередной засранец, — смущенно констатировал Димон, — разбираюсь…
Старший лейтенант сокрушенно покачала головой.
— Ну, сколько тебя учить, Дима? Еще подъема не было, а ты уже прием ведешь.
Димон виновато развел руками. Он знал, что руководство право, и если продолжать в том же духе, однажды обнаружится, что никакой личной жизни, окромя службы в Российских Вооруженных Силах, у тебя уже нет.
— Гони его в шею, — распорядилась Маша, — пусть возвращается в батарею и приходит на прием после завтрака – строго по часам.
— Но товарищ старший лейтенант… — начал, было, ныть болезный.
— Ты понял, что я сказала, боец? – сдвинула брови начальница медсанчасти, — ну, и шуруй отсюда нах, пока я не рассердилась.
Димон вздохнул, поднял руку, дабы жестом отправить болезного по уже озвученному адресу и разулыбался: из-за палатки выбегал голый по пояс, мускулистый, как молодой Рэмбо, мокрый от пота лейтенант Бардин.
— Привет, Машук! – счастливо проорал Бардин. – Привет Димон! Какие голубки… Прямо Асклепий* и подруга его Эпидея! Кстати, а вы почему еще не в постели?!

*Асклепий – бог врачевания

— Еще?! – возмутилась Кулиева. – Ты на часы глянь! До подъема пять минут!
Димон, уже просекший направление тонкого казарменного юмора лейтенанта Бардина, рассмеялся и покачал головой.
— Ты дошутишься, Лех…
И в следующий миг в Леху полетело полотенце, мыло в мыльнице, а старший лейтенант Кулиева на глазах обратилась в Медузу Горгону.
— Бардин! Я тебя убью!
Леха загоготал, спасаясь от зеленоглазой бестии, раза два обежал палатку, пинком под зад отправил хихикающего засранца обратно в батарею и лишь тогда, спрятавшись за Димона, умоляюще вскинул руки.
— Пощади, королевишна! Не вели казнить! Вели выслушать! У меня к вам такое, блин, дело – вопрос жизни и смерти!
***
В половине седьмого, как всегда, начали орать дневальные.
— Первый дивизион, подъем! Выходи строиться!
— Второй дивизион, подъем!
— Третий дивизион…
Заслуженный дедушка Российской Армии, уроженец славного города Краснодара Толян Сапрыкин приоткрыл глаз, выпутал из одеяла и приподнял ногу и аккуратным пендалем придал единственному вскочившему – молодому солдатику – нужное ускорение… Тот вылетел на построение, и Толян сладко потянулся.
— Ну, что… опять всю ночь лило?
— Угу, — подтвердили из-под соседнего одеяла.
— Значит, опять – волейбол?
— Ага.
Сапрыкин хмыкнул и сел. Волейбол он любил. Ему вообще нравилось, что последние дни перед Приказом, после которого можно будет вообще забить на все, проходят вот так вот – тихо и ненапряжно.
— Класс…
В этот момент полог палатки и приоткрылся, а напротив Толяна возникла самая мерзкая рожа изо всех, когда-либо служивших Отечеству.
— А тебе что, Сапрыкин, отдельное приглашение нужно? – ядовито поинтересовался оставшийся в полку за старшего лейтенант Бардин.
— Да, будет вам, товарищ лейтенант, икру метать, — скривился Толян, — можно подумать, если я на зарядку не выйду, ядерный паритет обвалится…
— А если – в рожу? – сразу перешел к делу Бардин.
Сапрыкин вздохнул.
— Вот не конструктивный у вас подход, товарищ лейтенант…
— Попу в горсть – и на построение! — жестко распорядился Бардин. – Кто через 45 секунд не построится, пусть пеняет на себя. Настучу по чердаку – мало не покажется.
Дедушки заворчали…
— Чего это вас, товарищ лейтенант, в неуставняк все время сносит?
— А как с вами, с козлами еще разговаривать? – хмыкнул Бардин, — не хотите жить со мной по уставу, я вас буду пялить помимо устава. Мне и так, и так удобно.
— Достали вы своими угрозами, товарищ лейтенант…
Ненавистная физиономия скрылась, и дедушки сочли за лучшее выйти на построение. Вот только сегодня все и как-то сразу пошло не так. Вместо того чтобы быстренько показать дежурному, что вот они мы – все здесь, и отправиться досыпать, пришлось имитировать зарядку, а затем их всех построили, и придурошный лейтенант, явно подражая Дергачу, заложил руки за спину и бойцовым петушком, с беспредельным понтом в каждом движении прошелся перед полком.
— Ну, что бойцы… как настроение?
Полк настороженно молчал.
— А у меня так очень хорошее, — широко улыбнулся Бардин и остановился лицом к полку, широко расставив ноги, — план, конечно, горит, зато какая погода! Прямо так и создана для полноценного отдыха…
Сапрыкин саркастично хмыкнул. Начало спича ему уже не нравилось.
— Ты что-то сказал, Сапрыкин? – заинтересовался лейтенант.
— Никак нет.
Бардин склонил голову набок.
— Тогда, может, предложения какие имеешь?
Сапрыкин снова хмыкнул.
— Да, какие тут могут быть предложения, товарищ лейтенант? Пересчитали по головам, позавтракали – и на спортплощадки… в волейбол…
— Опачки! – оборвал его Бардин, — а ведь в точку! Золотые слова!
Сапрыкин озадаченно поднял брови. Насколько он знал Бардина, тот явно готовил какой-то подвох, но в чем этот подвох состоит, пока ни фига видать не было. А простоватая лейтенантская рожа тем временем расплывалась в самодовольной улыбке – все шире и шире.
— По-олк! Внимание! – обвел он все три дивизиона торжественным взором, — в связи с нерабочими погодно-климатическими условиями объявляю всеобщий… внеочередной… Выходной!
Солдатики неуверенно переглянулись. Собственно, они последние четыре дня и так не перетруждались. Но раз начальство говорит, выходной… то, собственно, почему бы и нет? И только многоопытные, битые-перебитые дедушки терпеливо ждали, когда из-под начальственных слов покажется замаскированная, специально для дураков обильно политая сиропом подляна.
— Всем отдыхать!
Именно этого и ждавший молодняк восторженно загомонил. Но лейтенант еще имел что сказать.
— Тихо! Старшины, успокойте свой личный состав! Я еще не кончил!
Послышался звук затрещин, и лишь когда молодняк угомонился, лейтенант самодовольно оглядел полк и эдак игриво повел выгоревшими бровями.
— И чтобы провести наше с вами время не только с удовольствием, но и с пользой, мы посвятим весь сегодняшний день… — Бардин словно фанат после победы любимой команды вскинул руку и выкрикнул во всю мощь легких: — Спа-артивна-аму!.. Празднику!!!
Бойцы обмерли. И лишь Толян Сапрыкин, как и все деды, изначально знавший, куда ведут все офицерские инициативы, с ненавистью покачал головой.
— Во, сука!
Лучшего способа изговнючить солдатику отдых попросту не было.
— Итак… много никому не кушать… — прошелся перед строем Бардин, — ибо через полчаса после завтрака – кросс на пять кэмэ. И касается это всех…
— Я ноги стер! – возразил Сапрыкин. – Я не смогу кросс…
— Разговорчики в строю! – обрезал его лейтенант. – Освобождение от кросса возможно только при наличии медицинской справки, коей ни у кого из вас сегодня не будет.
Дедушки переглянулись.
— Как так?
Бардин заговорщицки подмигнул.
— Я разговаривал этим утром с руководством медсанчасти, — охотно пояснил он, — и оное руководство сошлось со мной во мнении, что на сегодня в полку серьезных проблем со здоровьем попросту нет. Так что ничто не помешает ни кроссу, ни эстафете, ни – тем более – бегу в мешках.
Солдатушки склонили головы.
— Вот козлы…
Оставшийся за командира полка лейтеха обвел полк затуманившимся от удовольствия взором.
— А вот теперь я кончил.
***
Совещание по искоренению «неуставняка» шло и шло – размеренно и предсказуемо до самого последнего слова.
— Третьим и основным условием я бы назвал воспитательную работу офицеров с личным составом частей, — убаюкивающим тоном читал по бумажке подполковник Брусникин.
«Козел…» — без особых эмоций констатировал Дергач.
Его жизненный опыт диктовал несколько иной расклад, ибо главных условий порядка в части было не три, а два: полное отсутствие у бойца личного времени и его же, бойца абсолютная зае… загнанность, короче.
«Интересно, как там они справляются?»
Когда они решали с начальником штаба, сколько человек оставить в полку на время этой никому не нужной конференции, Дергач согласился на самый минимум: четыре младших офицера и один старший.
— Больше оставить нельзя, — доказывал еле удерживающийся от запоя начальник штаба, — списки офицеров выверяет сам начальник штаба округа. И если он узнает, что мы кого-то из офицеров отмазали от его конференции без должных на то оснований, нас попросту сожрут.
Затем когда Михалыч ушел таки в запой, Дергач решил, что за старшего офицера в полку можно оставить капитана Саркисяна, потом начальник штаба из запоя вышел, и они вычеркнули Саркисяна и заменили его на майора Завгороднего, но, в конце концов, приняли за лучшее не менять коней на переправе и вернулись к кандидатуре Володи Саркисяна. Пусть и младше по званию, чем Завгородний, а с личным составом Саркисян управлялся не в пример лучше. В преддверии Дня Приказа, это умение становилось как никогда важным.
«Блин, Володя, не подкачай!»
На месте оставшегося за старшего Саркисяна Дергач устраивал бы личному составу спортивные праздники каждый день – с кроссом, перетягиванием канатов и бегом в мешках. До изнеможения! Так, чтобы, вползая вечером в палатку, солдатик хотел одного – спать. Чтоб не было у него желания ни надраться, ни перепихнуться.
Дергач помрачнел: едва он вытащил из памяти последнее, относящееся к сфере половых отношений слово, мысли сами собой переключились на Машку, а точнее, на долбаного Димона.
«Пусть только попробует к ней сунуться! Я его на части разберу! Никакая реанимация взад не соберет!»
— А давайте-ка Дергача послушаем… — раздался голос начальника штаба округа, — Сергей Иванович, просветите нас, пожалуйста…
«Ну, вот и началось», — подумал Дергач и нехотя поднялся. У него не было иллюзий по поводу своей непотопляемости. Да, он был на коне на исходе Союза; он превосходно держался в невыносимо сложные 90-е, но теперь, когда все решала личная преданность верхам и когда верхи уже сказали «фас», он был попросту обречен.
— Что вы хотите знать, товарищ генерал-майор? – нехотя проронил Дергач; если честно, у него сейчас было одно желание – нахамить.
— Как у вас воспитательная работа ведется?
Дергач пожал плечами.
— Ну… деру помаленьку…
По ближним к нему рядам пробежал смешок, а начальник штаба сокрушенно покачал головой.
— Дерет он… ничего себе, командир… Ну, а мотивация? Чем вы мотивацию у личного состава поднимаете?
Дергач покачал головой.
— Давайте без мистических допущений, товарищ генерал-майор. Нет у нынешнего бойца мотивации – вообще. А поднять то, чего нет, невозможно.
Он обвел глазами ближайшие ряды сидений.
— Или я не прав?
Ряды сдержанно загудели.
— Значит, вы считаете, — кинулся на помощь начальству Брусникин, — что русский солдат утратил мотивацию защищать свою Родину?
Дергач уверенно кивнул.
— Вне всякого сомнения.
Полные офицеров ряды загудели громче.
— А не слишком ли много ты на себя берешь, Дергач?! – поднялся крик на задних рядах.
— Откуда столько апломба?!
— То-то у тебя в полку бардак!
Командир артполка отыскал взглядом крикуна и развел руками.
— Ну, бардака-то у меня поменьше будет, чем у тебя. Хочешь убедиться, приезжай и посмотри. А апломба много, потому что я знаю, что делаю. Нет у солдата мотивации! А если нет мотивации, его, дабы не беспредельничал, следует драть! Нещадно! Круглые сутки! Чтоб до самого дембеля только две мысли в голове: жрать и спать!
Начальник штаба остановил Дергача не терпящим возражений жестом и нервно поправил изящные золотые очки.
— Я вижу, у Сергея Ивановича приступ язвительности…
— Нет, товарищ генерал-майор, — покачал головой Дергач, — никакого приступа. Просто я не могу ждать, когда наши кремлевские смежники наконец-то нахапаются чужого бабла и займутся таки мотивацией русского солдата.
Офицеры открыли рты, и в зале Дома Рыбака повисла тишина – мертвая… но Дергачу было еще что сказать.
— Мне, товарищ генерал-майор, обороноспособность России удерживать надо. Не завтра, не послезавтра, а сейчас. Теми людьми, что есть. И теми методами, что на них работают.
***
Владик Русаков отправился в хозяйство, где стоял полк Дергача немедленно, но застрял в первой же яме. Разбухшая от ливней земля попросту перестала быть опорой. Осторожно раскачивая машину, Владик все-таки сумел вывести ее из ямы и в следующий раз уже сел на брюхо – метров через пятьсот.
«Господи… как же они собираются собранную картошку отсюда вывозить? Неужели по морозу?»
Никуда не спеша, Владик достал сапоги до самого паха, саперную лопатку, переоделся в солдатскую хэбэшку без погон и аккуратно, обращая внимание на самые мелкие детали, выбрал из-под машины столько грунта, что хватило бы наполнить кузов грузовика. Снова переоделся, сел за руль и плавно, не психуя и не дергаясь, ровненько так снял машину и двинулся дальше. И примерно в этот миг до него дошел весь ужас положения, в котором оказался Дергач.
Начать с того, что весь его план по сбору картофеля при такой погоде накрывался медным тазом. Этот урожай – целиком – был обречен сгнить в земле, и по каким ценам Дергачу придется закупать картошку на всю зиму на 800 человек, это еще вопрос.
— Ох, и вздрючат тебя, Сергей Иванович…
Но этого мало. Насколько Владик владел ситуацией, хозяйственный Дергач уже заключил контракт, по которому в счет оплаты за все предоставлял дешевую рабочую силу – своих бойцов.
— Но если бойцы так и просидят в палатках до конца страды… Эхе-хе!
Коту под хвост летело многое: и обязательства Дергача перед крестьянами, и заготовка провианта на зиму и даже – в перспективе – учебный план. Ибо, вместо того, чтобы сидеть на зимних квартирах с полными закромами и спокойненько так обучать артиллеристов стрельбе, Дергач будет до самого ноября торчать здесь и ловить благоприятную погоду.
— А если еще и на День Приказа что-нибудь случится…
Владик покачал головой. Насколько он знал, с полком Дергача сейчас управляются от силы пять или шесть офицеров и лишь один из них старший – какой-нибудь майор. И понятно, что управиться такими силами с тремя дивизионами, то есть полутысячей крепких, наглых, половозрелых жеребцов почти нереально.
«Что-нибудь да вылезет…»
Собственно, при таком раскладе Сергей Иванович был попросту обречен. Владику же оставалось проделать совсем небольшую и даже не грязную работу: честно описать все, что неизбежно будет твориться в полку Дергача в ближайшие три или четыре дня. Вкупе с уже полученными Дергачем взысканиями этого вполне хватит, чтобы Округ мог сделать оргвыводы.
Владик вздохнул и аккуратно объехал очередную яму – размером с авиационную воронку. У него было такое чувство, что Брусникин – в строгом соответствии с требованиями Вертикали – уже присмотрел для дергачевского артполка нового Хозяина.
— А может, уже и деньги с него взял…
***
Леха запустил полк на кросс подивизионно и, не имея возможности разорваться натрое, бежал пятикилометровую дистанцию вместе с каждым подразделением.
— На рекорд идете, орлы! – подбадривая забрызганных грязью до ушей и все на свете проклявших бойцов, кричал он и, демонстративно высоко подымая ноги, на форсаже пролетал мимо первой десятки, — не сбавлять темпа! Не сбавлять!
И солдатушки потели, пыхтели и не сбавляли, а Леха уже мчался в хвост, чтобы где пинками, где посулами придать ускорения и этой части войска Российского.
— Давай-давай, защитник! – ухватив за ворот, волок он очередного доходягу в первые ряды таких же доходяг, — докажи, ще не вмерла маты Киевская Русь!
А потом был подъем переворотом – минимум, обязательных шесть раз, и Леха напоказ проделал двести. Потом – эстафета такая, эстафета сякая, перетягивание канатов, и лишь к обеду Леха с трепетом в сердце запустил солдатиков на соревнование по бегу в мешках.
— Давай, Сапрыкин! Давай, орлы! – ободряюще орал он вместе со всеми, — не опозорим звания заслуженных дедов Российской Армии!
И деды пыхтели, кашляли, сипели, но в грязь лицом старались не ударить. Ну, а к обеду Леха имел некоторую статистику.
— Сколько? – едва первая батарея села за столы, примчался он к Димону.
— Ну, ты зверь… — покачал головой медик, — до обеда двадцать три человека на прием приползли!
Леха присвистнул. В принципе, он знал, что попытки злостно откосить от спортивных мероприятий будут, но чтобы из полутысячи бойцов двадцать три сачка – это был уже перебор.
— А на что жаловались? – полюбопытствовал он.
— Да, все по делу, — пожал плечами Димон, — два растяжения, есть серьезные потертости, ну, и засранцев до фига добавилось…
— Ну-ка, показывай всех, — решительно двинулся к палаткам медсанчасти Леха, — не может быть в полку столько больных!
— Еще как может, — возразил Димон.
Но лишь когда Леха увидел всю эту гоп-компанию лично, он признал, что Димон прав. И это было очень, очень плохо.
— Ты бы снизил прыть, Бардин, — подал голос медик, — так и до Уголовного Кодекса недалеко.
— Не могу я снижать прыти, — тоскливо отозвался Леха, — со дня на день Приказ, и если я их не буду пялить во все отверстия, до полной потери пульса, они начнут это делать друг с другом.
Димон приобнял его за плечо и прижал к себе.
— Они по-любому будут это делать. Не бери в голову.
***
Едва объявили построение на обед, Сапрыкин разослал гонцов и сразу же начал получать удары судьбы.
— Толян, — с виноватым видом сел рядом с ним за обеденный стол дедушка-дневальный, проверенный, опытный боец, из тех, с кем хоть в разведку, хоть в самоход, — эта падла бражку нашла.
За столом охнули, а Толян дернул кадыком.
— Не мог он все три захоронки найти.
— Нашел, — убито кивнул дневальный, — все три. А главное, фляги, сука, ножом истыкал! Я даже на одну кружку не смог нацедить.
За столом воцарилось похоронное молчание. Остаться на День Приказа совсем без браги это было даже не смешно. И почти сразу же подошел помощник дежурного по части, недавно получивший младшего сержанта, годок Вова Щукин.
— Толян, — с таким видом, что краше в гроб кладут, позвал он, — ты спрашивал насчет расписания…
— Ну? – развернулся к нему Сапрыкин.
— Короче, Бардин сказал, до восьми часов весь полк будет прыгать…
Бойцы охнули.
— Вот, чума!
— Офигел совсем!
— Где это видано, чтобы с утра до вечера человека гонять?! Это что – жизнь по уставу?!
Толян поднял руку, и гомон понизился.
— А что старшины говорят?
— Ничего не говорят, — мотнул головой Щукин, — как воды в рот набрали. Нагнул он старшин.
Сапрыкин коротко матюгнулся и ушел в себя. Хрен с ними с молодыми, им положено круглые сутки, словно обезьянам, скакать. Но вот терпеть такое надругательство над исконными привилегиями дедушек Российской Армии, да еще от какого-то молодого лейтехи, было немыслимо.
— Что ж, — весомо прокашлялся он, — если старшины сдрейфили, придется мне вопрос решать.
Дедушки потрясенно переглянулись, а Толян весомо стукнул по дощатому обеденному столу тяжелым кулаком.
— Сегодня же, нах.
***
Димон и Машка работали бок о бок – так близко, что иногда она касалась его плечом.
— Что ел? – задавала дежурные вопросы очередному засранцу начальник медсанчасти полка, — когда? А когда понос начался?
И тот что-то отвечал, она записывала, а затем Димон нехотя подымался и так же нехотя отрывался от этого стола, дабы передать засранца в руки младшего медперсонала.
— Напрасно мы Сапрыкина отдали, — покачала головой Машка. – Я здесь без него как без рук.
Димон пожал плечами. Бывший медбрат Сапрыкин здесь и впрямь был на своем месте, но число его грехов настолько перевешивало число добродетелей, что удерживать Толяна на этой воистину райской должности не стал бы и самый терпеливый командир.
— Пусть спасибо скажет, что не посадили, — передав больного, вернулся за столик и снова присел рядом Димон.
Боже, как она изумительно пахла! И это не был запах дешевых духов, каковыми, скажем, пахла его бывшая пассия Анжелка. Димон облизнул губы: хотел он того или нет, но и после расставания с Анжелкой – со слезами, упреками, стучанием кулачками в его грудь – воспоминание о ней волновало. Даже сам этот оставшийся лишь в памяти приторно-сладкий запах ее недорогих, в ярком и блескучем пузырьке, с наивным названием духов… запах, обещавший жадные объятия и почти мгновенный переход в следующую стадию, когда одежда попросту срывается, при взгляде на Машку навевал…
— Дима!
Димон вздрогнул и понял, что вместо Анжелки представил себе там, на продавленной панцирной сетке общежитской кровати старшего лейтенанта Кулиеву.
— Журнал подай, — внимательно заглянула ему в глаза старший лейтенант.
Димон, словно застигнутый на месте преступления вор, глотнул, нащупал и подал журнал и мигом утонул в ее глазах, – как в самый первый раз, когда он увидел Машку, идущей по темному грязному коридору общаги. Он снова глотнул, столь ясно предстала эта картина: крутые бедра, покатые округлые плечи, и эти глаза с чуть восточным разрезом и яркого-яркого, самого чистого изумрудного цвета. Нет, если Машка сердилась, глаза темнели, но и тогда не утрачивали…
— Дима, с тобой все в порядке?
В ее глазах стояла тревога, а в голосе он внятно расслышал участие.
— Ты выспался?
А в этом вопросе уже слышался смешок – едва заметный.
— Я без ума от тебя.
Он сам не поверил, что сказал это. А может, и не сказал вовсе. Но ее глаза вдруг стали глубже и потемнели почти до грозового состояния.
— Отпусти журнал, Дима.
Он глянул на свою руку, разжал пальцы, и поданный целую бесконечность назад журнал все-таки перекочевал к старшему лейтенанту Кулиевой.
«Показалось? Или я все-таки сказал?»
Маша, чуть поджав губы, стремительно, бисерным почерком подводила итоги этого утра.
«Показалось…»
***
Как Дергач ни старался, а не думать о Машке уже не получалось. Его внебрачная дочь прочно зарекомендовала себя уверенной, энергичной, умеющей добиваться желаемого особой. Пожалуй, она была из тех, которые «не пропадают». Но в свете агентурных данных о подлых поползновениях лейтенанта Д. С. Бенца ситуация виделась все более тревожной.
«Позвонить?»
Зачатая еще при Советском Союзе в самом сердце Средней Азии, Машка нашла его сама, вопреки воле матери, когда ей стукнуло пятнадцать – с первого заработка. И едва Сергей Иванович впервые увидел дочь, его сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле. Странным образом, она, как две капли воды, похожая на мать, более всего напоминала его самого – лет на двадцать моложе.
«Ох, Машка…»
К тому времени он платил алименты на четырех детей от двух жен, однако, вот беда: дети побаивались его, и он это чувствовал и страдал. И только с Машкой все вышло иначе: она сразу поставила себя вровень и ни разу не отступила – ни на йоту. И он признал и принял ее безоговорочно, всем сердцем, вместе с ее невозможным гонором. А спустя семь лет, по окончанию училища, Машка добилась распределения в его часть – опять сама.
«А Димону я, пожалуй, рожу-то разворочу…»
Щуплый, если не сказать, дохлый, чернявый лейтенант с московским происхождением и неподходящей фамилией Бенц никогда не выглядел серьезной эротической угрозой, – по крайней мере, для семьи командира полка. И надо же, как вышло!
«Стоп-стоп! – одернул себя Дергач, — ничего еще не вышло. Не было еще ничего… даже не еще, а просто не было!»
Дергач, конечно же, понимал: Машка на такого молокососа позариться не должна – не те у нее требования к мужчинам.
«Стоп, — снова сам себя остановил Дергач, — а какие у нее требования?»
Он пожевал губами и растерянно хмыкнул. Строго говоря, ответа на этот вопрос не было. Одно Дергач знал точно: отрезает она тех, кто этим требованиям не вполне отвечает, безо всякой пощады – как бритвой по горлу!
— Следующий докладчик майор Завгородний, — объявил секретарь, и едва докладчик бодро зашагал к трибуне, Дергач тряхнул головой.
— Слушай, Михалыч, — повернулся он к начальнику штаба, а мы разве Завгороднего не в часть отправили?
— Зачем? – не понял начальник штаба.
— Ну, вместо Саркисяна.
Михалыч открыл рот, да так и замер. Как раз в то время, когда решался вопрос, кого оставлять в полку на время конференции, он был в перманентном запое. И хотя обычно Михалыч все делал правильно, внутри у Дергача появилось нехорошее такое томление – почти предчувствие.
— Кстати, а где у тебя сейчас тогда Саркисян?
— В расположении части… — растерянно моргнул начальник штаба, – мы же с вами решили, что…
Внутри у Дергача все оборвалось. Потому что, если Завгородний здесь, а Саркисян, в расположении части…
— Подожди, Михалыч. Ты что такое несешь? Если Саркисян в части, то кто на картошке за старшего остался?
Председательствующий на конференции начальник штаба округа требовательно зазвенел ложечкой по графину.
— Подполковник Дергач! Нельзя ли потише? Уважайте присутствующих.
Дергач сделал отмороженное лицо: весь – внимание; весь – патриотический порыв. А осознавший, что он, похоже, крепко облажался, Михалыч склонился к требовательно оттопыренному в его сторону командирскому уху.
— Да, все там нормально, Сергей Иванович, — прошипел он, — я вот так сразу на память не скажу, кто на картошке за старшего…
— Что?!! – взвился Дергач. – Ты что такое несешь?! Как это ты не помнишь?!
— Подполковник Дергач! – замолотил по графину ложечкой председательствующий, — еще одно слово, и я вас попрошу покинуть зал.
Дергач стиснул зубы.
— …но, поверьте старику, — просвистел в его ухо начальник штаба, — там все нормально. Вы же меня знаете, я даже полумертвый все на автомате делаю!
Дергач шумно выдохнул. Начальнику его штаба до пенсии оставалось – чуть-чуть, но, вот эти его запои!.. Да, крупных ошибок он пока не совершал, и действительно, в самом диком, самом мертвецком виде все делал «на автомате» — безукоризненно точно. Но ведь пьянство – такое дело…
— Смотри мне, Михалыч, — краем рта процедил он, — головой ответишь, если что не так выйдет.
— Да, знаю я, — тоскливо отозвался начальник штаба. – Знаю.
***
Владик добирался до центральной усадьбы бывшего подшефного колхоза Дергача, а ныне как бы крестьянского хозяйства, часа три, и застревал он в каждой третьей луже. Но, похоже, оно того стоило.
— Короче, приедешь на место, первым делом проверь офицеров, — едва они созвонились, потребовал подполковник Брусникин.
— А в чем дело? – заинтересовался Владик.
Брусникин рассмеялся.
— Короче, этот старый м…к Михалыч только что из запоя вышел, и, похоже, он что-то напутал с распределением офицеров – прикинь, хотел Саркисяна… ты понял – Саркисяна! – оставить за старшего!
Владик неодобрительно хмыкнул. Володя Саркисян был всего лишь капитаном, а главное, был непростительно молод. Доверять такому целый полк – пусть и ненадолго – было рановато.
— И кого, в конце концов, решили поставить? – поинтересовался он. – Завгороднего? Или кого другого?
— Вот на месте и выяснишь, — деловито распорядился Брусникин.
Владик улыбнулся. Что ж, ему любое лыко было в строку, а главное, кого бы Дергач за старшего не оставил, его по итогам разгромной публикации в окружной газете все равно вздрючат. А затем и вздернут.
«Но если бы за старшего остался Саркисян, было бы интересно…»
Владик прекрасно представлял, что будет твориться у Дергача в отсутствие старших офицеров. То, что лейтенантов и таких вот молодых капитанов, как Саркисян, дедушки ни в грош не ставят, он знал превосходно.
— Тебе еще долго добираться? – поинтересовался Брусникин.
— Я сейчас на центральной усадьбе, — пожал плечами Владик, — думаю, к вечеру доберусь. Хотя дороги здесь… не приведи Господь. По крайней мере, штатские журналисты, о которых вы говорили, здесь даже не появлялись. Да, и мне сложно…
Брусникин хмыкнул.
— Может позвонить дежурному по части, чтобы тебя встретили?
Владик задумался. С одной стороны, он очень ценил фактор внезапности. Свалиться в полк Дергача, словно снег на голову было не в пример интереснее, чем приехать в уже вылизанное и приведенное в полный порядок подразделение. С другой стороны, дорога была аховая. Можно так засесть в грязи, что до ноября откапывать будут. А главное… на День Приказа… без старших офицеров, полк Дергача был просто обречен на беспредел – предупреждай их заранее или не предупреждай…
— Ну, что ж… позвоните, — хмыкнул он, — пожалуй, если встретят, это будет понадежней.
***
Заслуженный Дедушка Вооруженных Сил Российской Федерации, бывший медбрат, а ныне усталый и мудрый зарядный шестого орудия девятой батареи, старший сержант Анатолий Сапрыкин остановил дневального на бегу – одним жестом. И молодой боец ударился об этот жест, как огромная навозная муха, случайно залетевшая в дом, ударяется о стекло.
«Бэм-м-мс…»
Сапрыкин дождался, когда камуфлированная, тощая, ошалевшая от ужаса «муха» придет в себя, и тихо произнес одно-единственное слово.
— Куда?
Дневальный скосил глаза, невероятным напряжением мысли мигом перебрал все свои теоретически наказуемые проступки, понял, что вопрос без подвоха, моргнул, быстро оглядел себя и мгновенно поправил мятую хэбэшку.
— Так это… к Лехе. Ну, к лейтенанту Бардину…
Толян озадаченно поднял одну бровь.
— Зачем?
Глаза дневального заметались из угла в угол. Он понятия не имел, что с ним сделают, если ответ не понравится. Но и врать было нельзя.
— Из округа звонили. Подполковник Брусникин.
Сапрыкин на мгновение ушел в себя и тут же взволнованно облизал губы.
— И… что он сказал?
Ему было совершенно ясно, что офицер штаба округа мог позвонить сюда, на картошку по единственной причине: предупредить оставшегося за старшего лейтенанта Бардина о том, что Приказ об увольнении из рядов уже вышел, а значит, ему, Бардину, следует держать ухо востро.
— Ну, же… — подбодрил он дневального полным надежды взглядом.
Салага напрягся, густо покраснел и все-таки выдавил искомое:
— К нам едет военкор…
Сапрыкин озадаченно поднял брови, да так и замер, пока выражение лица не приобрело ясно читаемую горечь.
— Помощника дежурного по части ко мне, — жестко распорядился он и, не дождавшись мгновенной реакции, заорал: — Бего-ом!!!!
Дневальный покачнулся и рванул назад, к стоящему напротив офицерской палатки грибку.
— Товарищ младший сержант! Вас товарищ старший сержант Сапрыкин вызывают! Това… ик!
Сапрыкин с удовлетворением отметил этот правильный тычок в дневальное рыло, однако, положа руку на сердце, внушение было недостаточным…
— Че такое, Толян? – вырос перед Сапрыкиным помощник дежурного по части годок Вова Щукин. – Че стряслось?
Сапрыкин горестно покачал головой.
— Что за дела, Щукин? У тебя молодые совсем оборзели.
Дежурный по дивизиону помрачнел и повернулся к утирающему неподалеку кровавые сопли дневальному.
— Сюда иди, рядовой.
Дневального затрясло.
— А я при чем? Я что, виноват? Мне что подполковник Брусникин передали, то я и сказал.
Щукин заинтересовался.
— А что он передал?
Дневальный тоскливо шмыгнул расквашенным носом.
— Сказал, что к нам военкор едет. Товарищ Русаков. Сказал, чтоб встретили…
Сапрыкин и Щукин переглянулись.
— Ну, что я говорил… — горестно констатировал неопровержимое Сапрыкин, — это что? Новость?
Глаза дневального снова заметались. Он уже чуял, что опять получит в хлебальник – прямо сейчас, но вот за что, никак сообразить не мог.
— Это разве новость, я спрашиваю?!! – заорал Сапрыкин и молитвенно вздернул взгляд и руки в небо. – Господи!!! Ну, когда же эти салабоны научатся дедушкам нормальные новости в клювике носить?
Дневальный побледнел и покрылся испариной. Но уже наябедничавший Боженьке на нерадивость салаг Сапрыкин еще не закончил.
— Мало мне, что долбанный Бардин своим кроссом настроение испортил – с самого утра.
Щукин, соглашаясь, цокнул языком, – то была чистая правда. Но Толяну было еще что сказать.
— Затем ты, Щукин, доложил, что дедушки остались без бражки!
Щукин вздохнул. Крыть было нечем. Так и есть. А дедушка Сапрыкин тем временем расстраивался все больше.
— А теперь еще и эта сопля говорит, что к нам едет военкор! А где хорошие новости?! Где доклад, что наконец-то привезли тушенку?! Где сообщение, что нам отладили радио?! Где мой Приказ, наконец?!! Это что за беспредел? Мне что – лично!… вас мочить?!!
Дневальный пошатнулся.
— Подожди, Толя, — умоляюще вскинул руку годок Щукин, — он же молодой совсем. Дай, я с ним сам сейчас разберусь…
— Да, разбирайся, — Сапрыкин обреченно махнул рукой и вытащил из кармана сигареты. — Учишь вас, учишь…
Щукин благодарно кивнул и повернулся к дневальному.
— Я только не понял, а кто должен этого военкора встречать? Я? Прапорщик Зеленин? Кто?
Молодой опасливо шмыгнул разбитым носом.
— Брусникин не сказал…
— А на чем его встретить, сказал?
Дневальный закивал.
— Говорит, у вас ПРП все равно без дела стоит.

*ПРП – аббревиатура от «передвижной разведывательный пункт»

Щукин устало ругнулся.
— Блин! А кто мыть его потом будет?
Сапрыкин прикурил и усмехнулся. Водитель гусеничного ПРП был дедом, командир экипажа ПРП рыжий как огонь Сашок Рахимов – сержантом, а потому вопрос был риторическим: мыть должен тот, кто принял это паскудное распоряжение встретить по такой грязи военкора – то есть, этот вот молодой дневальный.
— А когда? – продолжал выяснять обстоятельства поручения Щукин, — и где его встречать? В Потемкинском или на центральной усадьбе?
Сапрыкин затянулся ароматным дымом и как-то так вдруг запечалился. Гусеничный ПРП мог пройти, где угодно, и на любых канавах было в нем, как в такси. Недаром господа офицеры его на картошку взяли: за водкой сгонять – милое дело, хоть за сто километров. И только он, бескорыстно отдавший Родине без малого 730 дней своей молодой, прекрасной жизни…
— А что если и нам водки привезти?
Это вырвалось у Сапрыкина как-то вдруг и само собой, и одновременно с тем, как оно говорилось, Толян все лучше и лучше понимал, какую кладезь мудрости вскрыла в нем суровая армейская необходимость.
— А что? – уставился он в глаза Щукину, — поручить водителю, пусть не только этого козла привезет, а еще и затарится в сельмаге. Заодно…
Щукин покачал головой.
— На центральной усадьбе водки нет…
— Пусть сгоняет в Потемкинский, — парировал Толян.
— Но этот долбанный военкор-то ждет на центральной усадьбе…
— Точно? – хищно перевел взгляд на молодого дневального Сапрыкин, — ты, боец, хорошо расслышал? Правильно ли доложил помощнику дежурного по части Вове Щукину? Ты уверен, что военкор ждет именно на центральной усадьбе?
Дневальный моргнул, и лицо его еще сильнее побледнело и покрылось бисеринками пота.
— Н-не очень, т-товарищ с-старший сержант.
Сапрыкин перевел взгляд на Щукина.
— Что скажешь, товарищ младший сержант?
Тот покачал головой.
— Ты совсем головой не думаешь, Толян. Ты думаешь, Бардин не проверит ПРП? Да еще накануне Дня Приказа?
Сапрыкин насупился. Щукин был прав. Насколько они знали Бардина, эта падла не просто проверит ПРП по возвращению из поселка; он его перетряхнет сверху донизу! Сам! Просто потому, что боевая техника на какое-то время выпадала из сектора обстрела его хищного взгляда.
— Есть выход, — вдруг понял Толян. – Есть.
***
Выделенные на послеобеденный отдых полчаса стремительно истекли, и Леха вышел из палатки и, подбоченясь, с вожделением оглядел уже выстроившихся побатарейно солдатушек. Им предстояли военные игры, и молодой лейтенант уже знал, как выцедить из бойцов – с потом, соплями и слезами – все до единой съеденные только что калории. И даже чуть больше.
— Товарищ лейтенант, — подошел сбоку дневальный, — разрешите доложить?
Леха скосил глаза. Вид у щенка был бледный и какой-то вздрюченный.
— Это так срочно?
— Так точно, товарищ…
— Докладывай.
Дневальный шумно шмыгнул носом.
— Подполковник Брусникин из округа звонил. Он сказал, чтобы вы встретили на ПРП и доставили в часть из ПГТ Потемкинский военкора Русакова.
Леха медленно развернулся.
— Чего? Я – лично? Русакова? Аж из Потемкинского? Он, что – так и сказал?!
Дневальный напрягся и с видимым напряжением воли кивнул.
— Так точно.
Леха хмыкнул, вытащил из памяти портрет со скандалом ушедшего на повышение Брусникина – тогда еще майора – и понял, что не удивлен, ну, ни капельки.
— Свободен, боец, — махнул он дневальному, — иди, неси службу.
Удивляться и впрямь не приходилось. Во-первых, в округе Дергача не любили давно, а ушедший туда же Брусникин, так тот свое бывшее начальство попросту ненавидел. Подложить свинью в виде прибывшего на День Приказа в часть военкора, это было как раз то, на что эта публика годилась.
Во-вторых, Брусникин, как организатор этой дебильной конференции против неуставных отношений, превосходно знал, что в части острая нехватка офицеров – именно сейчас!!! И вызвать Леху означало оставить в части старшим по званию Машу Кулиеву, а старшим по фактическому положению вещей – прапорщика Зеленина.
— Гни-ида… — покачал головой Леха, — с такими навыками в премьеры подаваться надо, а не здесь прозябать…
Ну, а в-третьих, у Лехи напрочь рушились спортивные мероприятия. То бишь, поручить-то он старшинам поручит, и те даже чего-то проведут… для молодых. А дедушки – главный источник насыщенной гормонами мочи в мозгах – будут и далее набираться сил и тестостерона для полноценного проведения своего Великого Праздника.
— Зараза…
Леха обвел глазами полк и вздохнул.
— Старшинам батарей подойти ко мне.
Ему попросту не оставили выбора.
***
Едва Леха выехал встречать Русакова, поток больных прекратился. Вообще.
— Ну, да… спортивный праздник больше не грозит, — справедливо констатировала Машка, — чего ж косить?
Они еще раз обошли все три палатки полевой медсанчасти, а затем Кулиева ушла обедать, а Димон принялся подыскивать, куда бы себя засунуть до конца дня, а еще лучше, если до конца всей жизни. И не находил.
Он действительно был от нее без ума. Он изнемогал, слушая, как она раздевается – там, за двумя полотняными стенками – каждый вечер. Он затыкал уши пальцами, но, увы, он уже на память знал все эти шорохи, коими сопровождается отход ко сну старшего лейтенанта Марии Сергеевны Кулиевой. Словно знакомый мотив, он мог воспроизвести в памяти – и воспроизводил! – каждую «музыкальную фразу» этой пьесы: аккорд брошенного кепи, виолончель стягиваемой гимнастерки, не такая уж и короткая трель бюстгальтера. Два негромких барабанных удара армейских ботинок.
«Безумие!»
Димон застонал и, заложив руки за спину, энергично двинулся обходить расположение полевой медсанчасти – сотня шагов туда, сотня шагов обратно.
Точно такое же безумие, — но в обратном порядке, — происходило и по утрам. А затем она откидывала полог, выходила, они встречались глазами, кивали друг другу, и Димон спешно отводил взгляд, дабы не выдать своего отчаянного вожделения. И понятно, что и это было не все, ибо они вместе завтракали, и Димон все время представлял ее на общей кухне офицерской общаги, в белом передничке, обтягивающем – такая вот, блин, физиологическая подробность – крутые бедра и еле прикрывающем высокую грудь. А потом они начинали прием, и Димон вообще сходил с ума, поскольку начинал слышать ее запах.
Дело было, разумеется, в жаре. Когда они только приехали на картошку и выгрузили оборудование медсанчасти, солнышко припекало так, что он увидел, как потемнела подмышками ее гимнастерка. Это было на грани всяких приличий. Нет, не потому, что заставляло заподозрить ее в пренебрежении личной гигиеной! Нет! Уж в этом Кулиеву не смог бы упрекнуть никто! Просто в ней все было столь упоительно прекрасным, столь идеально приспособленным для всего, что предшествует деторождению, что любой намек – нет, даже полунамек! – на… гм… естественные для этого тела процессы заставлял горло сохнуть, а воображение – рисовать.
— О, Господи! – Димон снял кепи и понял, что его собственное тело просто плавится – и от жары, и от этого неразделенного устремления.
Почти ничего уже не соображая, Димон ворвался в свою палатку, сорвал к такой матери ремень, гимнастерку и галифе, едва не порвав дебильные шнурки, стащил ботинки, сунул ноги в пластмассовые шлепки, схватил полотенце и мыльницу и выскочил наружу. И солнце там жарило, как в духовке.
Димон бегом промчался к первой душевой кабинке, повесил полотенце, яростно крутанул вентиль, и на него из прогревшейся с утра бочки, единой струей, потекла вода – теплая-теплая…
-М-м-м…
Он с наслаждением подставил под струю голову и тут же понял, что в соседней кабинке слышны те же самые звуки.
Димон замер. Он знал, кто находится в кабинке. Он узнавал эти звуки, каждый из них, легко и точно. Вот она открыла пластиковую мыльницу, вот зашелестела плотной полиэтиленовой занавесью синего цвета, – такой же непреодолимой для взгляда и столь же проницаемой для слуха, как та, что разделяет их кабинки.
Димон прикрыл глаза и – слухом – увидел, как узкие красивые пальцы с коротко, на медицинский манер остриженными ногтями крутанули барашек, а теплая упругая струя ударила ее точно в ложбинку меж грудей. Машка медленно подняла голову навстречу этой струе, и Димон понял, что ему не почудилось – тогда – когда он передавал журнал…
— Я ведь сказал тебе это.
Машка – там, за синей пластиковой пеленой – вздрогнула и замерла. Он понял это по тому, как судорожно всхлипнул и тут же застрял на одной ноте звук струи.
— Я же сказал тебе, что я от тебя без ума.
Она затаила дыхание.
И тогда Димон ухватился растопыренными пальцами за разделяющую их синюю пелену и, понимая, что вот-вот сделает непоправимое, потащил тянущуюся преграду вниз. И тут же, почти мгновенно послышался ее голос:
— Дим…
Димон со вздохом открыл глаза и в очередной раз проклял свое чрезмерно живое воображение.
«Как жаль…»
Он говорил ей, что без ума от нее, каждый день и по многу раз – мысленно, разумеется, только мысленно… и каждый раз она что-то отвечала – каждый раз что-нибудь иное, что-то такое, что позволяло Димону мечтать и дальше…
— Димка, у тебя мыло есть?
Димон обмер.
— Мыло?
— Ну, да, мыло. Подай, если не трудно. А то я свое куда-то под решетку уронила…
Димон глотнул, схватил скользкий кусок и, стараясь не упустить, присел и протянул его на раскрытой ладони – там, внизу, где синий полиэтилен кончался, и начиналась потемневшая от воды дощатая решетка.
— Спасибо.
Мокрые горячие пальцы ухватили его кисть, и сердце Димона стукнуло и замерло.
«Не отпускай… только не отпускай…»
И она держала и держала его за пальцы – секунду… вторую… и за мгновение до того, как это стало неприличным, сжала – так сладко, словно пообещала, что это лишь начало, и тут же отпустила.
— Спасибо.
Димон поднял голову и понял, что на самом деле, если не принимать в расчет этот синий пластик, их лица находятся столь же близко, сколь бывают их плечи в часы совместного приема – невероятно и мучительно сладкие часы…
***
Еще не кончился обед, как особисту дивизии капитану Соколову позвонили.
— Товарищ капитан! Это я, Щукин.
Соколов сосредоточился. Младший сержант Щукин, спокойный неглупый малый был из его лучших осведомителей в полку Дергача. В эти сутки Щукин был еще и помощником дежурного по части, то есть, знал, по сути, все.
— Ну… что там?
— Короче, товарищ капитан… Бардин поехал встречать военкора.
Особист хмыкнул.
— И кто теперь в части старший офицер?
Щукин тихо рассмеялся.
— Старший лейтенант Кулиева. Ну, Машка.
Соколов удивленно поднял брови. Сексапильная дочка Дергача в качестве старшего офицера это было даже не смешно.
— А-а-а… прапорщик Зеленин где?
— А хрен его знает, товарищ капитан, — честно признал Щукин, — он как с утра вместе с местным бригадиром на тракторе уехал, так с тех пор и не появлялся.
Соколов открыл ежедневник, отыскал фамилию Зеленина и обвел ее тремя жирными овалами. Прапорщик этим сентябрем обязан был сделать кое-какой важный бизнес. Но вот пялить за это – само собой – предполагалось Дергача и только Дергача.
— А этот молодой летенант… ну, медик?
Щукин рассмеялся.
— Мерседес что ли?
Особист невольно улыбнулся. Лейтенант медицинской службы Дима Бенц заработал кличку «Мерседес», едва прибыл в часть, в первый же день, и всерьез, как офицера, его не воспринимал никто.
«И что же у нас выходит? Димон да Машка – вот и все наши офицеры? На весь артполк?» — тихо рассмеялся особист.
Лучшей помощи Владику Русакову, уже выехавшему для журналистского расследования и быть не могло.
«Вот только штатских журналистов не слыхать… даже не звонят…»
— Слушай, Щукин, — прокашлялся он, — а штатских там видать еще не было? В частности журналистки из областного центра?
— Не, товарищ капитан, — решительно цокнул языком Щукин, – здесь ни одной бабы, кроме нашей медички, нет. Вообще ни одной…
Соколов нахмурился. Ему, в качестве подкрепления, обещали дать целых двух штатских журналисток, а пока выходило так, что нет ни одной. Он вздохнул: лишь Владиком дела было не решить. Военкор, как ни крути, оставался фигурой зависимой, а потому главный удар по Дергачу должна была нанести наша либеральная пресса. Так, чтоб и не подкопаться…
Отчаянно зазвонил второй, местный гостиничный телефон, и Соколов с неудовольствием прервал размышления.
— Подожди-ка с минутку, Щукин. Будь на проводе…
Поднял трубку и улыбнулся. Это был Брусникин, и он был счастлив.
— Ну, что, товарищ капитан! – радостно выдохнул из трубки свежеиспеченный окружной подполковник, — когда начнем у Дергача конституционный порядок наводить?
Соколов задумчиво хмыкнул. Массированную атаку на Дергача предполагалось начинать уже сейчас, после обеда, так, чтобы каждый выступающий член конференции в качестве примера приводил именно часть Дергача – по каждому зафиксированному отклонению от устава. Но теперь это становилось излишним.
— Не надо, Олег Николаевич, уже не время…
Брусникин опешил.
— Почему? Мы же договорились на зачистку…
Как и всякий никогда не воевавший и не до конца повзрослевший мужчинка, он обожал эти дышащие порохом и кровью словечки.
— Не спеши, Олег Николаевич, — остановил его Соколов и кротко добавил, — у нас и так все движется ровно туда, куда надо. А конкретно этот термин я вам вообще не рекомендую всуе употреблять…
— Какой? – не понял подполковник.
— Зачистка.
— Почему?
Соколов и тяжело вздохнул. Эти наивные словно дети старшие офицеры округа его давно уже не умиляли.
— А чтобы не возникало ненужных аллюзий*…

*Аллюзия (лат. allusio) – стилистическая фигура, содержащая явное указание или отчетливый намек на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт, закрепленный в текстовой культуре или в разговорной речи.

