ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда лошадей – осторожно, по одной – начали сводить по грохочущим дощатым сходням на берег, Эрнан его, наконец, отыскал. Крупный, заросший курчавой бородой матрос прилег неподалеку от швартов и с наслаждением швырял щепки в речной поток.
Эрнан стремительно пересек дорогу возмущенно всхрапнувшей кобыле, перепрыгнул через попавшее под ноги корневище и побежал.
—    Диего! Сзади! — тревожно закричали с бригантины, и матрос оглянулся, вскочил, но было уже поздно.
Эрнан подбил его под ноги, насел сверху, зажал кудлатую голову между колен и, не обращая внимания на хрип и вцепившиеся в его голенища белые от напряжения пальцы, вытащил узорчатый кастильский кинжал. Наклонился и, оттянув заросшую волосом верхнюю губу, протиснул узкое лезвие меж недостающих зубов.
—    Ы-ы-ы! – взвыл матрос. – Н-нет! Н-не надо!
Эрнан поднажал, зубы хрустнули, и матрос заорал во весь голос. Эрнан быстро сунул пальцы в окровавленный рот, ухватился за горячий скользкий язык и, развернув кинжал, аккуратно полоснул.
Моряк заорал так, что шедшая второй лошадь встала на дыбы и рухнула со сходней – прямо в реку.
—    Санта Мария! – яростно закричали с бригантины. – Что там еще?!
Эрнан неторопливо встал, швырнул сочащийся кровью язык отползающему на четвереньках и совершенно обезумевшему от боли моряку и подошел к воде. Сполоснул узорчатое лезвие, затем – руки, вытащил белый платок со своими инициалами и в том же порядке – сначала кинжал и только затем руки – насухо протер.
—    За что ты его?
Эрнан оглянулся и неторопливо поднялся. Это был огромный и рыжий, как дьявольский огонь, Педро де Альварадо.
—    Язык длинноват, — серьезно ответил Эрнан. — … был.
Альварадо тяжело, враскачку подошел к подвывающему матросу, взял его за ворот и оторвал от земли. Заглянул в лицо и – не выдержал, – улыбнулся. Это был известный пересмешник, запустивший удачную шутку о том, что капитан* армады сеньор Эрнан Кортес – единственный, кто нарвался на женское лоно с губернаторскими зубами.

*Капитан (capitan; от лат. caput — голова, capita — глава, предводитель, начальник)

***
Матросская шутка была чистой правдой, но это быдло вряд ли представляло, что стояло за вынужденной женитьбой Кортеса на дальней родственнице губернатора Кубы.
Едва Эрнан позволил себе проигнорировать все намеки родителей Каталины Хуарес ла Маркайда и ясно дал понять, что никакой свадьбы не будет, Диего Веласкес тут же вызвал его к себе. Швырнул на стол пачку доносов со всеми высказываниями небогатого колониста в адрес Короны и Пресвятой Божьей Матери и дал понять, сколь невелик и даже скуден его выбор.
—    Или суд, или алтарь, Эрнан…
Кортес уважительно взял, внимательно пролистал и еще более уважительно вернул мятые, безграмотно составленные листочки.
—    Я подумаю.
—    Только недолго. Родители невесты волнуются.
Бывший нотариус, Эрнан Кортес понимал, сколь опасной может стать самая невзрачная бумажка. Доносчики обвиняли Кортеса в самых обыденных вещах, но дойди эти бумаги до суда, и могло повернуться по-всякому. Вот только женитьбы по принуждению в его планах не значилось. И тогда Кортес контратаковал.
За то недолгое время, что он проработал у Веласкеса секретарем, Кортес успел узнать о губернаторе куда как более интересные для правосудия факты. И теперь, подсобрав – для количества – жалобы других обделенных рабами и землей колонистов, намеревался доставить их на расположенную по соседству Эспаньолу – прямиком в Королевскую Аудьенсию*.

*Королевская Аудьенсия (Real Audiencia) — в XVI в административно-судебная коллегия в испанских колониях.

Кто-то из колонистов его и предал, и когда Кортеса арестовали, а Веласкес просмотрел найденные при нем бумаги, он совершенно взбеленился.