Брусникин, явно порываясь спросить «чего-чего?», что-то мыкнул, и… делая вид, что понял, о чем речь, вздохнул:
— Так бы и сказали…
Соколов улыбнулся и завершил разговор. Он и сам не твердо помнил, что означает упомянутый термин, но вот заткнуть собеседника этим обычно удавалось.
— Значит, так, Щукин, — поднял он вторую трубку, — делаем порыв на линии. Выходить на меня можешь в любое время суток, но для всех остальных связи с полком нет. Понял?
— По-о-онял… — потрясенно протянул младший сержант.
Даже он уже чуял, насколько высоки ставки в этой игре.
***
Как ни странно, после обеда Дергача трогать перестали – как винтик повернули. Ни одна стерлядь уже не упоминала его в своих многостраничных, исполненных патриотизма и озабоченности судьбами России докладах. Стерляди вообще словно перестали его видеть, и в любой иной ситуации, это обеспокоило бы Дергача до предела. Но не теперь. Теперь его беспокоила только одна божья тварь – лейтенант Дима Бенц.
Понятно, что к завершению конференции Дергач вконец извелся от тяжких отцовских мыслей, и едва офицеры, провожая начальника штаба округа, встали, Дергач, никого не стесняясь, практически бегом помчался к телефону. Набрал оператора, попросил соединить с дежурным по части и тут же понял, что самые худшие предположения уже начали сбываться.
— Порыв на линии, — сообщила сержант-оператор.
— Где? – выдохнул Дергач, — до центральной усадьбы или после?..
— После.
Это означало, что искать порыв – по уши в грязи – должны связисты Дергача, но вот когда они его найдут?.. А тем временем мерзопакостный москвич Дима Бенц продолжал делать свое черное московское дело.
— С-сука!
Сергей Иванович с ненавистью шваркнул трубку о рычаги.
— Не сломай, Сергей Иванович, — потеснили его, — тут многим звонить нужно.
— Что такое? – подошел начальник штаба.
Тянущий до пенсии, хронически должный Дергачу и хронически перед ним виноватый, он и теперь чувствовал свою вину.
— Связи на деревне нет, — сухо отозвался Дергач. – Ты лучше скажи мне, ты выяснил, кто у тебя старшим на картошке остался?
— Ну, когда бы я успел, Сергей Иванович? – скосил глаза в сторону начальник штаба, — я же вместе с вами из зала вышел…
— И что теперь? – сам себя спросил Дергач.
По утвержденному расписанию конференции им всем предстоял завершающий ужин, а где-то к девяти вечера округ обещал подать автобусы – новые, немецкие, нездешней красоты.
— Поеду, — принял он решение.
Начальник штаба растерянно моргнул.
— Но, Сергей Иванович… вы же знаете, что такое штаб округа… и если они заметят, что вы не остались на ужин со своими боевыми това…
Дергач матюгнулся – настолько яростно и громко, что только что гомонившие офицеры замерли, а вокруг установилась неловкая тишина.
— Тиш-тиш, — потащил его в сторону начальник штаба, — не надо, Сергей Иванович. Не шуми. Щас отужинаем, как все…
Но Дергач уже знал, что не останется, а потому аккуратно снял с себя руки начальника штаба и двинулся к выходу. Димона следовало остановить ДО того, как между ним и Машкой что-то завяжется, потому что если оно завяжется, — Дергач покачал головой, — он слишком хорошо знал свою дочь, чтобы рассчитывать, что ему удастся разорвать этот порочный союз Красавицы и Москвича.
***
Владик Русаков ждал долго, наверное, часа полтора, а потому, едва заслышав далекий рокот ПРП, тут же вышел на дорогу. Плоская, словно таежный клещ, бронированная гусеничная машина шла по бездорожью, как по асфальту, — удивительно ровно, быстро и красиво.
«А ведь километров семьдесят выжимает!» — с восхищением цокнул языком Владик и двинулся к поставленному у конторы сельской администрации «Опелю» — доставать свои вещички.
Люди говорили, что на шоссе Передвижной Разведывательный Пункт способен давать и 90 км в час, причем, легко, но в это Владик уже не верил.
«Щас погрузимся, ну, водитель, ясное дело, на полчаса в магазине застрянет, — оценил он затраты времени, ну, и на дорогу с полчаса…»
В итоге получалось неплохо: день еще не кончится, а у него уже будут наметки грядущего репортажа.
Владик удовлетворенно улыбнулся, сунул свои вещи подмышку, захлопнул багажник… и насторожился. ПРП, уже подошедший на расстояние 120-150 метров, так и шпарил, не сбрасывая скорости.
«Лихач…»
ПРП чуть притормозил, пропуская метнувшуюся через дорогу испуганно взвизгнувшую собаку, а едва Русаков, с сумками в обеих руках, двинулся к нему, рыкнул и, обдав корреспондента облачком горячего выхлопа, шуранул и мимо него, и мимо здания администрации.
— Не понял…
«К магазину?»
«А ни фига…»
Бронированный «клещ» проскочил мимо сельмага так же быстро и равнодушно, как только что – мимо военкора, завернул за угол и, судя по звуку, не сбрасывая скорости, попер дальше – в сторону ПГТ Потемкинский.
— Офигели, — возмутился Владик, вернулся к машине, зло зашвырнул сумки обратно в багажник и двинулся в здание конторы – звонить.
— А с военными связи нет, — сочувствующе сообщила ему секретарша – крупная дама лет сорока пяти.
— Вообще? – нахмурился Владик.
Женщина кивнула.
— Порыв на линии.
Владик скорбно покачал головой. Порыв на линии мог устроить и съехавший с дороги ПРП – запросто. И если это так, то пока связисты Дергача этот порыв обнаружат, пройдет столько времени…
— А самому добираться… это, блин, сто пудов, сядешь, — вслух подумал он.
— Здесь еще одна дорога есть, — отозвались сзади, — не такая разбитая, а главное, не такая мокрая. Там проехать реально.
Владик обернулся. На стуле у стены сидел паренек: голубые джинсики, крутенькая такая распашонка, очечки-хамелеоны – ни дать, ни взять, гость из крайцентра.
— Могу показать, — с готовностью сообщил паренек, — мне тоже в артполк надо.
***
— Блин! – ругнулся водила, — мы, кажется, собаку задавили! Че, будем останавливаться?
Леха на мгновение ушел в себя и мотнул головой.
— Нафиг! Езжай дальше.
И лишь когда они повернули за угол, вспомнил, что хотел… вот только что хотел заехать в контору центральной усадьбы – просто, чтобы удостовериться, что все правильно, и военкора там нет.
— Бля! – несильно шлепнул он водилу по затылку, — под ноги смотреть надо!
Ему и без раздавленной штатской собаки проблем хватало.
Водила возмущенно буркнул, а Леха откинулся на брошенный на спинку сиденья бушлат и прикрыл глаза. Бронированная машина шла по бездорожью уверенно и ровно, словно нестарый «мерин» по хорошему шоссе. На такой лайбе только за водкой и ездить. Леха приоткрыл глаз: слева дремал напросившийся «в город», а точнее, в магазин, снятый по этому случаю с наряда рыжий как огонь командир экипажа Сашка Рахимов – якобы за пряниками.
Леха усмехнулся. Сначала он хотел отказать: ясно же было, что в отсутствие бражки деды озаботились пополнением запасов горячительных, и годок Рахимов перво-наперво затарит бронемашину спиртосодержащими напитками. Но, мгновение поразмыслив, Леха понял, что отказывать не надо, напротив, следует разрешить, а затем выследить, разыскать, извлечь и заставить сержанта Рахимова лично, своими собственными руками перебить все, что содержит градусы, о гусеницы этой замечательной машины.
«Еще не родился тот боец, что меня через… колено кинет, — удовлетворенно рассмеялся Леха, — тоже мне стратеги, блин…»
***
Сержант Рахимов, для своих – Сашок или Рыжий, бросил в Бардина короткий взгляд и прикрыл глаза. Этот коронный номер с якобы раздавленной штатской собакой водила по имени Артем на его памяти повторял дважды – оба раза на молодых лейтенантах, и оба раза трюк отлично срабатывал. Так что товарищ лейтенант Леха Бардин был третьим, кто послушно повелся на старый проверенный фокус.
Собственно, положение безнадежно ведомого ждало сосунка в лейтенантских погонах и дальше – на каждом этапе филигранно отработанной технологии закупки и доставки спиртного в часть. Одних только тайников на этой машине было шесть: самый простой и очевидный из них – топливный бак.
Сашок улыбнулся. В последний раз он затаривался водярой пару месяцев назад, тоже в Потемкинском, но в тот раз под неусыпным надзором неглупого старлея. Ясен перец, офицер тоже решил использовать выезд в этот центр культуры с пользой и совершил небольшой шопинг – так, на две сумки. И, ясен перец, Сашок тоже затарился и провез в часть все, что ему надо – в тех же самых сумках. Себя обыскать старлей не сообразил. Ну, а отвлечь его внимание и незаметно извлечь закладку по прибытию в часть, было уже делом техники.
«Спи, солнышко ты наше старательное… — ласково, почти любовно подумал Сашок о лейтенанте, — все у нас с тобой будет зашибись…»
***
Едва ПРП скрылся из виду, Толян Сапрыкин с чувством отбарабанил ладонями о колени и поманил пальцем дневального.
— Объяви дедушкам, что Сапрыкин конференцию собирает. Тема: достойное проведение, — голос Толяна дрогнул, — нашего, бля, пресветлого праздника.
Дневальный кивнул, тут же раззявил пасть и заголосил:
— Дедушкам первого!.. Второго!.. И третьего дивизионов!..
— Полегче, — прочистил пальцем ухо Толян, — Блин, сколько ж в вас дури!
Дневальный сбавил тон, а Толян присел на скамью и достал блокнот.
«Тушенка – 52 банки.
Сгущенка – 11 банок.
Карамель китайская — 7,5 кило.
Водка — ?»
Закуп водки целиком зависел от того, насколько грамотно сработает экипаж из Артемки и рыжего годка Рахимова, и возможностей тут было – тьма, начиная от внезапной роковой поломки бронированного монстра. Артемка обещал устроить, если что.
— Что такое, Толян? – подошел первый дед – старшина четвертой батареи – плечистый дагестанец, — Зачем шумишь?
— Совет держать будем, — озабоченно поджал губы Толян, — со дня на день Приказ, а мы как чмо последние – ни водяры, ни культурно-развлекательной программы.
Дагестанец, явно соглашаясь со всем вышесказанным, печально вздохнул и присел рядом.
— Ну, концерт по заявкам я обеспечу, — гортанно пообещал он, — не перевелись еще таланты на Руси.
Толян невольно улыбнулся, но и дагестанец был исполнен сомнений.
— Ты лучше скажи, что у нас с водкой?
— На восемь пузырей наскребли, — вздохнул Толян, — Рыжий из Потемкинского привезет. Но что такое восемь пузырей на сотню рыл? Слезы. А бабла нет.
Дагестанец, скорбно покачав головой, согласился и с этим. А тем временем подходили еще деды и еще… немедленно отпущенные старшинами со спортивного праздника они все шли и шли, окружая Толяна на глазах уплотняющимся кольцом и один за другим включаясь в разговор.
— А что у нас с хавчиком?
— Тушенка есть?
— Ты чем слушал?
— С хавчиком нормально. Водяры, сука, нет.
— А бражка? – напоминали те, кто был не в курсе, — у нас же бражка была…
И понятно, что недостаток информированности о судьбе неприкосновенных запасов тут же восполнялся, а горечь утраты трогала все новые и новые сердца, а буйные головушки склонялись все ниже и ниже. И чем дальше, тем лучше Сапрыкин понимал: ожидания народа обманывать нельзя. Праздник обязан быть праздником – на все сто.
***
Димон изнемогал. Оказанный короткий знак внимания был столь очевиден, что считать его случайностью, капризом или всего лишь неправильно понятым жестом доверия, было уже невозможно. Но, вот беда, теперь Машкины изумрудные глаза излучали насмешку и равнодушие.
«Показное?»
Он понятия не имел. Он чувствовал одно: так дальше продолжаться не может. И не будет. А потому, едва они тронулись на ежедневный обход, Димон отважно коснулся ее руки, точнее пальцев – точно так же, как это было в душе около двух часов назад. Но – как бы случайно.
«Ну? Дай же мне знать!»
Машка иронично приподняла одну бровь, но руку не отнимала секунды три. Внутри у Димона промчался горячий вихрь.
— Покажи язык, — потребовала старший лейтенант Кулиева, и больной с наслаждением подчинился.
Димон метнул в бойца огненную молнию и тут же осознал, что бесстыдно ревнует. Как никогда прежде.
Но было сегодня и кое-что новое.
Он знал, что она знает.
«Сто пудов…»
Никогда прежде Машка не давала ему ни малейшего повода предположить, что догадывается о его чувствах. Но сегодня что-то произошло: словно в небесах щелкнул переключатель.
— Подай-ка журнал, Дим, — попросила она, и Димон обмер.
Этот голос был теплее обычного градуса на полтора!
— Ну?
Димон шумно глотнул, сунул ей в руки журнал, но думал с этого мгновения лишь об одном, и едва осмотр завершился, перекрыл ей дорогу и с решимостью смертника взял ее за руки.
— Скажите, Маша, а что вы делаете сегодня вечером?
Старший лейтенант Кулиева изогнула соболиную бровь.
— Дим… ты что, пытаешься пригласить меня на свидание?
Димон утвердительно затряс головой.
— Пытаюсь.
Машка рассмеялась.
— А как же эта твоя… как ее… Анжелка? Или ты считаешь ее недостойной своих высоких нравственных принципов?
Димон поджал губы. Что было, то было. С Анжелкой, широко известной гарнизонной достопримечательностью, он оказался в одной койке через два часа после знакомства. Об этом его позоре знали все, каждая полковая собака. Правда, и выпито в тот вечер было порядком… Он вздохнул и выпустил узкие, красивые Машкины пальцы. С Анжелкой они расстались практически сразу, и Машка об этом знала. Но, главное… — Димон вздохнул, — то, что с Анжелкой вышло само собой, с Машкой, похоже, даже не светило.
— Прости…
Машка озадаченно хмыкнула.
— Так, я что-то не поняла, Дим… приглашение на свидание отменяется? Или как?
Димон как ударился лбом о стену.
— А-а-а… у меня есть шансы?
Машка пожала округлыми плечами.
— А ты попробуй.
— Пробую, — кивнул Димон, снова перекрыл ей дорогу и снова взял ее за пальцы. Господи, как же это было приятно!
— Скажите, Маша, а что вы делаете сегодня вечером?
Старший лейтенант Кулиева по-девчоночьи прыснула и сделал книксен. В тяжелых армейских ботинках это выглядело ну, очень эротично.
— Насколько я осведомлена, товарищ лейтенант, сегодня вечером у меня свидание с мужчиной.
***
До автостоянки Дергач практически бежал бегом. И, как назло, водитель Дергача – многоопытный старший сержант, введенный в заблуждение начальником штаба, ушел по своим делам.
— Ну, я же не знал, Сергей Иванович, что вы даже на ужин в ресторане не останетесь, — задыхаясь, оправдывался Михалыч.
— А жаль, что не знал, — яростно огрызнулся Дергач и после двухсекундного размышления, принялся устраиваться за рулем своего уазика.
Начальник штаба ошалело моргнул.
— Товарищ подполковник! Зачем?! Ну, подождите с полчаса? Что случится?
Дергач поджал губы. За полчаса могло случиться что угодно. Лично он – по молодости – за полчаса легко укладывал девицу – любую – в коечку. Ну, это если не считать трех суток предварительного ухаживания… Одна беда, у Димона эти трое суток предварительного ухаживания были уже позади, и если командир полка правильно оценивал диспозицию… короче, он мог и не поспеть…
Уазик рыкнул, и Дергач ухватился за рычаг скоростей, а начальник штаба – за его плечо.
— Сергей Иванович, не надо уезжать. Округ этого не простит. Вы же знаете… Сергей Иванович! Подождите!
Дергач от души рявкнул ему в лицо матом, утопил педаль газа, и лишь когда асфальт – подозрительно быстро – кончился, и пришлось выискивать в грунтовке – жидкой, как целебное содержимое грязевых ванн – собственно дорогу, появились первые мысли… невеселые, надо признать.
«А что если я не успел?» — и это вот «не успел» уже не относилось только к Машке; это был вселенский такой вопрос…
— Зар-раза!
Месяца два назад, аккурат по завершению летних учений Сергей Иванович, крепкий и неудержимый, сколько себя помнил, вдруг начал чувствовать возраст. Да, он по-прежнему, невзирая на живот, легко делал полсотни подъемов переворотом, а на кроссе уверенно приходил во второй десятке, где старше капитана никого и не встретишь, и все-таки что-то изменилось. Неотвратимо.
Дергач вздохнул, вывел уазик на пригорок возле дороги, заглушил двигатель и положил крупное лицо на баранку. Его подкосили эти летние учения. Он многое на них поставил, и он их выиграл – с блеском. И в округе по достоинству оценили эту победу, а Дергачу вскоре приватно передали, чтобы он готовился к отставке.
— Я тебе говорю, — в дым пьяный толковал ему начальник строевой части дивизии, — твое место уже продали.
— Лучше уходи сам, — от души посоветовал перед тем, как отправиться в госпиталь на обследование, комдив. – Я узнавал, тебе ловить нечего.
— Не, побарахтаться можно, — как всегда цинично мурлыкнул особист Соколов, — при желании можно с собой «на тот свет», ну в смысле, в отставку, половину штаба округа прихватить. Но вот вопрос: надо ли оно тебе?
И Дергач впервые не знал, надо ли оно ему. Нет, случись такая ботва пару лет назад, он бы лично выпотрошил начальника штаба Округа, лично дошел бы до Генштаба, ну, и вообще, сделал бы все. Дури хватало. Но теперь он почему-то первым делом подумал о Машке. Случись ему уйти из армии, с кем останется она? Кто ее защитит? Малохольный Димон? Дергач зарычал, оторвал лицо от баранки и вывалился из уазика.
— Твою мать…
Жидкая грязь была чуть-чуть ниже обреза голенищ. Он брезгливо и аккуратно вытянул правую ногу из «дороги» и замер в позе аиста: ставить ногу было некуда. Дергач застонал, быстро обшарил местность взглядом и замер – в десятке шагов от него проходил изрядно оплывший, но до чертиков знакомый гусеничный след.
«ПРП?»
Дергач поджал губы и решительно зачавкал сапогами в сторону трака. Встал, наклонился и замер. Сомнений не оставалось: в то время как его, командира полка, вовсю имели за неуставняк, оставленные присматривать за личным составом господа офицеры мотались в Потемкинский за водярой.
— Ну, я вам устрою, — пообещал Дергач и сам же почувствовал, сколь неубедительно прозвучала его угроза.
Весь этот пришедший после Ельцына офицерский молодняк, и так не слишком идейный, оказался совсем не в той армии, в какую шел. И кого теперь ставить раком… это был вопрос почти шекспировский.
«Димона… в первую очередь Димона!»
Сергей Иванович глянул в начавшее вечереть небо, вздохнул и, преодолевая грязь, побрел в уазик. Он имел обыкновение исполнять обещанное, а для этого следовало хотя бы добраться до части.
***
О том, что Дергач выехал в часть, капитан Соколов узнал первым. И, понятно, что он сразу же позвонил Брусникину.
— Дергач в часть уехал.
— Как? – опешил подполковник.
— На машине.
Брусникин растерянно и одновременно возмущенно забулькал.
— Но как же так? У нас же ужин! Как он посмел? И что теперь делать?
— А что вы хотели бы сделать? – поинтересовался особист.
В трубке повисла пауза, и Соколов знал, почему. Не так давно переведенный из артполка в Округ Олег Николаевич Брусникин был в крайне сложном положении. Ненавидя своего бывшего отца-командира и всячески помогая Округу его сместить, он все еще тешил себя надеждой не испачкать – даже не рук – хотя бы мундира. Просто, чтобы выглядеть хотя бы… ну, более-менее.
«Что уже невозможно…» — усмехнулся в трубку многоопытный особист.
— Вам смешно? – с обидой поинтересовались из трубки.
Соколов на мгновение задумался.
— Скорее, горько. Вы ведь задавали вопрос, что теперь делать?
— Ну… — подтвердил Брусникин.
— А ничего. Более того, я бы рекомендовал вам вести себя тише воды и ниже травы… ну, некоторое время.
— Почему? – мгновенно охрип Брусникин.
«По кочану», — подумал Соколов.
— А как долго мне не шуметь? – понял, что ему не ответят, Брусникин.
Соколов сосредоточился. Если Дергач рванул в часть из-за дочери, то уже этой ночью следовало ждать кровопролития. Серьезного. Как следовало из личного дела командира артполка, в последний раз он дрался из-за женщины порядка десяти лет назад. Жертву еле отняли, а сам Дергач едва не отправился на лесоповал – отмазали чудом. В этот раз ни отнимать жертву у Дергача, ни отмазывать его от военной прокуратуры будет некому – что бы он там ни натворил.
«Бедный Димон…»
— Думаю, суток нам хватит, — задумчиво проронил особист, — да. Пожалуй. Ближайшие сутки все покажут.
При правильном стечении обстоятельств Дергач мог уничтожить сам себя.
***
Владик Русаков, лучший военкор округа неустанно благодарил судьбу. Парнишечка, что напросился к нему попутчиком, знал эту дорогу, как свою ладонь.
— Так, здесь осторожнее… полметра вправо… еще… нормалек, — диктовал он, поглядывая из-под очечков-хамелеонов, — а теперь на обочину, на обочину, я сказал… здесь железа утоплено – порвешь все, что можно.
И Владик, с первых же метров убедившийся, что парнишка всегда прав, послушно рулил, куда скажут, а потому не застряли они ни разу, а еще не село солнце, как уже заезжали на площадку перед палаткой дежурного по части. И, конечно же, молодой дневальный тут же подскочил и, конечно же, тут же начал качать какие-то права.
Типа, штатским не положено…
Да кто ты, типа, такой?!
— А кто у нас дежурный? – поинтересовался Владик. – Все еще Зеленин?
— Так точно, — насторожился дневальный, — но здесь все равно частные машины ставить нельзя…
— А где сам товарищ прапорщик? – оборвал салабона Владик. – Или в полку Дергача устав не писан?
Дневальный на полуслове замер. Загадочным образом до него начало таки доходить, что перед ним не обычный штатский.
— Я спросил, где дежурный по части, — с угрозой в голосе повторил вопрос Владик и ткнул дневального в грудь, — и почему у вас крючок не застегнут, товарищ солдат?
Дневальный как-то сразу осел.
— Товарищ прапорщик проверяет столовую, — торопливо нащупал он крючок воротника, — сказал, сейчас будет.
И лишь тогда Владик снизошел до того, чтобы представиться.
— Моя фамилия Русаков, — требовательно оглядел он расположение части, — и я хотел бы знать, какую палатку мне выделили.
Дневальный растерянно шмыгнул носом, и Владик отметил, что салаге не так давно чистили рыло.
— А разве… вас не встретили? – глотнул он. – Вас же встречать поехали, сам лейтенант Бардин…
— Я знаю, — оборвал его Владик, — я спросил не об этом. Я спросил тебя, товарищ солдат, где меня разместили.
Полог палатки позади дневального зашевелился, и Владик понял, что сейчас все будет решено: оттуда выползал матерый такой дедушка в звании старшего сержанта.
— Здравия желаю, товарищ военкор, — лениво козырнул дедушка, — ваша палатка третья отсюда. Видите, умывальник? Вот прямо напротив него.
И в следующий миг лицо дедушки буквально расцвело.
— Данила! Братан! Ты ли это?!
А сам дедушка, растопырив руки в стороны и покачиваясь, как пьяный медведь, двинулся навстречу попутчику Владика Русакова.
***
Толян исполнил все части ритуала: почти станцевал танец токующего пингвина, а затем просто сгреб свое бывшее начальство, Дембеля Российских Вооруженных Сил Старшего, блин, Сержанта Данилу Сударкина в охапку, поднял его над собой и стиснул так страстно, что бывший дембель, а ныне симпатичный гражданский паренек задохнулся.
— О-о… Сапрыкин, за свою несравненную преданность мне ты достоин самой высокой награды! – сдавленно прохрипел он.
Толян опустил гостя наземь, отстранил от себя и оглядел сверху вниз – от очечков до голубеньких джинсов.
— Крут! Какими судьбами?
Данила широко улыбнулся и с размаха ударил Сапрыкина по плечу.
— День Приказа, братан!
Сапрыкин похолодел.
— Что? Уже?
— Будет!!! – уверенно пообещал визитер. – Но не мог же я оставить вас в такой день без топлива!
— Тс-с… — мгновенно собрался Толян и воровато огляделся.
Поблизости было пусто, и даже военкор уже сидел в своей палатке.
— Сколько? Сколько привез?
Данила игриво изогнул бровь.
— Пять литров, братишка…
Сапрыкин криво улыбнулся. Это, конечно, было много лучше, чем ничего.
— Нормально. Спасибо.
Гость покачал головой.
— Ты не понял, братан. Пять литров Чистого! Медицинского! Спирта!
Сапрыкин дернул кадыком.
— Ну, братан! Ну!!! Братан!!!
Пять литров спиртяги можно было разбодяжить так, что мало не покажется! И Данила, видя, что не просто угодил, а, можно сказать, спас все торжество, хищно улыбнулся, по-хозяйски обхватил Сапрыкина за затылок и крепко прижал голову бывшего годка к своему плечу.
— А как же иначе? Я же вас, салабонов, как родных люблю!
***
Леха оставил ПРП с водителем и рыжим, как огонь, сержантом Рахимовым, где просили, — возле продуктового магазина.
«Пусть затариваются… — улыбнулся он, стремительно шагая в сторону поселкового Дома Рыбака, — ну, а если что неположенное обнаружу, им же хуже…»
Однако сюрпризы начались тут же. Главное, оказалось, что конференция уже закончилась, и все, включая журналистов, давно гудят в местном кабаке – стык в стык с Домом Рыбака. Однако и самые тщательные поиски не дали ничего: ни в конференц-зале, ни в ресторане, ни в баре Владика не оказалось. И даже гостиница, в которой Леха рассчитывал найти хоть какие-то следы журналиста, ничего о нем не знала – вообще. Леха вышел на крыльцо гостиницы, снял фуражку и озадаченно почесал репу. Он впервые не знал, чего делать-то.
— Бардин? Вы?
Леха обернулся. От киоска с напитками на него ласковыми глазами смотрел особист дивизии капитан Соколов.
— Здравия желаю, — мгновенно вернул фуражку на место и козырнул Бардин.
— А что вы здесь делаете? – поднял брови особист. – Неужели за водочкой?
— Военкора надо бы встретить, — отметая недостойные предположения, энергично рубанул воздух ладонью Леха, — Владислава Русакова. Вы, кстати, его не видели?
Особист лукаво прищурился.
— А Русаков к вам уже часа четыре как выехал.
Леха обмер и судорожно перебрал все возможные варианты развития событий. Самым вероятным казался тот, что забрать Русакова надо было не здесь, а на центральной усадьбе. Там, где они задавили штатскую собаку.
«Вот блин!»
— А вы… точно это знаете, товарищ капитан? Ну… что он часа четыре как выехал?
Особист улыбнулся – еще более лукаво, даже язвительно, пожалуй.
— Мы знаем все. Мы даже знаем, что посылкой Владика Русакова Округ не ограничился, и на описание свинцовых мерзостей, творящихся в вашем полку, выслан дополнительный киллер в виде штатного журналиста крупнейшей областной газеты.
Леха обмер.
— А еще что вы знаете?..
Особист на мгновение уставился в небо и тут же, резким взмахом поймал прилетевшую к нему осеннюю паутинку.
— А еще мы знаем, что подполковник Дергач, ваш непосредственный командир, с час назад выехали-с наводить порядок в полку, и были сильно разгневаны-с…
Внутри у Лехи оборвалось. Он уже представлял себе эту картину: он, как бы оставшийся за старшего офицера, торчит здесь, Дергач – там, а военкор где-нибудь на центральной усадьбе – злой и готовый в клочки порвать – пусть и в письменном виде – всех, кто попадет в сферу его профессиональной компетенции.
— Господи пронеси…
Выходило так, что надо срочно прыгать в ПРП и огородами, огородами двигать обратно в полк – строго через центральную усадьбу.
— Езжайте назад, и не позвольте дойти делу до ЧП, — внятно, ясно, словно создавая себе алиби, если Дергач порвет кого насмерть, порекомендовал особист.
***
Едва лейтенант Бардин скрылся из виду, Сашок вместе с водилой по имени Артем рванули в магазин, и, ясное дело, без подляны не обошлось – водки здесь не продавали уже с неделю.
— А через два квартала магазин есть, — пояснил им пропитый мужичок, — цены, там правда…
Сашок и водила переглянулись. Денег было впритык.
— А где цены более-менее?
— Так это надо на Лесозаводскую улицу ехать, — сразу врубился в положение служивых мужичок, — если вы на машине, могу показать.
Они-то были на машине, но что делать с Бардиным…
— Да, ладно, Рыжий, не ссы, — махнул рукой водила, — мы быстро. Он и понять не успеет, что мы отлучались.
Сашок недоверчиво цокнул языком, но иных вариантов не увидел: без водяры лучше было не возвращаться.
— Только быстро давай.
Они попрыгали в ПРП, усадили мужичка на Бардинское место, и водила рванул, сколько позволяла персональная дурь и лошадиные силы – километров девяносто. Понятно, что восторженно припавший к окулярам дальномера мужичок смотрел не столько на дорогу, сколько на приближенные оптикой красоты пейзажа, и понятно, что они проскочили мимо магазина, и пришлось сдавать задом. Сашок распахнул над собой люк и высунул голову, дабы точно определить место дислокации торговой точки… и ровно в этот миг раздался этот жуткий вопль.
Сержант Рахимов никогда не попадал в такие ситуации, но то, что произошло что-то действительно страшное, понял сразу.
— Шиздец, Тема, — глотнув, проговорил он вниз, водителю, — мы попали.
А потом был медленный, через силу подъем на броню, затем – спуск на забрызганную кровью дорогу, и было этой крови столько, что вылезшего вторым по счету мужичка тут же начало полоскать – здесь же, у облепленных красно-сизой массой гусениц.
«Хоть бы не ребенок…»
Сашок стиснул зубы, утер мокрый лоб рукавом и принудил себя обойти ПРП сзади и нагнуться.
— Ну, что там? – осипшим от ужаса голосом спросил где-то наверху водила.
Рахимов разогнулся.
— Не вылезай, – жестко приказал он белому как простыня водителю. – И дай вперед пару метров!
— Вперед? – моргнул водила.
Сашок быстро оглядел пустую вечернюю улицу Лесозаводскую.
— Быстро!
У них еще был шанс.
***
Димон летал как на крыльях. Стремительно и бодро завершил он все свои дела в деле перманентного целительства принадлежащих Вооруженным Силам камуфлированных особей вида «Homo-вечно-Erectus», во весь голос горланя что-то из Меладзе, принял душ, достал свежее белье, помня о Машкиных запросах, аккуратно сбрызнулся действительно хорошим мужским одеколоном и незадолго до ужина уже стоял у ее палатки.
— Мария, — облизав губы, призывно произнес он, — я здесь.
— Ну, я даже не знаю, — капризно отозвались изнутри, — а мне стихи читать будут?
Димон опешил.
— А как же иначе, Мария?! Как можно не читать вам стихов?! Или… стоп, — он задумался, — у вас, что… были мужчины, не читавшие вам на свиданиях стихов?
Это был очень прямой вопрос, чересчур прямой.
— А вас, Дмитрий Сергеевич, это не касается, — осадили его из палатки, и полог тут же затрепетал, а в проеме показалась прелестная головка старшего лейтенанта Кулиевой, — ваша главная задача сегодня: себя самого не уронить.
Димон щелкнул каблуками и оттопырил руку кренделем. Он понятия не имел, сколько сумеет выдержать эту ни к чему не обязывающую манеру общения, ибо внутри у него кипел вулкан. Машка окинула его оценивающим взглядом, осторожно взяла под руку и вздохнула.
— Что ж, я готова. Читайте.
Димон стремительно перебрал все свои интеллектуальные сокровища и выдал то, что лежало сверху.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…

Машка поморщилась, остановила его коротким, не терпящим возражений жестом и сокрушенно покачала головой.
— А пооригинальнее? Ну, нельзя же быть настолько банальным…
Димон поднял брови.
— Как прикажете, мадемуазель.

Она меня лишила веры
И вдохновение зажгла,
Дала мне счастие без меры
И слезы, слезы без числа…

Сухими, жесткими словами
Терзала сердце мне порой,
И хохотала над слезами,
И издевалась над тоской;

— Стоп-стоп, — решительно оборвали его. – Что вы себе позволяете, лейтенант? Когда это я хохотала над вашими слезами?
Димон уклончиво мотнул головой и чуть-чуть сместил акценты:

Вам не нужна любовь моя,
Не слишком заняты вы мною,
Не нежность – прихоть вашу я
Признаньем страстным успокою.

— Вы, верно, издеваетесь, — фыркнула старший лейтенант Кулиева, – или умничаете… не знаю, что ближе к правде. А я не хочу, чтобы мужчина на свидании со мной умничал, я требую искренности.
Димон обреченно покачал головой и выдал то, что у него булькало внутри:

И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она — и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега…
Лежу и думаю: «Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
«Моя! Моя!»

***
Дергач почуял, что непоправимое уже происходит, совершенно внезапно, вдруг. И тогда он стиснул зубы, утопил педаль газа в пол, и в следующее мгновение уазик подпрыгнул и сел, — судя по звуку, безнадежно.
— Тварь… — угнетенно произнес Дергач, привстал и высунулся из окошка, насколько мог.
Вокруг расстилалось море… грязи. Жидкой непроходимой грязью были поля вокруг. Чуть менее жидкими и все-таки, по сути, состоящими из грязи, были окружающие холмы, ну, а дорога… дорога была самим олицетворениям грязи, можно сказать, грязью в кубе.
Дергач со вздохом вернулся за руль, включил заднюю скорость, немного погазовал, и тут же признал бессмысленность этого занятия. Уазик сидел в этой словно специально для него созданной ямище так же прочно и надежно, как патрон в патроннике.
Сергей Иванович выдернул ключ, некоторое время привыкал к этому новому положению, а затем решительно распахнул дверцу и вывалился наружу. Если идти напрямки, отсюда до расположения части было часов семь ходу.
«Может вернуться?»
Назад в Потемкинский можно было дойти быстрее, часа за четыре. Дергач задрал голову: на небе не было ни облачка, но он вдруг вспомнил об этом странном преследующем его синоптическом феномене: еженощном дожде.
«Вымокну ведь…»
Впрочем, эта мысль была излишней. Дергач уже знал, что назад не повернет; не то, чтобы из упрямства, нет, просто сама мысль, что из-за его слабости или глупости дочка попадет в, скажем так, не лучшее положение, была нестерпимой.
«Вот что она в нем нашла?» — подумал он и сделал первый шаг в чавкающей, словно солдатская каша, грязи.
Разумеется, ставить вопрос именно так оснований не было. Ни капитан Соколов, ни кто другой ни разу не обмолвился, что Машка запала на этого Бенца. Если бы запала, ему бы доложили – сразу. Правильно было бы сказать, что Бенц подбивал клинья к ней, и в силу простого наличия свободного времени и отсутствия помех шансы у него были. Возможно, даже росли…
— Гаденыш…
Сергей Иванович умел ставить таких на место. Не раз и не два перешедшие ему дорогу хамы летали по комнате, ища и не находя спасения от этой машины для убийства. А он бил и бил – до хруста, и кровищи обычно бывало столько, что… короче, в последний раз, лет десять тому назад, пожалуй, от суда его отмазали только за исключительные учебно-тактические показатели.
«Блин…» — с тех пор Дергач поумнел, и попадать на зону из-за какого-то мальчишки, салабона, сынка, по сути…
«Хотя, с другой стороны, сейчас ничего такого и не требуется…» — Дергач вздохнул; он был уверен, стоит ему продемонстрировать Димону, сколь низко в иерархии жизни тот находится, и салабон подожмет хвост, а затем и упадет на спину, покорно подставляя своему отцу-командиру теплое мягкое брюшко.
— Эй! Эге-гей!
Сергей Иванович вздрогнул и огляделся. Он и не заметил, как вышел на взгорок. Отсюда все три грунтовки были видны как на ладони, и на одной из них стояла серая в вечерних сумерках легковушка.
— …по-жа-луйста…
Дергач прищурился. На капоте легковушки, легкомысленно не считаясь с возможностью продавить тонкий металл, стояла и махала руками женщина в короткой темной куртке.
— Этого еще не хватало…
Дергач глянул в сторону упавшего за горизонт солнца и невесело матюгнулся. Он уже понимал, с каким запозданием попадет в часть, если займется свалившейся на него чужой бедой.
***
Ну, то, что никаких гражданских журналистов в части нет и, вероятно, в ближайшие сутки не будет, Владик убедился быстро. Хуже того, здесь не хватало даже офицеров!
— Как так всего двое? – не сразу поверил он, услышав ответ молодого дневального, — ты сам хоть понял, что сказал?
Тот утвердительно затряс головой.
— Да. Старший лейтенант Кулиева и лейтенант Бенц. Оба в медсанчасти. А здесь – только прапорщик Зеленин, только он ушел столовую проверять…
Ну, то, как прапорщик Зеленин проверяет столовую, Владик довольно быстро въехал. Прапора, как бы стоящего дежурным по части, в этой самой части попросту не было. Вообще!
— Был еще лейтенант Бардин, — шмыгнул недавно разбитым носом салага, — но он вас уехал встречать.
Владик с пониманием закивал. Этот Бардин, верняк, просто решил затариться водярой, вот и рванул встречать его аж в ПГТ Потемкинский.
— Ну, хорошо, здесь я все понял, — подвел он черту под беспредметным разговором, — а где эта ваша медсанчасть? Где эти ваши два последних офицера?
Ему показали направление, и Владик туда даже сходил, но и здесь результат был реально нулевой.
— А они гулять пошли, — бодро отчитался дневалящий засранец, — во-о-н идут, видите?
Владик напряг зрение, но в сумерках защитный камуфляж двух последних лейтенантов полка целиком сливался с пейзажем, и чем они там в романтической дали занимаются, каким таким образом поднимают дисциплину и снижают уровень неуставных отношений в полку, Владик так и не просек.
— Хорошо, я все понял. А сколько у вас больных? – поинтересовался он.
Дневальный притащил журнал, и Владик полистал и ахнул: за один только сегодняшний день в медсанчасть поступило более двадцати человек! Более всего такая статистика напоминала групповое избиение молодых.
— Откуда столько больных? – прищурился он.
— Так это… с кросса, — заученно выпалил дневальный. – После спортивного праздника.
Владик понимающе закивал. Он знал эту систему наизусть: деды куражатся, офицеры не справляются, а медики занимаются очковтирательством, проводя избитых салабонов по графе «спортивная травма».
— Что ж, — пробормотал он, возвращая журнальчик салаге, — чудненько, прямо скажем, чудненько…
Материал для статьи в окружной газете набирался убийственный. По крайней мере, для отданного на заклание Дергача.
«Никакого Дня Приказа не надо!»
На позорное изгнание улик хватало за глаза.
***
Когда Леха вывернул из-за угла и не увидел ПРП на месте, он здорово разозлился. Зашел в магазин, подтвердил свои предположения о недавнем прекращении торговли водкой и, приглядываясь к нацарапанным на асфальте поперечным полосам, нервно насвистывая, двинулся вслед.
«Ну, я вам устрою, — мысленно пообещал он, — вы у меня, блин, узнаете, что такое жизнь по уставу! Ну, барбосы!»
Однако и в двух кварталах отсюда, где располагался теперь винный магазин, плоской, словно таежный клещ, бронированной машины не оказалось.
— Ты на Лесозаводскую улицу пройди, — посоветовала ему толстая деловито прущая куда-то здоровенный мешок тетка, — солдатики у нас только там водку покупают.
Леха тепло поблагодарил, стремительным, почти спортивным шагом дошел до окраины ПГТ, нашел Лесозаводскую, затем – вино-водочный магазин и понял, что его прежняя, полная надежды на лучшее жизнь кончилась. В уютном дорожном закутке, где по логике должна была стоять, никому не мешая, бронированная громадина, замерли два напрочь убитых горем мужика и всхлипывающая в платок женщина, а по всей дороге тянулись кровавые следы и вдавленные гусеницами в асфальт фрагменты кишок.
«Господи, Боже мой! – похолодел Леха и рефлекторно стащил кепи с головы. – Что здесь было?! Отче наш! Спаси и сохрани!»
Более всего – до тряски в мигом подогнувшихся коленях – ему хотелось тихо-тихо, не привлекая к себе ничьего внимания, отсюда свалить.
А надо было – выяснять.
***
Капитан Соколов не слышал ни единого лейтенантского слова, но отметил все, каждую деталь: и то, что примчавшийся в ресторан Бардин бледен и собран, и то, что сидящие за столом старшие офицеры дергачевского артполка мгновенно стихли. И, конечно же, он оценил решительность начальника дергачевского штаба.
— Офицеры третьего дивизиона, выходи строиться, — негромко приказал вдрабадан пьяный Михалыч.
И офицеры, из уст в уста, по цепочке передали приказ, и вот дальнейшее капитан Соколов уже слышал – просто потому, что без всякого стеснения вышел вслед за чуточку злыми, едва начавшими ужин офицерами во внутренний двор и встал неподалеку от начальника штаба.
— Внимание, — покачнулся Михалыч, — только что экипаж нашего ПРП, видимо нетрезвый, наехал и раздавил штатскую свинью…
Офицеры зашушукались. Они знали, что Михалыч шовинист, но чтобы так относиться к жуткой смерти гражданского человека!
— Штатского кабанчика, то есть, — все-таки сообразил, что следует поправиться, начальник штаба.
Офицеры дружно и с облегчением выдохнули.
— В настоящее время экипаж ПРП находится в самовольной отлучке, предположительно на территории ПГТ Потемкинский, — не без труда продолжил Михалыч, — и ваша задача найти данный экипаж и отправить его к месту прохождения службы, то есть, в деревню. Вопросы есть?
Офицеры зашушукались.
— А почему именно третий дивизион? Мы что – крайние?
Начальник штаба снова покачнулся, повернулся, поманил пальцем, и стоящий в тени здания нечеткий силуэт вышел на свет. Это был Бардин.
— Ваш?
Офицеры негромко, зло загудели. Они сразу поняли, кто виновен в том, что экипаж не только надрался и ушел в самоход, но еще и задавил штатского… хорошо, что только кабанчика.
— Салага…
— Щенок…
— Надавать бы тебе…
Вот только поделать они уже ничего не могли, и, насколько знал Соколов, теперь все они были обречены всю ночь, как последние шавки, нарезать круги по всему Потемкинскому – до тех пор, пока ПРП вместе с беглым экипажем не будет пойман и возвращен к месту прохождения службы.
«Ну, ПРП – не иголка, а ПГТ – не стог сена, — хмыкнул особист, — к утру найдут. Но если Михалыч думает, что спасет этим Дергача…»
Соколов рассмеялся. Он знал, как отреагирует на новую нештатную ситуацию – асимметрично.
— Ну, вот, Олег Николаевич, — спустя пять минут оторвал он Брусникина от застолья, — пришел ваш звездный час.
— Господи! Что там стряслось? – приподнялся со стула кое-что видевший, а потому чуть встревоженный подполковник.
Соколов широко, открыто улыбнулся.
— В настоящее время офицеры третьего дивизиона артполка Дергача, изрядно выпившие, должен сказать, в этом самом нетрезвом виде шатаются по всему поселку.
Брусникин оглядел шумное задымленное помещение ресторана. Здесь пьяных офицеров было – как на собаке блох. Просто, в отличие от третьего дивизиона, по ночному городу никто из них не шатался и покоя мирных граждан не нарушал…
— И что? – прищурился Брусникин, — позвонить коменданту? Пусть вышлет патрули на перехват?
Арестованные пьяные офицеры – это был неплохой пинок и так уже повалившемуся набок имиджу Дергача.
— Да, конечно, — кивнул особист, — но это не все.
Брусникин превратился во внимание.
— А что еще?
— У них экипаж Передвижного Разведывательного Пункта в самоход ушел – прямо на этой бронемашине…
Брусникин присвистнул: он знал, насколько серьезная техника – ПРП. Но Соколов еще не закончил.
— Они уже задавили и похитили кабанчика на улице Лесозаводская, — заглянул он в глаза Брусникину, — и у меня есть основания считать, что этим не кончится… Короче, распустил Дергач своих бойцов, распустил…
Брусникин глотнул и широко улыбнулся. Он был счастлив.
***
Когда ПРП, взлетев на сопку и плавно качнувшись, встал под прикрытием орешника, Сашок подрагивающими руками откинул крышку и выбрался на броню. Притороченный снаружи кабанчик уже не подавал признаков жизни.
«Сколько здесь? Килограммов двести?»
Они поднимали его на броню втроем, вместе со впавшим в ступор от нервного потрясения мужичком и еле-еле подняли, если честно.
Следом за Сашком на броню кое-как выбрался водила.
— Вот салабон… — зло, но как-то неуверенно ругнулся он в сторону сержанта, — тварюга рыжая… под статью подвел!
Сашок усмехнулся.
— Я не понял, Тема, а чем ты, собственно, недоволен? Тем, что я тебя от разборок с хозяевами спас?
Водитель, брезгливо морщась, глянул на окровавленный «трофей», огляделся по сторонам и, — было видно, — принялся помаленьку себя накручивать.
— Я ж теперь вор получаюсь! И это ты меня, сука…
— Дебил ты получаешься, Тема, — не дал дедушке развить мысль сержант, спрыгнул наземь и оправил камуфляж, – а тут все просто: нет трупа, нет и наезда!
Водила растерянно моргнул, и Сашок тут же его добил.
— А нет наезда, нет и воровства!
Водила тряхнул головой.
— Как так?
— А все просто, — обошел ПРП кругом Сашок, — свиньи на дороге нет? Нет. Значит, и дела уголовного о наезде на свинью не будет.
Дед недоуменно тряхнул головой.
— Ты уверен?
Сашок презрительно фыркнул.
— А как хозяева докажут участковому, что солдаты наехали именно на свинью? Может, мы там целую старушку раздавили?
Водила от многоступенчатого логического построения впал в полной ступор, и Сашок с наслаждением вдохнул прохладный вечерний воздух.
— А поскольку заявлений о пропаже старушек в ментовку не поступало, никто и суетиться не станет.
— А если станут? – не поверил водила.
Сашок победно хмыкнул и принялся вытирать чуть испачканные в крови руки о траву.
— А как хозяева докажут, что не они сами свинью под нож пустили? Кто им поверит? Менты? Нашел дураков! Да, менты расшибутся, весь город на уши подымут, ночами спать не будут – лишь бы не работать!
Водила невольно рассмеялся, а Сашок еще раз подивился размерам дармовщинки. Сам он свинины не ел, но в целом народ по гражданскому хавчику скучал, сильно скучал.
«Шашлык-машлык?»
Ко Дню Приказа это было бы неплохо.
***
Сапрыкин со товарищи забодяжили пять литров спирта вмиг, так что к ужину дедушки проследовали в неплохом таком для начала настроении.
— Повар, ко мне! – доносилось то от одного, то от другого стола.
— Почему у меня вареное сало на столе? Я что – похож на салабона?
— Наряд по кухне, ко мне! Руки по швам, солдат! Это что – чистота называется?!
— Стоять! Лежать! Бояться!
— А если в рыло?
— Дежурный…
В общем, нормальная такая вечерняя жизнь. Но, конечно же, главной звездой вечера сиял в длиннющей столовской палатке состоявшийся минувшей весной дембель Данила Сударкин.
— Ну, как там, на гражданке, Данила? – гомонили бывшие салабоны, а ныне и сами без двух минут дембеля, — нормально?
— Там все зашибись, пацаны, — нетрезво кивал осчастлививший весь полк своим визитом Данила и победно вскидывал руку. – Пацаны!!! Дембель! Неизбежен!
И палатки сотрясались от рева целиком согласных с ним стосковавшихся по нездешним радостям жеребцов.
— Я-а-а-у!!! Даешь дембель! Министра обороны – на мыло!
И, конечно же, не обошлось без понтов.
— Не, Сапрыкин, — клюя носом над пластиковым стаканчиком с разбодяженным спиртом, подвел итог Данила Сударкин, — мы вас воспитывали лучше…
Толян растерянно моргнул.
— Ты что, Данил? Ты хочешь сказать, что я своих салабонов плохо воспитываю?
— Нет, сам ты – пацан, что надо, — замотал головой Данила, — и все-таки, они тебя так, как положено молодым, не слушают! Уж собой командира точно не прикроют…
Толян глотнул, оглядел слабо освещенные желтым светом недра палатки и, поджав губы, поднялся над столом. Как раз ужинала последняя смена – его родная девятая батарея. Не должны подвести.
— Салабоны! Слушай мою команду…
Все замерло. Все видели, сколь искренне хочется Заслуженному Дедушке Вооруженных Сил Российской Федерации Толяну Сапрыкину по-настоящему удивить, даже ошарашить Данилу, но вот чем?..
Толян всхлипнул и повернулся к Даниле. Тот так и сидел со своим пластиковым стаканом и невыносимо саркастичным видом.
— Салабоны! – дрогнувшим голосом приказал Сапрыкин, — встать!
Три четверти палатки, грохоча лавками и посудой, беспрекословно поднялись. Толян окинул их болезненным взглядом и ткнул рукой в Данилу.
— Вынести этого… этого… этого штатского… отсюда… нафиг.
И когда лавки загрохотали снова, а салабоны – долгими, темными, раскачивающимися рядами – двинулись к стоящему у выхода на ветерочке главному дембельскому столу, Данила усмехнулся, отшвырнул пластиковый стакан, схватил огромный поварской нож и легко вскочил на скамейку, а оттуда – на стол.
— Кто коснется меня, — труп. Обещаю. Уж первого-то я замочу.
***
Владик наблюдал за развитием событий, сидя на лавочке курилки – в полусотне шагов от столовой. Он видел, как растерянно замерли не знающие способа исполнить приказ, ряды истощенных, загнанных до состояния теней Стикса салабонов. И, конечно же, он видел, как изменился в лице, не в силах пережить нарастающего состояния позора, старший сержант Сапрыкин.
— Я кому приказал?!
— Не понял!
— Вперед!
И, конечно же, конечно же, Владик увидел и все, что произошло далее. Дураков лезть под нож пьяного штатского дебила не оказалось – ни одного.
— Бабы! – почти плакал Толян. – Сморчки!
Бабы и Сморчки стояли и молчали.
— Я ли вас не холил, не лелеял?! – с эпической, надрывной, абсолютно сермяжной интонацией перешел на художественный плач Сапрыкин.
— Я ли вас не покрывал?!
— Я ли вас, козлов, каждый божий день не кормил, гулять с песней не водил и спать не ложил?!
— Я ли… я ли… я ли…
А потом горючие слезы просохли, и Сапрыкин медленно и верно начал оборачиваться, — в строгом соответствии с народной сказочной традицией. И этот, обернувшийся Сапрыкин был черен ликом и полон жажды отмщения.
— Выходи по одному, — процедил он.
И тени враскачку двинулись к выходу, чуть притормаживая и пропуская одна другую вперед, чтобы команда была исполнена, а строй выходил ровно так, как велели, – строго по одному. И каждую новую тень Сапрыкин останавливал напротив себя, со вкусом примерялся и с чувством отмерял тени в меру ее омерзительности – в рыло… под дых… в печень… и снова – в богомерзкое рыло.
«Вау, — оценил Владик редкую брутальность созданного дедушкой образа Вселенского Воздаятеля, — какая фактура!»
А тени все выходили, все получали отмеренное судьбой и со вскриками раненых чаек все падали и падали в темноту – туда, куда желтый свет облепленных мошкарой светильников уже не доходил.
Владик не без восхищения цокнул языком. В палатке сейчас ужинала вся девятая батарея. Салабонов – три четверти. И надо было понимать, сколь титаническую работу взвалил на себя Сапрыкин, намереваясь лично, своими руками покарать все эти тридцать или сколько там человек. Собственно, уже на первом десятке было видно, что сильно выпивший дедушка попросту устал!
«Интересно, как он выкрутится…»
И тогда салаги дрогнули. Сначала одна из наиболее сообразительных или наименее загнанных теней нагло выбралась наружу из-под полотняного полога палатки у задней стены. И почти сразу остальные, менее сообразительные, но не менее жаждущие избежать наказания, рванули вслед за ней.
— Не понял! Куда?! – возмутился Сапрыкин. – Кто разрешил?!
Но окончательно утратившие стыд салаги падали, проползали под пологом и бежали прочь от столовой уже всей массой.
«Во, дебилы… — усмехнулся военкор, — он же их всех выловит и по новой накажет! Всех до единого! По полной!»
Ясно, что некоторая умственная недостаточность для салаги – естественное состояние. В условиях ежесуточного недожора и недосыпа мозги рано или поздно отключаются – в пользу простейших выживательных рефлексов. И все равно… такого уровня дебилизма Владик не понимал и не принимал.
***
Можно сказать, что так сладко Димона не целовали никогда. Можно сказать, что ни одной женщины в своей жизни он не желал так страстно, как Маши Кулиевой. Но лучше не говорить ничего вообще.
— Подожди, — шепнула она и рассмеялась, — ну, Дим…
И это состязание в палатке – за каждый предмет одежды – было столь упоительно, что Димон отдавал бы по пальцу за каждую такую минуту, за каждое такое слово…
— Товарищ лейтенант! – плаксиво заныли перед палаткой, — ну, товарищ лейтенант…
Димон мысленно ругнулся и почти с мясом оторвался от Машки.
— Я сейчас.
Вскочил с дощатых нар, запахнул китель и, следя, чтобы никто не заглянул в палатку, выбрался наружу. Перед ним стоял солдатик – с явными следами побоев.
«Опачки! А куда Леха смотрит?»
По всем срокам Леха Бардин должен был уже часа два как быть в полку вместе с этим военкором из окружной газеты.
— Что там… военкора привезли? – поинтересовался он. – Как его… Русакова…
— Ага, — кивнул боец.
«Значит, порядок…»
— А на что жалуешься? Побои?
Боец решительно замотал головой.
— Не, товарищ лейтенант, это я с турника звезданулся. А жалуюсь я на понос.
«Ну, как знаешь… хотя бывает и так…» — хмыкнул Димон и жестом подозвал своего младшего сержанта.
— Внеси в журнал, дай таблетку и определи место в палатке.
— У нас нет мест, — покачал головой сержант.
— Ну, так поставьте следующую палатку! – вспылил Димон, — или у нас и палаток в запасе тоже нет?!
— Есть, — пожал плечами сержант. – Щас поставим.
«Тюха…» — мысленно ругнулся Димон и подумал, что Машка права: Сапрыкин дело знал туго, и с ним бы таких проколов попросту не возникло б.
— И я тоже… товарищ лейтенант.
— И я…
Димон повернулся. Справа от него стояло еще человек шесть молодых: один с фингалом, другой с разбитым носом…
— А у вас что?
— Понос… понос у нас… — почти хором отозвались болящие.
«Если они такими темпами будут поступать, — подумал Димон, — я до Машки и до утра не доберусь…»
— Вот что, — повернулся он к сержанту. – Давай-ка дальше без меня управляйся. Если у пациента не перелом, не гематома и не свернутая челюсть, и он жалуется на понос, даешь ему таблетку и предоставляешь место в палатке. Ты все понял?
Сержант кивнул.
— И, слава Богу, — вздохнул Димон и сделал выразительные глаза, — за исключением самых серьезных случаев, меня до утра не беспокоить.
Сейчас, в двух метрах отсюда, за тонкой брезентовой стенкой его ждала сладчайшая из райских гурий.
***
Когда Дергач спустился к дороге, солнце уже окончательно спряталось, но и без освещения было видать: эту легковушку своим ходом не вывести.
— Как это вас так угораздило? – присвистнул он.
Старенький «Опель» не просто сидел на брюхе; уровень грязи был выше уровня колес.
— Она тонет, — тихо отозвалась женщина.
— Как тонет? – не поверил Дергач, но заглянул в кабину и снова присвистнул: там стояла вода. – Ого.
— Вы меня подвезете? Хотя бы до центральной усадьбы…
Сергей Иванович еще раз оглядел засасываемую грязью машину и сокрушенно цокнул языком.
— Подвез бы, милая. Да у самого та же история. Сел на брюхо. Без трактора и не сорвать.
Женщина расстроено шмыгнула носом.
— Я замерзла.
Дергач поднял голову. Туфельки… тонкие колготки, юбочка легкая такая, полотняная летняя куртенка…
— Сапоги есть?
— Нет.
Дергач поджал губы. У него в уазике были резиновые сапоги сорок шестого размера, но вряд ли ее размер больше тридцать четвертого.
— М-да…
— Вы мне поможете?
Сергей Иванович тоскливо глянул в ту сторону, где прямо сейчас омерзительный московский хлыщ Дима Бенц, предположительно, соблазнял его дочь, затем – в сторону Потемкинского и признал, что вернуться в ПГТ будет умнее.
— Короче, так, милая, — весомо подытожил он, — до центральной усадьбы с этой дороги не добраться, там низина и пруды. Так что у нас с вами два пути: или в Потемкинский, или в воинскую часть. В поселок будет короче.
— Так вы мне поможете?
Дергач критически оглядел стоящую на капоте даму: сапог нет, колготки – капрон.
— Я очень замерзла, — глотнула женщина, — я здесь уже третий час так стою…
Дергач понимающе кивнул. Весу в ней было килограммов пятьдесят пять, вряд ли больше.
— Помогу.
***
Леха, как самый виновный в происшествии, в неторопливом прочесывании поселка не участвовал; он, как последняя легавая, практически бежал по густому кровавому следу и сизым ошметкам раздавленной гусеницами плоти. Затем кровь иссякла, и он стал изучать царапины на асфальте, а затем, уже на грунтовке поиски следа стали элементарными. По крайней мере, наивные попытки экипажа спрятать бронированную гусеничную машину в окружающих поселок со всех сторон сопках ничего, кроме смеха, вызвать не могли. Но Лехе смешно не было.
Двадцать раз он просил Боженьку, чтобы это не был какой-нибудь шаловливый ребенок, а потом набрался отваги и расспросил замерших в трауре мужчин.
Оказалась свинья.
Двадцать раз он мысленно просил бежавший экипаж одуматься и вернуться к нему – просто, чтобы не пришлось их закладывать.
Экипаж не одумался.
А уж сколько раз он уговаривал себя не дрейфить, когда шел сдаваться Михалычу, нельзя и сосчитать. Ибо преступления Лехины были тяжки и непростительны: один только полк, уже часов пять как оставленный на старшин, весил больше, чем оба его погона.
И, слава Богу, что Михалыч не стал выпендриваться…
Леха раздвинул ветки орешника, окинул взглядом приземистую, словно таежный клещ, машину и сразу же увидел эту притороченную к броне тушу только что раздавленного кабана. Внутри булькнуло, и он против воли залился истерическим, нездоровым хохотом.
— Ну, козлы!!! Ну, вы у меня попляшете!!! На углях попляшете!! На углях!..
Если бы его тут же спросили, а почему, собственно, на углях, Леха бы, пожалуй, не ответил. То ли, это была подсознательная ассоциация с адским пламенем, непременно ждущем рыжего сержанта Рахимова и старослужащего водителя по имени Артем. То ли были виновны собственные садистские фантазии лейтенанта. Кто ж его знает!
Леха вскочил на броню и замолотил кулаками по люку.
— Открывай, вашу мать!
Бронемашина молчала.
Леха спрыгнул, обошел ПРП вокруг и как-то так догадался, что экипажа внутри уже нет.
«И где они могут быть?»
Самый простой ответ напрашивался сам собой: там, где он их и оставил – у магазина. Слиняв и набедокурив так, что молодой офицер едва не поседел, надо было зарабатывать прощение – пусть и частичное.
Но был и ответ посложнее: поняв, что они так и так попали, и сидеть на губе все равно придется, ребятишки могли пуститься во все тяжкие.
— Не приведи Господь!
***
Спрятав машину в орешнике, Сашок и Артемка первым делом двинулись к Дому Рыбака – сдаваться Бардину. И, конечно же, лейтенанта там не было.
— Вот сука, — искренне возмутился и так перенервничавший из-за кабанчика водила, — как человека его здесь оставили! Что, трудно было никуда не уходить?
И, понятно, что оставаться здесь было немыслимо: в расположенном по соседству кабаке гудели наконец-то выяснившие, как бороться с неуставняком, господа офицеры. Нарвись на такого, мало не покажется…
— Может, водярой затаримся? – дерзко предложил водила, — пока есть возможность…
— Нафиг, нафиг, — отмел недостойное предложение более вдумчивый Сашок, — здесь патруля как собак нерезаных. Да, и Бардин должен подойти… Лучше мы с полчасика в укромном местечке пересидим и снова сюда вернемся.
Насколько он знал лейтенанта Леху Бардина, их таки ждала пара неприятных минут, и усугублять свое положение было неумным.
— Слушай! Я здесь неподалеку общагу знаю, — вспомнил водила, — давай, тогда посидим у девчонок. И патруль там не шарашится.
Сашок оценил предложение, вздохнул… и согласился. Не то, чтобы ему хотелось идти черт знает, куда в поисках общаги и девчонок, с которыми можно посидеть, просто риск встречи с патрулем привлекал его еще меньше.
— И слушай, Рыжий, давай пивка по банке накатим, — глотнул водила, — а то у меня до сих пор руки трясутся, а получать от Бардина – один черт.
Сашок замер. Что-то подсказывало ему, что пива бы им не надо, что обычно с пивом случаются чуть большие неприятности, нежели без него.
— Да, не ссы ты так, Рыжий! – хлопнул его по плечу водила, — ну, сунет он тебе разок в хлебальник, и что? Ты от этого похудеешь?
Сашок шмыгнул носом. Лейтенант Бардин мог и два раза сунуть, и три… но водила уже не унимался.
— Ты думаешь, он сам где? Да, сто пудов, уже в кабаке – зенки с господами офицерами заливает!
Сашка глянул в сторону гудящего кабака и признал, что с вероятностью 95 % все обстоит именно так: Бардин заливает зенки, а они, как последние придурки, строят из себя девочек, ну, в смысле, отличников боевой и политической…
— Да, он оттуда на рогах выползет! – продолжал давить на здравый смысл водила, — ему разобрать, пиво ты пил или не пиво, нереально будет! Голову на отсечение даю! Ну, что, по банке?!
Сашка задумчиво выпятил губы и обреченно махнул рукой.
— Хрен с тобой. Давай.
***
Капитан Соколов увидел обоих самоходчиков прямо из окна номера. Мгновение подумал, поднял трубку телефона, опять подумал… и вернул трубку на место. Все и так шло ровно, как надо. Нетрезвых офицеров Дергача, нарезающих круги по всему ПГТ Потемкинский, вот-вот начнут брать патрули. ПРП, наверняка вышедшая за пределы палаточного городка без должных бумаг, вот-вот будет найдена в окружающих поселок сопках. Ну, а бойцы… — Соколов проводил взглядом завернувших за угол самоходчиков, — бойцы явно еще трезвы, недопустимо трезвы.
«Все ясно… в общагу вагоноремонтного завода движутся. Вот там их через часик – уже вдатенькими – и возьмем…»
Каждый удар по Дергачу обязан был достичь своей цели. Каждый!
***
Толян построил всех молодых своей девятой батареи здесь же, около столовой, почти на вечернюю проверку, можно сказать…
— Что-то вас как-то не хватает, — покачиваясь, констатировал он. – Ась?! Что молчите, сынки?
Сынки безмолвствовали.
— И что мне с вами теперь делать? – с надрывом поинтересовался Толян, — увечить через одного?
— Не надо увечить, Сапрыкин, — обняли его за плечо. – Не надо. И потом, согласись, ты сам во многом виноват.
Толян всхлипнул и вытер скупую дедовскую слезу рукавом.
— Как это – сам? В чем я виноват? Что я не так сделал?
Данила прижал его еще крепче.
— Ты ослабил политико-воспитательную работу, Сапрыкин.
Толян замер и даже перестал всхлипывать.
— Я?!! Ослабил?!!
Данила покачал головой, встал лицом к лицу с Толяном и встряхнул его за плечи.
— Вот скажи мне, Толик, они у тебя хоть раз по «Дороге Жизни» ползали?
Сапрыкин потрясенно моргнул.
— Нет.
— А с песней – ползали? Ну?!
Сапрыкин шумно глотнул.
— Нет.
Данила сурово покачал головой.
— Так чего же ты ждешь, Сапрыкин? Когда салаги нах… тебя будут посылать?! Вот идем со мной! Идем!!!
Он взял Сапрыкина за огромную руку и потащил за собой, как Прометей – никогда не знавших огня людей или Данко – заплутавших во тьме соплеменников.
— Вот, смотри! Ты помнишь?!
Сапрыкин потрясенно моргнул. Перед ними шла и упиралась куда-то в горизонт некогда ирригационная, а последние двадцать лет обычная сточная канава, по которой отводились от палаток обильные дождевые воды, таинственно мерцающие в свете полной восходящей луны.
— Дорога Жизни… — глотнул Толян.
— Я ведь специально приехал… из той, гражданской жизни… — улыбнулся ему понимающей улыбкой Данила, — чтоб напомнить… чтоб не забывал ты… чтоб…
Сапрыкин громко икнул.
— А как это забудешь? Вот по этой самой канаве… мы с песней «Эх, дороги» ползли… по этой самой…
— Ну, так вперед! – подтолкнул его гость из иных миров, — покажи салагам, что значит Настоящая Служба!
Толян развернулся – как на шарнирах, на сто восемьдесят градусов.
— Ну, что, салабоны, — процедил он, — ко мне!
***
Когда молодых – всей батареей – загрузили в сточную канаву, Владик, заинтересованно хмыкая, плюнул на приличия и, хоронясь в кукурузных зарослях, подобрался поближе, – чтобы все было видно.
— На месте… ползком марш! – смачно распорядился Сапрыкин.
Владик булькнул сдавленным смехом. Сидящие в сточных водах, считай, помоях по горло салаги, явно изображая подразделение боевых черепашек, вытянули головы над зеркалом воды и, старательно изображая шаг на месте, замолотили «ластами» по серебристой «лунной дорожке».
— Песню запе-е-вай!
Кто-то оглушительно чихнул, и над округой понеслась лишь изредка перемежаемая бульками лихая строевая песня.

Артиллеристы! Точно дан приказ!
Артиллеристы! Зовет отчизна нас!

— Нет! Нет! Нет! О-отста-авить! – вмешался Данила, — это что за фигня?! Здесь, наверное, будущие дембеля гуляют, а они – строевую!
Он повернулся к Толяну.
— Вот скажи, Сапрыкин, ты сам чего хочешь? Какой песни?
Дедушка сосредоточенно почесал репу.
— Ну-у… веселой, наверное…
— Так, — загнул палец Данила. – Веселой. А еще?
Сапрыкин глотнул.
— Ну, чтоб и про армию было… душевно так…
Данила повернулся к замершим в канаве бойцам.
— Все поняли, салаги?! Первое – веселую! Второе – про армию и душевно! И не дай Божок, если не споете, как дедушка вас просит! Я вас лично тогда в этом гамне перетоплю!
Стоящий рядом Сапрыкин вздохнул и вдруг лукаво разулыбался.
— Ну, и за греблю чтобы там тоже было…
— За греблю? – удивился Данила. – Ты уверен?
У сидящего в кукурузе Владика отпала челюсть. Найти среди строевых песен мало того, чтобы веселое, про армию и душевно, так еще и за греблю… это была задачка посильнее «Фауста» Гете.
«И не дай Бог ведь, если не споют…»
— Ну, что, бойцы?! – повернулся к торчащим из воды салабонам Данила, — вы все поняли?!!
— Так точно… точно… чно… — понеслось над водой.
— Вперед, уроды!
Уроды молчали.
— Так… и кому мы, сука, молчим? – прищурился Данила и тут же повернулся к Толяну, — не, братан, они тебя совсем не уважают…
Толян поджал губы и оглядел болтающихся в воде, как розочки в проруби, салабонов.
— А ведь вы у меня так и будете в воде сидеть! До декабря!
— М-может, Ук-купника?.. – трясясь от осеннего дубака, булькнул батарейный запевала.
— Ась?! – нагнулся Толян, — не слышу!
— М-может, Ук-купника… у н-него, к-кажись, д-душевная з-за греблю есть…
Сапрыкин повернулся к Даниле.
— Пойдет?
— А-а! – отмахнулся тот, — что тут скажешь?! Вот сразу видать: запущена у них политико-воспитательная работа! Вот сразу видать. Пусть поют, что умеют…
Сапрыкин тяжело разочарованно вздохнул, дозволяя петь, махнул рукой, и над водой, по всей канаве, до самого горизонта понесся звонкий голосок запевалы.

Целый месяц мы с тобой женаты!
Буль, Буль!
Серафима, как ты не права!!!

Мне еще ни разу не дала ты!
Буль, Буль!
Реа-лизовать свои права!!!

Наблюдающий из зарослей Владик захлебнулся смехом и упал, как стоял – спиной в кукурузу.
— Йо-о-о… по-ща-ды-ы-ы-ы…

Сим-Сим, откройся! – рявкнула, подпевая, ползущая по горло в воде батарея.
Сим-Сим, отдайся!
Да, ты не бойся!
И не-е-е стесняйся!

Владик встал на четвереньки и через силу, утирая истерические слезы, выполз на край поля. Молодые, стараясь удержать голову над водой, уже растянулись на необходимую дистанцию и, подчиняясь бодрому ритму, залихватски барахтались в черной воде.

Я поднаторел в делах амурных!
Шуры-муры мне не по нутру!!! – мужественно тянул запевала следующий куплет.
Отчего же каждый вечер штурмом!
Крепость неприступную беру!!!

Владик почти рыдал от восторга.
— Ну, запевала! Ну, пройда! Так вывернуться!!!
В этой удивительной песне было все заказанное: и про армию, и душевность, и даже за греблю! И вообще, уже за одно содержание ее следовало включить в список обязательных на всех строевых смотрах. С разбойничьим присвистом она бы смотрелась изумительно!

Что ты, дорогая, в самом деле!
Я же муж тебе, а не сосед!!!
Почему же я залег в постели!
Как на приграничной полосе!!!

И растянувшийся по канаве строй все уползал и уползал в черную даль, явно рассчитывая доползти когда-нибудь до скрытого за горизонтом грядущего, когда все народы мира таки освободятся от невыносимого ига заморского «гуманизма» и наконец-то сольются с мокрым от сточных вод солдатом-освободителем в финальном оргазме.
***
За пару часов медсанчасть испытала обвальное поступление нескольких партий больных подряд: сначала с побоями, а затем каких-то загнанных и мокрых. И молодой никуда не годный тюха-сержант, свято исполняя приказанное, молча записывал против каждой фамилии «понос», давал большую таблетку и молча показывал, где взять и где поставить очередную палатку, чтобы салагам было где переждать эпидемию.
***
Димон и Машка сплелись так, как, наверное, сплетаются по весне ужи, почти клубком, и если б Димон мог обхватить ее чем-нибудь еще, он бы обхватил.
— Как я мог жить без тебя?
— М-м-м…
Димон отыскал ее кисть и поднес изящные пальцы к губам.
— Такого не бывает.
— Ага, — легко и бездумно согласилась она.
— Я тебя люблю.
Машка улыбнулась. Он чувствовал это, даже невзирая на кромешную тьму. За полотняной стенкой палатки кто-то что-то сказал, а затем вдалеке громыхнул гром, и Димон совершенно не к месту подумал, что это – первая ночь без дождя, а значит, завтра жирная деревенская земля уже не будет настолько скользкой, а число растяжений и ушибов после спортивных праздников уменьшится, как и само число спортивных праздников, — за ненадобностью. Всех солдат загонят в поле, на сбор картошки.
— Я постоянно сомневался… — тихо проронил он, — я ведь не очень военный человек… ну, зачем я здесь… а вот теперь все ясно, — Димон поцеловал кончики ее пальцев, — я оказался в армии, чтобы встретить тебя.
— Я знаю, — тихо засмеялась Машка.
— Знаешь? Ты знаешь?!
— Конечно. Как только тебя увидела, еще там, в общаге, у Анжелки…
Димон поморщился.
— Ты меня увидела не у Анжелки, а возле умывальника.
— Я помню. Все равно, у Анжелки. Ты знаешь, — Машкин голос дрогнул, — мне так обидно стало. Что вон он, ты стоишь, а не мой.
— Твой.
— Тогда был не мой.
— И тогда был твой. Всегда был твой.
— А вот и нет.
— А вот и да! – Димон, чтобы доказать свою правоту, ухватил ее покрепче, навалился и сразу же вскрикнул.
— А?!
— Что такое?
Боль пронизала живот так остро, что он замер, не в силах даже вымолвить слова.
— Что такое? – встревожилась Машка. – Что не так?
— Ща… — выдавил он и аккуратно сполз в сторону, — по… до… жди.
Машка вскочила, и боль пронизала его так сильно, что Димон задохнулся и свернулся калачиком, как проколотая иглой гусеница.
— Господи! – склонилась она над ним, — что с тобой?!
Но Димон был способен только хватать воздух ртом.
Машка метнулась к центральному столбу, щелкнула выключателем, и палатку залил желтый аккумуляторный свет.
— Где болит? Что?
Димон, превозмогая острый страх любой перемены, старательно прислушался и понял, что за это короткое время боль поменяла положение раза три.
— Не локализована. Где-то здесь, — покрутил он в середине живота и тут же все понял, — Господи… этого мне еще не хватало. Только не аппендицит!
***
Ясно, что некоторое время она упиралась.
— Как хотите, дамочка, — прямо сказал стоящей на капоте женщине Дергач, — если вы думаете, что я вас здесь не оставлю, то вы ошиблись. Оставлю.
— Вы не смеете бросить меня без помощи, — возмутилась она.
— Вы не в опасности, — парировал Дергач, — ни ваша жизнь, ни ваше здоровье от ночевки на свежем воздухе не пострадают.
Женщина возмущенно фыркнула.
— Солдафон!
— Счастливо оставаться, — пожелал Дергач и развернулся.
— Я согласна.
Дергач поджал губы, молча подошел к капоту, и женщина осторожно, словно на дикого жеребца, забралась ему на закорки. Дергач дождался, поудобнее укладывая, встряхнул и двинулся вперед. Что с этим грузом, что без него, он шел с абсолютно одинаковой скоростью – шесть километров в час.
— Вы не слишком церемонны, — подала голос женщина.
— А вы предпочитаете, чтобы я в этой ситуации полного безлюдья начал проявлять к вам знаки мужского внимания? – хмыкнул Дергач.
Дамочка спохватилась и закрыла рот на замок. Ненадолго.
— А почему вы такой мрачный?
Дергач отогнал от себя видение смазливого Димона, вздохнул и подбросил все время сползающий груз.
— Есть обстоятельства.
— Работа?
Дергач задумался.
— И работа тоже.
— Семья?
Дергач вспомнил обе своих прежних семьи, затем – донос особиста на Димона и, наконец, Машку и вздохнул.
— И семья.
Дамочка дыхнула ему в затылок теплом, и это уже выглядело, как фамильярность.
— А как вас звать?
— Сергей Иванович, — сухо отозвался Дергач, — фамилия Дергач. А номер моей части вам не нужен, все равно не запомните.
Дамочка возмущенно фыркнула.
— Я, между прочим, всю жизнь замужем за военным была!
«Была?»
— Я вдова. Но вас это не касается.
Дергач улыбнулся, но комментировать не стал. Впрочем, от допроса это его все одно не спасло.
— А что у вас с семьей?
Дергач поджал губы, некоторое время молчал и все-таки ответил.
— Потенциальный зять не устраивает.
Сзади зашевелились.
— Наверное, недостаточно мужественный.
Дергач удивился.
— Откуда информация, гражданка?
На закорках презрительно фыркнули.
— А тут не надо быть семи пядей во лбу. У такого мужлана, как вы…
Дергач покачал головой.
— Ох, кого-то я назад сейчас отнесу.
— Правда глаза колет, — констатировали сзади.
И тогда Дергач рассмеялся – громко, от души и совершенно неожиданно для себя. Это была чистая правда.
— Все так, дамочка, все так. А вас-то, кстати, как зовут?
Сзади на некоторое время замерли, видимо, думали, обижаться или нет на «дамочку» и на «кстати» и все-таки соизволили ответить.
— Елена Ильинична.
— Ну, будем знакомы, Елена Ильинична, — улыбнулся Дергач. – Очень приятно.
Сзади заворочались.
— Не могу сказать, что взаимно. Слишком вы твердый.
***
Около 23.00. Брусникин доложил, что первый десяток офицеров третьего дивизиона уже на губе.
— Вот придурки, — удовлетворенно хихикал он в трубку, — они так и не поняли, что к чему. Говорят, мы почти трезвые все… А у вас как дела идут? Из части какие-нибудь новости есть?
— Да, все нормально, — отмахнулся Соколов, — вот, только что вечернюю прогулку личного состава завершили.
Брусникину не обязательно было знать ни о массовом бегстве молодняка в санчасть, ни о содержании «вечерней прогулки» — уже потому, что могло вскрыть фигуру осведомителя.
«А это нам ни к чему…»
— Вы, Олег Николаевич, — перевел он разговор в другое русло, — скажите лучше, что у вас с поисками ПРП. Нашли?
В трубке повисла пауза.
— Пока нет. Но мы ищем.
— Правильно, — не стал заострять внимание на текущем провале Соколов, — и, кстати, посоветуйте коменданту, выслать патруль в общежитие вагоноремонтного завода. Там часто наши солдатики ошиваются…
Брусникин благодарно засопел.
— Обязательно, товарищ капитан, обязательно.
И слушалось это так почтительно, словно особист был не капитаном, а как минимум, генерал-лейтенантом.
***
Понятно, что пивом дело не кончилось. На подходе к общаге Сашок и водила раздавили на двоих тетрапак белого полусладкого, затем, пока ждали какую-то Олю, поучаствовали в дегустации домашней наливки, и вот затем кони и люди как-то вот смешались.
Во-первых, едва Оля появилось, оказалось, что они идут ловить раков, и сержант Рахимов, твердо знавший, что засиживаться не стоит, вдруг поддержал эту идею всеми четырьмя. Затем был незначительный провал, и далее Сашок обнаружил себя стоящим по горло в ледяной сентябрьской воде с двумя огромными раками в обеих руках.
— Оля, это тебе! – счастливо орал он, и раки летели на берег, а Оля, так же счастливо визжа, пыталась ухватить злодеев за хвосты.
— Сашок, они кусаются! Санька, я не могу! Сашенька, помоги!
А затем был костер, запах дыма, ведро с огромными красавцами и прижавшаяся к нему трепетная девочка с прилипшими ко лбу мокрыми светлыми волосами – эта самая Оля.
— Ветер дышит в твоих волосах, — шептал он ей в ухо и никак не мог насытиться этим запахом свежести и чистоты.
Да, что там говорить! Никогда до и никогда после Сашка Рахимов не переживал столько происшествий в столь сжатые сроки. Потому что были еще и песни под гитару – дивные, благородные, из прежних; были поцелуи взасос; было – в сторонке – чье-то прагматичное предложение попользовать Олю на двоих и этот же хлебальник, но уже разбитый. А затем загремело бутылочное стекло, и оказалось, что кто-то принес красного, и все кончилось купанием нагишом, где каждый ловил то, что ему причитается по законам взаимной приязни. И Сашка ухватил это тоненькое тельце с мягкими ребрышками и лимончиками грудок и уже не отпускал – до самого конца.
— Са-ашенька…
А где-то к утру внутри у него появилось четкое ощущение финала – почти пророческое. Они шли улицей… обнявшись… все вместе, и когда на пути оказались полтора десятка местных, Сашок не то, чтобы не испугался, но даже не удивился – так, словно уже знал, что там записано в Небесах.
«Блин! Вот что им не жить в свое удовольствие, без понтов?!»
Трудно сказать, что эти местные делали в окраинном скверике в четыре утра, но были они точно в том же градусе, и отличало их, собственно, одно: отсутствие дам. Это, видимо, и раздражало.
Сержант Рахимов расщелкнул и затянул на ладони ремень, глянул на белых от ужаса четверых общежитских, затем на пьяного в умат Артемку и понял, что отбиваться ему придется в меньшинстве, причем, изрядном.
***
Леха в процессе этого то ли поиска, то ли погони прошел все стадии: от раскаленной ярости через жгучую ненависть и холодную решимость поубивать нафиг всех и сразу до тягучей усталости и абсолютного равнодушия.
Причем, понимая, сердцем чувствуя логику принявшего пива бойца, он выходил на след самовольщиков трижды: в общаге вагоноремонтного завода, в круглосуточном виноводочном магазине, по сути, ларьке и, как это ни удивительно, у реки. Его привлекло оранжевое свечение так и не успевшего прогореть брошенного костра.
— Так-так… — раздвинув болезненно брякнувшую стеклопосуду, поднял он оставленное кепи и, вывернув его наизнанку, вчитался в аккуратно выписанную хлоркой фамилию, — Рахимов. Ага.
Леха окинул взором оставленную на полянке стеклотару и покачал головой. Выходило так, что пока военкор Владик Русаков ночует в гостинице, по сути, общаге центральной усадьбы; пока в части следят за порядком всего-то два офицера медицинской службы и один прапорщик; пока взбешенный бардаком Дергач прорывается в полк по кромешному бездорожью; пока офицеры третьего дивизиона, вместо того, чтобы культурно отдыхать в кабаке, как легавые псы, высунув язык, нарезают круги по всему ПГТ Потемкинский, пока он сам, Леха Бардин при виде чужих кишок по всей дороге обливался потом ужаса, эта молодежь нехило так отдыхала. С чувством отдыхала, с толком и, судя по всему, с расстановкой.
— Ну, бля… вы у меня попляшете, — в сердцах пообещал Бардин, — я, бля, научу вас родину любить!
И через каких-нибудь четверть часа Леха вышел на прямой контакт. Оба самовольщика – абсолютно никакие – яростно отмахивались от превосходящих числом, но точно таких же, то есть, абсолютно никаких, штатских. Леха решительно рванулся к ним, расшвырял с пяток балбесов по кустам, получил от какой-то нетрезвой девицы бутылкой в лоб, сунул кому-то под дых, почти снес еще кому-то чердак и только вознамерился завершить это дело полюбовной поимкой обоих своих невменяемых подчиненных, как появился патруль.
— А ну-ка, притормози, лейтенант, — жестко потребовал капитан-сапер, — все, лейтенант, хватит. Конференция закончилась. Ужин при свечах – тоже. Хорош беспредельничать, я сказал.
И Леха счел за лучшее подчиниться.
***
Толян отыгрался за пережитый из-за трусости салабонов позор на все тысячу двести процентов. И, поддавшись этому настроению всеобщего возмездия, остальные, тоже изрядно поддавшие на ужине деды полка тоже начали гонять своих – насколько у кого хватало фантазии. И, ясное дело, что превзойти Толяна Сапрыкина не удалось никому. Салабоны сделали у него то ли три, то ли четыре «заплыва», спели все, что знал молодой батарейный запевала, а потом вмешался таки старшина-годок. Ему было ужасно сыкливо, но осложнений он, видимо, не хотел.
— Хорош, Толян, — извиняющимся тоном сказал он, — ну, честное слово, хорош. Не май месяц, вода ледяная…
Следом за старшиной осмелели сержантики, и порядком уже подуставший Сапрыкин явил милость, и салагам было позволено выйти из вод на твердь, а Толян сидел на берегу этого почти венецианского, даром, что ширина полтора метра, канала и тосковал. Он так и не почувствовал себя отмщенным.
«Козлы… — металось в черепной коробке, — какие же они все козлы!»
И козлы – где по одному, где подталкивая товарищей под тощие зады, а где вытягивая за руки – понемногу выбирались по скользким склонам из канавы на берег, некоторое время так и лежали, а когда черная грязная вода с них все-таки стекала, так же медленно, где по одному, где кучками, разбредались по палаткам.
— Нет, не тот салабон пошел, — вздохнули рядом, — не тот.
Сапрыкин повернулся.
— А… это ты…
— Держи, — сунул ему пластиковый стакан бывший дембель, а ныне никому ничего не обязанный свободный штатский человек Данила Сударкин.
Сапрыкин взял стакан и повесил голову.
— Я скажу больше, — тихо произнес Данила, — и дед не тот пошел. Мельчает русский народ, мельчает…
Они чокнулись, выпили, по очереди занюхали келеш корочкой хлеба, и Данила развел руками в стороны.
— Вот то ли дело раньше у спартанцев: родился слабеньким – р-раз его со скалы! Или вот взять меня: как я вас пялил! Нет, вот скажи, что – неправда?!
Сапрыкин недоуменно моргнул.
— Нет, ты скажи! – настаивал бывший дембель, — я вас по совести пялил?!
Сапрыкин глотнул.
— Молчишь! – рассмеялся Данила. – Потому что сказать нечего. Потому что наш призыв это наш призыв, и равных ему еще до-олго…
Сапрыкин ударил не целясь. Челюсть Данилы хрустнула, и он, донельзя удивленный, завалился набок, а Сапрыкин тут же навис над ним.
— Я не понял, Данил, ты зачем сюда приехал?
Тот невнятно булькнул.
— Понты колотить? – наклонился над ним еще ниже Сапрыкин, — показать, какой ты весь гражданский да вольный, пока мы тут как последние твари, друг друга во все отверстия шпарим?! Ты за этим приехал?!
Данила замычал, и Толян ткнул его в лицо, подождал и ткнул еще раз – посильнее и не без удовольствия…
— Ну, так и я буду вольным, Данил! Вот-вот Приказ, и я забью на все! А пока…
Данила, защищаясь, поднял руки, и Сапрыкин понял, что так и тычет его кулаками в рожу: правой, левой, правой, левой… все сильнее и сильнее! И остановиться было уже немыслимо.
— …а пока… вот это тебе, Данила, за «Дорогу Жизни»! А это – за Ваську Беса! А это – за тот наряд по кухне! Помнишь, сучок?!
И Данила только закрывался и вскрикивал – точь-в-точь как раненая чайка.
***
За четверть часа Димона скрутило так, что Машка полезла за обезболивающими.
— Не надо, Маш, ну их нафиг… — остановил он ее.
— На тебя смотреть страшно, — всхлипнула она, — а этот долбанный тюха все не идет!
И, конечно же, тюха-сержант вскоре пришел, но вот новости он принес невеселые. Вызвать госпитальных оказалось невозможно.
— Связь не работает, товарищ старший лейтенант.
— Как? – опешила Машка.
— С вечера еще, — подтвердил тюха, — порыв на линии. Но я, если что, машину с водилой пригнал. Поедете?
Димон и Машка переглянулись. Они еще с четверть часа назад обсудили возможность выезда в Потемкинский, в нормальную больничку, — как чисто гипотетическую. Но боль уже превратила возможность в необходимость.
— А кто останется здесь – за старшего?
— А есть варианты? – вопросом на вопрос отозвался сержант.
— Может, Толяна пригласим? – глотнула Машка и повернулась к Димону. – Что скажешь?
Тот задумался. Приглашать Толяна теперь, после публичного и позорного изгнания из медсанчасти было против правил.
— Может, не стоит?
— У нас эпидемия фактически, — покачала головой Машка и повернулась к тюхе, — сколько ты больных за эти сутки разместил?
Сержант пожал плечами.
— Днем, при вас, двадцать три человека, ну и ночью около сотни.
— О-го! – изумилась Машка. – И что, теми же темпами и поступают?
Сержант уклончиво, наискосок кивнул.
— Ну, там, конечно, и деды постарались. У них, типа, вот-вот День Приказа, вот и куют нам пациентов, но записываются-то они все, как засранцы. А сколько там реальной инфекции без анализов и не скажешь…
Димон и Машка переглянулись. Даже с учетом возможных побоев, число поступающих больных было устрашающим.
— Надо будет пригласить, — приняла решение Машка и повернулась к тюхе, — короче, как за двести перевалит, проси Бардина о переводе Сапрыкина в медсанчасть. Хотя бы на время эпидемии.
Тюха мрачно кивнул.
— Как скажете, товарищ старший лейтенант.
***
Дергач нес дамочку размеренно и спокойно, как опытный, привыкший ко всему ездовой верблюд.
— Вы что, совсем не устаете? – беспокоилась она.
— Почему? Устаю, — опроверг предположение Дергач, — от вашей трескотни.
Женщина надулась, а Сергей Иванович улыбнулся. Ее трескотня, скорее, забавляла, чем утомляла.
— Я пошутил. Извините. На самом деле от такой приятной женщины, как вы, невозможно устать.
За спиной благодарно засопели, а Дергач снова погрузился в размышления о женщинах. Ну, и о себе, конечно. Или так: о себе и о них. Он любил женщин. Женщины любили его. Но странным образом, дальше как-то не складывалось. То есть, едва начиналась семейная жизнь, — а Дергач был женат четырежды: дважды официально и дважды явочным порядком, — так вот, едва начиналась семейная жизнь, начинались и проблемы.
— А вы ведь не женаты, — заметили сзади.
— Да, женщины – мастерицы угадывать такие вещи, — признал он.
— И вы несчастны.
Дергач подбросил сползающий груз повыше.
— У меня есть дочь, которую я люблю.
— И зять, которого вы ненавидите.
— Он еще не зять.
Женщина торжествующе рассмеялась.
— Вот видите! Он еще не зять, а вы его уже ненавидите!
Дергач рассмеялся. Логика была… женская, в общем, логика. Но дамочка еще не нанесла ему всех уколов, какие наметила.
— Если вы будете ненавидеть тех, кто еще не принес вам никакого зла, вы плохо кончите.
— Я его не ненавижу, — огрызнулся Дергач.
— Ненавидите.
— Нет, не ненавижу. Он слишком мелкая фигура на моей доске. Пешка.
Женщина хмыкнула и затихла. Она молчала минуту, вторую, третью, а потом вынесла вердикт:
— Вы не чистосердечны со мной.
Дергач удивился.
— С чего бы это?
— А у вас уши покраснели.
Дергач попробовал коснуться уха, но дамочка сразу же начал сползать, так что пришлось опять ее подхватывать. В этот момент она и нанесла еще один удар.
— А правда в том, что вам любой зять будет плох.
Дергач хотел ответить резкостью и… передумал. Может быть, так оно и было. Положа руку на сердце, он пока так и не увидел для Машки достойной пары. Достойных попросту не было.
— Обмельчал мужик… — цокнул он языком, — хилый да трусливый пошел… негодный, короче.
Дама язвительно рассмеялась.
— Сколько у вас было жен, Сергей Иванович?
Дергач вздохнул и сказал правду:
— Ну… четыре.
— И вы, не сохранивший ни одной, как я поняла, считаете себя образцовым главой семьи?
Дергач опешил. Удар был не бровь, а в глаз.
— Дайте мне подумать, Елена Ильинична. Не все сразу.
По формальным признакам она была права. И что с этой формальной правотой делать, Сергей Иванович пока не знал.
Впереди, прямо над поселком городского типа Потемкинский вставало прохладное сентябрьское солнце.
***
Сашок принял решение мгновенно, – едва лейтенант Бардин врубился в ряды противника, а из-за угла показались патрульные.
— За мной! – схватил он водилу за руку. – Вперед!
И когда патруль, топоча сапогами, рванул за ними, он тоже сделал все правильно: нырнул в плотно застроенный массив двухэтажных каркасно-засыпных строений, а уж отсюда рванул переулками.
— Сюда!.. А теперь сюда!.. Давай, давай!
Но Артемка, только что заполировавший пивом предыдущие напитки, был действительно никакой.
— Рыжий! Подожди!.. Сашок! Я не могу!..
Но Сашка тащил его и тащил, не задерживаясь ни на мгновение: мимо забора, в чужую калитку, рядом с гавкнувшим псом, по какой-то воняющей лежалым тряпьем куче, в проулок, еще в один… и когда они практически уже оторвались, произошел бунт на корабле.
— Я дальше не побегу! Отвали нах! Салага!
Сашок едва уклонился от полетевшего в его лицо кулака и выпустил водилу.
— Ты что, Тема?! Очумел?
Водила зло отмахнулся и, уперев руки в колени, нагнулся. Так ему было легче. Сашок оглянулся. Он знал, что патруль не так далеко…
— И что… дальше?
Водила матюгнулся и, пошатываясь, двинулся к ближайшему подъезду.
— Здесь… пережду.
Сашок сглотнул.
— Придурок. Верные же семь суток ареста…
Водила не слушал.
— Тебя же найдут и возьмут… — напророчил ему Сашок.
— Нах!
— А потом ты меня сдашь.
— Пшел…
— Тут осталось-то – всего ничего…
Но водила уже достиг заветной подъездной двери, и Сашок видел: начни тащить за собой, и получишь в рожу – ни за что.
— Как хочешь, — выдохнул он, огляделся и рванул в проулок.
Там, за дорогой, как он и ожидал, начиналась первая, совсем пологая, целиком заросшая орешником сопка, и сержант Рахимов нырнул вглубь и растворился в этих раскидистых тенях буквально за считанные минуты.
«Ох, балбес… две сотни шагов не дотерпел!»
Но расслабляться и теперь не стоило, и Сашка бежал и бежал, все выше и выше, и лишь выскочив на самую вершину – лысую, как голова начальника штаба, замер.
Солнце, царственное осеннее солнце на его глазах выплывало из-за сопок. И сначала оно только позолотило крыши и кроны, затем пролегло на улицах, подчеркивая тенями свое торжество, и, наконец, залило все, до чего могло дотянуться. Сашок рассмеялся и вдруг подумал, что обязательно приедет сюда – потом, когда снова привыкнет к свободе и перестанет шарахаться от каждого гамнюка в плетеных погонах.
***
Леха пожалел, что не дернул вслед за Рахимовым, довольно быстро.
— Товарищ капитан, вы же видите, что я трезв, — терпеливо убеждал он начальника патруля.
— Документы, — требовательно протянул руку сапер.
— Я не участник конференции, — натужно рассмеялся Леха и сделал вид, что ищет бумаги, — я даже в этом кабаке не гулял.
И вот тогда рассмеялся капитан – довольно зло, надо сказать.
— Не лгите, лейтенант. Я видел вас вчера у Дома Рыбака, что-то около восьми вечера.
— Что ж, я там действительно был, — согласился Леха, — я искал военкора Владислава Русакова.
Капитан криво улыбнулся, и Леха вдруг подумал, что просто пал жертвой обычая хватать «чужих», когда заступаешь в патруль. Все коменданты об этой паскудной особенности знают; трудно не знать, если среди арестованных танкистами не бывает танкистов, а среди арестованных артиллеристами нет артиллеристов.
— Я совершенно трезв, товарищ капитан, я даже…
— Вы участвовали в драке, — обрезали его.
— Я… — продолжил, было, оправдываться Леха и вдруг понял, что надо врать – чем беспардоннее, тем лучше!
«И уж то, что я, оставшийся в полку за старшего, попал на губу, никому знать не надо. Вот не надо и все!»
— Я спасал честь женщины, товарищ капитан, — задрал он подбородок, — и я не виноват, что ваши патрульные оценили ситуацию неверно и отпустили насильников с миром, а меня, совершенно трезвого, заметьте, загребли.
Капитан, только что самоуверенный и недобрый, опешил.
— Бред. И, кстати, долго вы будете искать ваши бумаги? Может, вам помочь?
Леха ускорил похлопывание себя по карманам, сунул руку туда, где находится задний карман брюк, и щелчком отправил прижатое пальцем к ладони удостоверение в кусты.
— Нет, не бред, — как можно сварливее и громче возразил он, — вот увидите, я буду стоять на этой позиции, с кем бы ни пришлось объясняться. Я затребую медицинской экспертизы, а мы оба знаем, что она покажет. Ведь так?
Капитан иронично поднял бровь, но Леха уже видел, что самое главное удалось: никто его маневра с документами так и не заметил.
— И кто-нибудь, да поставит вопрос, а что же случилось на самом деле.
Начальник патруля рассмеялся, и Леха знал, почему. Он, вчерашний курсант, без году неделя как офицер, здесь, в чужом гарнизоне был никем. А потому дело до экспертизы просто не дойдет, а его заставят отсидеть на губе столько, во сколько оценит его мерзкую лейтенантскую рожу комендант.
Капитан-сапер подал знак сержанту, и Леха понял, что мерзости только начались.
— Позвольте, товарищ лейтенант, — деловито принялся проверять его карманы сержант, и Бардин сокрушенно покачал головой.
— Что вы делаете, товарищ капитан? Как же вам не стыдно?
И понятно, что капитан тут же сделал уставные, как у замороженного судака, глаза. А ровно в тот момент, когда в проем меж домами заглянуло холодное сентябрьское солнце, Леха вдруг подумал, что честь для русского офицера что чистые руки для чекиста – принцип не просто обременительный, а в принципе враждебный – всему устройству службы.
«Надо было повырубать, на хрен, этих дятлов, — зло решил он, — да, и рвануть в сопки – вслед за Рахимовым! И хрен бы меня кто догнал!»
***
Димон и Машка выехали, едва встало солнце. Водитель, испуганный молодой водитель с бланшем под глазом и почему-то в мокром камуфляже помог загрузить Димона в кабину, осторожно тронул потрепанную, отчаянно скрипящую кузовом шишигу* с места, и Машка вцепилась в Димона.