—    Мальчишка! – наливаясь кровью, просипел он. – Забыл, из какой нищеты я тебя вытащил?!
Кортес ничего не забывал.
—    Я ж тебя на виселицу отправлю! Ты хоть это понимаешь?!
Кортес понимал.
—    Или все еще на родственника надеешься?
Николас де Овандо, наместник Его Величества и командор де Ларис Ордена Алькантара действительно мог помочь Кортесу… если бы знал о случившейся с племянником беде. Но обсуждать это с губернатором Кортес не собирался.
—    В тюрьму! – правильно расценил опасное своей непреклонностью молчание губернатор. – А завтра же – суд и в петлю! Все. Прощай, Эрнан. Видит Бог, ты сам напросился.
Той же ночью Кортес подкупил охрану и бежал. Используя право убежища, укрылся в церкви и с первой же каравеллой отправил на Эспаньолу путанную, многостраничную повинную – единственный способ вырваться с Кубы. А когда Эрнану дали знать, что Королевский суд затребовал его немедленной явки на Эспаньолу, вышел и спокойно сдался прокараулившим его несколько суток солдатам Веласкеса.
Никогда еще Кортес не видел губернатора в такой ярости.
—    Мерзавец! – брызгая слюной и забыв, что Эрнан все-таки – идальго, орал Веласкес. – Сбежать от меня пытаешься?!
Так оно и было.
—    Думаешь, я не найду, что написать Королевскому суду?!
Кортес молчал. Он знал главное: на Кубе его уже не повесят.
Он видел, что это не самый достойный выход. Судебное разбирательство заставит Николаса де Овандо, его главного и, так уж вышло, единственного покровителя прилагать существенные усилия, и мягкий приговор будет достигнут… не безвозмездно. И лишь когда каравелла уже отошла от причала, Кортес – абсолютно случайно – узнал самое страшное: Николас де Овандо недавно отбыл в Европу и даже не знает о нависшей над племянником опасности.
Вот тогда Кортес и почувствовал невидимую петлю на шее особенно остро. Пригласил капитана – умного, родовитого человека, и тот, выслушав арестанта, понимающе кивнул, весьма убедительно порекомендовал охране оформить документы о побеге и распорядился спустить шлюпку.
На следующий день Веласкес получил самое нелепое предложение за всю его жизнь: повторно бежавший из-под ареста Кортес приглашал его на приватные переговоры. Губернатор видел, что это – капитуляция, но была она слишком уж запоздавшей, а потому бесполезной. В отличие от этого щенка, губернатор знал, как сложно остановить однажды запущенную судебную машину, и на что Кортес надеется, решительно не понимал.
—    Ты слишком далеко зашел, Эрнан, — первое, что произнес раздосадованный затяжным скандалом Веласкес, едва переступил порог храма Божьего.
—    Вот именно, — кивнул Кортес. – Каталина беременна.
Позже он узнает, что с девственной Каталиной Хуарес ла Маркайда от этого наглого навета случился истерический припадок. Точь-в-точь, как сейчас – у ее родственника, губернатора Кубы Диего Веласкеса.
—    Убью-у! – ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. – На куски-и порежу!
—    Моя смерть не избавит ее от позора, — спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.
Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника – это было еще хуже, чем просто беременная девушка.
—    Свадьба избавит, — подсказал выход Кортес.
—    Ну, ты и мерзавец… — выдохнул Веласкес.
—    Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, — широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: – И давайте не тянуть со свадьбой…
Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.
—    Посторонись! – не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.
Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной – так уж вышло – супруги; дело было в насмешке над командиром – худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.
***
Едва вырезанное обсидиановым ножом сердце пленного предводителя дикарей было брошено в священный огонь, над ступенчатой пирамидой взвился легкий, чуть заметный в сумерках дымок, а над городом раздался густой рев храмовой раковины.
Мотекусома вскочил с широкой каменной скамьи и пружинящим шагом двинулся вниз – на узкое, окаймленное высокими каменными бортами игровое поле. С восточной трибуны освещенного сотнями факелов четырехугольного стадиона, на ходу поправляя наплечные щитки и обтянутые кожей крепкие шлемы, спускались тлашкальцы. Медлить было нельзя; именно сейчас, в первые мгновенья после получения жертвы боги должны были явить в игре свою волю.