*Шишига – (фольклорное) ГАЗ-66, небольшой военный грузовик

— Ну, как ты?
Димон слабо улыбнулся. Если честно, ему было хреново… совсем хреново.
— Пойдет…
Впереди, насколько хватало глаз, расстилалось море разливанное грязи. Пожалуй, никогда в жизни Димон не видел столько грязи собранной в одном месте.
— А если это не аппендикс? – встревожилась Машка.
Димон поджал губы. Пока на подозрении был именно этот червеобразный отросток. Да, температуры у него не было, но как раз аппендицит и обладает этой способностью как иметь, так и не иметь температуры. Боль не локализована, но и боль не абсолютный показатель, а если воспаление дошло до брюшины, боль может иметь и «рикошетный» характер. Тошнота? Не обязательна. Рвота? То же самое: может быть, а может и не быть.
«Лишь бы не лопнул…»
Ну, положа руку на сердце, аппендикс, даже лопнув, мог повести себя произвольно: мог выйти тягчайший перитонит, а могло и ничего не выйти.
— Как ты, Дим?
Ее лицо склонилось над ним, и Димон слабо улыбнулся.
— Ирония судьбы…
— Что?
Димон облизал пересыхающие губы.
— Именно в эту ночь…
Машка прижалась щекой к его щеке, и Димон вдруг подумал, что оказался в ее объятиях случайно. Эта женщина была слишком хороша – не только для него; для кого бы то ни было вокруг.
***
Сергей Иванович опустил свою ношу, едва они выбрались на первый асфальт, и лишь тогда осознал, что ночной переход с «полной боевой выкладкой» за спиной все-таки его утомил.
— Устали?
— Немного. Вы, Елена Ильинична, сейчас куда? Вам есть, где остановиться?
За эту ночь он выяснил о ней многое: и то, что она не замужем, то есть, флирт уместен, и то, что не местная…
— В гостиницу, наверное, — неуверенно предположила женщина, — правда, вчера там не было мест…
Дергач кивнул.
— Вчера здесь конференция была. Всю дивизию собрали. Но сегодня после расчетного часа места будут. Уже наверняка есть. Офицеры еще с вечера должны были по частям разъехаться.
Однако едва они подошли к гостинице, Дергач понял, что заблуждался: никто никуда не разъехался. По крайней мере, прямо сейчас мимо него со стеклянными глазами, правда, как по ниточке, прошел пьяный вдрабадан его начальник штаба.
— Михалыч! – окликнул его Дергач, — а почему ты еще здесь?
Начальник штаба резко затормозил, огляделся по сторонам, но источника звука так и не определил. Покачался и двинулся дальше – все так же ровненько, ровненько… как по ниточке.
— Ни фига себе! – присвистнул Дергач, — Ну, вы, ребята, нехило оттопырились!
В следующий миг у ресторана заскрежетало, и он увидел, что не ошибся: рабочие убирали остроугольные остатки вывалившегося наружу огромного витринного стекла. Ну, а мимо гостиницы патрульные под руки волокли только что обнаруженного где-то в кустах и совершенно невменяемого танкиста.
— Что… я вижу, славно погуляли? – остановил Дергач начальника патруля – задерганного, смертельно уставшего капитана-сапера.
— Не то слово, товарищ подполковник, — через силу выдавил тот, — одних драк сколько! А уж что они в городе вытворяли… не передать…
Дергач покачал головой, проводил Елену Ильиничну к стойке администратора, и оказалось, что и здесь все «не слава Богу».
— Да, знаю я, что фактически офицеры съехали и в гостиницу не вернутся, но формально-то они все числятся у меня!
— Что ни одного места свободного? – не поверил Дергач.
— Ни одного! – клятвенно сложила руки на груди администратор.
Дергач заглянул ей в глаза… и поверил.
— А ну-ка, минутку, — попросил он Елену Ильиничну обождать расстраиваться, выскочил во двор, перекинулся парой слов с капитаном-сапером, и через минуту двое патрульных подтащили к стойке администратора того самого невменяемого танкиста.
— Сейчас будет одно место, — заверил Дергач гостью города, вытащил из внутреннего кармана задержанного офицерское удостоверение и кинул его на стол, — выписывайте.
— Досрочно? — с сомнением поинтересовалась администратор, — тут все-таки требуется волеизъявление клиента…
Деграч рассмеялся, взял перебравшего офицера за чубчик и словно кукольник куклой покивал чужой головой.
— А я согласен, — кукольным же голосом пискнул он, — я все равно ближайшие трое суток буду на губе ночевать…
Патрульные гоготнули, администратор со вздохом достала журнал регистрации, а Дергач повернулся к Елене Ильиничне.
— Ну, вот вам и гостиничный номер.
— У вас номер двести два, — подтвердила администратор и тут же уточнила, — правда, он с видом во двор.
Дергач рассмеялся, раскланялся с дамами, двинулся в сторону бара, сказал пару ласковых слов примеченному там командиру второго дивизиона, тот сорвался с места, и спустя четверть часа жалкие остатки офицерского состава артполка были выстроены в квадратном дворе гостиницы – аккурат под окнами номера Елены Ильиничны.
— Вы, что, гаврики, водки никогда не видели? – прошелся он перед строем, — вы что меня перед всей дивизией позорите?
Офицеры подавленно молчали, а Дергач вдруг подумал, что эти, стоящие перед ним, еще лучшие из лучших, потому что остальные, те, у кого мозгов поменьше, сто пудов, провели остаток этой ночи на гауптвахте.
— А где остальные? Я вижу только восемь человек. Где третий дивизион? И почему я не вижу людей Саркисяна?
Офицеры переглянулись, и слово взял старший – и по должности, и по званию – командир второго дивизиона майор Кондратюк.
— Разведчики сразу уехали, товарищ подполковник. За ними Саркисян лично приехал – на «Урале».
«Умно», — отметил Дергач; впрочем, разведчики вообще реже допускали глупости, лишь поэтому он и оставлял их каждое лето на ремонте казарм.
— А остальные?
Майор печально оглядел жидкий строй.
— Я слышал, у наших драка с гражданскими вышла.
Дергач яростно крякнул.
— Дебилы… вот, мамой клянусь, никого отмазывать не стану! Будут в следующий раз головой думать!
Офицеры подавленно молчали. А Сергей Иванович цокнул языком и как бы и ненароком приподнял голову. Где-то здесь, на втором этаже и должен был располагаться тот самый номер двести два.
***
Когда Леху привели на губу и поставили в строй, там, в квадратном, заасфальтированном дворе стоял не только третий дивизион. И, надо сказать, что с похмелья да без портупей все они выглядели… ну, не так чтобы очень уж презентабельно.
— Ну, что, пьяницы, алкоголики и тунеядцы, — гоголем прошелся перед ними угнетающе уставной комендант, — когда перестанем Вооруженные Силы позорить?
Арестованные большей частью за разгуливание по населенному пункту в нетрезвом виде – ну, и кое-кто – за драку со штатскими – офицеры молчали.
— И сколько же суток мне вам прописать? – задумчиво произнес комендант, — так сказать, достаточную терапевтическую дозу… трое?
«Трое суток?!!»
Леха глотнул. Он уже представлял, что там, в полку без него творится…
— Товарищ капитан, — решительно подал он голос, — меня взяли по ошибке!
Комендант как споткнулся. Такого хамства, чтобы вякать из строя до того, как тебя спросили, он уже не видел… ну-у… годика два точно.
— Давно из училища-то? – вгляделся он в молодое скуластое лицо.
— В июле прибыл…
По ряду арестантов прошел сдавленный смешок.
— Дивизия генерал-лейтенанта Яцука? – задал второй вопрос комендант.
— Так точно, товарищ капитан! – вытянулся Леха, он уже чуял, что все покатилось ровно как надо.
— Артполк? – уточнил комендант.
— Так точно, товарищ капитан!
— Групповая драка со штатскими?
Леха покраснел. Он видел, что его с кем-то перепутали.
— Не совсем так, товарищ капитан! Я не участвовал в этой групповой драке!
Комендант хмыкнул и повернулся к стоящему рядом начальнику патруля.
— Семенов, что за бред? У тебя записано участие в групповой драке, а молодой человек утверждает, что не дрался.
Капитан-сапер густо покраснел.
— Если бы он не дрался, товарищ капитан, я бы его не арестовал.
— Но это была совсем другая драка! – возмутился Леха.
Комендант удивленно поднял брови.
— А-а-а, я все понял! У вас была та разновидность пьяной групповой драки со штатскими, за которую на губу не сажают.
Стоящие рядом с Лехой арестованные и еще не до конца трезвые офицеры сдавленно рассмеялись. Леха открыл, было, рот, чтобы объяснить, наконец, что он был трезв, чтобы рассказать все до конца, и… замер. Здесь, на гарнизонной гауптвахте все оборачивалось против него, действительно все!
Пожалуй, он мог доказать, что совершенно трезв, и что не только не гулял в кабаке, но даже не участвовал в этой дебильной конференции. Но тогда вставал вопрос, а где именно он в этот момент должен был находиться.
Ответ, вроде как, ясен: вместе с полком на картошке. Но тогда сразу возникал следующий вопрос, а какого хрена ты делаешь здесь, почти за сто километров?! Ага, будем считать, что встречал военкора. И что? Встретил? Нет. Почему? Потому что у тебя сбежал экипаж – причем, сбежал вместе с похожей на таежного клеща огромной плоской бронированной машиной. Уж, не той ли, что задавила штатскую свинью?
Короче, выходило так, что если начинать разбираться… тремя сутками ареста уже никак не отделаешься.
— Разрешите позвонить нашему начальнику штаба, — хрипло попросил Леха.
Михалыч мог отмазать.
Комендант печально вздохнул.
— Вот не поверите, юноша, звонил. Более того – дозвонился. И что оказалось? – он обвел строй болезненным взором, — Никита Михайлович оказались мертвецки пьяны! Что я могу сказать? Хороший пример подает этот командир своим подчиненным!
Комендант вздохнул и подытожил:
— Впрочем, как и все руководство артполка!
Леха глотнул и еще яснее осознал, что надо держать язык за зубами. То, что под Дергача копают, знали все, но никогда опасность не чувствовалась острее.
***
Капитан Соколов увидел Дергача, едва встало солнце. Сергей Иванович, испачканный в грязи едва ли не до пупа, прогуливался вдоль строя не вполне еще трезвых офицеров и что-то им объяснял, видимо, за жизнь.
— Зараза, — поморщился особист, — и какого хрена ты здесь делаешь, дорогой?
Выходило так, что Дергач так и не добрался до полка, а соответственно, не разбил рожи своему потенциальному зятю.
«Видимо, все-таки, машина села…»
Нет, Соколова, в общем, устраивало, что Дергач находится сейчас не в полку. Но и здесь, в поселке Сергей Иванович не был особо нужен. Да, прямо сейчас он угрожает тем, что не станет отмазывать влетевших на губу офицеров, но Соколов знал: пройдет пара-тройка часов, и Дергач узнает главное: офицеров послал на прочесывание начальник штаба. И вот тогда появятся новые вопросы.
— А это нам ни к чему…
«И что делать?»
Соколов поднял трубку гостиничного телефона, быстро набрал трехзначный номер Брусникина и принялся терпеливо слушать гудки.
— Да? Что?! Что случилось?!
Соколов улыбнулся: голос Брусникина снова источал испуг.
«И как же ты, дорогой, с этим вечным испугом карьеру будешь делать?»
— Доброе утро, Олег Николаевич.
— А-а-а… это вы, — с облегчением выдохнул подполковник, — чем я могу быть полезен?
Соколов улыбнулся. Вопрос был поставлен правильно.
— Тут у вас проблема, Олег Николаевич, — усмехнулся он.
— У меня?
— Да, у вас, главным образом. Дергач вернулся.
Даже по телефону было слышно, как подавился Брусникин.
— Кх… кх… кхак так? У нас же сейчас весь его третий дивизион на губе! Не дай Бог, он до срока узнает!
— Вот и я о том же, — мурлыкнул Соколов, — Надо бы чем-то отвлечь Сергея Ивановича – и от гауптвахты, и от всех этих неприятных событий. Вы не находите?
Брусникин впал в ступор.
— А чем его отвлечь? Водкой бесполезно давить, да он и не пьянеет, считай! С бабами он теперь осторожен. И чем его занять?
Соколов улыбнулся и раскрыл свой ежедневник.
— Заготовка овощей – вот его слабое место. Ну, картошка это из-за дождей не решаемо, а вот лук, морковь… тут наш подполковник очень заинтересован.
— И что вы предлагаете? – опешил Брусникин, — организовать ему закупки моркови?
— Да, — не стал юлить особист. – На весь день. Пусть утонет в хозяйственных заботах. А вечером – в кабак.
Брусникин шумно глотнул. Морковь этим летом не удалась, а потому была в дефиците. Но и Дергача оставлять неподконтрольным было немыслимо.
— Ладно, подкину ему немного моркови, до обеда с контрактами точно провозится…
— Ну, и ладненько, ну, и молодца, — ласково похвалил подполковника особист, попрощался и положил трубку.
Как паучок в центре паутинки, он контролировал все – всегда. Потому и с Дергачом все, по большому счету срасталось. Срыв заготовок картофеля, вчерашняя попойка в части и массовое избиение молодых, о котором, благодаря Щукину, особист узнавал практически в режиме реального времени. Практическое отсутствие офицеров на День Приказа, почти неизбежные и кровавые разборки Дергача со своим потенциальным «зятем» лейтенантом Бенцем. Каждое событие – состоявшееся или еще нет – отдавалось в его информационной паутинке эротичным подрагиванием, и особист ощущал это подрагивание всеми восемью чуткими мохнатыми лапками.
Пожалуй, на сегодняшнее утро у него оставалось лишь одно не сделанное дело: сверка списка арестованных офицеров со списком приглашенных на конференцию. Соколов поднял оба листка на уровень глаз и глянул в концы списков.
— Так… здесь двадцать четыре, а здесь… ага, двадцать шесть! И кто еще попал? Неужели сам товарищ Бардин?
Лейтенанта Бардина на конференцию не приглашали, а потому в случае его поимки патрулем список арестантов автоматически увеличивался на одно лицо. Соколов приблизил списки еще ближе к лицу, просмотрел их пофамильно и задумчиво хмыкнул: двое задержанных офицеров попали на гауптвахту вообще без документов.
— А дай-ка я проверю, кто к нам угодил…
Если бы удалось обнаружить под арестом еще и Бардина – де-факто старшего офицера в полку, и лучше, если вместе с нетрезвым экипажем ПРП и самим ПРП, кстати, это стало бы чудесным аккордом для завершения всей операции.
***
Едва начальник караула начал перекличку арестованных офицеров, в дверях комендатуры появился сержантик.
— Товарищ капитан! – позвал он коменданта. – Вам капитан Соколов звонит!
Комендант чертыхнулся, остановил капитана-сапера и исчез в комендатуре.
— Бардин! Сука! – тут же зашелестело по рядам арестантов, — ты какого х… здесь делаешь?!
Кто-то, а уж офицеры третьего дивизиона отлично знали, что Лехино место не здесь, и после поимки ПРП он обязан немедленно убыть на картошку – бдеть за старослужащими.
— Я самоходчиков искал… — углом рта прошипел Леха. – Я же не мог… без них…
— Нашел?
— Хрен там.
— А какого х… та-та… та-та-та… та-та-та…
Леха вжал голову в плечи. Офицеры были правы: кому-кому, а уж ему попадаться не следовало. Ясно было, что, несмотря на сброшенные документы, личность его будет установлена, и вот тогда мало не покажется – в первую очередь, Дергачу.
— Сука! – шипели офицеры, — мы из-за тебя всю ночь, как последние шавки… по всему городу… этих козлов искали… а ты, сука, сам попался!
— И че мне теперь делать?! – огрызнулся Леха.
— А че хочешь, то и делай!
— Гнида!
— Падла!
— Щенок! Всех, сволочь, подставил!
Леха вскипел, но тут вмешался начальник караула – капитан-сапер.
— Разговорчики! Господа артиллеристы, это вас всех касается!
Гомон чуть стих, но сапер уже почувствовал за собой это право: немного поучить жизни всех, кто сюда попал.
— Господа артиллеристы, я еще раз напоминаю: строй это священное место, и разговоры здесь недопустимы.
— А вопросы можно? – мрачно поинтересовался кто-то.
— Задавайте.
— А в туалет когда?
Капитан кинул короткий взгляд в сторону комендатуры и после секундного колебания кивнул.
— Можно прямо сейчас. По одному.
Крайний к туалету старлей развернулся и, пытаясь сохранить остатки достоинства, более или менее строевым шагом двинулся к толчкам.
«Сейчас!» — понял Леха.
Никогда прежде ему не удавались настолько вот спонтанные аферы, но выбора не было. Леха развернулся, стремительно набирая скорость, помчался вслед за старлеем…
— Куда?! В туалет строго по очереди! – закричал еще не понявший, что, собственно, прямо сейчас происходит, начальник караула.
Леха ускорился еще… зная, что через долю секунды старлей окажется прямо у побеленного кирпичного забора, прыгнул, как через гимнастического коня, пропихнул куда-то между ног голову старлея, оттолкнулся ногами от его погон…
— Ку-да-а-а!!!
Там, за протянутой поверху колючкой виднелись железнодорожные пути, канава и грязная дождевая вода.
«На ноги… только на ноги…» — он уже отделился от остающейся на этой стороне забора живой «опоры»…
— Стой! Стрелять буду! – отчаянно крикнули за спиной.
Но Леха уже перелетел животом через колючку, сделал аккуратный, как в спортзале, кувырок через голову и так же точно и аккуратно приземлился на ноги.
— Йо-о-о!
Грязь из канавы гейзером вздыбилась из-под ног – прямо в рожу.
***
Сашок спустился вниз, к тому месту, где оставил Артемку, довольно быстро – минут через десять. Внимательно оглядел все подходы, стремительно пересек открытую площадку двора, нырнул в тот самый подъезд и взлетел по дощатым ступеням на второй этаж.
— Опачки.
Водилы не было.
«Взяли?»
Вообще-то нормальному патрулю пьяного в сиську Артемку сам бог велел загрести, а саперы оставили впечатление вполне таки адекватного патруля.
— Зар-раза!
Сашок сбежал вниз, осмотрел зарешеченный вход в подвал, выскочил из хлипких старых дверей и рванул в следующий подъезд. Взлетел по скрипучим ступенькам на второй этаж – пусто.
— Эх, Тема…
Он проверял подъезд за подъездом и дом за домом, и когда весь квартал был прочесан, признал, что, скорее всего, патрульные водилу загребли.
— Блин…
Перспектива открывалась довольно страшненькая: дознание, признание, поимка второго самоходчика, то есть, его, сержанта Рахимова, ну, и… всем сестрам по серьгам. Водиле, как рядовому и подчиненному – семь суток, а вот ему, как сержанту, ну, и командиру экипажа, — Сашок болезненно поморщился, — ему корячилось поболе – тут под какую руку попадешь.
«И что теперь делать? Идти сдаваться?»
Внутри у Сашка все оборвалось. Один вид гауптвахты, как у всякого, уже побывавшего там бойца, вызывал у него панический ужас.
— Ну, что же… — дрогнувшим голосом произнес он и сделал шаг.
Ноги не держали.
Сашок сглотнул, поискал глазами и присел на лавочку у подъезда. Достал сигарету, за ней – зажигалку, закурил…
«Может, бежал?»
— Ты никак дружка ищешь?
Сашок обмер и поднял голову. В распахнутое по теплому времени окно первого этажа выглядывала толстая, добродушная тетка.
— Ага.
— Так это… патруль его заарестовал.
Внутри у Сашки стало тихо и спокойно – как в могиле.
— И что потом?
— Ну, заарестовали они его, и давай бить, — вздохнула тетка, — и все, понимаешь, по голове, все по голове…
«Ну, вот и все…»
Теперь, когда стало окончательно ясно, что сдаваться все равно придется, стало полегче, пожалуй. Да, у тех, кто не в курсе, мог появиться новый вопрос, а не бросил ли он друга в беде. Но Сашку терзало одно: сколько и чего дадут ему лично. В других обстоятельствах, более трех суток губы самоходчику не светило, но как точно знали в полку, под Дергача копали, а потому могло повернуться по-всякому.
«Угон боевой машины… нахождение в населенном пункте без увольнительных бумаг, распитие, — мысленно загибал пальцы Сашок, — драка, бегство от патруля… что еще?»
Положа руку на сердце, повесить на него могли, что угодно.
Сашок встал и вышел из тенистого двора. Здесь, на залитой утренним солнцем улице было тепло, светло и радостно. Вот только патруль там, в отдалении – другой патруль, не тот, что пытался взять их с Темкой, но все-таки патруль. Сашок вздохнул и, стремительно перейдя улицу, вспрыгнул в подошедший служебный автобус. Ему не нужно было, чтобы его взяли саперы; явка в комендатуру с повинной должна быть зафиксирована именно, как явка. Добровольная.
«Опачки…»
Служебный автобус оказался военным. Слева сидели две рядовые-связистки, чуть поодаль важно восседали майор и капитан – оба саперы, а впереди, — Сашок вытянул шею, — впереди, спиной к нему стоял подполковник. И был этот подполковник как-то напряжен.
«Перегар…»
Сашка прекрасно понимал, как от него должно нести сейчас, поутру, но ни брать его за шкирку, ни тащить в комендатуру, мирно едущий на службу подполковник не желал совершенно.
«Зараза…»
Сашок отвернул рожу от затылка подполковника, невольно проводил взглядом оставшихся позади автобуса патрульных, скользнул глазами по знакомому серому силуэту общежития вагоноремонтного завода…
«Зайти?»
Внутри сладко заныло, и Сашок уже знал, что зайдет: не встретиться с Олей перед тем, как его отправят в мясорубку военной прокуратуры, стало бы верхом дури.
— Водитель! – стараясь не отравить перегаром весь автобус, сдержанно крикнул он, — останови, брат!
Шея подполковника прямо перед ним густо покраснела.
«Потерпи, родной…» — улыбнулся этой шее Сашок.
Автобус уже сбрасывал скорость.
***
Владика разбудили около половины восьмого, наверное, – жалобным стоном – там, за тонкими стенками палатки.
— Господи, кто там еще? – отбросил военкор одеяло и спустил ноги с дощатых нар.
Стоящая точно против входа тень снова простонала.
Владик вздохнул, стащил с вешалки и натянул свои камуфлированные штаны, затем аккуратно зашнуровал ботинки и только тогда откинул полог.
— Ну?
Перед ним стоял привезенный им вчера по его просьбе дембель Вооруженных Сил Данила Сударкин, и почти фиолетовая рожа бывшего дембеля наводила на мысли о физическом насилии.
— Лихо, — оценил проделанную работу Владик, — а от меня-то ты чего хочешь? Чтобы цветом восхитился?
— Ва-ва-ва… — выдавил сквозь распухшие, расквашенные губы Данила. – Ва-ва, ва-ва… ва-ва-ва-ва.
— Очень содержательный спич, — рассмеялся кое-что разобравший Владик. – А почему ты к медикам не обратился?
Битый дембель развел руками.
— Ва-ва-ва.
— Как это нет медиков? – не поверил Данила. – Что ты несешь?
— Ва-ва, — упрямо повторил Данила.
Владик крякнул, качая головой, двинулся к рукомойнику, дребезжа разболтанным соском, по пояс обмылся, не спеша, вытерся вафельным полотенцем, достал свежую майку, натянул камуфлированную куртенку и лишь тогда кивнул Даниле.
— Пойдем. Я покажу тебе, как надо медиков искать.
Данила возмущенно завякал, но спорить в таком состоянии было сложно, а потому ему пришлось проделать путь до медсанчасти еще раз – теперь с Владиком. И оказалось, что Сударкин прав.
— Как это в части нет врачей? – тряхнул головой военкор. – Ты что несешь?
Но молодой сержант-медик подтвердил все – слово в слово.
— В части сейчас нет врачей, товарищ военный корреспондент. У лейтенанта Бенца приступ аппендицита, и старший лейтенант Кулиева повезла его в Потемкинский. В госпиталь.
«Ахренеть, — подумал Владик, — ну, ты, Дергач, попал! Реально так попал…»
Воинская часть, в которой невозможно получить помощь врача, это было даже не смешно.
— Пошли, — кивнул он плетущемуся сзади хвостом Данилу, — отвезу тебя в медпункт на центральную усадьбу, а дальше «сама, все сама»…
Данила благодарно завякал, но Владик уже не слушал. И так уже обреченный Дергач попадал в такую ямищу, в такое гамнище, в какое, на памяти Владика, командиры полков еще не попадали…
***
Толян спал плохо, а где-то к утру он, только что летавший над эпической деревенской «Дорогой Жизни», словно сокол, понял, что от канавы омерзительно воняет. Сапрыкин снизился, отметил, что канава полна солдатского, большей частью жидкого дерьма, тут же, во сне подумал, что это к деньгам или еще какому успеху, и уже тогда проснулся.
— Твою мать!
Еще вчера хрустевшая от свежести, дедовская простыня под ним теперь совершенно определенно липла к ягодицам. Толян сунул руку, с омерзением выдернул, и его лицо тут же налилось кровью, а уши, — он чуял это, — густо покраснели.
«Вот блин!»
Ясно, что это была та самая деревенская картофельная эпидемия, однако такого позора дедушке Вооруженных Сил переживать по-любому не полагалось.
Толян, кряхтя, сполз с нар, попытался вспомнить, что они вчера такое ели, отчего вообще могла случиться такая беда, и не вспомнил.
«Твари…»
Ясно, что виноваты были повара, а точнее, молодой наряд по кухне; именно этот наряд и следовало дрючить за такие проколы – до потери рассудка. Вот только признаваться, что он обделался, как последний салабон, старший сержант Сапрыкин не мог. Просто потому, что не мог.
«Замучайтесь, козлы!»
Сапрыкин собрался с духом, потянул полог и осторожно выглянул за полог.
— Ни фигасе…
Над полком висела совершенная тишина, так, словно нет никого – вообще никого. И, поскольку ирригационная канава протекала буквально в двух шагах, Толян глотнул, стремительно стащил штаны вместе с трусами, переступил через порог, присел и так вот, вприсядку, маскируясь ото всех, переместился поближе к «Дороге Жизни». Сунул в черную, все еще взбаламученную воду и штаны, и трусы, и лишь тогда ему немного полегчало.
«И что теперь?»
По правилам он должен был идти сдаваться врачам. По здравому смыслу тоже. Иначе заполучить драгоценную таблетку было невозможно.
«Наехать на этого медика-сержанта?» — судорожно полоща изгаженное, выстраивал стратегии сокрытия происшествия Толян.
Это был неплохой вариант. С учетом того, сколь достойно Сапрыкин вел себя в последние полгода, никто и не подумает, что такая беда могла стрястись… Но когда штаны были постираны и даже подсушены, а Сапрыкин, стараясь не встретить в этом сонном царстве никого лишнего, прокрался в медчасть, его ждал сюрприз.
— Пришел? – вздохнул молодой сержант, — тогда принимай дела, Толик. Короче, где что ты и сам знаешь, ключи от медикаментов, — он порылся в кармане брюк, — вот они, держи, а как вести учет, ты в курсе.
Сапрыкин растерянно моргнул.
— Меня что… восстановили?
— Ну, не навсегда, наверное, — покачал головой сержант, — но пока офицеры в госпитале, а эпидемия не кончилась, рулить приказано тебе.
Толян судорожно глотнул и еще раз признал, что дерьмо снится к хорошему. Теперь он мог здесь находиться сколько угодно и на исключительно почетных условиях.
***
Димон наблюдал ухудшение со вполне достаточной точностью.
— Как ты? – все время беспокоилась Машка.
— Как и должно быть, Маш, — не считал необходимым скрывать он. – Кстати, что там с моей температурой?
И Машка мрачнела и мрачнела – каждый раз, каждый замер.
Но главным, пожалуй, было не это; главным было то, что они не успевали.
— Надо было направо повернуть, — заливался краской стыда молодой, слишком уж молодой водила.
Вот только правда была в том, что никто из них и понятия не имел, где и куда надо было поворачивать. Дорог было много, и они пересекались под самыми прихотливыми углами, а главное, они явно попали в затяжную низину – была такая неподалеку от прудов. И ясно, что наступило время, когда грузовик начал буксовать через каждые сто метров.
— Эх, надо было в объезд… — сетовал водитель.
— Блин, щас опять сядем.
— Опять…
А потом Димон вдруг выпал в никуда, а когда очнулся, водила был порядком напуган, а Машка заплакана.
— Не успеваем, — констатировал Димон, — просто не успеваем…
***
Дергач понял, что дело плохо, едва ему слили эту совсем даже недорогую морковку.
— А кто это за меня словечко замолвил? – нежненько поинтересовался он.
И понятно, что ответ был невнятный, а Дергач еще раз ощутил над собой размеренное покачивание Дамоклова меча судьбы. Но… от морковки да еще по такой цене не отказываются, и, понятно, что он тут же созвонился с указанным хозяйством, убедился, что это не блеф, и выехал подписывать бумаги.
«И что дальше?»
Дергач ждал, что его начнут «мочить в сортире» еще на конференции, и к тому все шло: его офицеров дергали, его самого поминали всуе, так что казалось, вот-вот, и начальство сделает оргвыводы, – например, о неполном служебном соответствии. И вдруг, — как отрезало.
«Интересно… очень интересно!»
Такое могло произойти в одном случае: если его решили мочить всерьез, сделав, к примеру, главным козлом отпущения во всем округе.
«Нет, не может быть!»
Сергей Иванович знал, что многим уже надоел, кое-кому мешал, а Брусникин так тот и вовсе его ненавидел и не скрывал этого. Но все это было каким-то мелюзговым, как-то не всерьез.
«А меня, похоже, пытаются отыметь по-крупному…»
***
Сашок зашел в общагу той же дорогой, какой его заводил Артемка, — со двора через окно. Легко взбежал на пятый этаж, по памяти отыскал Олину дверь, торкнулся и… ничего не случилось. Дверь была закрыта.
— А Ольга уже на работу ушла, — прозвенело за спиной. – С полчаса как ушла.
Сашок обернулся и тут же ее вспомнил.
— Наташа? Извините, Наташа, а вы не знаете…
— Где ваш дружок? – не дожидаясь конца вопроса, рассмеялась Олина соседка, — конечно знаю. У меня.
Сашок открыл рот, да так и замер.
— У вас?!!
— Ага, — легко кивнула Олина соседка. – Спит.
Сашок тряхнул головой, попросил показать ему это сокровище и через несколько секунд уже тряс Артемку за грудки.
— Тема, блин! Подъем! Не спать, товарищ солдат!
Но Тема – с бланшем на половину лица – не спать не мог, и лишь когда Сашок вылил на него добрый чайник воды, сумел кое-как продрать глаза, а, по сути, один глаз.
— Тема! Ты как от патруля ушел?! – проорал ему в лицо Сашок, — они же тебя взяли!
Водила улыбнулся, отчего подбитый глаз вообще закрылся, и счастливо произнес:
— Отпустили…
— Как? – не поверил Сашок.
Он совершенно точно знал: саперы артиллеристов не отпускают!
— Ага, — подтвердил водила, — сказали, сука шустрая, мы из-за тебя целый кросс пробежали. Отфигачили и мордой – в мусорный контейнер…
Сашок оторопело моргнул, хотел задать еще пару вопросов, но водила уже вырубился.
— Вам в часть-то не пора? – поинтересовалась из-за спины Наташка.
Сашок вздохнул.
— Пора, блин…
— А то я смотрю, весь Потемкинский сейчас на ушах, — посетовала Наташка, — патрули на каждом перекрестке. Какую-то бронемашину ищут… всех спрашивают.
Внутри у Сашка оборвалось.
«Вот тебе и финита комедии, товарищ сержант Рахимов, — сказал он сам себе, — вот тебе и конец…»
Сейчас, на трезвую голову он прекрасно понимал, сколько им с водилой впаяют, если поймают в самоходе прямо на угнанном Передвижном Разведывательном Пункте.
— Вот блин…
Сашок быстро охлопал Артемку по карманам, вытащил ключи от ПРП и замер. Он знал об управлении этой бронемашиной только самое простое: ну, там прогнать вперед, сдать назад, поставить на тормоз… но, вот беда, ПРП стоял так близко от поселка, и найти его было так несложно…
«Перегнать?»
Если бы ему удалось ее завести и отогнать чуть дальше, туда, где патрули не ходят… километров на пять, к примеру… опасность бы уменьшилась в разы. Но – мама дорогая! – как же ему было страшно.
***
Когда капитан Соколов прибыл в комендатуру, там все буквально дымилось.
— Вот только что, сука, ушел!
— Прикиньте, товарищ капитан, через двухметровый забор! Через колючку!
Соколов тряхнул головой.
— Кто ушел? Куда ушел?
— Лейтенант, блин, — ударил кулаком по столу комендант, — стоило мне отлучиться! Вы, кстати, как раз мне звонили!
Соколов обмер.
— Какой лейтенант? Фамилия?
Комендант стушевался.
— Неизвестно… Его без документов… за драку взяли.
Соколов прищурился.
— Белобрысый?
Комендант угнетенно кивнул.
— Точно.
— Борзый?
Комендант невнятно, как-то наискосок мотнул головой.
— Ну… в общем, да.
Особист сосредоточился. Это совершенно определенно был Бардин, и по большому счету, грядущее обвинение вполне могло обойтись и без этого проступка одного из дергачевских соколиков. Обвинение могло обойтись и без поимки пьяного экипажа ПРП и самого ПРП. Того, что уже было, обвинению хватало за глаза.
Но Соколова заело.
— Ну, что ж, будем прочесывать.
— Кем? – опешил комендант, — у меня только патрульные. Но они после этой жуткой ночи на ногах не стоят…
— Знаю, — отмахнулся особист, — я сейчас в дивизию позвоню. Сами понимаете: дело зашло слишком далеко, чтобы этого Дергача и дальше покрывать.
Комендант глотнул. Побег и впрямь был более чем серьезным преступлением; караульные за такое могли запросто замочить на месте – только отпуск бы заработали… и все равно: в интонациях Соколова было что-то новое, что-то неожиданное.
— А насколько далеко зашло?.. – осторожно поинтересовался он у особиста.
Соколов пожевал губами, как бы размышляя, можно ли коменданту знать ВСЮ правду, и все-таки сказал:
— Достаточно, чтобы провести полномасштабную войсковую операцию по поимке.
Да, это был перебор. Но особист понимал главное: масштаб мер предосторожности и предопределит масштаб преступления лейтенанта Бардина и его экипажа. Вернулись бы сами, отделались бы тремя оплеухами. Попались бы патрулю, отсидели бы по трое суток. Но если возглавляемую беглым офицером троицу, угнавшую секретную бронемашину из части, возьмут в результате напряженной войсковой операции, каждый заслуженно получит от четырех до восьми лет – прокурор найдет, как сформулировать.
И уж Дергачу тогда достанется – только держись!
***
Первым делом Леха на предельной скорости пересек пути и врезался в окаймляющий всю железную дорогу орешник. Прислушался к воплям позади и рванул к железнодорожным складам. Перемахнул через несколько заборов, одну гигантских размеров помойку и вдруг оказался в лесу. Не сбрасывая скорости, попер вверх в сопку по еле заметной тропинке, вылетел на самую ее вершину и замер. Отсюда ПГТ Потемкинский был виден, как на ладони.
— Лепота… — задыхаясь, признал он.
Отсюда, сверху Потемкинский и впрямь смотрелся райским уголком. Ярко-синие, цвета швейцарских озер пруды замечательно маскировали слитые в них токсичные армейские отходы, изумрудные леса таили ржавый армейский металл в неподдающихся подсчету размерах, а сопки содержали столько спящей, неразорвавшейся на бесчисленных боевых и тактических учениях смерти, что и сравнивать не с чем. Но отсюда, сверху рай выглядел раем – воплощенной невинностью и красотой.
«Но что мне теперь делать?»
Леха пробежал мысленным взором по страницам случившегося и замер под параграфом «ПРП». Экипаж – хрен с ним – можно было и предоставить их самим себе, пока цирроз не заработают. Он сам, юный лейтенант лишь пару месяцев как пришедший из училища, так же почти не представлял никакого интереса – ни для кого. А вот бронированную машину следовало спрятать – хотя бы ветками завалить. Просто на всякий случай, ибо слухи о том, что Дергача спят и видят, как подставить, ходили давно и упорно.
«Ее бы вообще отогнать в часть…»
Теперь Леха остро сожалел, что не отнял ключи у водилы сразу, прямо на стоянке, еще вчера.
«А главное, где это я вчера ее видел?»
Отсюда, сверху и поутру Потемкинский смотрелся совершенно иначе, чем вчера вечером, изнутри самого поселка. Леха мысленно прочертил весь свой маршрут, начиная от Дома Рыбака, и застонал: выходило так, что ПРП оставлен экипажем в орешнике аж с той стороны поселка!
— А, с другой стороны, кому сейчас легко?
Лейтенант Бардин шумно выдохнул, отметил там, внизу, у железной дороги запоздало выбежавших для его поимки патрульных, рассмеялся и побежал по тропке вниз и чуть вбок. По Лехиным расчетам, от силы через час он уже должен был находиться около бронемашины. А если глупые самоходчики уже протрезвели и опомнились, у них у троих появлялся шанс реально выпутаться.
***
Владик Русаков повез Данилу той же объездной, уже порядком подсохшей дорогой. Этой ночью дождь так и не пошел, а солнце жарило вовсю.
«А ведь еще дня два без дождя, и можно будет людей в поле выгонять, — не без сожаления отметил он, — а Дергач получит шанс выпутаться…»
Ясно, что у Дергача, как у всякого командира полка, скелетов по шкафам стояло не меряно. Достаточно зафиксировать происшедшие минувшей ночью побои. Но вот этого Владику было нельзя.
«Черт! Где же эти штатские журналисты?!»
Именно на них, как на, типа, представителей либеральной общественности, и сваливалась вся грязная работа, вроде изобличения дедовщины. Владику, как человеку действительно ответственному, как военкору, наконец, доверялась наиболее точная, филигранная работа: поиск и публикация политически уместных формулировок. Тех самых формулировок, с которыми Дергача будут изгонять из армии.
«Ну, или сажать, если ерепениться начнет…»
Но, вот беда, армия была вынуждена считаться с эффективностью своих офицеров, и если Дергач докажет, что эффективен, — что овощи уже заготовлены, а автопарк уже покрашен кузбасслаком, на остальное придется закрывать глаза. Владик усмехнулся, — придется прощать хотя бы для того, чтобы не пугать всех остальных… ибо там рыльце в пушку и цыплячьей сукровице у всех…
— Вылезай, — скомандовал он, и дремавший на пассажирском кресле Данила вздрогнул и открыл глаза.
— Ва-ва-ва?
— Приехали, говорю, — без усмешки повторил Владик, дождался, когда Данила сойдет у медпункта центральной усадьбы, развернулся, а уже через пять минут звонил из конторы – лично Брусникину.
— Короче, Олег Николаевич, надо бы поторопиться.
— А что случилось?
— Хорошая погода случилась, — вздохнул Владик. – Еще немного, и можно будет картошку собирать.
Брусникин задумчиво хмыкнул.
— Ну, это мне понятно. Ты лучше скажи, как там дела у тебя самого.
«Наезжает, — отметил военкор, — власть пытается показать…»
— У меня все нормально. Беспредела тут столько, что мама, не горюй. Через край льется.
— Что, серьезно? – озаботился Брусникин.
— Абсолютно, — хмыкнул Владик. – Вчера вон пьяные деды штатского так отфигачили, что, я думаю, у него переломы лицевых костей.
— Ого! – поразился Брусникин.
— И вы думаете, ему кто-нибудь помог? – усмехнулся Владик, — а фиг там! Я его – за шкирку и в медсанчасть, и знаете что?..
— Что?
— Ни одного врача!
Оторопь, взявшую Брусникина, было слышно даже по проводам.
— Не может быть.
— Может, — парировал Владик. – Ни этой дочки дергачевской, как ее… Кулиевой, ни ее хахаля… москвича долбанного – никого!
Брусникин присвистнул.
— Ты фиксируешь?
Владик язвительно усмехнулся. Лишь недавно попавший в штаб Округа, Брусникин еще не понимал, что это не Владика уровень – фиксировать беспредел. Владик должен был формулировать политически выдержанные обвинения, а фиксировать – для этого и либерастов хватает.
— Вы мне лучше скажите, когда штатские журналюги будут? – напомнил Брусникину о его долге Владик. – Вы же обещали.
Брусникин раздосадовано засопел.
— Ну, нет журналистов! Застряли где-то! Выехать выехали… баба из крайцентра и еще кто-то, а на место не добрались. Даже не знаю, что думать!
Владик усмехнулся. Со штатскими всегда было так, ибо ни на губу его не посадишь, ни по роже такому козлу не настучишь. Ну, чисто так по-мужски…
— Ладно, Олег Николаевич, отбой…
***
Толян приходил в себя довольно долго. Первым делом открыл ящик с медикаментами и некоторое время просто перебирал их, вспоминая былую власть. Затем появился на кухне – просто, чтобы сообщить о своем новом, то есть, старом статусе. И лишь затем, третьим делом достал журнал регистрации пациентов и, причмокивая от удовольствия, просмотрел его целиком.
— Ну, что, сынки, готовьтесь…
И вот затем пришел черед Медбратоявления. Или даже нет – Медбратопришествия. Второго и окончательного.
Собственно, попрятавшийся здесь молодняк начал испытывать ужас, едва по палаткам медсанчасти прошел этот первый, еще не проверенный толком слух. А затем раздался негромкий вскрик, из палатки-приемной, зажимая окровавленный рот, выскочил дежурный по медсанчасти, и почти сразу же прозвучала команда «строиться». Но лишь когда трясущиеся от проникающего в душу холода и предчувствий больные выстроились и замерли, полог начальственной палатки затрепетал, и оттуда показалось широкое, как бы равнодушное лицо главного человека в округе.
Старший сержант Сапрыкин поправил чуть сбившийся во время трудов камуфляж, обвел соколиным взглядом вмерзшие в строй фигуры, молча, периодически заглядывая в белые лица, прошел из начала в конец.
Затем – из конца в начало.
Затем отвернулся и некоторое время, как бы показывая, что дает время одуматься тем, кто еще готов реально раскаяться, сосредоточенно разглядывал горизонт.
Затем повернулся.
Замер.
И сказал первое слово.
— Твари.
Они были перед ним все. Да-да, здесь были даже те, что, ссылаясь на падение или ушиб, спрятались в медсанчасть в первые же дни по приезду на картошку. Ясен перец, здесь же стояли те, что ящерицами выскальзывали под пологом палатки-столовой, опасаясь проходить мимо него на общих основаниях. И, конечно же, здесь же стояла едва ли не половина тех, кого он с песнями гонял по «Дороге Жизни».
— Что, суки, думали спрятаться? – поджав губы, процедил Толян.
Суки молчали.
— Думали, главное, Толяну Сапрыкину на глаза не попадаться? И пронесет…
Строй безмолвствовал.
— Думали между гребаных проскочить…
Сапрыкин огорченно, действительно огорченно покачал головой, и кое у кого похолодело внутри. Теперь, когда к дедушке и пригляделись, и принюхались, стало ясно, что легкий запах чистого медицинского спирта не так уж легок, а Сапрыкин не просто похмелился; Сапрыкин пьян в попу. Для тех, кто знал старшего сержанта Сапрыкина, это означало острый сигнал тревоги, ибо ведали они, что прямо сейчас Толян станет себя накручивать, а когда он таки себя накрутит, мало не покажется никому.
Но даже они ошибались, ибо не было ни поучений о необходимости охранять и оборонять вверенную воинам Матушку-Россию, ни упреков тем, кто своей злонамеренной болезнью подрывает обороноспособность страны.
— Сегодня у меня была особенная ночь, — внезапно задал неожиданный поворот сержант Сапрыкин, — этой ночью я потерял даже не старшего товарища – друга.
Строй обмер. То, что речь идет о приехавшем погостить Даниле Сударкине, понимали все, но что значит, «потерял»?
— И потерял я его из-за вас, — Сапрыкин всхлипнул.
Лица вытянувшихся перед ним засранцев побелели. И так виноватые перед Сапрыкиным во всем, что есть дурного в Вооруженных Силах страны, теперь они рисковали стать и его личными врагами.
— Здесь некоторые думают, что им плохо живется! – возвысил голос старший сержант. – Думают, они знают, что такое служба. Типа, знают, что такое ужас. И, типа, знают, чего от меня ждать…
И без того белые лица начали помаленьку зеленеть.
— Так вот… — опустил глаза долу Сапрыкин. – Вы них… чего не знаете. Ни про службу, ни про ужас, ни про меня.
Он обвел строй безжизненным взглядом.
— Но сегодня вы узнаете все. Я обещаю.
***
Капитан Соколов поместил свой штаб прямо в комендатуре, у небольшого выходящего на строительство новых боксов окна. Здесь было не очень темно, но и не слепило солнцем глаза, здесь не было вечного тявканья строевых команд, коими был наполнен квадратный двор гауптвахты, а занятые на строительстве бокса губари почти не мешали.
— Как там Сергей Иванович? – соединившись с Брусникиным, интересовался он, — все как надо?
— Да, все с Дергачом нормально, — отвечал Брусникин, — повелся, как маленький. С утра, как и предполагалось, по морковке поехал, а сейчас вот – по луку. А вечером, как и сказано, — в кабак.
Соколов глянул в окно. Губари работали парами и прямо сейчас таскали бетон для заливки стаканов: с носилками в полтора центнера – строго бегом, а с пустыми носилками – строго ползком. Соколов улыбнулся.
— Ну, а вообще как он там? Не беспокоится? Ну, там, за часть, за офицеров…
— Беспокоится, конечно, — хмыкнул Брусникин, — но лук-то ему все равно нужен.
Соколов рассмеялся, Брусникин подобострастно подхватил и тут же добавил:
— Кстати, у него сейчас и в части беспредел.
— А что так? – живо заинтересовался особист.
— Во-первых, какого-то штатского деды до полусмерти избили…
— Ух, ты…
— А во-вторых, прикиньте, во всей части, как на грех, ни одного врача!
— Как так? – не поверил Соколов. – Не может быть!
Брусникин рассмеялся.
— Еще как может! Эта, Кулиева, ну, внебрачная дочка Дергача, от бляди какой-то… повезла своего хахаля в Потемкинский.
Соколов открыл рот, да так и замер.
— Точно?!
— Точно, — подтвердил Брусникин. – Мне Владик Русаков с центральной усадьбы звонил. Сейчас в части ни ее самой, ни этого, как его… Бенца… пустая часть. Офицеров вообще нет.
Соколов глотнул. Дергач буквально напрашивался, чтобы его поимели во всех мыслимых позициях.
«Только бы не сглазить…»
— Понял, спасибо, Олег Николаевич, — глотнул он и положил трубку.
Губари за окном уже перетаскали весь замешанный для стаканов бетон и теперь – строго строевым шагом, подымая ножку не хуже, чем фашисты в 1939-м, носили кирпич – строго по шесть штук, в точности до подбородка.
Соколов улыбнулся. «Рабочий день» губаря длился от подъема до отбоя, с четвертью минуты перерыва на завтрак, четвертью минуты — на обед и четвертью минуты — на ужин. Все остальное, до последней секунды, неотвратимо заполнялось вот этим: строевым шагом по-фашистски с руками полными кирпича, бегом с носилками в полтора центнера – рейс за рейсом, шестнадцать часов подряд – и бесконечным ужасом, что, если омертвевшие пальцы разожмутся, и носилки упадут, тебе добавят еще сутки этого кошмара. А затем еще сутки. А затем еще. И еще. И еще. До полного понимания, кто в этой жизни полковник, а кто есть ху.
Раздался пронзительный звонок, и Соколов схватил трубку. Это был прочесывающий город командир саперного батальона.
— Ну, что там?
— Есть. Нашли. Прямо на окраине Потемкинского стоит. Прикиньте, какое хамье, товарищ капитан. Вообще оборзели!
Соколов глотнул, вернул трубку на рычаги и распрямился. К сожалению, он не мог сунуть подполковника Дергача сюда, к губарям, на носилки. Но то, что он уготовил брыкливому артиллеристу, было, положа руку на сердце, ничуть не лучше.
***
Сашка передвигался по Потемкинскому как мог быстро, и сдерживали его скорость лишь бесчисленные патрули. Сколько же их было! А потом он выбрался таки на окраину ПГТ Потемкинский, бегом взлетел по сопке до окаймленной орешником поляны, на всякий случай огляделся… и замер.
— Мама дорогая!
Со стороны железной дороги к нему двигалась цепь солдат – через каждый десяток метров и с автоматами.
«Это на кого ж такая охота?! – открыл рот Сашок, и по его спине промчался холод. – Не может быть…»
Он метнулся в орешник, открыл тяжеленный люк и замер. Путей отхода было множество – хоть вправо, хоть влево, по любой дороге. Остановить бронемашину было нереально – никакими силами. Но были и два нехороших обстоятельства. Первое: пьяный Артемка в общаге, коего при таком-то раскладе все равно отыщут и допросят. И второе: сам ПРП. Собственно, пока никто не мог бы с уверенностью утверждать, что кто-то что-то угнал. Просто потому, что машины этой в Потемкинском никто почитай и не видел. Но стоит ему начать прорываться через оцепление, и все изменится, а угнанный ПРП увидят сотни и сотни бойцов. А они все приближались…
— Мама дорогая!
Сашка понятия не имел, с кем и чего Дергач не поделил, но всей шкурой чуял, что дело пахнет хреново. Как минимум, семь суток гауптвахты, а уж про максимум и думать не хотелось.
Сашок яростно матюгнулся, на мгновение замер, почуял, как лицо, шея, спина, все его тело покрывается испариной, и в следующий миг угрем скользнул внутрь машины. Выдернул из-под всякого барахла и вышвырнул наружу маскировочную сетку, схватил саперную лопатку, выскочил сам и кинулся сечь лопатой орешник. Он сек его и сек, набрасывая ветки на ПРП то спереди, то сзади, а потом глянул на приближающуюся цепь солдат и понял, что уже не успевает. Забросил поверх веток сеть, стремительно ее раскатал, кое-как закрепил по краям, и когда из цепи раздался радостный вопль…
— Вон он! Вон!!!
…Сашок снова скользнул в люк, захлопнул за собой крышку, закрылся изнутри и приник к дальномеру. Его окружали с трех, как минимум, сторон.
— А хрен вам! – нервно хохотнул Сашок. – Рыжие не здаюцца!
Трясущейся рукой нащупал рычаг передач и только в этот момент до конца понял, в какую дикую историю прямо сейчас ввязывается.
***
Леха выбежал к поляне ровно в тот момент, когда заваленная ветками и обвязанная сеткой бронемашина рыкнула и тронулась с места.
— Куда-а… — начал, было, Леха и тут же заткнулся.
Отовсюду, куда ни глянь, к поляне с автоматами наперевес мчались к ним бойцы.
— Йо-пэ-рэ-сэ-тэ… — охнул Леха и, надеясь на лучшее, рванул к замаскированной сеткой ПРП.
«Господи! Где ж тут люк?!»
— Открой! Эй! Кто там?! – замолотил он кулаком по уходящей из-под ударов покрытой сеткой броне, — откройте!!!
Но бронемашина уже жила своей собственной, судя по всему, весьма богатой внутренней жизнью: остановилась, крутанулась на месте, двинулась назад, прямо на него, а когда он отскочил, резко встала и спустя мгновение снова пошла вперед – и как пошла!
— Т-ты! К-куда?! – возмутился, было, Леха, но огляделся по сторонам и понял, что пришло время надеяться только на себя, а проще говоря, делать ноги.
***
Первое время Сашок просто пытался вспомнить, где тут что, а когда оцепление подошло слишком близко, он просто вдавил педаль газа до упора и в считанные мгновения отошел метров на пятьсот.
— Ух, ты!
Машина и впрямь была – чистая ласточка. Но одно дело знать это, сидя на пассажирском, по сути, месте командира отделения, и совсем другое – жать на педали самому.
— Ух, девочка моя…
Аллах знает, почему, но Сашок всегда относился к Передвижному Разведывательному Пункту так, словно у него был пол, причем, женский.
— Ласточка…
И ласточка прыгала, свободно перелетая неглубокие рвы, легко игнорируя мелкие бугры и вмятины рельефа, и здесь, внутри в ней и впрямь было, как в такси.
— Семьдесят?! – охнул Сашок. – А-фи-геть!
А тем временем спидометр уже показывал семьдесят два, семьдесят шесть, восемьдесят…
— Э-э-э, братан, полегче! – рассмеялся сам над собой Сашок, ослабил жим и лишь тогда осознал, что окраина осталась позади, а он давно уже едет по самому поселку.
«Может, забрать его прямо сейчас?»
Пьяный вдрабадан Артемка так и лежал в Наташкиной комнате, на Наташкиной кровати, на пятом этаже общаги вагоноремонтного завода, практически в центре Потемкинского. И Сашок знал, понимал: если хоть кто-то прямо сейчас ими занимается, вычислить Артемку – плевое дело, а уж найти…
«А ведь надо забирать…»
По спине пошла изморозь, но у Сашки, в общем, и не было выбора, и он с таким чувством, словно переходит пропасть, свернул в центр ПГТ, к общаге. Надавил на газ, в считанные мгновения долетел до серой пятиэтажки, тормознул, превозмогая тряску в ногах, рванул к заветному окну, отпихнул возмущенно орущую что-то дежурную, взлетел на пятый этаж, кивнул явно обрадованной Наташке, ухватил тяжеленного водилу поперек живота, взвалил, едва не пересчитав попой ступеньки, слетел на первый этаж, снова отпихнул дежурную, и, сунув Артемку в люк головой вперед, вскоре оказался за рычагами.
— Ну, что родимые, — обращаясь к поющим внутри двигателя сотням лошадей, глотнул он, — погнали!
***
Капитан Соколов следило за развитием событий в режиме реального времени.
— Уходит, сука! – орал в эфире молодой старлей-сапер, — вот тварь! Гранатометом бы тебя!
«Хорошо бы…» — поджал губы особист.
— Прорвался…
В голосе разочарование, обида и даже боль…
А потом оказалось, что ПРП замаскирован до полной неузнаваемости, и это позволяло предположить участие в угоне бронетехники лейтенанта – просто потому, что сержанту не додуматься. А потом это объект неясного назначения увидели возле общежития вагоноремонтного завода…
«Эх, надо было посты там выставить! А еще лучше, обыскать!»
И где-то на этом этапе Соколов понял, что экипаж не остановится.
— Женя, — позвонил он товарищу из ВАИ, — ну-ка, перекрой-ка мне все дороги…

*ВАИ – военная автоинспекция

— Все? – изумился товарищ.
— Все, — подтвердил Соколов. – И слушай: это будет затянутая сеткой бронемашина; экипаж предположительно пьян, так что поперек пути не становись – раздавит. Но знай, что лично мне остановить ее надо. Любой ценой.
— Любой? – засомневался товарищ из ВАИ.
Соколов задумался. Вопрос был хороший, правильный был вопрос.
— Понимаешь, Женя… — проронил он, — чем дольше эти ребята будут в бегах и чем лучше погуляют, тем больше годков им дадут. Но мне нужно, чтобы их взяли. Не заподозрили. Не обвинили. А взяли. С поличным. Прямо на этой самой угнанной бронемашине.
Товарищ из ВАИ задумчиво хмыкнул.
— Ну, не знаю. Если эти твои самоходчики не полные дебилы, они тебе в руки не дадутся.
Соколов насупился. То, что они не полные дебилы, стало ясно уже из того, что ребятки натянули маскировочную сетку.
«Значит, будут прорываться…»
— Слушай, Жень, они будут идти на север, к совхозам, а там у нас речка, а главное, мосты.
— И что? – насторожился ваишник.
— А попробуй-ка тормознуть их на мостах. И никуда они оттуда не денутся.
***
Димон чувствовал себя все паскуднее – с каждым новым километром, а потом случилось наихудшее: они все-таки сели, причем хорошо так сели. Молодой водила долго газовал, еще дольше пытался выдернуть «шишигу» враскачку и, понятное дело, сел еще глубже — просто по молодости.
— Я сейчас еще попробую! – суетился он, — подождите, товарищи лейтенанты. – Я сейчас.
И «шишига» выла, елозила, оставляя за собой кривой след, проходила до десятка метров кряду, и… это ничем не кончалось: топь оставалась топью и вела себя именно как топь.
— Подождите… — зачем-то полез из кабины в кузов водитель, — я сейчас…
Машка, давно уже держащая голову Димона на своих коленях, наклонилась.
— Как ты?
Димон облизал губы.
— Ты инструменты взяла?
— Я сейчас, товарищи лейтенанты, — снова забрался в кабину водила, — вы не думайте…
— Вон отсюда! — рявкнула Машка.
Молодой испуганно смолк и тут же вылетел из кабины, и вот теперь тишина стала настоящей. Она была настолько всеобъемлющей, что Димон слышал и биение своего сердца, и ее дыхание, и даже испуганное и обиженное шмыганье водителя там, в кузове.
— Ну, так взяла?
— Ты думаешь, придется? – тоскливо посмотрела она в окно.
— Я вопрос тебе задал, — напомнил Димон.
— Взяла.
Димон поджал губы. Он достаточно хорошо изучил ее, а потому знал: чем спокойнее она внешне, тем серьезнее та задача, которую она сейчас решает. И это свое «взяла» Машка сказала таким ровным, таким равнодушным тоном, каким не говорила даже о самых диких медицинских случаях.
Димон улыбнулся.
— Не переживай, Машук. Все обойдется.
— Да?! – вспылила она. – Не переживать?! Как я могу не переживать?! Глаза закрыть?! Уши заклеить?!
— Тиш-тиш… — улыбнулся ей Димон, — не кричи. И руками махать не надо. И вообще: пока ничего плохого не случилось.
Машка всхлипнула и отвернулась, а Димон осознал, что разговор, даже самый короткий, забирает слишком уж много сил.
«И всего-то десяток слов сказал…»
— Ты бы проверила инструмент, — посоветовал он. – Просто, чтобы знать.
— Там все, — поджала губы Машка. – Я все взяла.
Димон улыбнулся – через силу. Ему было страшновато.
«Только бы не было сепсиса… с остальным Машка справится», — сам себе, пытаясь успокоиться, сказал он, однако на душе все одно было тревожно.
— Может, еще вытащат? – предположил он, — должен же хоть кто-то по этой дороге ездить…
Машка вздохнула, и Димон сам же признал, что сказал глупость. Они ехали по этой дороге уже много часов, а не встретили ни души.
— Может, не будем откладывать? – как прыгнул он с высоты. – Прямо сейчас и начнем?
Машка покачала головой.
— А что потом? Ты головой-то подумай…
Димон глотнул. Машка была права. Случись острая необходимость, аппендикс-то она ему вырежет – р-раз, и нету! Но вот что потом? Они так и были обречены торчать здесь, безо всякой помощи извне… просто добавлялась одна проблемка: больной, нуждающийся в послеоперационном уходе.
— Надо водителя обратно в часть посылать, — угрюмо проронила Машка.
— Что толку? – возразил Димон, — там даже связи с Потемкинским нет.
— Связь могут наладить, а главное, все равно кто-то должен знать, что мы здесь! Хоть кто-то!
— Кто? – тоскливо переспросил Димон, — В части сейчас даже Лехе не до нас.
— Как это не до нас?! – возмутилась Машка.
Димон усмехнулся.
— Там без офицеров и так дурдом, — напомнил он, — а тут еще и День Приказа на носу. Ты представляешь, каково сейчас там Лехе – одному?
Машка поджала губы. Она представляла.
***
Владик Русаков ехал назад в часть не без внутреннего трепета. Минувшая ночь изумительно показала, на что способен всего лишь один по-настоящему талантливый дебил. И таких дебилов там было много. А День Приказа ожидался – вот-вот…
«Начинать делать репортаж?»
Беда была в том, что делать репортаж о дедовском беспределе должна была женщина, штатская журналистка из краевой газеты. Так выходило и сопливее, и достовернее, ну, и либеральнее, конечно. Ему же, Владику, была уготована совсем иная роль. Но бабы так и не было, а без репортажа о дедовщине мочилово подполковника Дергача обещало быть не таким эффектным.
Владик поставил машину у грибка дневального, выбрался наружу и замер. Где-то высоко вверху надрывалась какая-то полевая птаха, в траве цвиркали ошалевшие от живительного сентябрьского тепла местные – мелкие да серые – кузнечики, а над полком раздавались мерные звонкие удары:
— Шлеп! Шлеп-шлеп! Шлеп…
— Шлеп-шлеп-шлеп! Шлеп! Шлеп!
— Шлеп-шлеп! Шлеп!
Владик хмыкнул и осторожно обвел расположение части взглядом. Он совершенно точно знал, что прямо сейчас в полку – ни одного офицера! И самое лучшее, чем сейчас могли заниматься дедушки, это распинать молодых на древнеримских крестах. Ну, или хотя бы играть с ними в гестапо…
— Шлеп! Шлеп! – звякнуло позади него, и Владик обернулся.
Разумеется, это были дедушки, и они играли в волейбол – веселые, спокойные, босиком.
— Мишаня! Куда?! – заорал кто-то, и темп шлепков убыстрился, и тут же послышался довольный молодецкий гогот, — ну, зема! Ты даешь!
Владик, вспоминая собственную армию, рассмеялся, двинулся вдоль палаток и понял, что активным отдыхом заняты все. Реально все! Нет, ясно, что кухня дымила, дневальный куда-то прямо сейчас бежал, помощник дежурного Щукин напряженно разговаривал со связистом, требуя отчета о состоянии телефонной линии, но большая часть бойцов с наслаждением, совершенно по-граждански оттягивалась!
«И что теперь? Покойников за ноги из могилы тащить?»
За неимением лучшего, реанимировать в памяти и подробно расписать все вчерашние происшествия, было единственно верным решением. Но чисто эстетски Владика такая работа коробила.
— Лучше один раз живой кровью напиться, чем триста лет падаль клевать… — вспомнил он.
Так что оставался один-единственный вопрос: где достать собственно крови. Лучше, если свежей или, как называл ее Максим Горький, живой.
«Медсанчасть?»
Именно там, по логике вещей, должна была сосредоточиться самая затраханная часть молодняка, — по сути, подранки, одним своим запахом привлекающие всех падальщиков округи.
***
Толян так и стоял, – расставив ноги, с руками за спиной, – напротив вмерзших в строй, отчаянно боящихся его салабонов.
— Ну, что, тварюги, с кого начать?
И прекрасно осознающие свою обреченность тварюги молча смотрели прямо перед собой, в горизонт, просто потому, что знали: главное, не поймать этот взгляд и остаться одним из многих – серым, безликим, неузнаваемым засранцем.
— Щенки… фуфло зеленое… — ронял и ронял Сапрыкин, и все никак не начинал.
Знал он это или нет, но вколоченная с генами правда жизни спасала молодых так же, как и поныне спасает она африканских антилоп на переправах. Пока ты неотделим от стада, ни лев, ни крокодил не нападет – избегает он сплоченной тупой массы травоядных, могущей не только поранить, но и смять, и даже раздавить, — словно котенка. Но если у тебя сдали нервы, и ты первым рванул через переправу, или споткнулся и отстал, или даже просто попался на глаза, — ты пропал.
— Думали, от службы откосить, — глотнул Толян и… все-таки свернул в привычную колею: сначала убедить жертву, что она злостно попрала устав, а потому не может рассчитывать на чье-либо покровительство, и лишь затем схватить ее за ногу и неторопливо утянуть в мутные бурлящие воды.
Толяну доводилось начинать разборки и по-другому, но главное – возмездие – оставалось незыблемым, и ему еще предстояло почуять запах крови и страха, затем войти во вкус, добавить, еще добавить, еще… а потом, раздувшимся словно таежный клещ, отвалиться и осознать, что ты досыта напился и чужого ужаса, и своего всевластия…
— Думали, хавчик больничный жрать да надо мной смеяться?!
Салабонов уже трясло.
— Думали, один раз обосрались, и никто теперь вас и гребсти не будет?!
Он обвел строй ненавидящим и одновременно пустым взглядом.
— Думали, Толян позволит оставить Россию беззащитной?
Голос дедушки трагически дрогнул, и он, болезненно скривившись, стукнул себя кулаком в гукнувшую грудь.
— Думали, я, старший сержант Сапрыкин… я, заслуженный дед Вооруженных Сил оставлю границу Родины настежь?
Салабоны, давно уже зеленые от ужаса, начали приобретать совсем уже мертвецкий фиолетовый цвет. Они видели, куда сворачивает Сапрыкин.
— А выкусите!!! – выставил вперед багровый кулак с побелевшей от напряжения фигой Толян. – Не будет по-вашему! Никогда не будет!
Салаги стояли – трупы трупами.
— И пока я на страже, вам, тварям, пощады не видать!
Сапрыкин сплюнул, стиснул челюсти и двинулся мимо оцепеневших антилоп, ожидая того сладостного момента, когда глаз его сам отметит нарушение, а рука сама рванется и выхватит первого козла из сбившегося от ужаса в одно целое стада. И в этот миг раздался этот звук.
«Не понял…»
Звук был далекий и, в общем, знакомый, но в данном случае неуместный. Сапрыкин встал, растерянно оглянулся назад и прищурился: по ведущий от центральной усадьбы дороге сюда, не в полк, а именно сюда, в медсанчасть двигалась черная точка.
— Это еще кто…
То, что издавало столь характерный звук, более всего походило на трактор.
— Запарили…
Сзади кто-то из поверивших, что на этот раз пронесло, молодых громко и бесстыдно икал.
***
Уже к обеду Дергач заключил столько контрактов, что сам себе не верил. Были потрясены и коллеги.
— Ты взял морковку?! Да еще по такой цене?! – орал ему из телефонной трубки командир танкового полка, — где?!! Я тоже хочу!
— Там уже нет, — смеялся счастливый Дергач, — честно, нет. Я последнее забираю.
А был еще и лук, была договоренность на редиску по будущей весне – в самый разгар авитаминоза, особенно у пополнения. Контрактов было столько, что председатель колхоза Василий Иванович Дзяденко пригласил Дергача отметить итоги сделки в ресторан! Теперь, кроме картошки, у Дергача было, пожалуй, все. И только с картошкой не срасталось. Никак.
— У всех так, — мрачно обрисовал ситуацию Дзяденко. – Я такой гребаной погоды ни разу не переживал: ночью ливень, весь день – ни облачка! Ночью – опять – ливень, днем – снова – солнцепек! Короче, я фигею, дорогая редакция!
Дергач невесело рассмеялся.
— Вот и я не знаю, что делать. Вывез целый полк, а толку – ноль. Ни картошки, ни занятий – чисто потерянное время!
Мимо председательского «Мерседеса», шелестя гусеницами, на скорости 90-95 км в час пролетела маскированная камуфлированная машина.
— Вот козлы, – процедил председатель, — у моей сестры в Потемкинском вчера такие же вот дятлы кабанчика задавили! Приехали за водкой, начали сдавать назад и мало того, что раздавили, так еще и свистнули, словно это взятый с бою трофей! И всем все пофиг: от прапоров до полковников!
Дергач, соглашаясь, кивнул и с печалью подумал о себе. Он отдал армии более двадцати лет! Он всегда держал всех своих железной хваткой, и уж по шоссейным дорогам его камуфлированный гусеничный транспорт за водкой никогда не разъезжал и кабанчиков не давил! Не то, что у других – стыд и срам!
«И что толку?»
Теперь его из армии нагло вытесняли, можно сказать, выталкивали! Чуть не под руки, как пьяного маляра из выставочного зала с работами кубистов-сюрреалистов, выводили! И он впервые не чувствовал в себе желания сражаться до последнего вздоха.
Главная беда была в том, что не сумевшая реформироваться армия попросту распадалась. Сергей Иванович покачал головой. Когда он впервые узнал, что большая часть генералов Ирака была попросту перекуплена, – за доллары, он задал себе простой, но закономерный, в общем, вопрос: а что если и с нами поступят также? Прокатит?
Он задавал этот вопрос не только себе, но и другим: и по пьяной лавочке, и на серьезных дискуссиях, и так, между делом, и собеседники азартно кидались напоминать ему, что в Британии прапорщики и те получают до 90 тысяч долларов ежемесячно. Что, случись реальный конфликт, европейцам и делать-то ничего не надо; просто предложить нашим офицерам контракт на службу. И войны не будет.
Да, раньше такому повороту препятствовала честь, нормальная офицерская честь, но вот беда, в какой-то момент испачканные в бесчестии по уши русские полковники перестали стреляться и начали отмазываться через Бурденко. И, вот беда, молодые лейтенанты это увидели. И запомнили.
Так говорило большинство. Дергач же не был согласен ни с одним из этого большинства. Потому что, чем дольше жил, тем больше уверялся: дело не в лейтенантах и даже не в полковниках, а если войну и сдадут, то на самом верху – точно так же, как они сдают друг другу футбольные матчи, подконтрольные территории и вчерашних союзников.
— Ну, вот и Дом Рыбака, — заехал на стоянку председатель. – Ну, что, Сергей Иванович, пойдемте, отметим это дело. Нечасто мне приходится с такими здравомыслящими людьми дело иметь, нечасто…
Дергач улыбнулся. Отношения и впрямь сложились, и он не видел причин отказываться. Да, и устал он, если честно, от этой трехдневной конференции, по сути, публичной порки. Очень устал.
***
Сашок вжал педаль газа до упора и, немного поплутав, рванул от общаги так, что уже через пяток минут отметил на спидометре цифру 90. И вот это было чересчур.
«Полегче, братишка, полегче… — сам себе посоветовал он, — не надо так напрягаться. Все будет ништяк! Не ссы!»
Но вот этого как-то так не получалось. Он впервые по-настоящему сидел за рычагами, да еще в центре ПГТ Потемкинский, да еще в наглом самоходе, да еще с оставленной за спиной цепью солдат из облавы. Хотите верьте, хотите – нет, а вот это предощущение неизбежного и принудительного ознакомления с Уголовным Кодексом как-то так напрягало.
— Я тучка, тучка, тучка… — дрожащим голосом напевал Сашок заветную мантру растворения в воздухе.
— Я вовсе не медведь…
— Ах, как приятно тучке…
— С ментами попи… посвистеть…
И мантра таки подействовала: для человека в погонах он существовать как бы перестал. Да, патрульные провожали взглядами огромную камуфлированную ветками и сеткой машину, но остановить ее даже не пытались. А затем они вылетели на шоссе, и Артемка проснулся.
— Ты… — попытался он привстать, — сопля зеленая! Ты чего за рычагами де… ик! делаешь?
— Спи, братан, — не отрываясь от управления огромной бронемашиной, проронил Сашок, — скоро дома будем.
— Не понял… — тряхнул головой водила, — ты чего борзеешь, Рыжий? Давно в хлебало не получал? А? Салабон гребаный…
Сашок вцепился в рычаги и аккуратно обошел красивый новый «Мерседес» с офицером на пассажирском месте.
— Заткнись, Темка, как человека прошу, — бросил он водиле, — мне и так ж… как трудно.
Но водила не унимался, пытался встать, и Сашку спасало одно: теснота – ни размаха, ни свободы маневра. Так что, как Артемка ни примерялся, а выдавить сержанта из-за рычагов не выходило.
— Оборзели салаги… — пробубнил он и начал пробираться вверх, к люку.
— Осторожно, Тема, — предупредил Сашок.
— Я – поблевать… — отозвался водила и тут же наступил Сашке на плечо.
Сашок охнул, но едва люк приоткрыли, а внутрь пошла волна свежего воздуха, дышать стало полегче.
— Что за… хрень… ты тут… понацепил?! – толокся по нему ногами запутавшийся головой в маскировочной сетке Артемка, — где мой нож? Щас порежу! И это…
— Что? – улыбнулся Сашок.
— Ну, это… как его?
— Ну, говори же…
— Е-мое!!! Тормози-и-и-и!!!
Перед Сашкиными глазами вспыхнуло вчерашнее видение размотанных по всей дороге кишок, и он охнул и ударил по тормозам, а огромная машина резко подалась вперед, качнулась и встала.
— Что там стряслось?!
— Ничего, — громко рыгнул Тема, — все нормалек. Жди.
Сашок матюгнулся, от его плеч оттолкнулись, затем наступили на голову, и было слышно, как водила, громыхая головой и ботинками по броне, покатился вниз.
— Йо! Понский городовой!
Сашок улыбнулся, снял руки с рычагов, и лишь тогда почувствовал, как онемели пальцы. Собственно, здесь, за городом, опасаться было уже нечего – ну, кроме разве что Военной Автоинспекции.
«Хорошая машина, — подумалось само собой, — ласточка…»
Машина и впрямь была – чудо. На такой хоть на рыбалку, хоть на бля… ну, в смысле, на танцы. Мечта добра молодца.
«Что-то долго он… — подумал он о водителе, — и с кем он там шушукается?»
— Сюда… — по броне снова застучали ботинками, — осторожно…
«С кем это он?» — насторожился Сашок, и в следующий миг его шеи коснулись чем-то… необычным.
— Щас, Рыжий, щас, — пообещали где-то наверху. – Все щас будет в ажуре…
— Тема? – попытался вывернуть голову Сашок, и кто-то стыдливо хихикнул и запустил прохладные пальцы в разрез его ворота. – Ты офигел?
И в следующий миг его ноздрей коснулся этот запах греха…
Сашок вскочил, звезданулся башкой о металл и со стоном упал обратно. И лишь тогда прямо за его спиной, считай, прямо ему в затылок выдохнули:
— Вау, мальчики! Как у вас здесь интере-есно…
Сашок вывернул таки голову и растерянно моргнул: позади и чуть сбоку, скрючившись, словно улитка внутри спиральной раковины, сидела… самая настоящая шлюха – из тех, что голосуют на дорогах.
— Знакомься, Рыжий! – нетрезво и победно гоготнул водила, — это Андромеда!
Сашка глотнул.
— Ты уверен, что нам… с барышней по пути?
Его похлопали по загривку.
— Не ссы, салага!
Сашок покачал головой.
— Тебе что, Наташки не хватило?
— Да, я не себе, — вальяжно расселся позади Артемка, — я – ребятам… Надо же пацанам приятное сделать! И вообще! День Приказа на носу!
Сашка вздохнул и, понимая, что изменить тут уже ничего нельзя, тронул машину с места.
***
Капитан Соколов руководил поимкой беглого экипажа ПРП лично, по рации, прямо из салона своего новенького BMW, и, надо сказать, судьба ему благоволила. Во-первых, водитель огромной бронированной машины явно был пьян – и преизрядно. Он, по идее опытный, плюс руководимый офицером, мигом заплутал в переулках около общежития вагоноремонтного завода, и только на этом потерял порядка четырех минут. Затем он ошибся трассой, а когда сообразил, что придется вернуться, для его поимки было готово все – до мелочей.
— Что там, на краевой трассе? – беспрерывно уточнял Соколов, — БТР подогнали?
— Да, — отзывался автоинспектор, — уже поперек моста стоит. Слушайте, товарищ капитан, а это надолго? Меня штатские замучили уже! Целая пробка перед мостом образовалась!
— Не парься, лейтенант, — смеялся особист, — чем толще пробка, тем меньше риска, что они прорвутся!
Хотя, конечно, был и второй расчет: случись беглому экипажу пойти на таран, и цена вопроса подскочит до небес, а Дергачу придется куда как солонее!
— Жди. Они вот-вот будут… — обещал Соколов и набрал военную прокуратуру, — Сереж, ну, что там – вы готовы?
— Да, мы всегда готовы! — рассмеялся прокурор, — только я не представляю, как ты Дергача к этому пристегнешь! Мое дело, сам знаешь, техническое: взял, оформил, посадил. А где улики? Надеюсь, ты об этом позаботился…
Соколов рассмеялся и положил трубку. По массе косвенных признаков он знал, что ПРП управляется офицером: тем самым лейтенантом Бардиным, коего как-то прикрыл своим авторитетом Дергач. Да-да, тем самым лейтенантом Бардиным, что не далее как вчера вечером был взят патрулем в нетрезвом виде за драку с гражданскими. И, что самое важное, тем самым лейтенантом Бардиным, что не далее, как сегодня утром с риском для жизни бежал с гауптвахты.
Соколов улыбнулся. Он знал, что таких вещей система не прощает. И когда ПРП все-таки остановят, а молодого лейтенанта отправят для начала на гарнизонную гауптвахту – в качестве основного обвиняемого… вопросом дня станет политико-воспитательная работа среди офицеров артполка. И здесь Дергачу отмазаться уже никак не удастся!
— Есть! – доложили ему, — вижу!
— Гусеничная машина под маскировочной сеткой? – уточнил Соколов.
— Точно, — подтвердил автоинспектор, — все, как вы сказали. Ну, что, берем?
Соколов на мгновение задумался. Это была новая отправная точка и для его собственной, как последовательного дзержинца, биографии.
— Бери.
***
Едва впереди показалась эта пробка, Сашок притормозил.
— Не понял…
И понятно, что хихикающий с девицей – там, позади – Артемка не преминул использовать случай показать власть.
— Что бы вы без меня делали, салабоны? Уйди с глаз моих! Отдай рычаги, я сказал!
Сашок упрямо мотнул головой.
— Иди, нафиг, Тема! Сиди себе там позади и не мешай!
— Ах ты, щенок! – возмутился дед, — тебя что, мало учили? Так я могу…
Сашок хмыкнул и дернул машину вперед, и Тема охнул и повалился в объятия этой своей «находки». Сзади посигналили, и Сашок понял: останься здесь еще пару минут, и в попу бронемашине уткнутся еще и еще легковушки, затем перекроют встречную, и вот тогда уже вырваться из пробки иначе как тараном будет нереально.
— Я съезжаю, — покачал он головой и тронул за рычаг.
— Дай мне… — попытался встать Артемка… и не смог.
Машины сзади них подняли испуганный вой, и Сашок рассмеялся: и над Артемкой, и над водителями.
— Да, не ссыте вы! Все будет ништяк!
Но бедолаги на Опелях и Мерсах не были привычны к такому вождению и орали от ужаса до тех пор, пока ПРП, прямо на месте, не заступая ни на сантиметр, не развернулась – точно поперек шоссе.
— Ну, вот и все, — фыркнул Сашок и утопил педаль газа, — а ты боялась…
— Нет, дай мне! – ухватил его за шею водила, — ты куда, сука… Йо!!!
ПРП ухнул с шоссе, как вагончик с американской горки.
— А-а-а-а-а-а!!!
— А-а-а-а-а!!!
— А-а-а-а!!!
А затем на спину Сашке навалился этот пьяный козел, а вождение превратилось в цирк.
— Я же тебя урою! Тварь! – орал дедушка-водила и рвал рычаг на себя.
— Ой, мальчики, не надо!
И машина срывалась с места, и какие-то автоматчики прямо перед ними рассыпались в стороны, как переспелые яблоки с кроны.
— Ой, ребятки! Ой, хватит! Ну, страшно же!
— Уйди, нафиг, от греха! – честно предупреждал его Сашок и, в конце концов, двигал локтем взад – благо приходилось как раз дедушке между ног, и аккуратно сдавал назад, тихо-тихо, так, чтобы никого – как ту свинью – не раздавить.
— Ребята! – визжала девица, — я боюсь! Не надо!
И, в конце концов, тяжеленный Артемка рухнул на него всей своей тушей, придавил, и борьба пошла собственно за рычаг. И, поскольку там, оседлавшему противника, Артемке дышалось намного легче, похожая на гигантского таежного клеща бронированная машина немного так повертелась на месте и снова рванула вверх по насыпи – на трассу.
***
Капитан Соколов успел к поимке в последний миг, и когда ПРП начал маневрировать, не понимая, как вырваться из пробки, новенький BMW особиста стоял в той же самой пробке вторым с конца и четвертым от ПРП.
«Ну, что, мальчики, сливайте воду…»
Мышка сама зашла в мышеловку, и уж Соколов-то знал, что отсюда у экипажа ПРП одна дорога – в камеру. Особист вышел из машины, закрыл ее и неторопливо двинулся мимо ревущих клаксонами от ужаса легковушек. ПРП разворачивался на месте.
«Гамнюк, — оценил маневры водителя, а точнее, командующего им лейтенанта Бардина особист, — и ведь понимает, что попал, а все дергается!»
Передвижной Разведывательный Пункт встал точно поперек полосы, покачнулся и вдруг рванул вперед, прямо с дороги.
— Куда?!! Йо-о-о…
Здесь, в сотне метров от моста насыпь была высоченной, метров десять, наверное, — не меньше, а потому ПРП буквально упал – почти вертикально.
— Во, балбес! О солдатиках подумай, гнида, если себя не жалеешь!
Но ПРП уже снова пер вверх по насыпи, снова почти вертикально, и снова выбирался на дорогу – так, словно за управление машиной боролись двое.
— Давай-давай!!! – помахал автоматчикам Соколов, — ближе к машине! Пусть увидит, что вы есть!
И, в конце концов, пришлось отправить БТР – наперерез взбесившейся ПРП, и понятное дело, БТРа протаранили, а затем плоская, как таежный клещ, машина встала перед постом ВАИ у самого моста, задумчиво так постояла и тихонечко пошла вперед.
— Ну, вот, родимый, наконец-то… — улыбнулся Соколов.
Даже до таких тупых лейтенантов, как Бардин должно было рано или поздно дойти, что государству сопротивляться бессмысленно.
А в следующий миг закамуфлированную бронемашину плавно понесло вправо, и стало ясно, что ею сейчас вообще никто не управляет, и автоинспекторы посыпались из поста, как тараканы из тарелки, а сам дощатый пост был смят и раздавлен.
— Вот зря ты так, Бардин, — покачал головой особист, — зря.
И в следующий миг ПРП, уже дошедший до края моста, смял штампованные железные перила и ухнул с моста вниз – прямо в воду.
Особист схватился за голову да так и замер. Он уже понимал, что если там, внутри есть хоть один труп, ему тоже придется несладко. Просто потому что потому.
***
От рассыпавшихся цепью солдатиков – там, в сопках – Леха ушел на раз – недаром его в училище Лосем кликали. А вот подобраться к тому месту, где он сбросил свои документы, было сложнее: малюсенький городок, по сути, поселок был буквально усыпан патрулями – на каждом перекрестке! И, судя по тому, как азартно эти патрули бросались к каждому младшему офицеру, особенно если это – широкоплечий блондин, искали его, лейтенанта Бардина.
— Ну, что… справедливо…
Побег с гауптвахты был довольно тяжким проступком; достаточно тяжким, чтобы караульный мог застрелить беглеца без особых для себя последствий и даже получить за это внеочередной отпуск. И все-таки у Лехи было стойкое понимание: все намного хуже и намного сложнее.
Леха не был совсем уж тупым. За то время, что он пробыл на губе, он ясно увидел: гробят именно Дергача! В кабаке гуляла вся дивизия, но патрули брали только артиллеристов и в первую очередь – отправленный на его поиски третий дивизион.
«Я что – такая важная птица? Бред!»
Разумеется, это был бред. Но если помнить, что Бардин – де-факто – старший офицер в полку, и за все, что там происходит, в ответе он, цена ему подрастала. А что там, в полку сейчас происходит, — Леха поежился, — один Господь ведает.
Ну, и поскольку каждый удар по лейтенанту Бардину отзовется и ударом по Дергачу, лупить будут сильно. Так, Леха мог смело утверждать, что его, послушно выехавшего вчера встречать военкора, обвинят в том, что на самом деле он поехал не за военкором, а за водкой! Леха был уверен, что использование единственной машины способной проехать по этой грязи, превратится в угон боевой техники! А несчастный случай со штатской свиньей, то есть, кабанчиком, сто пудов, превратится в наезд и похищение с корыстной целью! Ну, а как будет представлена драка со штатскими, — единственное, кстати, преступление, в коем он действительно был виновен, — Леха даже не представлял.
При таком раскладе любая писчебумажная тварь – тот же Владик Русаков из окружной газеты «За Боевые Успехи» — могла смело пялить командира полка С. И. Дергача во все естественные отверстия. Ну, а Дергач – соответственно – получал повод проделывать то же самое с Бардиным – долго и с нездоровым удовольствием.
«Ты хоть сам бы себе не врал! – одернул себя Леха. – Ты что, всерьез рассчитываешь отделаться легким испугом?»
Если честно, только на это он и надеялся. Потому что один побег с гауптвахты мог изгамнючить всю его дальнейшую судьбу. Внутри у Лехи стало нехорошо.
«Не надо мне этого! Вот не надо!»
— А как тогда вывернуться?
Леха знал, что теоретически, если ему удастся не попадаться на глаза коменданту здешнего, слава Богу, не родного гарнизона ближайшие полгода, дело увянет само собой. Но для этого нужны было два условия: чтобы его долбанный экипаж, нигде не проколовшись и ни разу никому не попавшись, благополучно добрался до части, и чтобы его самого не сдал никто из видевших его на губе офицеров.
«И что мне теперь делать?» — тоскливо подумал Леха.
— Бардин! Лейтенант Бардин!
Леха вздрогнул и молодцевато развернулся. Это был начальник штаба Никита Михалыч, как всегда – в сиську!
— Я! Товарищ майор!
— Ко мне, лейтенант, — покачнулся вдатый до состояния «фикшн» начальник штаба. – Быстро!
Леха стремительно подошел.
— ПРП нашел? – покачнулся Михалыч.
— Так точно, — глотнул Леха. – В сопках на окраине.
— Экипажу звиздюлей навесил? – сурово поинтересовался Михалыч.
— Никак нет, — мрачно признал Леха. – они бежали.
Начальник штаба помрачнел и вдруг явно что-то понял.
— Значит, облаву поутру делали на них?
Леха молча кивнул.
— И еще офицеров третьего дивизиона переловили. Все на губе теперь.
Начальник штаба окаменел.
— Все?!!
Леха кивнул, и Никита Михалыч непонимающе тряхнул головой.
— А почему руководству полка никто не сообщил? Почему я ничего не знаю?!
Леха подавил усмешку. Для человека, пьяного через два дня на третий вопрос был, в общем, закономерным.
— И где Дергач?- прищурился начальник штаба, — он-то знает?
Леха пожал плечами.
— Откуда мне знать, товарищ майор, знает Дергач или нет?
— Ладно, Дергачу я сам сообщу, — поджал губы Михалыч, — найду и сообщу. А вот ты…
Леха напрягся.
— А вот ты… — никак не мог выразить то, что булькало у него внутри, начальник штаба. – Ты, сынок, давай, держись. И вообще… сам, все сам.
Начальник штаба пошатнулся, и Леха ухватил его под локоть и повел, практически потащил в гостиницу, мимо дежурной, к лифту и по ковровой дорожке второго этажа.
— У вас какой номер? Сюда? Отдыхайте…
Собственно, лишь потому, что пришлось тащить Михалыча, Леха и не видел ни того, как к ресторану у Дома Рыбака подъехал Мерседес, ни того, как оттуда вышел глубоко удовлетворенный таким замечательным днем подполковник Дергач. А с другой стороны, пожалуй, именно благодаря этой встрече с Михалычем Леха и осознал: хватит гоняться за выбравшим свою судьбу экипажем – просто потому, что у него сейчас без присмотра – весь полк. Пора было возвращаться – и как можно быстрее.
***
Капитан Соколов не поддался общему психозу; он просто вышел к смятым перилам и долго наблюдал, как обтекающая водой гусеничная машина выбирается на скользкий берег, дает газу, а затем на скорости семьдесят километров в час в грязи выше гусениц прет по бывшим колхозным полям.
— Во, сука! – суетился рядом начальник поста, — ну, тварь! Ну, я его поймаю!
— Поймаешь кого? – сухо поинтересовался Соколов, и автоинспектор поперхнулся и умолк.
— Вот то-то и оно, — цокнул языком Соколов и двинулся к своей новенькой BMW.
Для него самого не было проблем опознать под маскировочной сетью артиллерийский Передвижной Разведывательный Пункт – подумаешь, бином Ньютона! Но вот доказать свою исчерпывающую компетенцию военной прокуратуре было уже сложнее.
— Вы что, можете видеть сквозь специально разработанную лучшими оборонными НИИ маскировочную сеть? – спросит его адвокат защиты.
И – кирдык!
И все-таки Бардина следовало прищучить – любым способом. Это был уже вопрос чести. Соколов открыл дверцу своей новенькой BMW, забрался внутрь, установил связь с ПГТ Потемкинское, попросил соединить его с Брусникиным, и вот здесь его ждал очередной сюрприз.
— Не было Бардина в ПРП, — угрюмо сказал ему Брусникин, — это совершенно точно.
— Вы что, умеете видеть на расстоянии и сквозь броню? – немедленно съязвил Соколов.
Брусникин печально рассмеялся.
— Не в этом дело. Я с прапорщиком Зелениным только что говорил. Так вот он утверждает, что лейтенант Бардин, в ж… пьяный, в обнимку с начальником штаба артполка двигался к нему в номер.
Соколов пожевал губами. У прапорщика Зеленина не могло быть мотива покрывать этого Бардина.
— Когда это было?
— Да, вот только что, — хмыкнул Брусникин.
Особист сжал и разжал набитый тренировками кулак и ненавидяще вздохнул.
— Ну, что ж… нет, значит, нет.
Он был и оставался настоящим дзержинцем, а потому на каждый ход оппонента у него было по три ответных – один другого кошмарнее.
***
Когда решение было принято, Димону помогли перебраться из кабины в куда как более просторный кузов, и некоторое время он еще пытался контролировать происходящее, но вот сил оставалось все меньше.
— Ты наркоз не забыла? – тревожно дергал он Машку.
— Ты уже спрашивал, — напоминала она. – Не забыла.
— А зажимы? У тебя хватит зажимов?
— Хватит, — поджимала губы она.
— А время? – все беспокоился он, — ты успеешь до темноты?
И тогда Машка вздыхала, наклонялась над ним и нежно касалась его уже обметанных губ своими.
— Тише, Дима. Не надо тревожиться. Я обо всем позаботилась. Ты, главное, не мельтеши. Понял?
И Димон еще и еще раз понимал, что рубил дерево не по себе. Но – Бог мой! – как же она ему – даже не нравилась! – легла на сердце!
— Tomb Raider, — с улыбкой произнес он.
— Что? – моргнула Машка.
— Ты – наша Лара Крофт, — ласково пояснил он, — расхитительница сердец.
И понятно, что из-за ее покатого плеча тут же высунулась прыщавая, с красноречивым бланшем под глазом физиономия молодого водителя.
— Гробниц, — поправил он.
— Брысь, мелюзга! – фыркнула на него «наша Лара Крофт» и начала стаскивать с Димона камуфляж. – Товарищ лейтенант лучше знает. Правда, товарищ лейтенант?
Димон обреченно выдернул руки из рукавов и улыбнулся.
— Ты права, женщина. А молодому скажи, если будет выступать, второй бланш заработает.
И теперь уже фыркал молодой, ибо в медсанчасти все знали: Димон прибыл из Москвы, борзости в нем ноль, а значит, еще немного, и на нем станут ездить все, кому не лень.
— Все. Я начинаю, — решительно скомандовала Машка, быстро протерла ему живот йодом, и в следующий миг он почуял иголку шприца с правой стороны живота.
Стало страшно.
Димон глотнул и глянул в небо. Оно еще не было вечерним, нет, но он уже боялся, что они не успеют. Причин тому могло быть множество: осложнение, например.
— Дима, — позвала она.
— Да?
— На меня смотри. Не надо мне глазки закатывать. Ты понял?
— Я не закатывал. Я в небо смотрел.
Машка покачала головой.
— И панических настроений мне тут не надо.
И тогда Димон возмутился.
— Я не понял. Кто тут паникует? Я или ты?
Машка сосредоточенно смотрела на часы, ожидая времени, когда можно будет сделать первый разрез.
— Я на часы смотрю. И Царствие Небесное в небе выискать не пытаюсь.
Димон прыснул.
— Господи! На что я подписываюсь?
Машка подняла брови.
— А на что ты подписываешься?
Димон на мгновение ушел в себя.
— На меня смотри! – тут же рявкнули на него, — не надо глазки мне закатывать!
— Я просто думал…
— И что надумал?
Димон мечтательно вздохнул.
— Буду просить твоей руки и сердца.
Машка удивленно подняла брови.
— Ваше сиятельство, вы што, всерьез? Никак осчастливить бедную девушку решили?
Димона как ударили, и в тот же миг он понял, что она права. А вот он совершенно зря подвешивает один серьезный вопрос к другому. Не дело такие вот решения озвучивать сейчас… всяко ведь повернуться может, — и от прыщей люди ласты склеивают…
— Прости, Машук, — вздохнул он, — ляпнул не подумавши. И потом, это ведь надо к папе твоему идти – руки-то просить?
Машка рассмеялась и брякнула металлом.
— Ну… в общем, да.
«Пошел разрез…» — почувствовал Димон.
— А он, как я понимаю, будет не в восторге?
Машка уклончиво кивнула и снова брякнула металлом.
«Разрез сделан…»
— И он ведь мне, по меньшей мере, бланш поставит, — предположил Димон. – такой же, как у нашего водилы.
Машка нахмурилась и не ответила.
«Ну, вот… Рубикон и позади…» — констатировал Димон.
Теперь все зависело от нее.
***
Владик обошел все, каждую палатку, каждую спортплощадку, вышел к речушке, хотя до нее было порядком, — молодых не было! Ни одного!
— Бр-р-р… что за бред? – затряс Владик головой, и его тут же осенило, — медсанчасть!
Положение дел в полку Дергача было настолько хреновым, что деды ухайдакали всех наличных молодых! И это было хорошо, потому что репортаж, который он был вынужден готовить, переставал быть «трупоедством», то есть, ковырянием в прошлом, и заново наполнялся живой кровью доведенных до больничных коек салаг.
Владик почти бегом добрался до отдельно стоящих палаток медсанчасти и опешил: здесь было пусто!
— Не понял… — заглядывал он в каждую палатку, — эй! Вы где?! Хоть кто-нибудь здесь есть?!
И в каждой палатке он видел одно и то же: аккуратно заправленные синими солдатскими одеялами дощатые нары – совершенно пустые! И все.
— И как это называется?
Палаточный городок был брошен, как старинная шхуна «Мария Селеста»: на плите стоят котелки с кашей, на камбузе сушатся матросские портки, и – ни-ко-го. Все выглядело так, словно всех до единого больных забрал для антигуманных опытов прилетевший корабль зеленых и желеобразных разумных существ.
— Я фигею!
Владик еще раз изучил брошенное солдатское поселение и отметил, что есть здесь две-три странности или даже улики: ведущая за горизонт тракторная колея и сильно вытоптанная площадка из-под медицинской палатки-столовой. И он уже хорошо представлял себе и это поставленное кем-то на тракторное шасси НЛО, и этих существ, немедленно по прилету подсевших на две главные вещи: на перепачканных зеленкой молодых бойцов и палатку-столовую. Ну, может быть, она показалась им необыкновенно драгоценной, таинственной или даже эротичной.
— Бля, Дергач, — покачал головой Владик, — ну, и бардак ты у себя развел!
***
Толян подал знак немногим больным дедам, и те остановили тяжело бредущий по грязи салажий полк и принялись таки разбивать его побатарейно.
— Я тебе говорю, здесь верховья, а потому все уже сухо, — подошел к краю поля и присел только что вернувшийся из Потемкинского прапорщик Зеленин.
Толян присел рядом и ткнул пальцем в землю. Да, это была чистая правда: тридцать часов без дождя сделали свое дело, и почва уже не была ни слякотью, ни тем более жижей.
— А тут еще и картофелекопалки успели пройти…
Толян поднялся и, чтобы садящееся солнце не было в глаза, приложил ладонь к бровям. По этому полю и впрямь когда-то, еще до ливней, прошли картофелекопалки, и теперь вся картошечка, чисто омытая дождями, лежала прямо на поверхности, — бери да складывай себе в ящик.
— А если меня на этом застукают? – резонно поинтересовался он.
Прапорщик Зеленин рассмеялся.
— Кто? Дергач с крестьянами в кабаке гуляет, и к вечеру так нах… наберется, что мама не родная не узнает! Начальник штаба уже набрался – хуже некуда! Там вообще господа офицеры так после конференции нажрались, что весь третий дивизион полным составом на губу угодил!
Толян задумался. Он хоть и был под спиртягой, но предложение прапорщика заставляло думать и вообще как-то отрезвляло.
— Вот-вот этот… Леха, ну, лейтенант Бардин вернется, — возразил он.
Зеленин снова рассмеялся.
— Видел я этого Бардина в гостинице – в обнимку с Михалычем. Оба – не просто выпивши, а буквально – в ж… пьяные! Я тебе говорю: случай уникальный! А ты со своими салагами больными – вообще вне всякого учета!
Толян улыбнулся. Все было именно так.
— Вот скажи, Толик, — насел на него прапорщик, — в твою медсанчасть за сегодняшний день хоть одна тварь заглянула? Хоть одна?!
Толян покачал головой. Он со своими засранцами на фиг никому не был нужен, — только медикам, а они оба в отъезде. Даже, случись всем офицерам полка вернуться, в том числе и с губы, они займутся наведением порядка у себя, а не здесь.
— По рукам, — кивнул Толян и махнул дедушкам. – Пусть разбивают палатку.
— Вот это дело! – рассмеялся Зеленин и сунул ему ладонь, — по рукам, значит, по рукам. Я, кстати, и водочки нехило так привез для начала, и аванс – вот он…
Толян глотнул и протянул руку. Взял пачку денег и понял, что столько бабла сразу он не держал в руках даже на гражданке. А Зеленин обещал еще и процент… и остальным дедушкам знать об этом было необязательно.
— Порядок, — сунул он деньги во внутренний карман. – А ты сам-то когда еще будешь?
Зеленин, признавая актуальность вопроса, кивнул.
— Да, я теперь постоянно буду приезжать. Во-первых, топливо тебе доставлять надо. Во-вторых – пустые ящики. Здесь есть, но мало. А в-третьих, мне по-любому вывоз нужно обеспечить. И вот с этим проблема, честно скажу.
Толян прищурился.
— Охранники что ли бдят?
Зеленин рассмеялся.
— Нет. С охранниками у меня все схвачено. Просто дороги – это ж… какая-то. Иначе как на тракторе и не добраться! Но я что-нибудь придумаю.
Толян пожал плечами. Он и не возражал. И Зеленин, видя это, обвел бескрайнее поле широким жестом.
— Ты главное со своими архаровцами так и иди – от поля к полю, и никто ничего не поймет. А главное мое дело: на стреме стоять, чтобы никакая падла до срока сюда не вернулась.
Сапрыкин улыбнулся. С этим прапором таки стоило иметь дело. Он подал знак Зеленину, чтобы тот немного подождал, и, не желая тратить драгоценного светлого времени суток, прошел и встал напротив потупившихся засранцев.
— Значит, так, суки, — заложив руки за спину, обвел он их взыскующим взором, — поле видите?
Салабоны замялись, начали тянуть шеи…
— Видите, я спросил?!! – заорал Сапрыкин.
— Так точно! – не слишком слаженно отозвался строй.
— А теперь все посмотрели на солнце! – приказал Сапрыкин, — все, я сказал!
Молодые, щурясь, уставились на светило, и Толян сложил руки на груди. Он знал, что так, с закатанными по локоть рукавами, выглядит особенно внушительно.
— Короче так, твари… на каждого засранца, до заката солнца должно быть собрано по двадцать пять ящиков. Если один не успеет, накажу всех.
Салаги забеспокоились. Они еще не знали, выполнима ли эта норма.
— Я все сказал, — кивнул Сапрыкин старшим команд из больных дедушек и сержантов. – Вперед!
***
Уже через час, за огненным борщечком и ледяной перцовкой, командир полка Дергач и председатель колхоза Дзяденко обсудили все. И ровно в тот миг, когда Сергей Иванович подумал, а не пошли бы они все нах… в смысле, не надраться ль… у входа в ресторан показалась она.
— Опаньки…
Елена Ильинична поискала глазами и нашла пустой столик у окна, неторопливо прошла к нему, села, повернулась к заходящему за окном солнцу, и было в этом повороте головы что-то настолько горькое, настолько щемящее, что Дергач не выдержал.
— Василий Иванович, — обратился он к собеседнику, — не сочтете за невежливость, если я вас покину? Дело не терпит отлагательств.
Председатель колхоза еле заметно улыбнулся, и Дергач подумал, что этот крестьянин не так-то прост.
— Конечно, нет, Сергей Иванович. И потом ведь мы, в общем, все, что стоило обсуждать, обсудили. Какие могут быть извинения?
Дергач благодарно кивнул, с чувством пожал крепкую председательскую руку, встал и тут же, словно опасаясь, что она внезапно растворится в воздухе, прошел к столику Елены Ильиничны.
— Добрый вечер. Вы позволите?
Она подняла глаза, и ее лицо как-то мигом переменилось.
— Присаживайтесь. Сергей Иванович.
— Что-то вы невеселы, — высказал он все, как увидел.
Елена Ильинична слабо улыбнулась.
— Это на меня так действует разлука с теми, кого любишь. А у вас иначе?
Дергач хмыкнул, поднял брови и… уклонился, ограничившись коротким поднятием плеч.
— Давайте-ка, я вас лучше угощу, — взял он меню, — здесь далеко не все съедобно.
— Вы – завсегдатай?
Дергач поймал ее изучающий взгляд.
— В смысле, случается ли мне хорошо так погулять в кабаке? – переиначил он вопрос и, не дожидаясь подтверждения, кивнул, — бывает. Но напоить меня сложно. Как-то все так… перерабатывается.
Елена Ильинична рассмеялась.
— По вам видно…
— Правда?
— Правда.
И ровно в этот момент Сергей Иванович понял, что странным образом балансирует. Она ему уже нравилась, это определенно. И он вовсе не был уверен, что намерен двигаться до конца.
— А как ваша заготовка овощей для полка? Удалась?
— Конечно.
Оставивший за спиной две законных семьи – с четырьмя детьми и две беззаконных – с двумя, Дергач каждый раз отрывался с болью и кровью.
— А как ваша дочь? Вы ее видели?
— Еще нет.
И у него больше не было сил. Нет, если вы говорите о том, чтобы просто перепихнуться, то уж с этим – никаких проблем. Но если говорить о чувстве, об «отношениях», то лимит был исчерпан. А здесь назревали «чувства»…
— Вы помрачнели? Что случилось? Я произвела на вас угнетающее впечатление?
Дергач с трудом заставил себя сосредоточиться. Елена Ильинична была немолода. Лет, сорок пять, наверное, хотя и выглядит на десять лет моложе.
«Глаза выдают…»
— Просто я немного устал.
Она без улыбки посмотрела ему в глаза и покачала головой.
— «Немного»?
***
Сашок и сам не понимал, как они втроем не поубивались. Но судьба оказалась к ним благосклонной, а бронированная машина, словно опытный, привычный к боям конь, безропотно вынесла их на себе – сначала на склизкий берег, а затем и вовсе – прочь от этого жуткого места. А главное, Артемка, ведущая причина всех случающихся с ними катастроф затих и, словно досыта накапризничавшийся ребенок, уснул и не мешал даже на центральной усадьбе, когда Андромеда взяла инициативу.
— Мы ведь в часть едем? – на всякий случай уточнила она, и когда Сашок подтвердил, попросила остановиться около аптеки.
— Слушай, девочка, ты уверена, что тебе это надо? – развернулся к ней Сашок. – Ты хоть понимаешь, куда едешь?
— Понимаю, — холодно, излишне холодно отрезала она.
— А то ведь, я могу и назад на трассу подкинуть, — предложил он.
— Вези куда везешь, — поджала губы «Андромеда» и вернулась из аптеки центральной усадьбы с объемистым целлофановым мешком разномастных презервативов. Видимо, скупила все.
Сашок мысленно присвистнул, а еще через час забрызганная грязью по верхние люки бронемашина на скорости семьдесят кэмэ в час ворвалась в расположение полка и, покачнувшись, замерла у грибка дневального – аккурат против палатки дежурного по части.
Но когда так и не наигравшиеся в волейбол деды со стонами ненависти изготовились встречать Леху Бардина с его спортивными праздниками, из люка через ухайдаканную грязью сетку кое-как продрался рыжий как огонь Сашок Рахимов.
— Рыжий, ты запарил! – поняв, что лейтенанта не будет, заорали ему деды. – А где Темка? С тобой?
— Пьяный сволочь, — кивнул Сашок и, спотыкаясь от усталости, откинул маскировочную сеть и сбросил несколько веток.
— Ни фигасе… а это чего?
К броне, прикрытый ветками, оказался приторочен кабанчик килограммов на двести.
— Дедушкам на шашлык-машлык, — устало пояснил Сашок и вытянул из люка второй сюрпрайз – два пакета с дешевой водярой.
— Йо! Понский городовой! Вот это молодца!
И только тогда из люка, брезгливо отирая приставшую к пальчикам грязь, показалась грудастенькая красногубая Андромеда.
— Короче, это вам, ребята, — безразлично махнул в сторону этого сокровища Сашок, — вы главное, машину заставьте кого-нибудь отмыть…
Деды пооткрывали рты, да так и замерли.
— Нам?!!
— Вам, вам, — качаясь от усталости, двинулся прочь Сашок, — и это… меня будить не надо, если что… сами как-нибудь разбирайтесь.
***
Что хавчика – нормального, гражданского, что водяры, прапорщик Зеленин оставил Толику предостаточно, а потому праздник души начался немедленно.
— А ну-ка, — заказывал веселый и хмельной Главный Человек во всей округе, — пусть кто-нибудь реальный свежак споет.
И подчиненные Толяну по закону природы худосочные дедушки и, само собой, годки принимались выдергивать с поля молодых, знающих хоть одну Действительно Свежую Песню. И те, изо всех сил упирающиеся на поле, даже не знали, что лучше: упираться и дальше, рискуя попасть под раздачу по итогам сорванного плана, или таки попытать счастья и блеснуть на сцене, а то и стать Возлюбленным Певцом Их Сиятельств. Ясно ведь, что приблизиться ко двору означает избегнуть многих бед и достичь многих благ: шутов, в отличие от рабочего скота, кормили – качественными гражданскими объедками. И ясно, что кто-то на это шел…
— А танцам кто обучен? – интересовался наворачивающий под водочку царский бутерброд со шпротами Толян, — не, мне просто интересно…
И подчиненные снова срывались с места, дабы точно выяснить, есть ли здесь достойные последователи Рудольфа Нуриева, Бориса Моисеева и Коли Цискаридзе. И ясно, что народ стремался. И ясно, что кого-то все одно с поля выдергивали и цискаридзами назначали. И только с мастерами разговорного жанра Сапрыкину сразу как-то не повезло.
Нет, нашли очередного кандидата в придурки довольно быстро. Кто-то из годков вспомнил, что видел такого в шестой батарее. И начиналось все, вроде, ништяк…
— Чем порадуешь, сынок? – прищурился Толян, глядя на затравленного, более похожего на подыхающего от орнитоза голубя, нежели на бойца, салагу.
— Баллада о проктологе, — глядя себе под ноги, пробубнил салабон.
— Чего-чего? – не поняли дедушки.
— Баллада о проктологе, — нехотя повторил салага, — другими словами, песня про жопу…
Деды разоржались: название было изумительно армейским, но стоило салаге начать, и все притихли, ибо начиналось все с царя Бориса, озабоченного судьбами своей мифической страны.
— Как Державу сделать сильной? Ну, чтоб не пялили в очко! – напряженно размышлял царь Борис. — Мудрой, грозной, изобильной. Как в былое времечко!
Далее шло рассуждение, что есть польза Отечеству, а затем кто-то подсказал Борису, что поскольку его держава на сегодня в заднице, то в качестве советчика и преемника следует пригласить специалиста по ковырянию в тайнах чужих задниц, то есть, проктолога.
Деды заерзали: демократия демократией, а особый отдел оставался особым отделом. Но Толян слушал увлеченно, а потому они узнали все, даже о том, как, сбывая компромат на своих пациентов, проктологи вытеснили хирургов и терапевтов и стали правящей в больнице кастой. Ну, а затем салага уже как бы от имени нового царя поведал, почему естественный массаж простаты опытным специалистом так важен для духовного здоровья нации; и народ занервничал.
— Толян… — наконец-то отважился один, — по-моему, его куда-то не туда несет.
Сапрыкин насупился. Он тоже начал понемногу понимать, что вся эта баллада какая-то сомнительная. Но он хотел точно знать, чем дело кончится.
— Подождем… — веско уронил он. – Пусть доскажет.
Однако чем дальше, тем яснее становилось, что идея найти мастера разговорного жанра, была изначально неверна. Ибо из всего вышесказанного логично вытекало, что под видом ужасно полезных для здоровья проктологов Родину своекорыстно захватили обычные педерасты. И все их патриотические лозунги имеют лишь одну цель: поиметь.
— Я не понял, — дернул кадыком густо покрасневший Толян, — что ты этим хочешь сказать? Что когда я призываю вас, тварей, любить Родину, то я… то я…
— Правильно, Толян! – кинулись деды на поддержку явно тронутого за живое лидера. – Мочить козла!
Но они не понимали, с кем имеют дело.
— Цыц! – рявкнул старший сержант Сапрыкин. – Здесь я решаю!
Все вокруг мигом смолкли, а Сапрыкин склонил голову и уставился в стакан. Внутри него кипело и булькало.