—    Великий Тлатоани!
Мотекусома обернулся. Это был Повелитель дротиков.
—    Что тебе?
—    Отмени игру, Тлатоани, — выдохнул военачальник. – Пока не поздно.
—    Ты знаешь, как мы решаем споры, — гневно отрезал Мотекусома, — с врагами – войной, с друзьями – игрой! — и пружинисто перепрыгнул через борт.
Но стадион – впервые за много лет – восторженными воплями не взорвался.
—    Тлашкальцы никогда не были нам друзьями! – отчаянно закричал вслед правителю военачальник.
Мотекусома стиснул зубы и двинулся в отмеченный круглой каменной плитой с изображением бога смерти центр поля. Прошел мимо вделанных в каменные борта, полыхающих отраженным светом округлых обсидиановых зеркал, мимо нависающего над краем поля узорчатого каменного кольца, мимо замерших трибун. Крепко, так, чтобы почувствовать тело, стукнулся плечом о плечо со Змеем, Койотом, Орлом и Ягуаром, – полным именем на поле никто никого не звал. Встретился взглядом с молодым вождем тлашкальцев Шикотенкатлем и, крепко обнявшись со своими, согнулся над расписанным под человеческий череп каучуковым мячом – лоб в лоб, щека к щеке с противником. Считающий очки тут же хлопнул трещоткой, и они, упираясь головами и натужно кряхтя, начали теснить соперников.
—    Я тебе печень вырву! – просвистел прямо в ухо Шикотенкатль.
—    Сначала от мамкиной сиськи оторвись, щенок! – усилил напор Мотекусома.
И в этот самый миг сцепка дрогнула и рассыпалась.
—    Есть! – откуда-то снизу крикнул тлашкалец и выбил мяч в сторону.
—    Змей – на перехват! – заорал Мотекусома и бросился вперед.
Огромный и страшный, как статуя Тлалока*, Змей мигом догнал тлашкальца, легонько двинул плечом, и тот, обдирая наколенники, покатился по полю.

*Тлалок (Tlaloc – «Заставляющий расти») – в религии мешиков бог дождя (воды) и плодородия. Тлалока изображали с глазами совы, с кругами в виде змей вокруг глаз, с клыками ягуара и с завитками в виде змей у носа.

—    Давай! – заорал Мотекусома. – Сюда давай!
Змей прибавил шагу, но подобрать мяч не успел, — опередил второй тлашкалец. Сидящие на каменных ступенях вожди завороженно охнули.
Мотекусома зарычал, кинулся на перехват, но тлашкалец промчался, как ветер, и мигом забил мяч в круглое отверстие в каменном бортике поля – первое из шести.
Считающий очки хлопнул трещоткой, и восточная трибуна восторженно взревела.
—    Тлаш-ка-ла! Тлаш-ка-ла! Давай! Сунь им еще раз!
Внутри у Мотекусомы полыхнуло.
—    Койот! Держи его! – напряженно кивнул он в сторону шустрого тлашкальца. – Ягуар! Ты берешь мяч!
Команда стремительно рассредоточилась, а едва Считающий очки вбросил мяч, Ягуар совершенно немыслимым образом проскользнул меж двух тлашкальцев и в падении выбил тяжеленный каучуковый мяч коленом.
Стадион взорвался.
Мотекусома отошел на шаг, принял мяч на грудь и отметил, что на него уже несутся трое дюжих соперников – во главе с молодым и ярым тлашкальским вождем.
«Не прорваться», — понял Мотекусома, подбросил мяч ступней и, практически наудачу, что было силы, пнул его вверх, в сторону узорчатого каменного кольца. Пытаясь предугадать, куда он отскочит, на бегу проводил полет взглядом и охнул! Мяч, послушно поднялся на высоту трех человеческих ростов и лег точно в кольцо.
Стадион замер. А едва мяч вывалился с противоположной стороны и звонко шлепнулся о землю, взревел так, что со всех окрестных крыш в ночное небо посыпались мириады ошалевших птиц.