Если бы салабон ослабил ремень или не застегнул верхний крючок, Сапрыкин устроил бы настоящий Страшный Суд — с привлечением свидетелей, понятых и даже присяжных из народа. Но крамола, судя по тому, что о балладе прослышали приславшие молодого годки, уже пошла в массы. Здесь отчетливо пахло мятежом. Салабоны, знающие, что вот-вот выйдет Приказ об увольнении из рядов Вооруженных Сил, уже мечтали об избавлении от дедов и своем новом, более достойном статусе.

«А ведь Сударкин был прав, — шевельнулась противная непрошеная мысль, — ослабил я политико-воспитательную работу… ослабил…»

А надо было драть всех и каждого — до потери пульса. Чтоб у этого стада только две мысли оставались: жрать и спать!

***
Владик разыскал молодых воинов уже по темноте, а точнее, лишь благодаря темноте. В ночи сияющая палатка Толяна Сапрыкина со товарищи смотрелась просто вызывающе: вот она я, глядите, кто во мне отдыхает! Ну, а там, далеко в поле, а точнее, в грязи, на коленях, копошились, выбирая в картошку из полутьмы, явно получившие непосильную норму салаги из медсанчасти.
«И долго они так будут работать?» — озадаченно подумал Владик, и, словно отвечая на его вопрос, из палатки вышел старший сержант Анатолий Сапрыкин.
Дедушка расставил ноги, сложил крупные, крепкие руки на груди и, соколиным взором обведя копошащихся салаг, произнес первую команду.
— Ко мне-е-е-е! Бегом-м-м! М-м-марш!
И далекие-далекие салаги, уже с минуту тревожно поглядывавшие в его сторону и явно ничего не слышавшие, встрепенулись и один за другим, тревожно перекрикиваясь и высоко поднимая ноги, помчались по грязи к своему отцу и командиру.
— От-ставить! – громко, но не настолько, чтобы его услышали все, скомандовал Сапрыкин, и салаги, хрен знает, каким чутьем понявшие суть команды, замерли.
Наблюдающий за всем этим из засады военкор вздохнул. Вот она была – живая кровь жизни, но это был не его репортаж; писать об этом, вообще, была не его работа. Этим должна была заниматься глухо опоздавшая к событиям штатская баба из крайцентра.
— Назад! – скомандовал Сапрыкин, и Владик подумал, что самые ближние, наверное, все-таки что-то слышат; они и передают суть команды другим.
Салаги явно нехотя, но быстро побежали к исходным позициям. Добежали, встали и замерли.
— С ящиками-и-и… ко мне-е-е… бегом-м-м… м-м-м-арш! – все с той же интонацией произнес Сапрыкин.
И салаги схватили уже наполненные картошкой ящики, мгновенно соединились цепью – так, чтобы меж каждыми двумя бойцами был один ящик, и снова помчались на край поля – к Толяну. И вот теперь Сапрыкин остановил их лишь когда они добежали.
— Стой! Раз! Два!
Салаги замерли, и Сапрыкин озабоченно опустил голову и принялся прохаживаться туда-сюда. Салаги ждали.
— Значит, так, — резюмировал, в конце концов, он, — слишком медленно и слишком мало.
Салаги переглянулись.
— И если вы думаете, что Толяну жалко на вас своего лично времени, то нет, не жалко. Я готов потратить на вас и три часа, и пять часов, а если понадобится и всю свою ночь, — он обвел салаг взглядом, — но я все-таки научу вас исполнять приказы старших по званию.
Толян опустил очи долу, печально вздохнул и снова оглядел временно подчиненных ему пациентов.
— Кру-угом!
Салаги развернулись.
— За следующей партией ящиков бегом-м… Марш!
Салаги рванули вперед, принесли следующую партию уже заполненных и стоящих по всему полю ящиков, затем – следующую, затем еще одну и еще. И когда Владик уже порядком замерз, а Сапрыкин подсчитал общее количество собранной картошки, стало ясно, что норма не сделана.
— Здесь по восемь ящиков на рыло, — констатировал Толян, — а я приказывал двадцать пять!
Владик заинтересованно хмыкнул. Если честно, он не представлял, как Толян решит ситуацию. Но Толян решил.
— Ну, что ж… Луна полная, — глянул он в ясное небо, — света достаточно.
Уже почуявшие, что дело плохо, салаги обмерли, а Толян еще раз прошелся туда-сюда и взыскующе осмотрел строй.
— Я не могу заставить вас любить Родину. Но уж норму выполнять я вас заставлю, — он презрительно оглядел штабель ящиков с уже собранной картошкой и завершил: — пока нормы не сделаете, никто спать не ляжет.

Сапрыкин повернулся к замершей позади свите. Кое-кто здесь тоже не по рангу расслабился.

— Годкам — проконтролировать.
***
Очередь, выстроившаяся к заезжей девушке, была просто неприличной, ну, а отскребать бронемашину от грязи, само собой пришлось дневальным. Следил же за дневальными, как и за порядком в очереди, оставшийся в наряде на вторые сутки Вова Щукин.
— Не дай божок, если хоть кусочек кишок между гусениц останется! – четко объяснил он молодым, — вы у меня, бля, пожалеете, что на свет народились!
И, похоже, до дневальных дошло – старались.
— Ну-ка, осади! – оттирал он от палатки, в которой работала девушка, самых борзых, — у ребят такие же деньги, как и у тебя, и не хрен вперед всех лезть!
И пацаны выползали из палатки совершенно обладевшие, с хмельными от пережитого глазами, и были такие, — где только деньги нашли, — кто уже занял очередь по второму разу.
Понятное дело, Вова и себя не обидел, — по крайней мере, он продегустировал парную свининку на кухне одним из первых, да, и в очереди за любовью, в силу того, что именно он и размещал девицу в палатке, побывал Самым Первым! Ну, и главный, основной свой долг младший сержант Щукин тоже не забывал.
— Короче, товарищ капитан, — убедившись, что никто его не слышит и не видит, позвонил Щукин по «не работающей» телефонной линии особисту Соколову, — дедушки шлюху в полк привезли, тут целая очередь, а Сапрыкин, по-моему, погнал молодых картошку собирать.
— А кто заказчик на картошку? – интересовался особист, — уж не Зеленин ли? И сколько берет?
— Я не знаю, сколько, — честно признавался Щукин, — а заказчик да, прапорщик Зеленин.
— Молодец, — похвалил осведомителя особист, — считай, отпуск заработал. И, кстати, будь осторожен и сам ни во что не влезай: в полк вот-вот Бардин вернется.
А когда полная Луна встала над палатками, и стало ясно, что ночного дождя опять не будет, а ребята начали занимать очередь уже по третьему разу, вдалеке раздался этот стрекот, и это был не прапорщик Зеленин.
— Ну-ка, бегом туда и обратно, — вспомнив предупреждение особиста, отправил дневального Щукин, — выясни, кто это! И быстро!
И оказалось, что особист предупредил не напрасно.
— Бардин! – через несколько минут выдохнул запыхавшийся дневальный, — на колхозном тракторе сюда едет!
И мир мгновенно изменился.
— Так! – влетел на кухню Щукин, — кабана – в поле!
— Но Вовка! Мы же шашлык готовим…
— В поле, я сказал! – рявкнул Щукин, — Бардин едет!
И повара мгновенно подхватились и на пинках угнали наряд прятать весь недопеченный и недовымоченный криминал туда, куда никто не попрется, – в поле, в чисто поле.
— Что тут у вас?! – хищной рысью облетел облепленный молодыми, словно кусок тухлятины мухами, ПРП Щукин. – Все уже отмыли?! Дочиста?!
И вот здесь был порядок. Дневальные боялись его, как огня, а потому отработали заданное на совесть. И лишь затем Щукин принялся за решение самой сложной задачи – за девку.
— Все! – решительно подняв руки, перекрыл он доступ к телу.
— Ты офигел что ли, Вован?! – тут же возмутились первые в очереди страдальцы.
— Бардин едет! – отрезал Щукин и заглянул внутрь палатки. – Кто здесь? Бася, ты? Давай, заканчивай, Бася и двигай отсюда!
Тут же Щукин поймал и пробегающего дневального и приказал ему закопать подальше объемистый целлофановый пакет уже использованных презервативов вместе с их предательски разноцветными упаковками. И вот тогда осталась одна, однако, самая сложная проблема. Куда прятать девицу, Щукин не знал. А тем временем тракторный двигатель уже смолк, а значит, Бардин был уже здесь.
— Это что такое?! – прогремел совсем рядом голос самого старшего да, и единственного офицера в полку. – Помощника дежурного по части ко мне!
«Сейчас, милый… — мысленно отозвался Щукин и уперся взглядом в лежащую в палатке на нарах в расслабленной позе, да еще в чем мать родила, девицу, — и куда ж тебя, деточка, девать?!»
Насколько он знал Бардина, тот после столь длительной отлучки непременно обыщет все – до самого последнего подозрительного места. И не заметить бабу он просто не сможет.
«В поле? Как свинину?»
Это был бы выход, если бы прятали побитого молодого. Но девка – в грязном сыром поле, с комарами да на этом холоде…
«И получаса не выдержит. Вернется. А куда тогда?»
— Где этот гребаный Щукин?! – заорал неподалеку Бардин.
— Бу-бу-бу… — принялся оправдываться дневальный.
Щукин еще раз глянул на уже встревожившуюся, явно осознавшую, что ее дальнейший заработок под вопросом, шлюху и вдруг понял.
— Шлюха она и есть ведь шлюха… — тихо проронил он.
— Не ругайся, — обиделась девка, — у каждого своя работа.
— А я и не ругаюсь, — покачал головой Щукин и впился взглядом в ее лицо, — слушай меня, девочка. Ты у нас военкором, короче, будешь. Поняла?
Уже через двадцать секунд дневальный притащил похищенный из офицерской палатки свежевыстиранный камуфляж старшего лейтенанта Гоздоева. А через минуту некогда голая шлюха – теперь с погонами старлея, в кепи и с блокнотом в нагрудном кармане стояла перед палаткой.
— А-фи-геть! – опешили увидевшие трансформацию деды, и Щукин понял, что если их немедля не отогнать поганой метлой, выстроится новая очередь. Ибо пялить старшего лейтенанта это тебе не какую-то там Андромеду! За это никакого бабла не жаль.
— Ну, че, мальчки, неплохо я выгляжу… — сама себе удивилась шлюха.
Щукин открыл рот и замер. Интонации – даже не слова – выдавали ее с головой.
— В палатку и спать! – приказал он шлюхе. – Типа ты военкор в командировке, но сильно устала в пути. Если будет расспрашивать, на вопросы не отвечай! Гони в шею! Поняла?
Шлюха еще раз оглядела себя в форме и потрясенно развела руками.
— Базара нет, командир.
***
Первым делом Леха осмотрел идеально чистый ПРП, а затем выслушал Щукина и узнал, что телефонная линия так и не восстановлена, радио не работает, а значит, способа узнать о Дне Приказа, когда он выйдет, — а он все равно выйдет, — у дедушек пока нет. На этом хорошие новости и заканчивались.
— Рахимова ко мне, — приказал лейтенант Бардин, и через полминуты заспанный, рыжий, как огонь, сержант стоял перед ним.
— Ну, рассказывай, сержант, — впился в него взглядом Леха, — все рассказывай.
Рыжий вздохнул.
— Я с себя вины не снимаю, товарищ лейтенант, — тихо произнес он, — но и вы с нами себя не по-людски повели.
Леха опешил.
— Как это?! Когда?!!
Сашок печально улыбнулся и принялся загибать пальцы.
— Во-первых, у нас на руках ни одной бумаги не было, что типа мы в Потемкинский командированы…
Леха нахмурился. Это было так. Просто потому, что он вовсе не планировал застревать в поселке более чем на пять минут.
— И когда вы ушли, а патруль появился, — продолжил сержант, — я, честно вам скажу, не знал, что и врать. А в патруле были саперы, они службу тащат – мама, не горюй!
Леха поджал губы. В общем, пока все выглядело правдоподобно. Если не считать всего остального. Он зло усмехнулся.
— И поэтому вы решили за водярой смотаться?
— Бог с вами, — всплеснул руками рыжий сержант, — какая водяра? О чем вы? Мы от патруля ноги уносили!
— И поэтому заодно еще и хрюшку украли! – зло и весело продолжил за него Леха.
Сержант Рахимов покачал головой.
— Я свинины не ем. И вы это знаете. Да, мы ее раздавили и забрали. А что прикажете делать?! Оставить все как есть?
— А почему нет? – заинтересовался Леха.
Сержант усмехнулся.
— Нет трупа, нет и наезда, товарищ лейтенант. Почему я вам должен объяснять такие очевидные вещи?
Леха снова опешил. Этот рыжий удивлял его все больше.
— Может, скажешь, что и со штатскими драки не было? А? В мертвецки пьяном виде!
Сержант улыбнулся.
— Не скажу. Что было, то было. Но ведь мы не попались! Я не понял, у кого претензии? Или только у вас?
Леха поджал губы. Этот годок явно нарывался на неприятности, но, вот беда, в истоках всего кошмара стоял он сам – лейтенант Бардин – тоже дравшийся со штатскими, хуже того, попавшийся патрулю, и, хуже того, бежавший с губы…
— Ладно, я с тобой еще поговорю, — махнул он рукой, — иди спать.
Рыжий сержант козырнул, развернулся, почти строевым шагом отправился досыпать, а Леха двинулся к пятой или шестой палатке от грибка – туда, где он только что видел какое-то шевеление.
«Распивают, поди…»
Откинул полог, щелкнул взятым у дневального фонариком и оторопел.
— А можно, вы не будете светить мне в глаза? – недовольно пробормотала девушка.
— Простите, — машинально выключил он фонарик и тут же понял, что на погонах было по три звезды.
«Старлей?! Откуда?!!»
— Вы кто? – прямо спросил он в темноту.
— Военкор, — коротко ответили из темноты. – Но я устала и хочу спать. Дороги у вас просто ужасные…
«Очуметь… — тряхнул головой Леха, — но почему женщина?! Они ведь говорили, приедет Владик Русаков!»
Положа руку на сердце, то, что говорит Брусникин, никакой аксиомой не было – никогда.
«И на чем она сюда добралась?» — озадачился Леха, осмотрелся и почти сразу увидел неподалеку забрызганный грязью по самую крышу Опель.
«Отважная девочка…»
И почти сразу же возле Опеля выросла знакомая фигура.
«Владик?!!»
Владик открыл Опель – видимо, свой Опель – сунул руку внутрь, — видимо, в бардачок – насвистывая, что-то вытащил и почти сразу уперся взглядом в Леху.
— Бардин?! Ты?
— Русаков?!
Они двинулись навстречу один другому – осторожно, внимательно – как это делают намеренные обнюхаться кобели, почти синхронно прищурились, окинули один другого критическими взглядами и замерли. Они никогда не любили друг друга.
— Я не понял, Русаков, — первым нарушил молчание Леха, — если вы приехали, то что здесь делает эта журналистка?
— Какая журналистка? – встрепенулся Владик, — она приехала, что ли?
— В палатке спит, — мотнул головой в сторону палатки Леха.
Черты лица Владика разгладились.
— Слава Богу… я уж беспокоиться начал…
Леха задумался. В последнее время он понимал далеко не все, что происходило вокруг, но одно знал точно: что хорошо Владику и К, то плохо Дергачу. А значит, и ему. В любом случае, два военкора в одной части одновременно это был очень тревожный признак. Это могло означать лишь одно: Дергача не просто будут мочить, его будут мочить с особой жестокостью.
— Ты не ответил на вопрос, Русаков. Зачем здесь второй военкор?
Владик удивленно поднял брови.
— Так она военкор?
— Старший лейтенант, — подтвердил Леха, — и не прикидывайтесь, что не в курсе. Думаете, никто не понимает, что вы под наш полк, суки штабные, копаете.
Лицо Владика перекосилось.
— Ты много на себя берешь, лейтенант. А твое дело: сидеть и тихонько сопеть в трубочку, пока старшие меж собой дела решают. Понял?
Леха стиснул зубы. Обычно в таких случаях он сразу же бил в хлебальник.
— Твое счастье, тварь писучая, что ты в Округе работаешь, — процедил он, — а то бы я с тобой иначе поговорил.
Владик вспыхнул.
— Ты, салабон, прежде чем на старших по званию наезжать, службу научись тащить. Тебя, козлик молодой, два дня в полку не было…
— Полтора, — поправил его Леха, — и это я тебя, сука, ездил встречать.
— Прокуратура разберется, куда ты ездил, — еле сдерживая гнев, бросил ему Владик, — главное, тебя не было! И пока тебя не было, здесь мно-огое произошло.
Леха насторожился. В тоне голоса Владика Русакова слышалось торжество.
— И что?.. Что здесь случилось.
Владик усмехнулся. Он побеждал по всем статьям.
— А вот сам и разбирайся. Хотя бы в том, куда у тебя медсанчасть пропала – полным составом. А лично я себе на репортажик уже накропал.
***
Владик проводил Бардина тяжелым взглядом и понял, что ситуацию надо прояснять до конца.
«Вот на хрена здесь военкор? А главное, кто она? – он знал военкоров округа наперечет, по пальцам, и его ни о каком военкоре не предупреждали, – ну-ка, ну-ка!»
Владик решительно отбросил полог указанной палатки в сторону, вытащил портативный фонарик и нажал кнопку.
— Вы ох… офанарели, что ли? Выключи!
Владик открыл рот, да так и замер. Он этой девицы не знал! По спине прошел холодок.
«Господи! Откуда?! Неужели из Москвы?!»
— Выключи, фонарь, дебил! – заорали на него, и Владик подчинился.
Эта дамочка совершенно точно была не из Округа, просто потому, что он действительно знал ВСЕХ военкоров. Но она была офицер, и она приехала именно в эту часть.
«Дергач в Министерство Обороны стуканул?»
Это был наиболее вероятный вариант. Сергей Иванович, понимая, что все равно обречен, а значит, хороших отношений с Округом уже не сохранить, мог и прыгнуть через голову и обратиться с просьбой объективного журналистского расследования прямо в Москву.
— Ты кто? – мгновенно охрипшим голосом спросил он в темноту.
— Человек, — мрачно отозвались из палатки, — как и ты.
«Как и я? И что это значит?»
— А чем здесь занимаешься?
— Работу свою делаю, — ненавидяще буркнула темнота. – И вообще, пошел вон, козлина, я и так устала!
«Козлина?!!»
Внутри Владика полыхнуло.
— Ты, я вижу, в армии без году неделя, — яростно процедил он. – Так?
— Ну, так… — нехотя подтвердили из темноты. – И что теперь?
— И если ты всерьез думаешь, что здесь достаточно делать, что скажут…
Она молчала, и Владик язвительно цокнул языком.
— Кому прикажут, вставить… Кому прикажут, отсосать… и бабло отработано? Ты всерьез так считаешь?
Темнота поперхнулась; девка явно опешила.
— Ну, да. Я так понимаю, если мне заплатили, а я отсосала, мы в расчете.
Владик покачал головой. Эта, несмотря на сопливый возраст, уже дослужившаяся до старлея сучка прекрасно все понимала… но хотела жить легко.
— Это ты у себя будешь делать, что хочешь! А здесь ты залезла на чужую территорию, сучонка!
Темнота снова поперхнулась.
— Не поняла. Здесь ты, что ли, отсасываешь?
Владик обмер и тут же криво усмехнулся.
— Можешь и так сказать. Главное, что я тебя предупредил. И ты поняла. Не переходи мне дорогу, девочка! Потому что мне плевать, откуда ты, и кто за тобой стоит! Я найду, как тебя прищучить!
Темнота потрясенно молчала, а затем щелкнула зажигалка, и девица трясущимися руками подпалила сигаретку.
— Так бы, суки, сразу, и сказали! – всхлипнула она, — я же не знала… что у вас, пида… ну, в смысле, что у вас даже здесь все схвачено…
Владик презрительно усмехнулся и рывком захлопнул полог. Дело было сделано. Он победил.
***
Они успели, еще до темноты.
— Ты в первый раз аппендикс удаляла? – спросил Димон.
Машка кивнула.
Он поощрительно улыбнулся.
— По-моему, неплохо получилось.
— Не сглазь, — смущенно отмахнулась она.
А затем потянулись часы ожидания – довольно бесцельного, надо признать, ибо за все то время, что они здесь торчали, они так и не слышали ни одного гуманоидного звука: лишь трели полевых птиц да стрекотание местных – мелких да серых – кузнечиков.
— Робинзоны, — констатировал Димон.
— Семейство Лыковых, — парировала Машка, — через тридцать лет меня разыщут, и я буду удивляться целлофановым пакетам и телевидению.
— А почему только вас? – поинтересовался молодой водила. – А где буду я?
Димон рассмеялся.
— А тебя к тому времени уже съедят.
— Кто? – удивился молодой.
Димон хищно обнажил клыки.
— Есть тут некоторые старослужащие…
И понятно, что вскоре после операции народ – Димона сей термин не касался – вспомнил, что ни хрена еще не ел, и молодого погнали в поле за картошкой. Когда ж на землю упала холодная сентябрьская ночь, они уже сидели у паяльной лампы и зачарованно смотрели, как обугливаемые края картофелины начинают исходить малиновым огнем.
— Ну-ка температурку, — каждые полчаса напоминала Машка, и Димон всякий раз послушно подставлялся, а температурка росла и росла – медленно и верно.
— Даже не знаю, нормально ли это, — признавала Машка.
И это было правильно, потому что было честно.
А потом юный водила и Машка ели печеный картофель из-под паяльной лампы, а Димон смотрел на них и представлял себя на двадцать лет старше. И Машка в этих грезах оставалась Машкой – супругой до гроба, юный водила – типа, их не слишком удачным сыном, а сам он, естественно, собой.
— О чем думаешь? – поймала его взгляд она.
— Я хотел бы поесть с тобой печеного картофеля, — признался он, — как-нибудь потом, лет через двадцать.
И Машка лишь пожала плечами.
***
Дергач привел ее в номер не сразу. Далеко не сразу. И, наверное, он бы предпочел, чтобы все сложилось иначе. Но сложилось, как сложилось, и у них не было ни все смывающего алкогольного легкомыслия, ни бездумного головокружительного флирта, ни даже хотя бы предварительных и как бы нечаянных прикосновений в лифте.
Они целовались у окна в пустом, совершенно пустом и довольно холодном коридоре, и ни Елена Ильинична, ни даже Дергач не собирались ни убыстрять событий, ни делать вид, что все происходит типа спонтанно, а потому никто ни за что не отвечает. Так же оно пошло и далее.
— К тебе? – предложил Дергач.
Елена Ильинична кивнула, и, пока она была в душе, он стоял у окна ее номера и смотрел внутрь двора, в котором он чуть менее суток назад строил своих офицеров.
«Интересно, до части все добрались?»
Ему обещали всемерное содействие, но Дергача терзали сомнения. Он глянул на часы, — стрелка уже перевалила за полночь, — и набрал таки номер отеля начальника штаба. Ясно, что трубку не взяли.
«Наверное, уже все съехали…» — подумал Дергач и набрал номер оператора. Попросил соединить с частью, но связи все еще не было, и он подумал, что это хорошо: радио тоже не работает, а потому дедушки узнают о Дне Приказа, — а он все равно состоится, — с изрядным таким запозданием.
Можно было позвонить еще кому-нибудь, но время… — Дергач глянул на часы, — все его старшие офицеры были людьми семейными, привыкшими к определенному режиму, рано идущими спать и рано встающими – дабы успеть на службу к зарядке личного состава.
«Не буду…» — решил он, и в следующий миг его обняли со спины.
Позже, восстанавливая в памяти кусочки событий, Дергач будет все время возвращаться в это, именно в это мгновение. Потому что именно тогда ему и сорвало крышу – напрочь – р-раз, и нет!
Он обнял ее так же неправильно – просто протянул руки назад, за спину и обнял, и – Бог мой! – как же она, прижавшаяся к его спине всем телом, была прекрасна – пахнущая, гибкая, мягкая, влажная сквозь халат – вся, целиком…
***
Некоторое время Леха переваривал то, что услышал от Владика, а затем все-таки послал дневального в медсанчасть – бегом. И дневальный сбегал и принес, может быть, самую худшую новость из всех возможных.
— А там никого нет.
— Как это? – не поверил Леха. – Как это, в медсанчасти никого нет? Вообще никого?!
— Вообще, — подтвердил побледневший дневальный. – Ни офицеров, ни медбратьев, ни больных. Только палатки… пустые.
И некоторое время, бессмысленно хлопая глазами, Леха так и стоял, а затем объявил всеобщее построение – прямо среди ночи. И когда остатки части, — а иначе это назвать язык не поворачивался, — когда эти жалкие остатки артполка построились, Леха понял, что не понимает ничего. Перед ним стояли практически одни годки и деды, причем, веселые и хмельные.
— М-да-а… — принюхался он к одному, — водочка?
Дедушка скромно помалкивал.
— А где молодые, я все-таки так и не понял… — прищурился Леха, распрямился и резко скомандовал: — старшины, ко мне!
Старшины привычно вышли из строя, и были они тоже нетрезвы и скромны.
— Где ваши молодые, товарищи старшины? – поинтересовался Леха.
Те переглянулись.
— Так это… в медсанчасти.
— Все?! – попросил уточнить Леха.
Старшины снова переглянулись и, словно пытаясь подсчитать оставшийся личный состав, повыворачивали головы назад.
— Ну, да. Практически все.
Леха заинтересованно наклонил голову вбок.
— На них что – летающая тарелка упала? Причем, строго на молодых… Или что? Я не понимаю. Кто мне объяснит?
Один из старшин набрался отваги и сделал шаг вперед.
— Так это… эпидемия же, товарищ лейтенант. Понос же напал. Засранцы, одним словом.
Леха недоверчиво прищурился.
— А почему такая странная эпидемия? Чтобы только одних молодых…
Старшины удовлетворенно загудели. Тут отмазок был миллион.
— Так это… жрут же всякую падаль!
— Как дети, честное слово!
— Что увидят – сразу в рот!
Бардин поморщился. Отчасти это была святая правда. Хронически недоедающие и недосыпающие салаги и впрямь довольно быстро переходили от стадии «недоедание» к стадии «полное истощение».
— Но не за сутки же!!!
Старшины смущенно умолкли. Лейтенант по-своему тоже был прав.
— Ну, и главный вопрос, — поочередно заглянул в глаза каждому Леха. – Куда они делись?
— Так это… в медсанчасти же… что тут неясного?
Леха стиснул зубы.
— А куда делась сама медсанчасть?
Старшины открыли рты, да так и замерли. И Леха видел: изумление искреннее.
— Офицеры, кажется, в ПГТ Потемкинский собирались… – отозвался самый отважный старшина, — типа, в госпиталь кого-то надо было отвезти…
«Уже хоть что-то!» — с облегчением отметил Леха.
— Точно! – поддержали старшину, — они еще молодого водителя забрали! А все остальные должны быть на месте.
Леха задумался. Теперь картина выходила и вовсе кошмарная: стоило Машке и Димону отлучиться в поселок, и молодые исчезли. И поскольку Леха понимал, что в армии все равно кто-то что-то да знает, он покачал головой и двинулся к общему строю.
— Кто знает, где молодые из медсанчасти? Куда они все делись?
Строй молчал.
Леха поджал губы.
— Что, воды в рот решили набрать? Только я не пойму, кого вы там покрываете? А главное, на хрена оно вам нужно?
Строй молчал.
Леха покачал головой.
— Если кто думает, что он отправится спать, прежде чем я выясню, где находятся молодые пациенты медсанчасти, то он глубоко ошибается.
— Мы честно не знаем… — отозвался кто-то.
Леха стиснул зубы.
— Ну, что ж. Вижу, придется мне вам память прочистить.
Он повернулся к старшинам.
— В строй!
А когда те вернулись и встали в строй, Леха оглядел полк, точнее, его остатки, и набрал в грудь воздуха.
— Полк! На-пра-а… во!
Полк повернулся направо.
— Шаго-ом-м! М-м-м-арш!
Полк разом шагнул, сдвинулся и потек по плацу.
— Песню запе-евай!
И изумленный таким поворотом дел почти добившийся замены молодым запевала из дедушек, почти дембель затянул:

У солдата выходной!
Пуговицы в ряд!
Ярче солнечного дня!
Золотом горят!

Это был далеко не самый лучший способ обращения со старослужащими, но на то, чтобы немного проветрить и отрезвить, ночная прогулка под луной вполне годилась.
***
Щукин проводил взглядом разъяренного Владика Русакова, дождался, когда Леха стронет полк с места, подошел к палатке с ожидающей своей дальнейшей судьбы проституткой и откинул полог.
— Выходи.
Та, немного испуганно озираясь, вышла.
— Ушел этот придурок?
— Он вернется, — пообещал Щукин, — а главное, лафа кончилась. Уж, для тебя точно.
Девица проводила взглядом уходящий в ночь с песней строй потенциальной клиентуры и вздохнула.
— И что теперь? Назад отправите?
Щукин отрицательно мотнул головой. Отправлять ПРП ради нее он бы не стал.
— Тебе, главное, эту ночь где-то пересидеть. А утром что-нибудь придумаем.
«Но где?»
Пожалуй, было одно местечко, о котором не знал в полку ни один человек – ну, кроме Вовы Щукина.
— Дневальный! – подозвал он недавно что проснувшегося, а потому не видевшего части событий бойца, — видишь эту девушку?
— Так точно, — уверенно кивнул тот, — вы ведь журналистка? Ну, военкор?
Девица зло усмехнулась.
— Ага! Как ты догадался?
Дневальный самодовольно улыбнулся.
— Русаков так орал, что даже меня разбудил.
— Короче, — вернул их обоих в реальность Щукин, — берешь товарища военкора под руку и ведешь его, то есть, ее, конечно, на поле номер восемь.
— Ого! В такую даль?!
— Ты слушай, чудо! – легонько двинул ему по уху Щукин, — передашь товарища военкора из рук в руки старшему сержанту Сапрыкину. Пусть окажет гостеприимство. Понял?
— Понял, — охотно кивнул дневальный и сделал руку кренделем. – Прошу, товарищ старший лейтенант!
Щукин улыбнулся и проводил парочку взглядом.
«В конце концов, не я все это затеял, — подумал он, — не мне в оконцовке и отвечать…»
***
Когда луна окончательно взошла, температура воздуха начала стремительно падать, а Димона стало трясти.
— Сейчас, потерпи, — тут же начала обкладывать его всем, что можно было найти в машине, Машка, — сейчас будет теплее…
И Димон смотрел и дивился тому, сколько барахла можно разыскать в обычной полковой машине: рваный армейский бушлат, ватные пропахшие бензином и маслом штаны, одеяло, еще одно одеяло – поплоше, кусок настоящей кошмы из настоящей овечьей шерсти, еще кусок такой же кошмы… и все-таки он мерз.
— Сколько у меня? – поймал он Машкин взгляд.
— Сорок два.
Димон замер. Если у тебя грипп, то сорок два – высоковато, но закономерно. Но те же градусы по итогам полостной операции заставляли задуматься. А главное, ему было холодно!
— Может, костер? – предложил водила.
— А можно? – с надеждой глянула на него Машка.
— Конечно! – уверенно кивнул тот, — пол-то железный! Чего хочешь, разжигай! Через десять минут все будет готово.
И спустя эти бесконечные, полные пронизывающего холода десять минут напротив Димон вспыхнуло пламя, а водила начал подбрасывать собранные здесь же, у дороги обломки ящиков и высохшие корявые ветки придорожных кустов.
Но – Господи! – какой же был дубак!
— Ты мне ласты не склей, — всхлипнула вдруг Машка. – Слышишь? Не смей!
«Неужели я уже произвожу такое впечатление?» — машинально, как автомат, подумал Димон.
И так же автоматически пришла следующая мысль: что ему на удивление все равно.
***
Дергач лежал, прижав ее к себе, и смотрел в окно. Там висела полная Луна. Одна на всех и этим демократичная до безобразия, ибо видеть ее могли и он с Еленой в объятиях, и все его жены и дети, как законные, так и не очень, и даже Димон с Машкой.
— О чем ты только что подумал? – спросила она.
Дергач удивился. В ее голосе не было ни капли сонливости.
— Ты так тихо лежала. Я думал, ты спишь.
— Так, о чем ты подумал?
— О дочери. Точнее об этом ее… хахале.
Елена заворочалась и развернулась лицом к нему.
— Никогда не бросай слов на ветер. Это опасно.
— То есть? – не понял Дергач.
Елена молчала.
— Ну? – подбодрил ее Дергач. Он видел, что она уже пожалела о сказанном. – Ну, же. Скажи.
Она вздохнула и решилась.
— Ты произнес «хахаль», а это нехорошее слово.
— Ну, и что?
— Ты сильный человек. И, как только ты дал этому слову жизнь, оно начало жить. Само по себе. Такое же сильное, как ты. И теперь ты над ним не властен. Оно будет командовать и Машкой, и этим твоим… Димоном.
Дергач улыбнулся и подумал, что он с ней еще хлебнет.
— А если я скажу «любовник»?
— Уже лучше! – энергично поддержала она. – А еще лучше «друг». «Жених». Даже «ухажор» не плохое слово.
Дергач тихо рассмеялся. Если бы слово и впрямь было наполнено этой приписываемой ему силой, там, на самом верху давно сосредоточились бы худшие люди страны.
— Мне с тобой будет сложно, — признал он.
— Нет, — не согласилась она, — нам будет хорошо. Очень хорошо. Вот увидишь.
***
К тому времени, когда луна взошла, начальник штаба дергачевского полка, взявший себя в руки после разговора с лейтенантом Бардиным, не только изрядно протрезвел, но и кое-что выяснил.
— Что… все офицеры третьего дивизиона так и сидят на гауптвахте? – не мог поверить он.
— Ну, все или не все, я не знаю, Никита Михайлович, — честно ответил новый начальник патруля – из полка САУ, то есть, тоже артиллерист, — но все, кого саперы взяли, еще здесь. Им же по трое суток от коменданта дали…
Остатки волос на голове начальника штаба зашевелились. Настолько хамски в истории округа не поступали ни с кем.
— Я правильно понял, что делегаты нашего полка так и не получили автобусов? – донимал он ответственного капитана из штаба дивизии.
— А я что сделаю, товарищ майор? – вопросом на вопрос отвечал тот, — или вы всерьез думаете, что немецкие автобусы пройдут на вашей грязи?
— Хорошо, — побагровел от ярости начальник штаба, — а вы хоть кого-нибудь известили, что не повезете наших офицеров в полк?
— Я вам звонил, — резонно возражал капитан, — но, извините, ни вас, ни других старших офицеров, в номерах не было.
И крыть было нечем, ибо гуляли старшие офицеры по окончанию конференции, причем, хорошо так гуляли. А обиднее всего было то, что начальник штаба не мог даже вызвать свои собственные «Уралы», без дела стоящие в «Красном Пути», на картошке, ибо связи так и не было!
Никита Михайлович, превозмогая себя, оделся и сходил в ресторан, где должен был ужинать этим вечером Дергач. Но оказалось, что Дергач ушел почти сразу, причем, с какой-то дамой. Начальник штаба сходил к номеру Дергача, тактично так постучал, и ясно, что никто ему не открыл.
Лишь спустя два или три часа Никита Михайлович набрался отваги, придумал повод, поговорил с дежурной по этажу, и та при нем открыла номер Дергача. В номере было пусто.
***
Что-то около двух и трех часов ночи, когда полная луна уставилась в окно, Соколову с центральной усадьбы «Красного Пути» позвонил Владик Русаков. И в голосе лучшего военкора Округа звучали боль, тревога и даже местами отчаяние.
— Слышь, капитан, — стараясь не уронить себя, проронил он, — тут у меня журналистка появилась.
— О, наконец-то! – обрадовался особист.
— Но она – не штатская! – с нажимом подчеркнул Владик, — она старлей! Военкор!
Соколов затряс головой.
— Бр-р-р-р-р… подожди. Как это – военкор? Какой, на хрен, военкор?! Откуда?!
— Вот и я хотел бы знать! – с напором продолжил Владик.
— А ты сам не пытался выяснить?
— Пытался.
— И что?
Владик болезненно усмехнулся.
— Ну, для начала меня послали на хрен, типа, что бы вы понимали в художественном минете!
Особист разоржался – не выдержал.
— А потом?
— Ну, я понятное дело, наехал, вроде как свои границы обозначил, и что ты думаешь?!
— Что?
— Она исчезла!
Особист замер.
— Стоп. Как исчезла? Куда исчезла?
— А вот понятия не имею, — выпалил Владик, — вообще исчезла! В палатках ее совершенно точно нет! Я каждую обыскал!
Особист задумался. Ну, то, что далеко от полка военкор отойти не могла, было аксиомой. Наверняка, едва ее обнаружили, она просто переместилась и устроилась в спальном мешке где-нибудь в кузове или даже в том же ПРП. Вопрос был в другом: откуда она, и кто ее пригласил? Ну, и почему она избегает контакта…
Завтра же это следовало выяснить.
«Прямо с утра!»
— А как ты думаешь, кто все-таки ее на нас навел? – поинтересовался он у Русакова. – Ну, хоть на уровне предположения…
— Дергач, — ненавидяще выдохнул Владик. – Больше, сука, некому!
Соколов тоскливо глянул на полную луну и понял, что надо заставить себя лечь спать и в принудительном порядке выспаться. Иначе завтрашний день будет смят и скомкан.
«А день, судя по «преамбуле», будет важный…»
Соколов еще раз просмотрел план мероприятий на завтра – уже с учетом возможных поправок – и охнул. Он чуть не упустил важнейший момент. Быстро вышел на связь с бессменным помощником дежурного по части Вовой Щукиным и приказал главное.
— Все, Щука, больше никаких порывов на линии. Пусть телефон работает.
— Как скажете, — подтвердил получение приказа осведомитель.
Особист вернул трубку на рычаги и прикрыл глаза. Откуда бы ни была эта девка, а игры в испорченный телефон с этого момента следовало прекратить – не та весовая категория.
***
Когда полная луна окончательно обозначила свое присутствие, настроение у Толяна было хуже некуда. Хотя, надо признать, над тем, чтобы испортить его, потрудились многие, ох, многие.
— Может, «Марлезонский балет» этим падлам устроить? – цыкнул зубом Толян.
Упирающиеся в поле салаги задолжали ему многое… очень многое.
Сидящие рядом дедушки из больных переглянулись и забеспокоились.
— Не надо, Толян.
— Вон, лучше водочки еще выпьем.
— И шпроты… попробуй шпроты какие…
Толян ненавидяще застонал, встал на крепкие ноги, покачиваясь и даже не зная еще, что ему вот-вот взбредет в голову, двинулся к выходу из палатки и замер.
— Мать честна…
Перед ним стояла… богиня. И не просто богиня, а богиня войны и любви – блондинка с алыми губами и высокой грудью, в крепких армейских ботинках, новеньком камуфляже и с толком даже не обмятыми погонами старшего лейтенанта.
— Анатолий? – подняла бровь богиня. – Это вы?
Толян поперхнулся и натужно закашлялся и лишь тогда заметил выскочившего, как черт из табакерки, ушлого дневального.
— Товарищ старший сержант! – с энтузиазмом заорал он, — товарищ младший сержант Щукин велел представить вам товарища старшего лейтенанта…
Он глянул на богиню снизу вверх – с обожанием и пиететом.
— Андро… — начала, было, богиня и махнула рукой, — зовите меня просто Мариной.
Толян расцвел.
— Как скажете, товарищ старший лейтенант… изволите присесть? Водочки?
Богиню передернуло.
— Нет, спасибо, мальчики.
— Поужинаете?
Марина улыбнулась.
— Я не голодна.
— Вы только скажите, — заглянул в ее бездонные глаза Толян, — я все сделаю.
Богиня на мгновение ушла в себя и засмущалась.
— Мне бы помыться, — она глотнула, — с дороги.
***
Димона колотило так, что ему казалось, вместе с ним подпрыгивает кузов.
— Температура… — хрипло затребовал он у Машки. – Какая температура?
И Машка впервые огрызнулась.
— Не твое собачье дело!
А затем водитель затащил в кузов и начал разжигать запаску, и Димон подумал, что дело плохо. Хотя… тело-то знало это давно, а потому ни копоти не боялось, ни даже немного опалиться: едва запаска разгорелась, Димон чуть не залазил в пламя. Но спина все равно мерзла, и Машка забралась к нему под промасленные ватные бушлаты и штаны и начала греть ему спину, плечи – все, что могла прикрыть собой.
— Дебил! – чуть не плакала она, имея ввиду, разумеется, не Димона, а водителя, — не мог другой дорогой поехать! Вот что тебя сюда понесло?! Уже в госпитале были б!
И молодой водила молча пододвигал догорающую запаску поближе к Димону, утирал выступившие от жара и копоти слезы да время от времени по-детски, судорожно всхлипывал.
— Нам бы ночь простоять… — вспомнил Димон любимую присказку Лехи Бардина, — да ночь продержаться…
— Что? – спросила из-за спины прижавшаяся к нему изо всех сил Машка.
И Димон опять повторил то же самое, и его опять не услышали.
— Можешь говорить внятнее?! Я тебя не понимаю!
А Димон лежал, смотрел на прыгающие перед глазами огненные языки и ему, в общем-то, было уже все равно.
***
Анатолий Сапрыкин организовал теплую воду за двадцать минут, а затем, шипя на неспешных годков, лично проследил за установкой временной душевой кабинки и лично держал, сгибая и разгибая, шланг, из которого по желанию военкора то лилась, то не лилась теплая, разве что телами не согретая вода.
— Посильнее можно? – смущаясь, спрашивала из-за колеблемой полиэтиленовой стенки грудастенькая и губастенькая фея.
— Как скажете, барышня, — шумно сглатывал Сапрыкин и немного разжимал шланг.
— Ах! – взвизгивали изнутри. – Горячая!
— А то… — горделиво подтверждал Толян реальное всемогущество деда Вооруженных Сил, — если надо, мы бы могли и до кипения довести!
— Не надо до кипения… — еще больше смущалась военкор, — у вас, Анатолий, просто замечательная вода.
И внутри Сапрыкина таяли, проседали и с шелестом рушились целые айсберги наросшего за два года этого дебилизма душевного льда.
— Молодым – амнистию, — негромко скомандовал он попавшему под руку годку.
— Всем?! – опешил тот.
— Всем! – щедро подтвердил Сапрыкин и тут же задумался. – Ну… разве что они отыщут среди себя хороших артистов… приму. С радостью приму. Но ведь это вряд ли?
И годок умчался, а когда Сапрыкин уже принимал назад влажное, пахнущее женщиной полотенце, оказалось, что в обмен на амнистию салаги выставили целую сборную певцов, музыкантов и даже изощренных последователей Децела.
— Ему ты! Даешь! А мне! Не! Даешь! Трудная нах! Пошла молодежь! – речитативом пели, выделывая руками и ногами кренделя, смешно перепачканные в земле салаги, и даже не верилось, что их только что качало на ветру.
И умопомрачительно женственная дива, попавшая сюда совершенно случайно, словно бежавшая из отапливаемого ботанического сада редкая тропическая бабочка, хохотала и хлопала в маленькие ладошки.
— Какое чудо! Еще! А еще можно?! Что еще они умеют?!
И сборная тут же перестраивалась в замысловатую пирамиду, и двое брали в руки гитары, и волоокий, казалось, уже вконец затравленный махачкалинец с голосом подобным звону чистейшего хрусталя, начинал выводить – тоненько-тоненько:

В лунном сияньи
Снег серебрится,
Вдоль по дороженьке
Троечка мчится

И сгрудившиеся вокруг махачкалинца салаги дожидались нужного мгновения и хором, все вместе, но бережно-бережно и нежно-нежно подхватывали:

Динь-динь-динь,
Динь-динь-динь, —
Колокольчик звенит
Этот звон,
Этот звон
О любви говорит

И дослужившаяся до старшего лейтенанта, многое, вероятно, повидавшая с тех пор, как окончила школу, девушка-военкор всхлипывала и, отчаянно стесняясь этих невоенных, в общем-то, обычных девичьих слез, украдкой утирала их ладонью. А затем где-то далеко-далеко пронесся над черными ночными полями звук солдатской маршевой песни, и Толян подал знак, и все замерли.

Ты, любовно сшитая, пулями пробитая, — отчетливо гремело над степью, —
У костра прожженная в холод и метель.
Временем потрепана, бережно заштопана,
С пожелтевшим воротом серая шинель.

— Опачки! – повернулся к дедушкам Толян. – я не понял. Это что?
Дедушки переглянулись. Песня было строевой, и пели ее не так уж далеко, а значит, очень далеко от расположения части. Очень далеко.
— Дневальный же сказал, что Бардин из поселка вернулся, — наконец-то подал кто-то голос. – Это он, сто пудов, он беспредельничает, сука…
Толян нахмурился.

— Против сердца воина не бывать пробоинам, — пели вдалеке-вдалеке посреди глухой ночи немногие оставшиеся в части солдатики, большей частью, годки и деды, — грудь укроет с орденом серая шинель.

— Ладно… — прокашлялся Сапрыкин и через силу улыбнулся, — мы тоже так умеем.
Он повернулся к салагам.
— Умеем? Ну-ка покажите товарищу старшему лейтенанту настоящий эталон воинской песни!
И салаги переглянулись, а над уже начавшим потухать костром под рыдание гитарных переборов тихо-тихо зазвенело:

Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…
В одной эскадрилье служили друзья:
И было на службе и в сердце у них
Огромное небо,
Огромное небо,
Огромное небо — одно на двоих.

Толян прикусил губу. Он не мог слушать эту песню без слез. И салаги это знали.
***
Леха гонял полк основательно, угнал черт знает, куда, аж к дальним полям, так что бойцы пропели весь репертуар: от «У солдата выходной» до «Серой шинели». Понятное дело, хмель, пока они возвращались в расположение части, насколько это было возможно, выветрился. Ну, и сам Леха, пока ходил вслед за полком, имел время и насытить кровь и мозг кислородом, и подумать.
Положа руку на сердце, ничего страшного, вроде бы, не случилось. Ни он, ни его экипаж так и не были ни в чем уличены, и даже идентифицированы, и это – главное. Баба-военкор до части как-никак добралась, то есть, и тут с него спроса не будет. Ну, а почему в полк прислали не штатскую, а военкора, пусть сами разбираются.
Не было явных следов беспредела и в оставленной без управления части. Дедушки, судя по уликам, большей частью играли в волейбол, а нажрались лишь ближе к вечеру, когда, вероятно, и приехал Рыжий, ну, то есть, сержант Рахимов. И лишь одно совершенно сносило башку: полная пустота в медсанчасти. Не было ни больных, ни медбратьев, ни даже офицеров!
Леха вздохнул. Формально тут с него спроса быть не могло. За порядок в медсанчасти отвечала ее непосредственная начальница Машка Кулиева. Но ни Машки, ни Димона нигде не было, и, если честно, Лехе было не по себе.
— Полк! Стой! – скомандовал он, — и дедушки – вразнобой – встали.
Леха вздохнул, оглядел эту банду и махнул рукой. Он и сам сегодня загребся – ни сил, ни потенции.
— Старшины ко мне.
Из строя неторопливо выбрались тени старшин. Встали напротив. Доложились.
— И все-таки, где может быть медсанчасть? – тут же перешел к делу Бардин, — кто-нибудь хоть что-то понимает?
— Я же говорил, они у меня молодого водилу забрали, — напомнил один из старшин, — вроде как в Потемкинское съездить. Зачем, не знаю.
— А пациенты? – поднял брови Леха, — они их всех с собой, что ли, взяли?
— Я не знаю, товарищ лейтенант, — честно признал старшина.
— Тут никто ничего не знает, — встрял второй старшина, — я своих спрашивал.
— Как в воду канули…
Старшины говорили и говорили, а потом, когда вроде как все было сказано, прозвучало главное:
— Я слышал, здесь прапорщика Зеленина видели.
Леха насторожился. Формально Зеленин был дежурным по части, но на службу он забил давно, телефонная линия, один черт, не работала, так что прапорщик мог вволю заниматься бизнесом – по своему усмотрению. А тут – появился! Это было что-то новенькое.
— Ну, и?.. – подбодрил старшину Леха.
— Ну, как чисто версия… Зеленин мог с медиками договориться, ну, типа, чтобы загнать всех салабонов на поле.
Леха смешливо фыркнул. Большего бреда и придумать было нельзя, уже потому, что Димон и Зеленин друг друга ненавидели ярой, лютой ненавистью.
— Бред. Еще какие версии?
Больше версий не было. Вообще.
— Все, — подытожил Леха. – Развести личный состав по палаткам и спать.
После минувших суток он буквально с ног валился.
***
Когда небо за окном стало сиреневым, утренним, Дергач уже знал, что пятой жены – неважно, законной или «во грехе» – ему не избежать. Вот она – лежала в его объятиях, спиной к нему и, как он чувствовал, тоже смотрела в окно.
— Мне тебя не избежать, — тихо констатировал он.
— А ты хотел бы?
Дергач тихо рассмеялся. Странным образом, за целые сутки, и даже больше, знакомства ей удалось не сказать ничего, что раздражало б или с чем он был бы категорически не согласен. До сего дня он пикировался с каждым встречным и поперечным, а уж с женами – сам Бог велел! И только с ней – ничего! Ни малейшего желания – ни укусить, ни даже просто одержать верха!
Дергач задумался. Положа руку на сердце, подобное происходило и прежде, но с одним-единственным человеком – с Машкой. Только ей он – после короткой яростной схватки – позволил встать вровень с собой. Так, словно это место, как царский трон, принадлежало ей по праву рожденья – безоговорочно.
С Еленой Ильиничной не понадобилось и схватки – так словно в его сердце всегда было зарезервировано место – только для нее. Безоговорочно.
Дергач поцеловал ее в затылок, да так и замер, прижавшись губами. Было тихо-тихо, так, как бывает лишь по утрам, и в этой тишине хлопнула подъездная дверь, и голос Никиты Михайловича, трезвый, как ни странно, полный глубокого отчаяния спросил:
— Вы не видели Дергача?
Сергей Иванович удивился и оторвался от возлюбленной.
— И вчера тоже не видели? – чуть не плача, продолжал расспрашивать начальник штаба. – Вообще?
Дергач хмыкнул, сел, спустил ноги с кровати, поискал взглядом трусы, разыскал, надел, встал, подошел к балкону и отодвинул штору. Верхушки деревьев на ближних сопках уже освещались встающим из-за горизонта солнцем.
— Твой? – спросила в спину Елена Ильинична.
— Мой, — вздохнул Дергач и открыл балконную дверь, ступил босыми ногами на ледяной бетон и перегнулся через балконные перила.
Михалыч – по всей форме, даже в фуражке – стоял в квадратном гостиничном дворе и, как последний лейтенант, отлавливал проходящих мимо офицеров.
— Михалыч, — негромко позвал его Дергач, — что стряслось?
Начальник штаба замер, медленно задрал голову вверх и уткнулся взглядом в Дергача. Но в его взгляде не чувствовалось ожидаемого облегчения.
— Вы бы спустились, Сергей Иванович, — проронил он, — тут такая ж… началась…
— А что такое? – насторожился Дергач.
Он за свою жизнь много чего повидал, но в голосе начальника штаба слышалось нечто особенное.
— Шьют нам, Сергей Иванович, — глотнул Михалыч, — много и всякого. Спускайся, я тебя прошу.
***
Никита Михайлович пригласил Дергача присесть на скамейку под деревом и начал с самого главного – с офицеров третьего дивизиона.
— Они уже больше суток на губе.
— Все?! – опешил командир полка.
— Практически, — кивнул Михалыч. – Все, кого я послал на розыск и перехват ПРП.
Дергач сосредоточился.
— Точно. Видел я по дороге характерный след ПРП… а что там вышло? Деды за водкой рванули? Самоходчики?
Михалыч покачал головой.
— Если бы! Они с Бардиным сюда приехали, но пока Бардин журналистку искал…
— Какую журналистку? – не понял командир полка.
— Которую к нам в полк послали… в помощь Владику.
Дергач покраснел.
— К нам в полк поехал Владик? Да еще с журналисткой?
Михалыч убито кивнул.
— Я же говорю, шьют нам, Сергей Иванович! И серьезно шьют!
Дергач на мгновение ушел в себя, но тут же сосредоточился.
— А ну-ка, давай сначала.
— Можно и сначала, – саркастично усмехнулся начальник штаба, — значит, так: в полк выслали Владика Русакова – вы его знаете.
Дергач сосредоточенно кивнул. Главного редактора окружной газеты «За Боевые Успехи» знали все. Киллер он и есть киллер – специалист по «мочилову в сортирах» – ни чести, ни интеллекта, только навыки.
— В помощь ему послали штатскую журналистку, но она где-то потерялась и до места не доехала.
Дергач поджал губы. Штатская журналистка в помощь Владику это было очень плохо; значит, опытная сука не хочет пачкать рук. А значит, материал для публикации готовится грязный. Очень грязный.
— Но вот Бардина с места и сорвали, а когда он эту штатскую тварь встречать приехал, дело кончилось тем, что экипаж ПРП попросту исчез – вместе с машиной.
Дергач нахмурился.
— Тоже повязали? Как офицеров?
— Нет, — замотал головой Михалыч, — просто, пока Бардин эту тварюгу в гостинице искал, на экипаж патруль наехал, типа, бумаг нужных нет…
Дергач скрипнул зубами. Тут все было шито белыми нитками.
— Ну, пацаны сдрейфили и скрылись…
— А потом? Взяли их?
Михалыч улыбнулся.
— Нет, Слава Богу. Я вот недавно с полком созвонился… они, кстати, только что порыв на линии устранили… короче, добрались бойцы в часть почти без приключений. Ну, не считая войсковой операции по их поимке…
Командир полка открыл рот да так и замер.
— Это кто ж такой ушлый? Войсковую операцию объявлять…
— Типа комендант, — криво улыбнулся Михалыч, — но мы-то знаем, кто им вертит.
Дергач, не веря себе, затряс головой. Здесь все знали, кто вертит щенком-комендантом – Брусникин, любимый лакей всего штаба Округа.
— А дальше?
— Да, вот, в общем, и все пока, что мне известно, — вздохнул Михалыч, — но есть и непонятки. Во-первых, военкора в полку оказалось целых два.
— Как так? – не понял Дергач. – А откуда второго прислали?
— Понятия не имею, — замотал головой начальник штаба, — но дело обещает быть бурным и скверным, потому что еще и штатская должна быть, а три журналюги на один полк это по-любому – атас.
Дергач растерянно моргнул.
— И что теперь делать?
Михалыч кивнул. Он уже думал на эту тему.
— Ну, «фас» наверху они уже сказали. Так что, мы с тобой, Сергей Иванович, по-любому будем с драными очками.
— Это понятно, — оборвал его Дергач, — как поступать, чтоб не загрызли?
Михалыч усмехнулся.
— Надо доказывать, что офицеров наших на губу взяли беззаконно. Если докажем, можно будет поставить под сомнение и войсковую операцию по поимке ПРП. А вот когда и это отстоим… ну… что сказать… совсем другой расклад будет.
Командир полка поджал губы, склонил голову и вдруг вспомнил:
— Кстати, а что там в полку? Ты выяснил, кто там у нас за старшего остался? Саркисян? Не наломает он там дров с этими молодыми лейтехами…
Начальник штаба судорожно глотнул. Это было главный его прокол.
— Нет там никого, кроме Бардина, товарищ подполковник.
— Как? – опешил Дергач. – Как такое может быть?
— Бардин там и за старшего, и за младшего, и за всех, — убито признал начальник штаба, — сам не понимаю, как так у меня вышло. С похмелья был.
Дергач медленно к нему повернулся, да так и замер.
— Господи… Михалыч, ты хоть понимаешь, что ты натворил? Пусть даже если Бардин справится, а он не справится – голову на отсечение даю, но полк без старшего офицера… да еще на День Приказа! Нас же по эти журналюги в дегте измажут и в перьях вываляют! И будут правы!!! Ты понял?!
Дергач заорал так, что наверху захлопали окна постояльцев.
— Прости меня, Сергей Иванович, — убито попросил Никита Михайлович, — видно, уходить мне из армии пора.
Но командир полка лишь покачал головой.
— Сначала ты мне, сука, все исправишь. А вот потом поговорим.
***
Когда Дергач вернулся в номер, Елена Ильинична уже оделась.
— Мне пора…
— Подожди, — попросил Дергач, — я сейчас позвоню и вместе выйдем…
Он поднял телефонную трубку, набрал код поселка, затем вышел на коммутатор, и уже оттуда попал на – слава Всевышнему! – уже работающую линию связи с полком.
— Помощник дежурного по части младший сержант Щукин! – бодро отрапортовали с того конца связи.
— А где сам дежурный? – поинтересовался Дергач.
— Прапорщик Зеленин проверяет качество продуктов питания! – так же жизнерадостно и бодро соврал Щукин.
— Когда проверит, пусть мне позвонит, — буркнул Дергач и сразу почуял, как забуксовал помощник дежурного по части, — а пока разбуди-ка мне старшего офицера.
Ну, и через пять минут завертелось…
— Здравия желаю, товарищ подполковник, — сразу узнал командира лейтенант.
— Ну, что у тебя плохого? – сходу поинтересовался Дергач.
— Многое плохо, — не стал юлить Бардин, — вам какого сорта, товарищ…
— Самое дерьмо, — оборвал его Дергач.
В трубке на мгновение повисла тишина.
— Больше половины полка, в основном, молодые вплоть до годков угодили в медсанчасть.
— Эпидемия?
— Так точно. И вот оттуда они исчезли.
Дергач опешил. Медсанчастью командовала его дочь, а у нее не исчезало ничего. Тем более, личный состав.
— Бред.
— Я знаю, — глотнул Бардин, — но медсанчасть пуста. Вообще. Ни медбратьев, ни офицеров.
Дергач обмер.
— Как так… «ни офицеров»? А где Машка?
— Никого нет, товарищ подполковник. Вообще. Я уезжал, все на месте были. А приехал – пусто!
Дергач сосредоточился. Даже если это была подстава, то Машка в ней участвовать не стала бы. Наоборот, случись беда, и она сделала бы все, чтобы увести больных бойцов подальше от риска!
«Может, и увела? Но от чего? Что вообще там происходит?! Тарелка летучая на медпункт звезданулась?»
— И какие версии?
Бардин вздохнул.
— Меня же не было… вы знаете…
— Не крути! – оборвал его Дергач. – Версии какие?!
Бардин помедлил.
— Я слышал от старшин лишь одну версию, типа Зеленин мог договориться с Димоном и Машкой о посылке больных на работы в поле.
— Бред, — не согласился Дергач, — Зеленин замутить мог, но Димон его ненавидит, а Машка не станет подставлять меня.
— Я знаю, — согласился лейтенант, — но других версий нет.
Дергач задумался
— Как там дороги? Просохли? «Уралы» проходят?
— Пока, по-моему, нет, — вздохнул Бардин, — к нам, по крайней мере, они так и не добрались.
Дергач досадливо цокнул языком. Выехавшие черт знает, когда полковые тягачи так и застряли где-то на полпути, и это резко усложняло транспортные проблемы. Короче, все одно к одному.
«С другой стороны, может не так все и плохо? – попробовал он себя успокоить, — трупов нет, сажать пока некого… Не такой он и неумеха этот, Леха Бардин!»
— Вот-вот День Приказа, — не зная, что и сказать, если не похвалить, напомнил он.
— Я помню.
— Ладно, держись, лейтенант. Скоро все кончится.
— А это… товарищ подполковник! – спохватился Бардин, — тут меня эти военкоры ну, просто запарили! Баба-старлей так вообще исчезла! Шляется, непонятно где! Видимо, вынюхивает!..
Дергач тронули за рукав. Он обернулся.
— Сережа, — я опоздаю на автобус, — сказала Елена Ильинична, — я пошла…
Дергач прикрыл трубку рукой.
— Подожди, Лена, я подвезу… а куда тебе?
Но Бардин в трубке беспокоился так сильно, что он тут же переключился:
— Извини, лейтенант, не расслышал.
— Они еще эту… штатскую журналистку в часть ждут! – волнуясь, объяснил лейтенант, — мне уже всю плешь проели! Требуют, чтоб я ее отыскал и сюда привез! Дороги-то в наш колхоз никакие!
— Подожди, лейтенант, — попросил его Дергач и повернулся к ней, — тебе куда?
— На центральную усадьбу колхоза «Красный путь», — вздохнула она, — а оттуда до воинской части.
У Дергача все оборвалось.
— Баба, говорят, жуткая! – волновался Бардин, — реально, спец по мочилову ну, и там по бабским соплям о несчастных солдатиках! Но искать ее все равно надо! Я боюсь, она могла застрять по пути! Военкоры говорят, она вчера в часть выехала!
Дергач посмотрел на Елену Ивановну и мысленно повторил за Бардиным: «…вчера в часть выехала…»
— Вот где ее искать? – продолжал беспокоиться лейтенант.
— Не надо никого искать, — глотнул Дергач. – Будь на связи.
Елена Ильинична смотрела ему в глаза и явно волновалась.
— Сережа… вот-вот рейсовый автобус пойдет… мне надо спешить.
Дергач кивнул и отнял руку от трубки.
— Слушай меня, лейтенант. Высылаешь ПРП к Дому Рыбака. Точнее, к гостинице.
— Знаю. Я там вчера был…
— Здесь ее и заберешь. Номер в гостинице двести второй.
— Вы ее нашли?! – восхитился Бардин.
— Да, — проронил Дергач, положил трубку и повернулся к ней. — Не надо никуда бежать, Елена Ильинична. Через полтора часа здесь будет единственное транспортное средство, которое может вас доставить в эту часть. Ждите в номере.
Он чувствовал себя так, словно жизнь прожита.
Потому что жить было нечем.
***
Сашку растолкал Бардин – лично.
— Подъем, Рахимов!
Сашок приоткрыл один глаз и застонал.
— О, ужоснах! Только не это! Сколько времени?
— Седьмой час уже. Вставай! В Потемкинский поедешь.
Сашок подлетел.
— Опять?!
Лейтенант рассмеялся.
— А что ты такой перепуганный? Или ты мне не все рассказал?
Сашка тяжело выдохнул, отбросил синее солдатское одеяло и принялся натягивать камуфляжные штаны.
— А какой дебил станет своему командиру всякие мелкие детали рассказывать?
Бардин снова рассмеялся.
— А ты ничего со штатскими махался! Я оценить успел.
Сашок достал из-под нар ботинки.
— А там вариантов не было, товарищ лейтенант. Оппоненты попались – с одной извилиной, и та меж ягодиц. Вы лучше скажите, кого на этот раз везти.
— Журналистку.
— Опять?
— Опять. Ту самую, что мы не встретили вчера. И сразу предупреждаю: никаких мне походов за стерлядью. Никаких драк. Никакого пива. Доехали. Взяли человека на борт. Вернулись. Отклонения от маршрута буду карать по законам военного времени.
Сашок сокрушенно покачал головой.
— Вот хуже молодого лейтенанта в армии может быть только молодой сержант, — он, изображая это вздрюченное и до безобразия напуганное состояние, выпучил глаза, — О!.. А!.. Что… стряслось?! Как… спастись?!
Бардин рассмеялся и залепил ему легкую затрещину.
— Запиши. Комната номер двести два. И не мешкай. Все. Я пошел.
Сашок проводил взглядом вылезающего из палатки серого от недосыпа лейтенанта и толкнул дрыхнущего рядом водилу.
— Ну, вот ты и поспал, Артемка. Пора в путь-дорогу.
Водила повернулся на спину и открыл глаза.
— Вот блин. Главное, только-только мне дневальные машину отмыли. Ты представляешь, какой хай подымется, когда мы ее снова ухайдакаем?!
Сашок прыснул. Он представлял.
***
Когда стало ясно, что утро наступило, Толян отечески похлопал молодых по загривкам и отправил их спать, благодарно кивнул помогавшим ему годкам и дедушкам и, взяв под руку, повел старшего лейтенанта вдоль бескрайнего поля – туда, где уже подымалось багровое сентябрьское солнце.
— Как все они вам послушны, Анатолий, — отметила военкор.
Толян улыбнулся. Они как раз проходили мимо большой столовской палатки, в которой теперь вповалку спали амнистированные вчера молодые.
— Я им, как отец, — подумав, сделал он вывод и вздохнул, — да, я им отец и есть. Вот, не поверите, Марина, бывает, до половины ночи вместе с ними не спишь! А все ради чего?
— И ради чего? – подняла брови Марина.
Толян тепло и мудро улыбнулся. Солнце уже било в глаза, но это не мешало ему выразить самое главное.
— А все ради того, чтобы, когда пройдет время, а эти сосунки вернутся домой, каждый из них мог сказать: теперь я – мужчина!
Военкор прижалась к нему, и плотный погон с двумя алыми просветами и тремя золотыми звездами старшего лейтенанта врезался Толяну в плечо. И Сапрыкин вдруг понял, что и он может многому научить, и обо многом рассказать – даже офицеру!
— Чтобы каждый из них, поднимая бокал с вином, — прикрыл он глаза от солнца широкой ладонью, — мог сказать: да, Толик нас порой жестоко е… ну, в смысле сно… в смысле, спрашивал по всей строгости, но лично я ему благодарен.
Военкор заступила ему дорогу и положила руки на плечи.
— А мне не надо возвращаться домой, чтобы сказать то же самое. Анатолий, лично я вам благодарна, — голос старшего лейтенант дрогнул, — у меня никогда не было такой замечательной ночи. Ни-ко-гда…
И Толян склонился и осторожно коснулся ее губ своими. И они отозвались – нежно-нежно, бережно-бережно…
В голове зазвенели колокольчики.
***
Когда встало солнце, Димон понял, что выжил. Его перестало трясти, а главное, у него появился умеренный интерес к внешнему миру.
— Солнышко… — словно ребенок или дебил радовался он единственному источнику тепла.
Но Машка его детской жизнерадостности не разделяла.
— Слушай меня, Дима внимательно. Мы обсудили положение и поняли, что свернули не на ту дорогу.
Димон улыбнулся.
— Ясно.
Это было ясно еще вчера.
— По этой дороге вообще никто никогда не ездит, — занервничала Машка.
— Ага… — согласился Димон.
Он и впрямь никого, кроме них самих, здесь не видел.
— И нам надо переместиться к соседней грунтовке, она должна быть восточнее.
Димон улыбнулся. На востоке стояло утреннее сентябрьское солнце, а потому с востока могло приходить только хорошее.
— Надо так надо…
Машка взяла его голову руками и развернула – так, чтобы он смотрел ей в глаза, а не на солнце.
— Мы изготовили волокуши. Но тебе придется потерпеть.
Димон забеспокоился. Слово «потерпеть» ему не нравилось. И Машка это сразу увидела и отреагировала.
— Делать ничего не надо. Главное для тебя лежать спокойно и не пытаться склеить ласты или отбросить копыта. Ты меня понял?!
Димону было, в общем-то, по барабану, и он испытал острый приступ беспокойства лишь однажды, когда его снимали с кузова.
— Не уроните?
— Терпи, казак… — прокряхтела Машка.
Его уложили на стягивающие две толстые жерди-волокуши ремни, и спустя четверть часа Димон уже видел брошенную «шишигу» с расстояния в две сотни метров.
— Как вы там? – попытался он вывернуть голову.
— Лежи, — осадила его невидимая отсюда Машка, но все-таки вскоре он их увидел, и это было забавно.
Машка и водила тащили волокуши прямо по паханому полю, то есть, по абсолютному бездорожью, а потому оба были уже грязны, а на их лицах сверкали хорошо видимые в утренних лучах капельки пота.
— Так и собираетесь тащить? – поинтересовался он. – Дело-то не быстрое…
— А что тут тащить? – молодцевато парировал водила. – Три километра, и мы на основной трассе. А там и машины, и до части рукой подать.
Но вот Машка молчала.
***
Первым делом Дергач лично посетил гауптвахту и со скандалом начал добиваться у начальника караула личной встречи со своими офицерами.
— Вот не положено без разрешения коменданта, — настаивал начальник караула – сопливый старлей из артиллеристов-самоходчиков.
— Ты, сынок, с мое послужи, — обозначил, кто есть кто Дергач, — а потом уже указывай, что мне положено, а что нет. А если ты думаешь, что я на Чеботарева выходов не найду, то напрасно так думаешь. Я уже их нашел. Да, и Медведев мне вовсе не чужой человек. Фамилия командира дивизии генерал-майора Чеботарева вкупе с фамилией командира полка Медведева и оказала решающее влияние: Дергача впустили, а офицеров из камер во двор вывели.
— Ну, что, соколы, за кем есть реальные проступки? – прошелся перед строем Дергач. – Только без вранья. Вопрос стоит серьезно.
И офицеры, после недолгих размышлений выходили из строя – один за другим.
— Я со штатскими подрался, — отчитался первый, — вины моей нет, но доказать сложно.
— А я начальнику патруля нахамил, — признался второй, — но только меня бы все равно забрали…
Дергач махнул рукой. Перед ним можно было и не оправдываться; он сюда не за этим пришел.
— И все? Остальные ни словом, ни помыслом?
И тогда вышел третий и последний.
— Я по дороге пивка добавил. Взяли никакого. Но не дрался, не хамил.
Вот, собственно, и все. Остальные полтора десятка офицеров были взяты просто потому, что патрули знали: они из ресторана, значит, запах будет.
— Когда комендант прибудет? – повернулся Дергач к начальнику караула.
— А я уже здесь, — прогремело от калитки. – Никак Сергей Иванович пожаловали-с? Ну-с, будем знакомы…
***
Капитан Соколов созвонился с комендантом рано-рано утром, едва узнал, что Дергач только что встретился с начальником своего штаба.
— Позиция Округа вам известна? – задал он риторический вопрос коменданту.
— Да, — нехотя признал тот.
— Тогда запоминайте. Упираться не надо. Офицеров отдайте.
— Как? – опешил комендант.
— Вы намерены слушать или говорить? – холодно и зло поинтересовался особист.
— Извините, — глотнул комендант. – Говорите, пожалуйста.
— Спасибо, — поблагодарил Соколов и продолжил с того же места. – Офицеров отдайте. Но не сразу. Необходимо протянуть какое-то логически обоснованное время.
— До обеда я сумею, — сразу въехал комендант, — бумаги, запросы ментам… туда… сюда…
— Этого хватит, — завершил разговор Соколов и, не слишком считаясь с самолюбием коменданта, бросил трубку на рычаги.
Собственно теперь, когда, по словам его лучшего осведомителя в полку младшего сержанта Щукина, Дергач своими руками помог недостающему звену цепи – штатской журналистке добраться до полка, его судьба была предрешена. Ну, а арестованные офицеры… они, положа руку на сердце, с самого начала ни на что, кроме как помочь потянуть время, не годились. Да, здесь можно было выиграть два-три сражения, но судьба войны решалось в ином месте и совсем иными людьми.
***
Сашка с удовольствием поспал бы и в машине, но это было бы не по-товарищески. Артемка тоже клевал носом, прямо за рычагами, и приходилось его тормошить – всеми подручными средствами.
— Ты вообще вчера себя, как последняя скотина вел, — использовал одно такое средство Сашок. – Мне вон в ухо чуть не заехал.
— Я?! – не верил Тема, — тебе?!
— А то кому же! – хмыкал Сашок, — я его от патруля, блин, километра два почти на себе тащил, а он мне – в рожу заехать норовит! И главное, где таких слов понабрался? Мне, например, было за тебя стыдно.
Даже в полутьме было видно, как уши водилы наливаются малиновым цветом, и это было правильно, ибо изрядно мешало сну за рулем. И Сашка давил и давил…
— А уж как рычаги у меня отнимал! Это ж целая эпопея! Вот скажи, ты хоть помнишь, как мы с моста по твоей милости нагребнулись? А?
— Помню… — мрачно отозвался Тема. – Я не хотел.
Сашка рассмеялся. Правда была как раз в том, что Тема ХОТЕЛ, очень хотел – всего и чтобы только сам! Без помощников. А потом они быстренько подъехали к Дому Рыбака, быстренько загрузили в бронемашину дамочку из двести второго номера, а только собрались отвалить, как Сашку, едва ли не за полу камуфляжа поймал какой-то капитан.
— А ну-ка, постой, соколик…
— Стою, — оглянулся Сашка.
— Сержант Рахимов? Я не ошибся? – улыбнулся капитан.
Внутри у Сашки как-то нехорошо заныло.
— Так точно, товарищ капитан.
Капитан заглянул ему в глаза, и от этого Сашке стало еще хуже, ибо глаза у капитана были нехорошие – нет, не злые и не добрые, а такие, словно он каждое утро завтракает парной человечиной. Так, в порядке вещей…
— Это ведь ты вчера за рычагами сидел? Не этот пентюх? – презрительно кивнул в сторону Темки капитан.
Артемка обиженно засопел и полез в люк, а у Сашки внутри все оборвалось. Вопрос был с финтом.
«Как ни ответь, а все одно – жопа!» — понял он.
— О чем вы, товарищ капитан? – широко по-американски ощерился он. – I don’t understand. Sorry*…

* Я не понимаю. Извините. (англ.)