Громко, девять раз подряд – ровно по числу слоев побежденного подземного мира хлопнул трещоткой Считающий очки, и Мотекусома, сделав неприличный жест, наглядно показал восточной трибуне, кто кому засунул.
Справа и слева, счастливо гогоча, подбежали Змей, Орел, Ягуар и Койот, и они обнялись и так – впятером – двинулись под рев стадиона к западной трибуне – ждать результатов. Теперь умудренные толкователи должны были обдумать каждое движение мяча мимо вделанных в каменные борта священных черных зеркал, оценить каждое попадание в «лоно смерти» и раскрыть проявленную в игре волю богов.
Мотекусома легко перепрыгнул через высокий каменный борт и тут же увидел осторожно спускающуюся к нему по ступеням трибуны Сиу-Коатль. Женщина-Змея избегала смотреть ему в глаза, но вся ее поза выражала острое недовольство.
—    Зачем тебе это надо? – подошла, наконец, она.
—    Глупый вопрос, — отрезал он и стянул влажные от пота перчатки из кожи ягуара.
Вопрос был действительно глупым, тем более что игра уже состоялась.
—    Ты делаешь друзей врагами, — осуждающе покачала головой самая первая из его жен. – Это, по-твоему, умно?
—    Помолчи, а… — уже теряя терпение, попросил Мотекусома.
Он и сам прекрасно осознавал, сколько недовольных грядущим примирением собралось на стадионе, — без участия в боевых действиях жрецы не получали даров, народ – героев, а в элитных военных кланах прекращалось главное – продвижение вверх по лестнице доблести и заслуг. Поэтому в столице замирения с Тлашкалой не хотел никто, — ни могущественный клан Орлов, ни – тем более – Ягуары.
—    Если Тлашкала перестанет с нами воевать, где брать пленных? – буркнула Сиу-Коатль. – Чьими сердцами кормить богов? Как мы… без войны?
—    Слушай, ты молчать умеешь?! — разъярился Мотекусома и, обрывая кожаные шнурки, стащил с головы тяжеленный шлем. Немного отдышался и понял, что должен успокоиться.
Нет, Мотекусома не был противником воинской доблести, но с Тлашкалой все обстояло не просто. Хронические войны с говорящим на том же языке народом стала истинным разорением. Жрецы с обеих сторон приносили обильные жертвы, солдаты увешивали пояса трофеями, и никого не интересовало, во что обходятся казне выжженные маисовые поля.
Мотекусома, в отличие от жрецов и воинов, подсчитывал все. А когда потерял терпение, провел энергичные переговоры с наиболее авторитетными вождями вражеского стана, с трудом, но договорился разрешить проблему по обычаю – священной игрой и… победил! С тех пор священные войны шли только трижды в год – весной, перед сезоном дождей, осенью, когда початки маиса надламывают, и в январе, после сбора последнего урожая. Теперь, после честной схватки пять на пять, вожди с вождями, должно было решиться, быть ли договорным войнам вообще. Но Мотекусома уже знал, что снова одержал верх.
Протяжно взревела священная раковина, и освещенный факелами Главный толкователь поднялся со скамьи и сложил руки особым образом.
Трибуны – все триста семьдесят вождей – охнули.
—    Что-о?! – вскочил Мотекусома. – Где он увидел нарушение правил?!
—    Боги узрели нарушение правил… — уже вслух, еле слышно из-за ропота трибун озвучил приговор толкователь и сделал второй жест. – Игра продолжается.
Мотекусома гневно стукнул кулаком о закованное в щиток бедро, но тут же взял себя в руки и властно махнул своим игрокам.
—    Пошли! Сунем Тлашкале еще разок!
Перемахнул через борт, пробежал несколько шагов, на ходу обернулся в сторону Сиу-Коатль и замер. Рядом с Женщиной-Змеей стоял отчаянно жестикулирующий ему Повелитель дротиков.
—    Ждите меня! – бросил Мотекусома игрокам и стремительно вернулся на край поля. – Ну?! Что там еще стряслось?!
—    Четвероногие! – выдохнул военачальник. – Они снова здесь…
—    Ты не ошибся? – побледнел Мотекусома.
Военачальник скорбно поджал губы.