— Ты мне Ваньку не валяй, — мгновенно вызверился капитан, и глаза его вмиг обернулись стальными штырями.
— Ну, так и вы поконкретнее бы ставили вопросик… — не без труда выдержал этот взгляд Сашок, — чего вы меня с моим дружком стравливаете?
Капитан тряхнул головой и как бы пришел в себя.
— Ладно, сержант, не растаешь. Это у меня нервы. С войны. Спрошу прямо: кто вчера с моста машину сбросил: ты или он?
Сашок покачал головой.
— Мы вчера дважды проезжали мостом: и туда, и обратно, но мы не слетали… Ехали тихо, как положено, на скорости шестьдесят кэмэ в час. Инспекторы нас, может и не заметили, но у меня память хорошая. Не было никаких чепэ…
Капитан опустил глаза – наверное, чтобы Сашка не увидел всполоха его истинных чувств.
— И бумагу подпишешь, что ничего не было? Типа, я сержант такой-то…
— Подпишу, — мрачно отозвался Сашок, — чего тут такого? Я, Сашка Рахимов…
Капитан ощерился…
— Ну, какой же ты Сашка? Ты по личному делу Шамиль Камалетдинович…
Внутри у Сашки оборвалось. Он уже понимал, с кем имеет дело. И капитан тоже понял, что он все понял.
— Короче, Шамиль Камалетдинович, — тихо произнес он, — вопрос нависает над вами ясный, как день: кому сколько корячится. И я сразу тебе скажу, зафиксировано все: и ваш побег от места происшествия с кабанчиком, и то, как вы ушли из-под облавы вчера утром, и по вашим приключениям в общаге показания уже есть… так что не надо мне вот этих твоих пацанячьих понтов. У меня взрослые интересы. И отвечают мне такие балбесы, как ты, по-взрослому.
Сашок это уже понимал.
— Тогда ближе к телу, товарищ капитан, — попросил он.
— Показания нормальные давать будем?
Сашок хмыкнул. Он лично рубил орешник, и он лично натягивал маскировочную сеть – так, чтобы контуры машины были неясны – особенно на той скорости, с какой они вчера пролетели по Вселенной. Да, опознать машину опытный человек мог, но вот доказать, что это ПРП, а не самоходная зенитная установка, например…
— Я тоже взрослый человек, товарищ капитан, — пожал он плечами, — иначе бы в армию не взяли. Я не знаю, кто вам какие показания давал, но я ничего предосудительного вчера не совершал.
— Ответ неправильный,– констатировал капитан, — а знаешь, почему? Потому что сторону ты выбрал не ту.
Сашок покачал головой.
— Нет у меня других ответов. Да, и сторону я давно для себя выбрал. Не вчера.
***
Владика разбудил Вова Щукин.
— Товарищ военкор! Товарищ военкор! – тряс он за плечо умотанного журналиста, — там это… штатскую журналистку привезли!
Владик вскочил и, прогоняя тяжелый, властный сон, тряхнул головой.
— Наконец-то. А на чем привезли?
— На ПРП.
«Интересно, кто это… надо глянуть!»
Владик вскочил и начал одеваться. Крупных краевых журналисток, способных реально обгадить Дергача, было – по пальцам посчитать. Нет, ему, разумеется, обещали прислать настоящего специалиста, из этих профессиональных наемных плакальщиц по убиенным солдатикам и загубленным юным жизням, но Владик понимал, насколько сложно это все. Талантливых было мало, а управляемых среди них – еще меньше.
Владик обкинул полог палатки и выбрался наружу. Солнце уже порядком поднялось над горизонтом, но полк спал. Спал, как ему сразу же сказал дневальный, лейтенант Бардин, спали измотанные ночными напрягами старшины, а уж как спал старослужащий состав, любо-дорого было посмотреть!
«Как сурки…»
«Или медведи?»
«Нет, медведи не годятся – слишком близко к околодержавной символике. Пусть лучше, сурки…»
Владик улыбнулся. Положа руку на сердце, сурков тоже не следовало трогать в прессе, ну, не годился этот шустрый кремлевский зверек для сатиры.
— А вы куда?
Владик опешил. Дорогу к указанной дневальным палатке преграждал здоровенный ефрейтор.
— Брысь, молодь, — рассмеялся Владик. – Мне еще только салаги не указывали.
— Не положено, — отрезал ефрейтор. – Приказ командира полка.
Владик опешил.
— Тебе что, Дергач приказал никуда меня не пускать? Так я военкор, будет тебе известно.
— А мне по барабану, товарищ военкор, — отрезал ефрейтор, — но Дергач по телефону приказал, что товарищ штатский журналист пожелает, то ей и предоставлять. Она пожелала спать.
Владик вскипел и ухватил салагу за ворот.
— Слушай, ты…
В глазах тут же полыхнуло, и задохнувшийся Владик понял, что его припечатали в солнечное сплетение:
— Т-ты… тварь!
Ефрейтор приподнял его за ворот и молча сунул еще раз – теперь в печень. В глазах стало темно, и Владик, едва не упав на колени, на полусогнутых пробрался к лавочке у курилки. Осел. Начал ждать. С минуту отходил, огляделся и понял, что свидетелей в спящем полку нет. Ни одного.
— Приказ командира, — поймав его взгляд, напомнил ефрейтор, — закон для подчиненного. Ты, как военкор, должен знать.
И Владик вдруг остро осознал, что столь необходимое Великой России новое поколение, для которого нет старых авторитетов, они уже вырастили.
***
Когда солнце поднялось, Машка и молодой водила совсем уже измотались. Время от времени кто-то из них падал, и каждое такое падение отзывалось внутри у Димона муторной тянущей тошнотой. А по тому, насколько чаще Машка стала проверять его состояние, Димон понял, что она выдохлась на нет.
— Ну, у тебя и видок… — слабо пошутил Димон.
Видок у Машки и впрямь был еще тот. Всклокоченные, торчащие из-под кепи волосы, испачканное в грязи – маскировать не надо – лицо, черные от грязи руки, да, и ниже… Машка, видимо, падала намного чаще водилы, по крайне мере, колени ее камуфляжных штанов были мокры и грязны.
— М-да…
— На себя посмотри, — отшутилась, было, Машка и прикусила язык.
Димон улыбнулся; он понимал, как должен выглядеть.
«Сепсис?»
Могло быть и так. Полевые условия и есть полевые условия, а полостная операция и в сверхстерильных условиях может по-разному пройти.
— Дорога еще не видна?
Молодой водила начал многословно объяснять, почему они на эту сверхблизкую трассу, почти автобан, еще не вышли, а Машка лишь поджала губы.
«Ну, вот такие расклады бывают…» — подумал Димон.
Эта история напоминала ему одну из списка тех жутких историй, что кончились гибелью пациента, и коими пичкают молодых курсантов.
«Что там нам читали?.. Электромонтажник помочился с пешеходного моста на провода электрички… сантехник не смог выбраться из канализационного люка и задохнулся в миазмах… а теперь еще буду и я: пара молодых врачей, сначала занималась любовью, но вошла в раж и решила, что вырезать друг другу аппендикс так же просто и приятно… исход фатальный…»
И что самое жуткое – Димон УЖЕ чувствовал себя персонажем такой истории, тем, из кого и слагаются такие вот отчеты.
***
Поначалу Дергач повелся на предложенный комендантом регламент, но уже через четверть часа ему стало ясно, что его разводят – нагло и бесстыдно. Да, формально проступок каждого арестованного офицера следовало рассматривать отдельно от остальных. Но если помнить, что брали их оптом, не смотря на вину…
— Я звоню генерал-майору Чеботареву, — вызверился, в конце концов, Дергач.
И понятно, что комендант тут же сдался, безропотно согласился со всеми требованиями Дергача и так же мгновенно поменял тактику: теперь ему все время звонили, отрывали, и он извинялся, выходил на минутку, а исчезал на добрых полчаса. Они попросту тянули время. А ровно в тот момент, как Дергач понял, что надо бросать арестантов на хрен и ехать в полк самому – причем, немедленно, комендант снова стал сама любезность, признал свою частичную неправоту и дал добро на освобождение всех офицеров, до единого.
Дергач вздохнул… и снова повелся, хотя и это оказался лишь способ потянуть время. Бумаги на каждого офицера выписывали отдельно, затем оказалось, что нужна печать, и когда Дергач получил всех своих арестантов, солнце стояло в зените.
— В колонну по трое становись, — мрачно приказал Дергач.
Только получившие портупеи назад арестанты стремительно образовали колонну.
— Шагом марш, — так же мрачно приказал Дергач, и колонна дрогнула и пошла – почти строевым шагом.
Оставалась одна-единственная задача: придумать, как их всех, да еще тех, что безвылазно сидели в гостинице, доставить на картошку. Командированные на картошку «Уралы» так до расположения части и не дошли, да и вообще, по отзывам, иначе как на ПРП или БТРе, там было не проехать.
***
Едва стало известно, что Дергач забрал офицеров с гауптвахты, капитану Соколову позвонили из Округа.
— Я не понял, Соколов, что происходит? – выразило неудовольствие высокое начальство.
— Мочилово. Как договорились, — сухо ответил на претензию особист.
Начальство засопело.
— Какое же это мочилово? Офицеров отпустили. Через пару часов Дергач будет в полку. А где криминал? Где улики? Где работать военной прокуратуре, в конце концов?
Особист поморщился. Начальство исходило из того, что если компромата не видать, то его как бы и нет. Пусть по-настоящему эффективные технологии и работают с точностью до наоборот.
— Я предоставлю военной прокураторе полный простор для действий. Но не сегодня.
— А когда? – озадачилось начальство.
Соколов поморщился. Объяснить, что яблоко созревает не по календарю, а по условиям климата и погоды, было невозможно. Наверху в такие тонкие материи не въезжали — никогда.
— Завтра.
— Это окончательный срок? – зашевелилось на том конце провода начальство, – а то мне доложили, что ты уже подключал военную прокуратуру – вчера, по угнанной пьяными самовольщиками бронемашине, а результатов что-то нет.
Соколов стиснул зубы.
— У меня не бывает, чтобы совсем без результатов, — процедил он, — просто всему свое время.
— Вот напрасно мы у тебя на поводу пошли… напрасно… — проворчало начальство. – Надо было заставить тебя отчитываться точно по плану мероприятий. В режиме, бля, реального времени.
Соколов на мгновение замер и едва не разоржался.
«Они бы еще карманного вора или карточного шулера заставили отчитываться поэтапно, строго по плану мероприятий! В режиме реального времени…»
Окружному военному начальству, давно забывшему вкус крови на разбитых губах, как и вкус настоящей победы, впрочем, было невдомек, что подстава это игра, и что, как и во всякой игре, здесь может поменяться все, кроме цели – выиграть.
— Ну, я у вас, полагаю, не единственная опора и надежда, — усмехнулся в трубку Соколов, — если мы в чем-то слишком уж не сходимся, можно и разбежаться.
И понятно, что начальство опешило, с минуту жевало губами и сдало назад.
— Ну, ты прям все так буквально… торопыга, понимаешь…
— Тогда до завтра, — не слишком вежливо попрощался особист, — до встречи в военной прокуратуре, — и положил трубку.
Каждый из его шагов был ценен и сам по себе. Но ни один из них не являлся ни главным, ни единственным, ни, тем более, последним. Словно в сложной конструкции из падающих костяшек домино, каждое из его действий становилось причиной более сложных и более глубоких явлений. — тех, что и призваны замочить командира артполка по-настоящему надежно. Округу стыдно было этого не учитывать, но и неудавшееся задержание беглой бронемашины, и арест офицеров третьего дивизиона уже привели к последствиям, и они были необратимы. Необратимы потому, что десятки людей в десятках кабинетов уже подшили соответствующие рапорты и заключения в нужные папки, и выдернуть их оттуда теперь не сумел бы ни Дергач, ни даже сам Соколов.
Но главное, Дергач сейчас был в положении человека с мешком на голове, получающим хаотичные и непрогнозируемые удары со всех сторон, и именно это состояние жертвы, а не отдельный удар, и было самым ценным. Потому что, отмахиваясь и отбиваясь, Дергач был обречен так и не почуять главной угрозы – пропасти у самых ног.
***
Получив столь радикальный отпор от какого-то ефрейтора, Владик уже не смог ни уснуть, ни перестать думать, и мысли его были тяжелыми. Он чувствовал себя обманутым – брошенным на амбразуру «пушечным мясом», одним из множества обманутых и брошенных. Округ определенно поставил не на него, а на эту штатскую журналистку, чей покой, не понимая, с кем он имеет дело, даже на расстоянии так оберегал Дергач.
— Вот сука штатская! – кипел и булькал, задыхаясь от ярости, Владик.
А ведь была еще и Бог весть, где шляющаяся старлей-военкор!
Но было и еще кое-что – главное… Опытный работник, Владик Русаков видел, что теряет попусту слишком уж много времени. По сути, его использовали «для числа», а лично он пока не получил ни единого шанса заставить события работать на себя, на собственный карьерный, в хорошем смысле этого слова, интерес.
— Не-е, ребятки, так не пойдет, — недобро рассмеялся он, достал блокнот и принялся готовить «расстрельный список».
Пока этот список годился лишь для Леха Бардина. Но, в зависимости от того, под чем он подпишется, будет поднята и следующая планка – для Дергача. Владик чиркал и чиркал, а когда финальный список из полусотни пунктов окончательно вызрел, выбрался из палатки и, мстя за пострадавшее самолюбие, приказал молодому дневальному будить лейтенанта Бардина. И лейтенант был разбужен, и, понятное дело, Бардин, увидев этот «расстрельный список» на полсотни пунктов, густо покраснел и уже не смог сделать вид, что его это не касается.
***
Пробуждение было ужасным. Леха, прилегший после двух суток, проведенных вообще без сна, чувствовал себя так, словно по нему, как по штатскому кабанчику, проехала бронемашина.
— Вы почитайте, почитайте, — мерзко улыбнулся ему военкор и сунул список замеченных в полку «недоработок» на нескольких листах.
Леха тряхнул головой, скользнул взглядом по списку и обмер. Изложенное сухим, почти канцелярским языком, эпохальное произведение пера окружного журналиста вполне годилось, чтобы лечь в основу обвинения Гаагского Трибунала.
«Мама дорогая…» — только и подумал Леха.
— Давайте, начнем с самого простого, — предложил военкор, – например, по результатам журналистского расследования мне удалось выяснить, что в питание солдатам попала не прошедшая медицинского освидетельствования свинина.
— Где?! – вскинулся Леха.
Положить краденого кабанчика в общий полковой котел стало бы верхом безрассудства! Военкор поманил его пальцем и показал в сторону кукурузных зарослей. Там, у канавы, чуть в стороне от собственно кухни дымился костерок, а вокруг сидело десятка полтора старослужащих.
— Знаете, что они делают?
— Что? – глотнул Леха.
— Окорок дегустируют. Прямо сейчас. Кстати, под водочку. Просто водка у меня идет под пунктом номер четырнадцать.
Леха зарычал и двинулся на дымок, словно бык на красное тряпье.
***
Сашок-то более-менее выспался; его ночью по полям и весям вместе с полком не гоняли, и все равно, пробуждение было непростым – главным образом, потому, что будил его Артемка.
— Слушай, я что-то не пойму, а куда пацаны мою бабу дели?
— Какую? – с трудом продрал глаза Сашок.
— Ну, которую мы в первый раз еще привезли! – возбужденно напомнил водила. – Я же точно помню, как мы ее Щуке передавали.
— Ну, так у Щуки и спрашивай, — отмахнулся Сашок и попытался вырубиться.
Но заснуть ему уже не дали.
— Вау, Сашок! Поднимайся, пока не поздно! Там такой окорок повара сбацали! – заорал кто-то в его палатку.
Сашка матюгнулся и укрылся с головой.
— Ты еще дрыхнешь?! – загоготали и затормошили его товарищи-годки, — а ну подъем, сержант! Дембель проспишь!
И, понятно, что, в конце концов, его не только подняли, но и затащили на междусобойчик неподалеку от кухни.
— Держи, пацаны, пока Бардин спит, — разливали дедушки, Бог весть, кем и когда заначенную водочку.
Сашок вздохнул и, понимая, что поступает неумно, принял пластиковый стаканчик.
— И окорок… окорок держи… наряд по кухне всю ночь на осиновом дыму коптил… хорошо еще ветер прочь от расположения дул…
Сашок вздохнул и, утешив себя тем, что в армии свинину кушать не грех, взял розовый, аппетитный кусочек. И понятно, что едва они пропустили по первой, откуда ни возьмись, появился Бардин – собственной персоной. Приезжий военкор с чем-то похожим на донос на нескольких листах суетился рядом.
Деды замерли.
— Распиваем? – прошел Бардин в центр импровизированного солдатского стола, поднял пустой стаканчик, понюхал и уверенно кивнул, — распиваем. Вот ничему вас, дебилов, жизнь не учит.
Дедушки стремительно, за спинами, из рук в руки передали початый пузырь крайнему, и тот незаметно отправил его в кукурузные заросли – как раз за его спиной.
— И, кстати, Рахимов… — повернулся лейтенант к Сашке, — ты не говорил мне, что сбитого в поселке кабанчика вы взяли с собой.
— Вы не спрашивали, — пожал плечами Сашок, — я и не стал поперек батьки…
Бардин остановил его речь коротким жестом.
— Хватит.
Стоящий рядом военкор подсуетился и тронул Бардина за рукав.
— И это, товарищ лейтенант, — заглянул он в свои бумаги, — пункты номер четыре и шесть.
— Я помню, — поджал губы лейтенант и двинулся по расставленной на траве одноразовой посуде – так, словно хруст пластика доставлял ему удовольствие.
Деды сидели, как мертвые. До сей минуты молчаливо предполагалось, что все их грехи как бы списаны вчерашним групповым наказанием, тем более что групповые наказания запрещены, и Бардин поэтому тоже как бы виноват. Но сегодняшний их проступок был совсем свежим и еще не наказанным.
— Кстати, Рахимов, — остановился Бардин точно против Сашки, — а ты мое приказание выполнил? Журналистку из гостиницы забрал? Привез?
— Так точно, — хрипло подтвердил Сашка. – И забрал, и привез.
— А почему ты сидя отвечаешь? Или для тебя устав не указ?
Сашка охнул, вскочил, и все только что пребывавшие в шоке бойцы тут же начали подниматься вслед за ним. Позволить Бардину уличить себя еще и в этом проступке было бы глупо.
— И, кстати, — поднял брови лейтенант, — а откуда вы взяли ту, первую девушку? Ну, военкора…
Сашка панически стрельнул глазами по сторонам. Мирно отсыпавшийся, пока народ наслаждался, а затем отдувался, он понятия не имел, почему Леха называет привезенную ими шлюху военкором.
— А… это…
— Ну, так… откуда? – повторил вопрос Бардин.
И тогда вставил свои пять копеек понявший, что надо сдаваться, Артемка.
— На трассе мы ее подобрали, товарищ лейтенант, — убито признал он.
«Придурок!» — подумал уже понявший, что не все тут чисто, Сашок, но изменить что-то был не в силах.
— Подобрали? – удивился лейтенант. – На трассе?
Сашка судорожно шевелил извилинами. Он видел, что происходят какие-то серьезные непонятки, и, более того, Бардин ничего в вину им не ставит, и если бы не Артемкина простота…
— Ну, так это, товарищ лейтенант, — начал Артемка объяснять, почему русский солдат пал так низко, что уже начал подбирать плечевых прямо на трассах, — мы едем, а она типа стоит, типа голосует…
Бардин и военкор переглянулись, и слово взял военкор.
— А как товарищ старший лейтенант поняла, что вы на ПРП едете именно туда, куда у нее командировка?
Артемка впал в ступор. Он, как и Сашок, понятия не имел, почему обычную плечевую, пусть и грудастую, называют не только военкором, но еще и старшим лейтенантом. Они переглянулись, и Сашка кинул в Щукина умоляющий взгляд. Но тот, явно что-то знающий, помочь ему не мог.
— Ну? И, кстати, где она сейчас?
— Мы не знаем… — развел руки Сашка. – Честно. Мы ничего не знаем.
Лейтенант и военкор снова переглянулись, и в глазах у них читалась озабоченность. Ибо не знать планов и расчетов стороны, которая, неясно, откуда взялась, неизвестно, где шастает, и не понятно еще, кого будет поддерживать, было неприятно.
***
Большое сердце Заслуженного Дедушки Вооруженных Сил старшего сержанта Анатолия Сапрыкина плакало и смеялось. У них случилось ВСЕ!
Теперь она, бережно укрытая новеньким солдатским одеялом, спала, по-детски подложив ладошки под щечку и тихонечко, еле-еле слышно посапывая.
К Толяну подбежал с докладом сержант-годок.
— Двенадцатое поле кончили – шестьсот четырнадцать ящиков. По тринадцатому еще считают. На четырнадцатом пока сто восемьдесят один.
Сапрыкин удовлетворенно кивнул. Пожалуй, теперь, на трезвую голову он бы трижды подумал, прежде чем принимать рискованное предложение прапорщика Зеленина. Хотя, положа руку на сердце, все это произошло настолько кстати…
«Ну, вот чем бы я ее поил, если бы не Зеленин?»
Хотя… она ведь и не пила ничего.
«И закуска была достойная…»
А с другой стороны, ей хватило испеченной в золе горячей ароматной картофелины.
— М-да…
Чем больше Толян думал, тем лучше понимал: все произошло так, как он и не мечтал. Ибо, отдаваясь ему, она не торчала под градусом и не была впечатлена его достатком. Она выбрала его за него самого.
Толян глотнул, привстал, обернулся и чуть-чуть отодвинул полог палатки. В этом желтом нерезком освещении проникающего сквозь холст палатки солнца она выглядела богиней с полотен больших мастеров.
«Спящая Европа… или Леда?»
Он не помнил точно. Он помнил главное – ее саму, несравненно прекраснее всех их.
«А что потом?»
Сапрыкин понимал, что они во многом – не пара. Она – старший лейтенант. Он – почти гражданский человек. У нее высшее литературное или что там у них. У него – десять классов, да, и то. Она работает где-то в Округе, среди больших людей. Его круг общения – вот он, ползает на карачках по грязи.
«Но ведь я неплохой водитель!»
Толян глотнул. Они могли бы работать вместе. Она бы ездила по дальним точкам и заставам за репортажами, а он бы возил ее горными перевалами да речными переправами. И на людях он высказывал бы ей все то уважение, которого заслуживает старший по званию, а в гостиницах… — Толян глотнул, — в гостиницах он бережно снимал бы с нее и этот камуфляж с офицерскими погончиками, и эти чуть тесноватые в бедрах пятнистые армейские штанишки…
— Толян…
— Тс-с-с… — развернулся он, — тише. Что стряслось?
— Тринадцатое поле тоже закончили. Семьсот два ящика.
Сапрыкин удовлетворенно кивнул. В каждом ящике по четыре ведра. В каждом ведре по восемь килограммов. И полей уже четырнадцать, а будет еще больше. Учитывая, что по итогам сбора и погрузки ему от прапора причитался определенный процент, выходило что-то даже слишком как-то много. Он столько бабла не то, чтобы в руках не держал, а даже не видел!
— Пятнадцатое поле начинать?
Сапрыкин глянул на солнце и кивнул.
— Начинайте.
Времени до темноты было еще достаточно.
***
Щукин отзвонился Соколову как только сумел.
— Готово, товарищ капитан. Щас там такие разборки со старослужащими идут! Бардин, короче, еще и водки запасы нашел – бутылок двадцать, все, нах, побил, а теперь выясняет конкретно, кто в чем замазан.
— А военкор? – отчеркнув еще один пункт, поинтересовался особист.
— Тут же крутится со своим списком.
Соколов отчеркнул еще один пункт.
— А что там с Зелениным? Появлялся?
— Не, товарищ капитан, — цокнул языком осведомитель, — с тех пор ни разу.
Соколов дал отбой, положил трубку и засвистел. Все шло как по ниточке. Бардин мог бы заняться куда как более актуальными делами, но, увы, он парализован «расстрельным» списком Владика. Дергач мог бы предпринять самые энергичные шаги к спасению, но, увы, он должен был заниматься арестантами. А время шло, а главное, работало, и работало оно не на них.
— Что и требовалось доказать.
«Сколько, интересно, он успел собрать?» — тепло подумал особист о Сапрыкине; именно этот персонаж, при помощи алчного Зеленина, конечно, копал своему командиру полка действительно глубокую яму.
И вот им, благодаря умело организованным заминкам и проволочкам, сейчас не занимался в полку никто!
***
Главной проблемой был, разумеется, транспорт, но Дергач ее решил мгновенно. Понимая, что на ПРП в качестве такси такое количество офицеров не перевезти, он попросил у Дзяденко бульдозер с двумя прицепами.
— Это сколько ж мы добираться на нем будем? – сразу засомневались офицеры.
Ехать стоя, да на черепашьей скорости, да еще до темноты, пожалуй… такая перспектива не прельщала никого.
— А какие еще предложения? – поинтересовался Дергач.
Понятно, что иных предложений не было, да, и быть не могло. Колесный транспорт после этих ливней в «Красный Путь» вообще не ходил – никакой.
— Там была объездная дорога… — внезапно перед самой погрузкой вспомнил один из офицеров, — у нас в прошлом году деды по ней за водярой мотались…
Но это был глас вопиющего… ибо если Дергач сказал, что колесный транспорт не проедет, значит, так тому и быть.
И когда они погрузились и тронулись, Сергея Ивановича поразило острое предчувствие чего-то сбывшегося. Нет, это не ощущалось ни как хорошее, ни как плохое; оно висело над Дергачем именно как сбывшееся – как судьба.
***
После обеда Димон стал снова проваливаться в небытие, а когда солнце стало валиться за горизонт, он вынырнул и вдруг понял, что руки его притянуты к волокушам ремнями.
«Я упустил что-то важное?»
— Маш? Что такое?
И волокуши осели на землю, и Машка тут же склонилась над ним.
— Очнулся… Как ты?
Ее глаза были заплаканы и красны, волосы еще сильнее растрепаны, а лицо еще грязнее.
— Что-то… не так… — с некоторым усилием выразил он вслух свои ощущения и пошевелил притянутыми руками, — что это? И где этот… салабон?
Он не помнил его имени.
— Ты бредил. Рвался пешком пойти. Пришлось зафиксировать. А его я вперед послала.
Все плыло, и Димон волевым усилием сфокусировал взгляд. Машка выглядела неважно.
— Как же ты одна тащишь?
Она промолчала, а Димон напрягся: думать было трудно.
— Не надо, Маш. Не надо б.
Она замотала головой.
— Я не буду на это смотреть.
— На что?
Она снова промолчала, а у Димона не было сил переспросить.
***
Начав не слишком уверенно, хотя и эффектно – с водки и «левого» поросенка – уже через час Владик травил Бардина вполне азартно.
— Это что? – подводил он его к палатке.
— Где?
— Вот это, — тыкал Бардина мордой в заплывшие канавки для отвода воды Владик, — а потом спрашивают, почему в палатках сыро, да почему столько простудных заболеваний. А все просто. Все начинается с порядка.
И Бардин подзывал старшину и тыкал мордой в гребаные канавки уже его, объясняя по ходу жизни, что все начинается с порядка, и, понятно, что у старшины тоже находилось, кого тыкнуть рожей. И, вроде как, недостатки стремительно устранялись, а подполковник Дергач так же стремительно мчался в бездну. Потому что о самом главном – прямо сейчас формирующемся грузе ворованной картошки Владик помалкивал. Потому что рыбка была должна сесть на крючок до самой ж…
А потом солнце село, и толком не выспавшийся, как только за день не вздрюченный, взмыленный, словно ездовая лошадь, лейтенант Бардин бросил последние свои силы на устранение никогда не кончающихся недостатков, а сам отправился еще раз убедиться, что в медсанчасти никого нет. И Владик проводил его насмешливым взглядом и двинулся на отдаленные поля – считать. По предварительным оценкам три сотни эпидемических больных должны были подобрать, как минимум, пятьсот тонн чужой картошки. Хорошая партия для хорошего такого скандала.
Он миновал грибок у палатки дежурного по части, отметил взглядом взмыленных дневальных, в который раз уже отмывающих заляпанную грязью по верхние люки бронемашину, и замедлил ход. Из той самой палатки, где ему не так давно досталось по печени, выходила женщина. В возрасте, с жесткими, внимательными глазами. Как раз тот сорт журналиста, какой здесь и ожидался.
«А если это не она?»
Да, Дергач представил ее своим бойцам, как журналиста. Но что если Дергач затеял свою игру, и эта журналистка на его стороне? Могло быть и так.
— Здравствуйте, коллега! – помахал рукой Владик. – Ну, как вам здесь?
Женщина окинула его оценивающим взглядом и выбралась, наконец, из палатки. В руках полотенце, мыльница и зубная щетка.
— Спасибо. Пока не очень.
— Что-то не получается? – проявил заинтересованность Владик.
— Ничего не получается, — печально проронила дама, — может, хоть вы мне подскажете, где тут есть лейтенант Бардин?
Владик замер. Именно он не выпускал Бардина из рук последние четыре часа.
— Ну, здесь в полку Сережи Дергача не все так просто, — рассмеялся он, — а вы откуда, из «Сибирского офицера»?
— Нет, — покачала она головой.
«Черт!» — подумал Владик и улыбнулся еще шире и еще дружелюбней.
— Тогда, наверное, из «Приморского воина»?
— Нет.
Владик помолчал и понял, что она не собирается облегчать ему задачу.
«Кто ж ты такая?»
— Ну, так вы знаете, где Бардин? – повторила она свой вопрос.
Владик стремительно перебрал в памяти все, что произошло за последние трое суток, еще раз тщательно взвесил риски и ставки и понял, что рисковать ради удовлетворения своего праздного любопытства не станет. Кто бы она не была, она ему не помощница.
— Увы, увы! – рассмеялся он, — это же полк Сережи Дергача! Здесь всегда вот так: все вверх дном! Все экспромтом!
Прямо сейчас его ждало последнее и самое важное за последние несколько месяцев дело.
***
В медсанчасть Леха выбежал уже в сумерках, с голым торсом и в кроссовках – просто, чтобы разгрузиться от сносящих крышу переживаний.
«Блин! А тут еще эти журналисты!»
Его сильно смущало, что из трех журналюг свое присутствие четко обозначил только один – Владик. Привезенная по приказу Дергача рано-рано утром журналистка, говорят, искала его, но Леха отсыпался, и солдатики уболтали ее не будить измученного службой молодого командира.
«Сволочи!» — рассмеялся Леха.
Ясное дело, у солдатиков был свой интерес. У них вон поросенок почти к тому времени прокоптился. А потом на Леха насел Владик, и Леха так и не узнал, что этой штатской особе от него надо.
Была и вторая журналистка – военкор в звании старлея. Но – вот беда! – она почти сразу же пропала! И у Лехи были все основания считать, что это не к добру.
«Вот к чему эта секретность?! Что, нельзя было прямо сказать: мол, приехали вас, козлов, строить!»
В таких вот горьких думах Леха еще раз обежал медсанчасть и еще раз убедился, что там пусто, а затем, приглядываясь в темноте к нестарой тракторной колее, на крейсерской скорости обежал все колхозные поля, заглянул на самые дальние, и почти сразу нашел то, что его заинтересовало. Картошку на этих, самых дальних полях определенно кто-то собирал. По крайней мере, эти вот характерные, как у крабов, следы ползущей вдоль каждого рядка пары солдат он видел.
«А если старшина прав? – впервые допустил он эту мысль, — и мои несчастные засранцы прямо сейчас работают на чужого дядю?»
Леха присел и осмотрел следы. Полная луна только поднималась, но он уже видел, что следы – солдатские.
«Эх, Машка, Машка… что ж ты так батяню-то подводишь?»
Кроме нее, принять такое крупное решение не мог никто.
***
Когда фиолетовые сумерки перетекли в ночь, а Соколову отзвонились два последних осведомителя, он отчеркнул в записной книжке последний пункт и набрал номер военного прокурора.
— Вечер добрый. Соколов беспокоит. У меня все готово. Да, хищение в особо крупных. Плюс коррупция. Да, подтверждаю. Свидетели? Полно. Да, не отвертится он, даже не опасайтесь. Да, сегодня ночью. Ну, не знаю… может быть часа в три или в четыре. Нет, никаких отмен. Они уже погрузку начали. До встречи.
Телефонная трубка вернулась на рычаги, и капитан Соколов закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Он провел поистине титаническую работу, но знал: снова, как и всегда, публике будет видна лишь внешняя, рассчитанная на эффект сторона дела. Но, Господи, насколько же красивее была сторона невидимая!
Все началось этим летом, когда прапорщик Зеленин попался на попытке сбыта оружия. «Покупатель» был агентом Соколова, и особист, методично выложив перед опешившим Зелениным всю доказательную базу, так же методично объяснил, какой срок его ждет, за что именно – постатейно и почему статьи будут именно эти. Прапорщик, в конце концов, понял все правильно и согласился на обмен: он помогает вывести Дергача на чистую воду, скажем на хищении картошки или моркови, получает за сотрудничество условный срок и нормально выходит. О недоразумении с оружием Соколов, само собой, тогда забывал.
И началась работа. Каждый день. С полной отдачей и с той эффективностью, что бывает лишь у тех, кто посвящает работе всего себя.
«Ну, что, Сергей Иванович, ты, оказывается, преступник, и довольно серьезный! – цокнул языком особист, — видишь, как бывает… а ты и не знал!»
***
Уже через пару часов езды Дергач понял, что сильно переоценивал трудности пути, а его, не исключено, водили за нос: «Уралы» по такой дороге – пусть мокрой, пусть разбитой – нормально бы прошли. И уж его собственный севший на полпути уазик выдернуть и дотащить до места не было бы никаких проблем! А к ночи бодро везущий два прицепа с офицерами бульдозеришко чихнул и встал – на полпути меж Потемкинским и частью. Дергач спрыгнул, отправился вместе с начпотехом выяснять, что, собственно, произошло, и остро заподозрил подставу. Трактор не заводился, но видимых поломок не было, а сам тракторист прятал глаза.
Дергач отправил дятла нокаутом в придорожную канаву, наступив сапогом на горло, чуть притопил в ледяной сентябрьской жиже, и тракторист булькал, хрипел, но ни в чем не сознавался. Дергач вздохнул и, не снимая ноги с поверженного селянина, достал карту и фонарик и подозвал старших офицеров.
— Придется пешком.
Офицеры приуныли.
— До утра ведь будем идти, товарищ подполковник.
— Не в том уже мы возрасте, Сергей Иванович…
Дергач поймал взгляд произнесшего это Михалыча, и тот – виноватый по уши – тут же поперхнулся, а командир полка наступил на грудь судорожно хватающему его за сапоги трактористу всем весом и внятно произнес:
— У кого не хватает здоровья, выбрал не ту профессию. В колонну по четыре становись.
И почти утонувший тракторист тут же получил свободу и с хрипами, жадно хватая ночной воздух, всплыл, а офицеры построились в колонну и быстро, слаженно двинулись по хлюпающей грязью дороге. И понятно, что Дергач снова начал думать.
Для него было никакого секрета в организованном характере последних событий. Да, и кто бы этого не заметил? Он превосходно понимал, откуда ветер дует: ни Брусникин, ни руководство штаба Округа в целом и не скрывали, что Дергач их раздражает, и что на его месте они охотно увидели бы иного, более покладистого человека.
«Козлы…»
«Или, все-таки, нет?»
Чем дальше, тем больше Дергач подозревал, что в этом затянувшемся конфликте округ не так уж и виновен. Да, они все время поступали бесчестно, так, словно папы и мамы учили их чему-то прямо противоположному тому, чему учили Дергача: солги, укради, убий… но, положа руку на сердце, а когда убийство было преступлением для воина, воровство – для чиновника, а ложь – для власти? Его же начальству, хочешь, не хочешь, а приходилось воплощать в себе все три греховные ипостаси.
Да, Округ огнем и мечом искоренял в офицерах способность брать ответственность на себя. Но, положа руку на сердце, в преддверии новой мировой войны кому нужна эта способность? Едва установили ядерный паритет, все традиционные вооружения стали дорогостоящей игрушкой, а офицерство… Дергач усмехнулся, — чем дальше, тем более он проникался мыслью, что офицер теперь такой же реликт, как беловежский зубр. Да, зубр грозен, да, он внушает уважение, но какова его нынешняя роль? Жрать государственное сено, позировать для гербов новых дворян да пугать своим чрезмерно славянским видом субтильных южнокорейских туристов.
Дергач с наслаждением вдохнул резкий холодный воздух ночной степи. Если бы зубр вдруг решил, что надо стать поинициативнее, и вспомнил, что когда-то их предки вообще держали в ужасе всю Пущу, он бы прожил до первой выбраковки. Такой вот выбраковке Дергача сейчас и подвергали.
«Неужели я и впрямь – реликт?»
Признавать этого не хотелось. Но, видя, что в новых условиях традиционные вооружения годятся разве что для разрешения локальных конфликтов, да борьбы с туземными партизанами, следовало признать, что впредь все наземные вооруженные силы только этим и будут заниматься.
Дергач вздохнул. Он, реликт многонационального Советского Союза, плохо подходил на роль карателя. Ясно, что Человека Разумного научить можно всему. Но так же ясно, что для этого бесчестного «всего» лучше подходили Зеленины, Брусникины и само собой, Соколовы.
Сергей Иванович сокрушенно покачал головой. Он не умел поступаться честью. Он умел побеждать. В нынешней русской армии это был почти диагноз. Тупая такая медицинская профнепригодность.
***
Толян летал как на крыльях.
— Бегом! Бегом! Быстрее! – орал он, — что вы как неживые?! Сейчас же назад заставлю тащить!
И салаги цепью хватали расставленные по всему огромному полю ящики с картофелем – так, чтобы между каждой парой бойцов был ящик, и бегом, действительно бегом, утопая во влажной земле по щиколотки, цепью же мчались на край поля. И ставили их, ставили и ставили – в длинные, многометровые штабеля.
По предварительным оценкам здесь было порядка пятисот тонн картошки, и Толян уже подсчитал причитающийся ему процент и понял: на то, чтобы купить миленький такой джипчик, хватит. Нормальное такое выходное пособие для отдавшего Родине два своих бесценных года старшего сержанта.
«Повезу ее на Потемкинский полигон – первым делом!» – решил он.
Понятно, что у военкора полно забот, а самому Толяну оставалось отслужить еще два или три месяца. Но он знал: рано или поздно этот дурдом кончится, и он посадит Маринку в новенький джипчик рядом с собой и покажет ей то, красивее чего нет в целом свете, — само Приморье.
Здесь ведь было, что посмотреть! Японское море у Славянки — они там останавливались для морских стрельб. Высоченные, в два обхвата реликтовые осины у самого въезда на Потемкинский полигон. Нежно-розовые, как на картинах японских мастеров, усыпанные пионами сопки. Сапфировая по вечерам речка Илистая, желтые от заходящего солнца стволы сосен, черные, а точнее, темно-красные местные березы…
Вечерами он ставил бы им палатку, и они бы выбирались из джипа, разминали затекшие от долгой дороги тела, смеялись и плескали бы друг другу в лица студеной водой ручьев. А потом он разжигал бы костер, остро пахнущий березовым дымом, ставил прокопченный армейский чайник и заваривал чай да пахнущий крыльями желтых – из детства – бабочек лимонник.
На дороге показался силуэт «шишиги», и Толян отошел к обочине. Это ехал главный заказчик товара прапорщик Зеленин.
— Ну, что? – не останавливая машины, высунулся из окна прапорщик, — к утру успеем?
— Даже раньше, — уверенно кивнул Толян.
— А сколько получается всего?
— Пятьсот тонн будет.
Так оно и было. Благодаря полной луне, сапрыкинские салабоны как раз добирали поле номер 20 и поле номер 21. Пусть не слишком чисто, но добирали! И это означало, что меньше 63-х тысяч ведер ну, никак не будет!
— Блин! Толян! Не подведи! – попросил прапорщик, и «шишига» газанула и поскакала по кочкам дальше.
***
В целом Леха определил направление, в котором следовало искать явно припаханных на «субботник» в пользу прапорщика Зеленина и Машки Кулиевой пациентов медсанчасти. Но бросить полк, ему – единственному офицеру в части – было немыслимо, и он, от души матюгнувшись, бегом вернулся в расположение – опоздав к отбою на добрых четверть часа.
Полк спал. Спали набившие трофейным поросенком тугие брюшки деды. Спала опасная, как среднеазиатская эфа, слава Всевышнему, так и не выловившая Бардина, штатская журналистка. Спал, разумеется, и военкор Владик Русаков. Спал даже дневальный, коего Леха разбудил несильным, почитай, любовным тычком в рыло.
— Ну, что, салабон? Поросенка всего сожрали?
— Никак нет! – вытянулся дневальный, — вам тоже оставили. Самый лучший кусок.
— Неси, — разрешил Бардин и присел на скамью у курилки.
Он бы и водочки по итогам дня употребил… а – нельзя.
Ну, а когда поросятина была съедена, новости выслушаны, а жиденький, омерзительно так подслащенный солдатский чай выпит, пришло время подвести итоги.
Вообще-то, за главную беду – хрен знает, куда исчезнувших пациентов медсанчасти – отвечала Машка Кулиева, любимая дочка Дергача. То есть, за это Леха мог даже не париться. Хотя, положа руку на сердце, ему тоже было, за что навесить звиздюлей, и главным инструментом возмездия должен был стать многостраничный составленный Владиком «расстрельный» список.
— Господи! – вздохнул Леха.
Чего там только не было: от укороченных до недопустимых размеров портянок у салаг до неуставных вкладок под погоны у сержантского состава.
«Вот что значит, «на трубу человек сел»…» — думая о Владике, покачал головой Леха и еще раз остро пожалел, что плохо учился в школе. Ну, или хотя бы не родился в правильной Семье.
***
Димона тащили на счет.
«И… раз!»
«И-и… раз!»
«И-и-и… раз!»
А потом он снова стал мерзнуть.
— Димочка, давай ручки… — вдруг начала всхлипывать где-то рядом Машка, — вот молодец. Надевай. Вот так…
И Димон сверхъестественным усилием забирал зрение под контроль и на мгновение – редко когда больше – перед ним оказывалась она, на этот раз почему-то без камуфляжной куртки. Только в майке.
— Ну, как – теплее? – прижималась она к нему высокой теплой грудью.
«Оставайся так! – хотелось крикнуть Димону, — прижмись еще крепче!» Но сил закричать не хватало, и он проваливался в черное небо с крупными приморскими звездами и падал, падал, падал.
«И… раз!»
«И-и… раз!»
«И-и-и… раз!»
Лишь отсюда, лежа на волокушах, спиной к земле, а лицом к небу, он понимал главное: Не6о, что прежде воспринималось как верх, на самом деле, самый настоящий низ! И он, маленький комочек живой теплой плоти подклеен к поверхности Земли СНИЗУ! Так, что черная холодная Бездна Космоса, терпеливо ждущая мгновения, когда он отклеится, на самом деле не Высь, а Пропасть! Прямо под ним! И – Бог мой! – как же долго туда придется падать, когда придет срок.
Потом вышла полная луна, и Димон ее тоже расценивал, как нечто опасное. Собственно, польза от луны была одна: он видел Машку в те краткие мгновения, когда она в очередной раз падала в грязь и, просто, чтобы отдохнуть, ползла проверить, как он там, сзади. Она заглядывала ему в лицо и склонялась низко-низко, и Димон видел, как она раз за разом становится все грязнее. Грязным стало ее лицо – целиком, полностью. Грязными стали руки – сначала по локоть, а затем и по плечи. Грязной стала и майка, обтягивающая высокую грудь.
Иногда Димону хотелось что-то сказать ей, но сил никогда не находилось, и она снова исчезала, и волокуши снова поднимались, и его снова тащили – рывками, на счет.
«И… раз!»
«И-и… раз!»
«И-и-и… раз!»
А потом он вдруг увидел ее сверху – четко-четко, как днем. Мокрая грязная Машка стояла на коленях рядом с ним и судорожно поливала из бутыли остатками бензина тряпье, а затем чиркнула зажигалкой и повернула его тело набок, лицом к маленькому костерку. Она плакала, что-то спрашивала, но эти слова не имели смысла, как не имело смысла вообще ничего вокруг – ни костер, ни волокуши, ни его остывающее тело.
***
Офицеры шли, пусть и не совсем строем, но быстро и слаженно, а Дергач все думал и думал – вроде как о судьбе и службе, и почему-то все время упирался в женщин. Склад его характера – тиранический и самолюбивый не предполагал рядом никого сильного. Потому он, видимо, и потерял четыре семьи одну за другой. Женщина обрастала детьми – его детьми, набирала вес и уважение офицеров – его офицеров, и однажды наступал миг, когда она отваживалась произнести ему «нет» — неважно по какому поводу.
В жизни Дергача было только два исключения: Машка и Елена Ильинична. Дочь сразу же поставила себя вровень, а Елена Ильинична сумела в крайне острой ситуации – когда он тащил ее на спине – остаться достаточно независимой… на удивление независимой.
Но, вот беда, едва Сергей Иванович, почти уверовал, что такие отношения могут привести – не обязательно приводят, но МОГУТ – к чему-то хорошему, все полетело в тартарары. Машка, судя по доносам, закрутила роман с не стоящим ее мизинца Димоном, а Елена Ильинична, — Дергач тяжело вздохнул, — он даже и слова подобрать не мог, чтобы обозначить то положение, в которое она поставила и себя, и его.
— Свет! – толкнули Дергача в бок.
— Где? – он прищурился.
В стороне от дороги, метрах в семистах, пожалуй, вряд ли ближе, горел костерок – еле-еле заметный. Таким, наверное, должен был выглядеть свет его надежды, если бы он вообще на что-то надеялся. Дергач теперь не надеялся ни на что.
— Погас…
Дергач хмыкнул. Все было, как в его жизни. Стоило начать верить и ждать…
— Интересно… кто это? – хмыкнул подошедший начальник штаба, — здесь никакого жилья нет.
Дергач поджал губы. До части оставалось не так много, но он спешил. Хотя с другой стороны… если честно, ему изо всех сил хотелось отложить то мгновение, когда он выскажет Машке все, что о ней думает, а Димону сломает то, что там у него вгорячах сломается. Сергею Ивановичу остро не хватало времени – просто, чтобы додумать все до конца.
— Я сам схожу, проверю, — мрачно проронил он, — перекурите пока.
«Вот что бы им, женщинам, не оставаться верными себе? – напряженно и чуть язвительно думал он, энергично шагая по влажной податливой пашне, — неужели Машке так сложно было держать свою планку до конца? Раз уж заявила о себе, как о человеке! Что ей стоило не опускаться до мелкого, грязного перепиха? И с кем? С щенком, даже еще не мужчиной, которого она завтра же выбросит на помойку тягостных воспоминаний!»
Дергач прикусил губу. Ему было особенно тяжело именно потому, что Машка изо всех его детей была, вне сомнения, самой сильной.
«И надо же – так скатиться! До блуда!!!»
Впереди коротко вспыхнул и мгновенно погас язычок пламени, и Дергач стремительно сократил расстояние и замер. Прямо у его ног, освещенный выглянувшей из-за облаков полной луной, лежал привязанный к двум жердям мертвенно-бледный офицер, а перед ним, на коленях стояла грязная, мокрая с растрепанными волосами Машка. И ярко освещенный луной двойной след от импровизированных волокуш уходил за горизонт.
***
Когда капитан Соколов забрался в брюхо вертолета, там уже сидели все заинтересованные лица, двое штатских, ну, и несколько убедительных в своей искренности «полезных дураков».
— Поверить не могу, — сетовал совершенно потрясенный командир танкового полка, — Сергей Иванович, и вдруг – вор! Откуда вообще такая информация пошла?
— Да, об этом уже вся округа знает, — болезненно скривился Брусникин, — пятьсот тонн картошки только одним рейсом! А этих рейсов у него знаете, сколько было!
— Но как?!! – подняв плечи, развел руками танкист, — у нас же учет тотальный!
Офицеры переглянулись.
— Там все продумано, — горделиво пояснил Брусникин. – Каждый раз медсанчасть, — а у него там, вы все знаете, дочка внебрачная служит, — каждый раз медсанчасть фиксирует всплеск кишечных заболеваний.
Офицеры превратились в слух. Это было интересно даже чисто технически.
— Как правило, это молодые, толком не знающие своих прав бойцы, которых отправляют в медсанчасть и снимают с работ. А это триста неучтенных рабочих человеко-дней каждые сутки!
Офицеры дружно и восторженно захлопали глазами.
— Вот наглец!
— Но и это еще не все, — поднял палец Брусникин, — если верить Дергачу, у него несколько дней подряд повторялся один и тот же синоптический феномен: всю ночь льет дождь, а днем жарит солнце. В результате, на поле выйти якобы из-за сырости нельзя, и плана нет, а неучтенные человеко-часы есть!
— Охамел! – загомонили офицеры.
— Никакой совести!
— Это ж надо!
И лишь тогда в разговор счел необходимым вмешаться Соколов.
— Я, как профессионал, хотел бы предостеречь от преждевременных выводов.
Офицеры переглянулись, и Соколов с напором продолжил:
— Да, сведения о хищениях поступают к нам каждые несколько часов…
— С ума сойти! Каждые несколько часов!
Соколов, призывая к тишине, поднял руку.
— Да, падение нравов среди офицеров Дергача таково, что его дочь, открыто, никого уже не стесняясь, прямо в рабочее время потакает своей похоти…
Офицеры пооткрывали рты. Многие знали, что Дергач принял свою внебрачную дочь в свою же медсанчасть – неосторожный такой поступок, но чтобы дошло до откровенного блуда! Да, еще в рабочее время!
— Я уже не говорю о том, что оставленный им за старшего лейтенант Бардин…
— Лейтенант?!
— Что, серьезно?! Даже не капитан?..
Соколов кивнул и снова поднял руку, требуя внимания.
— …Бардин открыто практикует неуставные отношения в части, тем самым прямо поощряя к тому, как вы сами теперь понимаете, и старослужащих!
Офицеры закачали головами. Набор обвинений был достаточно серьезным, и все-таки главным виделось дело о хищении картофеля. Учитывая, что в деле замешана его дочь, его подчиненные, и наверняка какие-то гражданские, можно было подать его и как коррупцию… А с коррупцией Вертикаль обещала бороться жестко…
— Я очень надеюсь, что Сергею Ивановичу удастся избежать обвинения в коррупции, — вздохнул Соколов, — но тут, сами понимаете, все решает военная прокуратура.
Вертолетные движки взвыли, лопасти пошли по кругу и особист, подав знак, что сказал все, прикрыл глаза.
Он отлично поработал. Все остальное должны были сделать Брусникин и штабисты Округа.
***
Когда Леху начали будить, и он, приоткрыв глаза, понял, что до рассвета еще мама дорогая, сколько еще времени, ему даже подумалось, что он, наверное, проклят. Ну, или, предположим, попал под реальный такой сглаз.
— Если деды шалят, поубиваю нах, — честно предупредил он осторожно склонившегося над ним дневального и, решительно отбросив синее солдатское одеяло, сел на нарах. – Ну, что там еще?
— К вам военкор пришел. Этот… Русаков.
Леха опешил.
— Владик? А ему-то что посреди ночи не спится?
У порога палатки, с той стороны закашлялись.
— Ну, не такая уже и ночь. Можно сказать, почти утро. Вставайте, Бардин. Хватит вам жить в блаженном неведении полкового дурачка.
Леха вздохнул и, мысленно пообещав когда-нибудь расквитаться за каждое острое словцо, натянул камуфляж, влез в ботинки и распахнул полог. Там, снаружи небо и впрямь было уже фиолетовым, предутренним.
— Я весь внимание, товарищ писатель.
— Должен вас известить, — деловито поставил его в известность Владик, — что прямо сейчас в вашем полку готовится особо крупное хищение.
«Картошка… — понял Бардин, — вот она – расплата за мою леность и неповоротливость!»
— И сколько за это особо крупное корячится?!
— Много, Бардин, много, — усмехнулся военкор, — уж вам звездочку с погона сорвать отныне, как два пальца облизать. Хотя главным обвиняемым будете, разумеется, не вы.
«Разумеется…» — подумал Леха, некоторое время представлял себе, как будет жить с одной звездочкой на погоне, а затем тряхнул головой.
— И что делать-то теперь? От меня-то вам чего надо?
— ПРП, — жестко затребовал военкор, — садимся и едем. Одна гусеница тут, вторая – там.
— Ладно, — признал лейтенант, пока еще лейтенант, Бардин. – Сейчас приду. Ждите меня здесь!
***
Сашку Рахимова подняли разве что не на пинках.
— Подъем, сержант! – жестоко растолкал его Бардин, — войну проспишь!
— Хорошо бы… — мечтательно признал Сашок, — а что стряслось?
— Машину заводите, и быстро, — приказал Бардин и пихнул сопящего рядом Артемку.
Сашка скривился и сел-таки на нарах.
— Вот скажите мне, товарищ лейтенант. Только честно. А на хрена я-то вам сдался? Ну, берите водилу, вот он рядом со мной лежит, и езжайте, куда глаза глядят! Или вам вот обязательно нужно лично мне гамна кусок подложить?
— Разговорчики, — отрезал Бардин. – Ты командир отделения. Сержант. Значит, обязан следить за личным составом, а личный состав у тебя, — Бардин пихнул упорно сопящего рядом Артемку еще раз, — ни в звезду, ни в Красную Армию! Хотя, что удивляться?! Какой командир, такие и солдаты…
Сашка тоже пихнул водилу и принялся одеваться. Он уже видел, что нехорошо все как-то складывается. Нехорошо…
— Я так понимаю, у вас ко мне претензии, товарищ лейтенант. Вы уж говорите прямо.
— У меня не претензии, – серьезно ответил тот, — у меня вопросы. Мне нужно знать, что еще было такого, о чем вы мне не рассказали. Потому что есть опасение, что все это, один хрен, всплывет.
Сашок бросил кое-как вставшему Артемке его бушлат.
— Что… так серьезно?
Лейтенант вздохнул.
— Серьезней некуда. Прямо сейчас мы едем уличать самих себя в сборе чужой картошки в особо крупных. Но я так понимаю, нам еще в довесок много звиздюлей навешают – причем, за ваш, бля, самоход отдельно и с особым пристрастием. И я так понимаю, ты мне далеко об этом походе не все рассказал…
Сашка улыбнулся.
— Никто ничего не навешает.
— Не свисти, — покачал головой Бардин, — что это за история на мосту была?
Сашок иронично поднял бровь и усмехнулся.
— Ну, сломала хорошо замаскированная, так никем и не опознанная гусеничная машина ваишникам их картонную будочку…
— Вы наехали на пост автоинспекции?! – опешил лейтенант.
— А кто сказал, что это были мы? – рассмеялся Сашка, — или вы думаете, я маскировать ПРП не научился?
Лейтенант прищурился и не ответил.
— А главное, товарищ лейтенант, — добавил Сашка, — ко мне ведь уже подходили с таким типа наездом…
— И кто? – глотнул лейтенант.
— Особист наш дивизионный. Капитан. Забыл его фамилию.
Лейтенант потемнел лицом.
— Соколов.
— Ну, неважно… — покачал головой Сашка, — уж поверьте, если бы у него хоть один факт на руках был, он бы меня уже хрен выпустил… а я – вот он, перед вами сижу.
Лейтенант замер, некоторое время так и сидел и, наконец, хлопнул ладонями по коленям.
— Ладно. Хорош волдыри расчесывать. Поехали. А будущие звиздюли по мере получения подсчитывать будем.
***
Прапорщик Зеленин работал на износ. Лично мотался за трактором, чтобы выдернуть все-таки севший почти по самые стекла «Урал» — последний в колонне, сам пересчитывал ящики, чтобы Соколов постоянно получал исключительно точные цифры, да, и не спал он к тому времени уже вторые сутки.
— Выворачивай! – тревожно поглядывая на занимающуюся утреннюю зарю, орал он молодому, а потому еще слишком неопытному водителю, — что ты, как ладошкой по звезде! Выворачивай, сынок! Вот так. Молодца…
Зеленин знал, что по итогам этой операции ему светит срок, но Соколов обещал, что срок будет условным, а главное, спишется его предыдущий залет – куда как более серьезный.
«Господи! Помоги! Больше – никогда! Только помоги!»
Когда его взяли, Зеленин простился со свободой без дураков. Соколова рядом не было, да и вообще не было никого из своих, а мордой в асфальт его положили какие-то собровцы с затянутыми в черное рожами.
Зеленин содрогнулся. Он тогда мгновенно впал в какое-то шоковое состояние – ни рукой без приказа не пошевелить, ни даже мысли не подумать. Ударили – упал, приказали – сел, спросили – ответил. Затем была камера, где с ним сидели печальный ингуш с выбитыми зубами и юный уголовник совершенно мерзкого вида, и лишь тогда Зеленин встрепенулся и занялся самоспасением.
Он подключил самого лучшего адвоката, какого нашел, заплатил всем, кто соглашался взять, но уже за несколько дней стало ясно главное: не выскочить. Покупатель оружия определенно был подставной, все писалось на видео, так что доказательная база у ребят была «мама не горюй». А когда он уже отчаялся, появился особист, и, следует сказать, Зеленин был ему донельзя признателен.
Соколов не вешал ему лапши, а четко обозначил свои полномочия и свой в деле интерес, они ударили по рукам, и с этих пор каждая бумажка, подписанная Дергачом, стала иметь особое значение. Теперь все эти подписанные наряды без даты, чистые бланки с печатями – короче, все, без чего ни один хозяйственный механизм функционировать на Руси не может, стали приговором Дергачу и амнистией Зеленину.
И все-таки прапорщик боялся. У Дергача было много друзей и союзников, и Зеленин знал: ошибись он хоть в чем-то, и свидетели станут говорить, скорее, в пользу командира полка, чем в пользу обвинения. Собственно, поэтому он и встревожился, когда увидел вдалеке, у палатки, в которой Сапрыкин обычно собирал данные от бригадиров, силуэт в камуфляже – определенно офицерский.
— А ну-ка, давай вперед, — запрыгнув на подножку «шишиги», скомандовал Зеленин, и машина тронулась и бодро заскакала по кочкам. Сапрыкин был в доле, а потому любой офицер возле его палатки вызывал опасения.
«Ну, и кого могло принести? Да, это женщина!»
Фигура определенно была женской, а когда Зеленин подъехал еще ближе, он увидел на ее погонах три звезды старшего лейтенанта.
«Опаньки… и кто это у нас?»
Такое звание носила Кулиева, но волосы этой военной дамы были светлее и короче. Зеленин спрыгнул с подножки, демонстративно прокашлялся, а когда она обернулась, опешил:
— Андромеда?! Ты?!
Проститутка вздрогнула. Нет, с ее профессией она вряд ли его узнала, но то, что они как-то знакомы, наверняка поняла.
— А что ты тут делаешь? – Зеленин гоготнул. – И что это ты на себя нацепила?
Глаза Андромеды заметались.
— Ну… я тут… с Анатолием. Это…
Зеленин оглядел ее затянутую в камуфляж ладную фигуру и понял, что после недельного воздержания на этой долбанной картошке, да еще после всех этих переживаний хочет лишь одного — свежей бабцы. Особенно, если эта бабца в форме старшего лейтенанта.
— А ну-ка, пошли в кузов.
Андромеда застреляла глазами по сторонам.
— Я не могу… я, правда, не могу.
Зеленин фыркнул, достал хрустнувшую в руках зеленую купюру и, не долго думая, сунул ее проститутке за воротник. Схватил за руку и, преодолевая сладостное сопротивление, поволок за собой.
— Давай, давай! Ну-ка, поворачивайся, я тебя подсажу!
Но едва тент за ними упал, а камуфляжные штанишки с Андромеды были сдернуты, сзади послышался голос Толяна.
— А ну, сдай назад, падла!
Зеленин обернулся. Сапрыкин стоял, взявшись рукой за борт, и глаза его были белыми от ярости.
***
Толян видел, как мгновенно подогнулись уже голые колени прапора; он реально присел! А потом начался какой-то лепет, что типа, ты же понимаешь, что, типа, каждый мужчина, а потом он сказал какое-то слово, и Толяна как ударили по голове.
— Что ты сказал?
Зеленин глотнул и виновато пожал плечами.
— Ну-у, плечевая. А что?
Толян моргнул, перевел взгляд на нее и понял, что это правда. Отпустил полог, уставился полными слез глазами на багровую полосу восхода, и вся его жизнь за последние сутки пронеслась перед мысленным взором щедрой карнавальной феерией.
Он охраняет ее сон.
Они едут на их будущем джипчике к бирюзовому Японскому морю.
Она, поднявшись на цыпочки, целует его – нежно-нежно, бережно-бережно, и в голове начинают звенеть колокольчики…
«За что?!»
— Погрузили, товарищ старший сержант! – отрапортовал подлетевший годок. – Какие будут приказания?
Сапрыкин повернулся и уперся в мальчишку пустым взглядом.
— Что?
— Так это… — растерялся тот, — погрузили. Все до последнего ящика. Что делать-то теперь?
Толян пожал плечами.
— Погрузили, значит, свободны. Какой разговор?
— А… куда идти?
— Нах… — отмахнулся Толян. – Все нах…
Годок попятился, сказал что-то подбежавшему дружку, и они быстро двинулись к сгрудившимся на краю поля салагам, а Толян остро понял, ЧЕГО его только что лишили. Развернулся, подошел к борту, снова откинул полог и одним махом перелетел через борт.
— Толя, ты чего? – попятился судорожно застегивающий штаны Зеленин, — что с тобой, Толя?
Сапрыкин глянул на в ужасе прижавшуюся к стойке тента простоватую девчонку в форме старшего лейтенанта, одним жестом приказал ей выметаться из кузова, вытащил из кармана и швырнул в лицо Зеленину его мерзкие деньги и только тогда ударил. И он вложил в этот удар все.
***
Димона так и несли на этих жердях. Привязали к ним плащ-палатку, уложили бредящего медика поверх и понесли. Машку – под локотки – тащили отец и впервые за много дней совершенно трезвый начальник штаба. А спустя час или даже больше на весь горизонт растянулась багровая полоса восхода, затем выглянуло солнце, и вот тогда послышался это рокот, а через считанные мгновения над ними повис вертолет.
— Это еще кто? – поднял голову Дергач.
— Штаб округа, — отозвался Михалыч, — их бортовой номер.
— За моей головой прилетели… — понял Дергач.
— Точно, — согласился начальник штаба. – Head hunters*…

* Охотники за головами (англ.)

И Дергач вдруг подумал, что на государевой службе есть лишь два варианта: либо ты подставляешь голову, либо ты подставляешь попу. Ясно, что выживают вторые, а, благодаря естественному отбору, вся госслужба начинает состоять, прежде всего, из выживших.
Вертолет лег набок и заложил поворот.
— На дальние поля полетели… — прокомментировал Михалыч.
— А это кто? – удивился Дергач.
От горизонта и прямо на них двигался строй. Не в ногу. И даже отсюда было видно, что они грязны, как свиньи.
— Солдатики, однако, — констатировал начальник штаба и сам себе не поверил. – Неужели наши?
— А чьи же еще? – поджал губы Дергач.
Он понятия не имел, что здесь без него творилось. У него за такой внешний вид бойцов старшины не выходили бы с гауптвахты. На этот раз, судя по подлету имиджмейкеров на железной стрекозе, ответит за все он и только он.
Шагающая навстречу колонна все приближалась и приближалась. А потом они, наконец, поравнялись, и потрясенные офицеры вывернули головы, выглядывая среди этих грязных, оборванных, изможденных солдатушек своих подчиненных. А не менее потрясенные салаги вывернули головы, не в силах понять, почему офицеры идут строем, и почему они забрызганы грязью до фуражек.
— Стоять! – наконец-то опомнился Дергач. – Полк, стоять, я сказал! Сержанты, бегом ко мне! Бегом, я сказал! Мне что – два раза повторять?!!
***
Вертолет сел возле большой, стоящей прямо у поля палатки, как раз там, где начиналась длинная колонна груженных «Уралов», и почти сразу же, сюда же подъехал ПРП, а оттуда вылетел взъерошенный, как подравшийся петух, лейтенант, а уже за ним, не спеша, выбралась тяжелая артиллерия – светоч всех свободных СМИ – Владик Русаков.
— Ну, что, товарищи, — повернулся к офицерам Брусникин, — пройдемте, так сказать, на место преступления…
Соколов с трудом подавил смешок. Лично он относил Брусникина по классификации спецслужб к «полезным идиотам» . Искренне устремленные к гипотетическому идеалу, они даже не подозревали, что, совершенствуя мир и человечество, кому-то там невольно подыгрывают. Именно этим они и приносили наибольшую пользу государствам – своим… либо чужим.
— А вот и товарищ Русаков! – обрадовался Брусникин, увидев знакомое лицо, — товарищ военкор, вы не объясните нам, что здесь происходило в последние двое суток?
Владик улыбнулся.
— Именно здесь меня, увы, не было. Вот, товарищ военкор все вопросы изучала, — показал он рукой на стоящую у палатки девушку в камуфляже.
Брусникин приосанился, подошел к девушке и, показывая свой демократизм, подал руку.
— Ну, здравствуйте…
Девушка в погонах старшего лейтенанта всхлипнула и приняла рукопожатие.
— Здрасьте.
— Не просветите нас, что здесь происходит, товарищ старший лейтенант? Какова урожайность на полях? Сколько собрали? Сколько вывезли? Куда?
Он явно наслаждался тем, что может играться с опаснейшей для Дергача проблемой, словно кошка с мышкой.
— Я не знаю, — растерялась девушка.
Брусникин хлопнул глазами.
— Это как? Вы, вообще, чем тут эти двое суток занимались?
Девушка густо покраснела и опустила глаза.
Брусникин поджал губы. Уже второй журналюга избегал ответа на прямо поставленные вопросы. Для него это было нестерпимо.
— В глаза смотреть, товарищ старший лейтенант! – заорал он. – Вы за каким х… в войска пришли?! Репортажи писать?! Или минет начальству делать?!
Девушка шумно глотнула и опустила голову – совсем уж низко.
— Минет…
Стало так тихо, что офицеры услышали – далеко-далеко отсюда – отрывистые команды сержанта, ведущего строй солдат.
Брусникин повернулся к Соколову.
— Двадцать лет служу, а офицера, пришедшего в армию для того, чтобы делать начальству минет, не видел.
«В зеркало посмотри…» — подумал особист, но сказал другое:
— У них тут еще одна представитель прессы должна быть.
— Еще? – поднял брови Брусникин.
Соколов кивнул и поймал взгляд Владика Русакова.
— А где эта, штатская? Та, что вчера утром должна была приехать…
— В расположении части, — отозвался ошарашенный признанием коллеги по цеху военкор, — но и она, мне кажется, вряд ли здесь будет полезной.
Возмущенный до предела всей этой халатностью Брусникин яростно фыркнул и сделал приказной жест.
— Что это вообще за разговоры? Мало ли что вам тут кажется! Немедленно ее сюда! Лейтенант, распорядитесь! И, кстати, подойдите сюда. Хватит вам за Русакова прятаться. Сюда идите, я сказал!
Мрачный лейтенант Бардин стукнул по броне, отдал приказание высунувшему голову рыжему сержанту привезти штатскую журналистку и строевым шагом, как положено, подошел к Брусникину.
— Товарищ подполковник, лейтенант Бардин по вашему приказанию прибыл…
Брусникин хмыкнул. Со слов особиста он знал, что именно этот молодой лейтенант виновен в угоне так и не пойманной патрулями бронемашины, и, судя по приметам, — выгоревшие брови, широкие скулы, борзый взгляд – именно этот лейтеха нагло бежал с гауптвахты вчера поутру.
— Что это? – ткнул Брусникин рукой в колонну загруженных под завязку ворованной картошкой и уже готовых к отправке в неизвестность «Уралов». – Можете нам объяснить?
— Никак нет, товарищ подполковник, — невозмутимо отчеканил Бардин.
Брусникин торжествующе оглянулся на стоящую позади свиту офицеров.
— Ну, вот. Старший офицер в полку НЕ МОЖЕТ объяснить ни происхождения этого груза, ни точки его назначения…
Свита возмущенно загомонила, и тогда счел необходимым вмешаться Соколов.
— Может, начпрода расспросить? – предложил он. – Насколько я знаю, здесь именно прапорщик Зеленин всем руководил…
Свита возбужденно загомонила: «Начпрод… начпрод… пригласить… прапорщика…», и Соколов повернулся к Бардину.
— Лейтенант, приведите сюда прапорщика Зеленина. Раз уж вы здесь ничем не командуете, исполните хотя бы обязанности курьера.
***
Толян вышел к начальственному вертолету в состоянии полного душевного раздрая, и сказать, что ему было плохо, значит, ничего не сказать.
— Я не понял, а где прапорщик Зеленин? – фыркнул Брусникин, — или ты, Бардин русского языка не понимаешь? Кого ты мне привел?
Бардин, признавая полное фиаско, развел руками, и Толян выступил вперед.
— Это… заболел прапорщик Зеленин, товарищ подполковник. Я вместо него.
Офицеры загомонили, а Брусникин и стоящий рядом особист дивизии капитан Соколов переглянулись.
— Ты знаешь, сколько здесь картошки? – ткнул рукой в сторону загруженной под завязку колонны «Уралов» особист.
— Так точно, — признал Толян. – Пятнадцать тысяч шестьсот тридцать ящиков, что составляет вместе чуть больше пятисот тонн.
Свита загудела, а Соколов удовлетворенно хмыкнул.
— А где именно была собрана эта картошка, ты знаешь?
— Прямо здесь, — показал на поле Толян. – двадцать одно поле вдоль этой дороги. Они помечены.
Соколов, не скрывая торжества, глянул на Брусникина и широко улыбнулся.
— Когда и кем была собрана эта картошка?
— В минувшие двое суток, — спокойно ответил Толян, — военнослужащими срочной службы артиллерийского полка. Вон они, кстати, идут…
Соколов глянул на приближающихся бойцов, и усмехнулся. Вернувшиеся назад грязные оборванные салаги, двое суток работавшие на личный карман подполковника Дергача, производили самое угнетающее впечатление. И они были превосходной уликой!
— И под чьим руководством они работали? – задал он вопрос, и Толик сразу понял, насколько важен для особиста его ответ.
— Под моим, — честно признал Сапрыкин. – Только под моим.
***
Сомнения терзали Соколова до последнего момента. «Заболевший» прапорщик Зеленин мог и сломаться, и пойти на попятный, но… как только Сапрыкин признался, что лично он руководил сбором картофеля, все остальное стало вторичным. А вот логика обвинения теперь выстраивалась безупречно.
— И куда предполагалось вывезти этот неучтенный картофель? – торжествуя, спросил он медбрата Сапрыкина.
— Почему неучтенный? – не согласился тот, — я все учитывал. Могу наряды показать. А картофель, пройдя через весовую, должен быть отправлен в полк на склады.
Соколов тихо рассмеялся.
— Значит, картофель учтенный?
— Так точно, — подтвердил старший сержант.
И тогда Соколов нанес главный удар.
— Труд больных медсанчасти находится за пределами учета, — обернувшись к остальным офицерам, пояснил он, — уже потому, что больные не учитываются на вечерней поверке в полку! И картофель собранный ими – априори! – левый!
Медбрат покачал головой и глянул на только что подошедшую и вставшую у палатки колонну бойцов.
— Никто из них не болен. Спросите, кого хотите.
Соколов хмыкнул. Вид у бойцов был не просто ужасен; он был из рук вон! Они выглядели так, словно все двое суток на них пахали и при этом не кормили.
— А что… я, пожалуй, спрошу, — принял он вызов и, кивком пригласив офицеров следовать за ним, двинулся вдоль строя.
— Понос? – задавал он лаконичный вопрос.
— Никак нет! – отвечали бойцы – и первый, и второй, и третий, и пятый
— Может, вчера был? – расширял он область определения.
— Не было, товарищ капитан, — не сознавались те же бойцы – и первый, и второй, и третий, и пятый.
И Соколов заглядывал в глаза и видел: не врут. А значит, поноса действительно нет!
И лишь сами салаги знали, почему ни сегодня, ни вчера ни у кого поноса не было. Вот только спросить, кормили их последние двое суток или нет, у господ офицеров ума уже не хватало.
— Но ведь ты же медбрат! – попытался поймать яростный особист на нелогичности старшего сержанта Сапрыкина.
И тут вперед вышел лейтенант Бардин.
— Приказом командира полка, — спокойно отчеканил он, — старший сержант Сапрыкин отстранен от занимаемой должности. Теперь он зарядный шестого расчета девятой батареи.
Соколов обмер. Он лишался главных козырей.
«Кого вы защищаете?! За что?!» — кричало все внутри него. Но он так и не задал этого вопроса вслух, а потому так и не узнал ничего. Ни почему Бардин защищает Дергача, умеющего только побеждать и совершенно непригодного для пыток, зачисток и прочих действительно необходимых Новой России военных умений. Ни почему Сапрыкин считает ниже своего достоинства топить своими показаниями сильно влетевшего с его точки зрения прапорщика Зеленина – пусть и причинившего ему страдание, с которым мало что может сравниться.
А тем временем рядом с колонной солдат уже встала и пришедшая следом колонна офицеров, и командовал ею уже лично Дергач.
— Сергей Иванович! – подозвал его Брусникин, — будьте добры, подойдите!
Командир полка медленно подошел к своему бывшему подчиненному, козырнул, замер.
— Слушаю вас, Олег Николаевич.
И с этого момента жизнь Соколова превратилась уже в совершенный ад. Не сильный умом Брусникин кинулся выяснять, как дочка Дергача помогла папочке загнать совершенно здоровых бойцов в медсанчасть, и тут же оказалось, что Машка двое суток боролась за жизнь пациента – вменяемого ей в качестве объекта похоти Д. С. Бенца.
— Не надо, Олег Николаевич… — шипел ему в ухо Соколов, — хватит…
И понятно, что Брусникин не сдавался, начал спрашивать, как так вышло, что у Дергача угнали бронемашину! И тут же оказалось, что автоинспекторы не сумели определить, что за гусеничная техника прорвалась через их кордоны.
И тогда Брусникин затребовал у Владика его расстрельный список, начал цепляться к мелочам типа заплывших канавок для отвода воды, и это уже была полная ж… А потом вернулся посланный в полк за штатской журналисткой ПРП, и все стихли, ибо вываливать все это дерьмо на неподготовленного гражданского человека было еще большей глупостью. Это понимал даже Брусникин.
— Что-то маловато интереса вы проявляете к нашим делам, милочка, — пожурил он с трудом выбравшуюся из бронированной машины даму.
А Соколов подошел к Дергачу и с чувством затряс его крупную сильную руку.
— Рад за вас, Сергей Иванович. Всегда знал, что вы – из лучших русских офицеров. Простите нас за весь этот шабаш…
***
Дергач просто смотрел и ждал. А потом она выбралась из ПРП и, вместо того, чтобы идти докладываться так и стоящему у вертолета своему начальству, двинулась к нему.
— Что-то не так, Сергей Иванович? – заглянула она ему в глаза.
— Все не так, — признал он. – И вы это знаете лучше меня.
Дама на мгновение замерла.
— И в чем же я провинилась?
Дергач глотнул.
— Вы ведь приехали меня мочить. Ну, так мочите. Не рубите хвоста по частям.
Дама опешила, и у Дергача вдруг появилось такое чувство, что он чего-то не понимает.
— Я? Мочить вас? Господи! Что за лексикон? Вы что себе позволяете, Сережа? Я разве дала хоть какой-нибудь повод?
Елена Ильинична говорила и говорила, и чем глубже она запихивала его в «угол для наказанных» мужчин, тем шире становилась его улыбка.
— Вы не журналистка… — хохотнул он.
— Конечно, нет, — серьезно отозвалась она. – Я приехала к сыну. Он служит в вашем полку.
Дергач опешил.
— И кто же он?
— Вон он, — горделиво кивнула она в пожирающего ее глазами, но не смеющего подойти лейтенанта Бардина, — Леша…
— Бардин?! – распахнул глаза Сергей Иванович, — ты – мама Лехи Бардина?!
Елена Ильинична счастливо улыбнулась, а Дергач убито постучал себя кулаком в лоб. Стать папой этого борзого лейтенанта со скуластым лицом и выгоревшими бровями ему не могло привидеться в самых жутких снах.
— И, кстати, — как прочитала она его трусливые мысли, — я вижу, здесь и ваша дочь?
Дергач поймал внимательный взгляд уже начавшей погрузку Димона в ПРП для отправки в госпиталь Машки и кивнул.
— Да, со мной пришла моя дочь. И… похоже, мой зять.
***
Сержант Рахимов выбрался на броню и замер. Слева от машины два капитана спорили, выполнен ли салагами недельный план всего полка по сбору картофеля или нет. А справа у гусениц стояли военкор Владик Русаков и снятая с трассы Артемкой плечевая по имени Андромеда – в камуфляже и с погонами старлея. И как же они ругались!
— Как у вас язык повернулся такое сказать! – шепотом орал на нее военкор. – Минет она, видите ли, своему начальству делает! Образно говоря, все это делают! И я делаю, когда попросят! Но не надо же орать об этом на весь мир! Что вы позорите нашу профессию?!
— Какую профессию? – моргнула ничего не понимающая плечевая.
— Да, журналиста же! Военкора! Вы же погоны носите, дамочка!
Плечевая мгновение подумала и принялась сдирать с себя камуфляж.
— Знаешь что, мужик, я вот всего сутки эти погоны ношу, а гамна наелась, словно у всех приморских мужиков отсосала! Соси, то есть, носи их сам!
Сашок улыбнулся, встал на броню, распрямился и, привлекая внимание стоящих в строю бойцов, замахал над головой руками.
— Пацаны! Внимание, пацаны! Только что рации передали! Вчера… в Москве… вышел… Приказ!!!
И только что бывшие стройными и загребанными ряды смешались и загудели так, словно по ним пропустили двести миллионов вольт.
— Приказ!
— Дембель!
— Домой!
Офицеры растерянно переглянулись, но поделать с этой восторженно орущей оравой уже ничего не могли. Все знали: как ты ни исхитряйся, а этим же вечером каждого из бойцов торжественно переведут в следующий ранг – строго отмеренным числом ударов бляхой по попе. И это означало, что еще шесть месяцев этого дурдома остались позади. И когда-нибудь наступит день, когда этот приказ коснется тебя. Потому что Дембель неизбежен, пацаны.