—    Из Чампотона зарисовки прислали. Все точно. Это они.
***
Игру они продули с разгромным счетом 14:9. Едва Мотекусома узнал о приходе «четвероногих», он стал нервничать, раздраженно и совершенно без толку орать на команду и терять самые что ни на есть верные мячи.
—    Тлаш-ка-ла! – почти беспрерывно скандировала восточная трибуна, — Тлаш-ка-ла!
А потом Считающий очки разразился целой серией хлопков, Толкователь ткнул рукой на север, и это означало, что воля богов окончательно проявилась. И, судя по счету, число договорных войн можно было даже увеличить, – по меньшей мере, до четырех-пяти раз в год.
Трибуны взвыли от восторга.
Мокрый, вымотанный до предела Мотекусома сорвал шлем и, не обращая внимания на то, что творится за его спиной, почти побежал в примыкающий к стадиону одноэтажный дворцовый комплекс. Сунул шлем прислуге, с трудом дождался, когда ему расшнуруют громоздкое снаряжение и, едва ополоснув лицо, бросился в зал для приемов. Выхватил у гонца толстенный рулон хлопковых полотен, жестом приказал придвинуть светильники ближе и развернул первое послание.
На куске полотна, явно отрезанном от мужской накидки, был изображен след четвероногого «гостя».
—    Копыто? – удивился Мотекусома. – У него копыта?! Как у свиньи?
—    Да, Великий Тлатоани, — склонил голову еще ниже гонец. – Снизу он похож на очень большого тапира.
Мотекусома прикусил губу; он с трудом представлял себе свинью вдвое выше человеческого роста. Развернул следующее полотно, и сердце его подпрыгнуло и замерло. Холст понесли к нему еще свежим, непросохшим, и краски местами смазались, а местами поплыли. И все равно: столь качественное изображение «четвероногого» он видел впервые. Высокие, по грудь человеку ноги, странная, ни на что не похожая передняя голова и – самое жуткое – верхняя часть человеческого тела, выросшая точно посредине хребта.
—    Кто рисовал? – глотнув, бросил он.
—    Горшечник Веселый Койот из рода Чель.
—    Наградить, — решительно распорядился Мотекусома и хлопнул в ладоши.
У входа в зал появился, и почтительно застыл казначей и мажордом двора Топан-Темок, и Мотекусома кивнул в сторону гонца.
—    Выдашь тысячу зерен какао. Пятьсот ему и пятьсот горшечнику.
Гонец растерянно моргнул, — это было целое состояние, и, подчиняясь жесту казначея, задом попятился к выходу.
Мотекусома развернул следующее полотно, за ним – следующее. Не нашедший под рукой бумаги амаль* безвестный горшечник из немыслимо далекого приморского городка Чампотон пустил весь свой гардероб, чтобы отобразить на кусках материи то, что увидел. Бледные, словно трупы, воины с огромными, дикими бородами, сгоняющие людей в кучу. Сверкающие металлическим блеском нагрудные панцири. Оперенные и тоже металлические шлемы. Высокие парусные пироги, явно собранные из досок. Паруса…

*Amales (от науа amatl – аматль) – бумага, изготовленная из агавы.

Мотекусома досадливо крякнул и присел на невысокую, обитую таканью скамейку. Если верить немногим уцелевшим очевидцам, «четвероногие» умели плыть к цели и при боковом, и даже при встречном ветре. Как это у них получается, он не представлял.
—    Ну, что, получил, что хотел?
Мотекусома поднял голову. Это была Сиу-Коатль.
—    Перестань, — совершенно не желая обсуждать игру, попросил он. – Лучше посмотри, что из Чампотона прислали.
Женщина-Змея подошла, взяла верхнее полотно и охнула.
—    Это они?
—    Да.
И еще этот металл… Мотекусома отдал короткое распоряжение, и замерший у дверей слуга тут же исчез и вскоре появился с расписной шкатулкой. Открыл и с поклоном поставил ее перед Великим Тлатоани. Мотекусома наклонился и один за другим достал все три предмета из этого странного отдающего синевой металла.
Первый попал в его руки шесть лет назад. Этот браслет с обрывком толстой цепи был снят с руки мертвеца, выброшенного на один из островов на маленьком бревенчатом плоту. Вообще-то браслетов было два, но второй отнять у обнаруживших труп дикарей-людоедов не удалось.
Следующий предмет попал в эту шкатулку чуть позднее, два года назад – с севера. Как утверждал доставивший его гонец, эту зубчатую звездочку «четвероногие» прикрепляют то ли к щиколотке, то ли к пятке, — здесь мнения перепуганных очевидцев расходились.
Но более всего правителя поражал третий предмет – длинный, все время обрастающий рыжим налетом нож. Мотекусома лично проверил нож в деле и был потрясен; он легко резал золото и медь и уступал в прочности разве что кремню – с тем существенным отличием, что при ударе не крошился.
—    Это люди, — задумчиво произнесла Женщина-Змея.
—    Что? – поднял голову Мотекусома.
—    Я сказала: это – люди, – отчетливо повторила жена и ткнула пальцем в холст. – Видишь?
Мотекусома заинтересованно привстал со скамеечки. На округлом боку гигантского двухголового тапира, в том месте, на которое указывала Сиу-Коатль, отчетливо виднелось то ли утолщение, то ли нарост.
—    Это нога, — поджала губы Сиу-Коатль. – Он сидит на тапире верхом. Понимаешь?
—    Как это – верхом? – не понял Мотекусома.
—    Так женщина иногда садится на мужчину! – раздраженно пояснила главная жена.
—    Глупая! Тогда бы тапир ходил вверх животом! – насмешливо осадил ее Мотекусома… и осекся.
Женщина-Змея определенно была права. Только бледные бородатые воины сидели у гигантских тапиров на спинах, а не на… животах.
—    Что думаешь делать? – словно не заметив насмешки, поинтересовалась жена.
—    Собирать Высший совет. Немедленно.
***
На этот раз высадка на сушу стала для всех сплошной мукой. Суда все время стаскивало вниз речным течением, и штурманы вконец извелись, пока сумели пришвартовать хотя бы половину судов армады. А потом начали падать с шаткого трапа драгоценные во всех смыслах лошади.
—    Вот что значит, без молитвы начать, — нравоучительно произнесли сзади.
Падре Хуан Диас тут же захлопнул книгу для путевых записей и обернулся. Это был духовник армады брат Бартоломе де Ольмедо.
—    Сойдете с нами, святой отец? – как бы равнодушно поинтересовался Ольмедо.
Хуан Диас решительно мотнул головой.
—    Спасибо, брат Бартоломе, не в этот раз.
Монах как-то криво улыбнулся и развернулся, чтобы уйти.
—    И ведь не боится… — пробормотал он вбок.
Хуана Диаса как ударили.
—    Что ты сказал?! – ухватил он монаха за грудки и рывком подтянул к себе. – Кого я должен бояться?!
—    Ну, как же… — глотнул тот, — не участвуете вы в борьбе с язычниками. Хотя и посланы. О таком и донести могут…
По спине Хуана Диаса словно промчался ледяной ураган, а щеки задергались. Ему уже приходилось отвечать церковному суду – по молодости, и раздробленные на допросе пальцы ног болели к непогоде и поныне.
—    Не говори, о чем не знаешь! — яростно процедил он в лицо монаху и отшвырнул его от себя.
Брат Бартоломе судорожно поправил рясу.
—    Зря вы так, святой отец… — обиженно выдохнул он, — я вот каждый день… поддерживаю наших воинов на их многотрудном пути.
—    Бог в помощь, — решительно перекрестил его Хуан Диас и, пытаясь успокоиться, открыл свою книгу путевых записей.
Он знал, что духовник армады, простой полуграмотный монах, отчаянно завидует его сану и положению. Диасу не приходилось выслушивать короткие, как выстрел, но от этого не менее тягостные исповеди солдатни, – перед каждым боем! – а главное, Диас был свободен в своем выборе. Например, идти ли ему с отрядом.
Хуан Диас глубоко вдохнул пахнущий гнилыми водорослями воздух и, уже успокаиваясь, сокрушенно покачал головой. Во-первых, он к этой своей относительной свободе шел восемнадцать лет. А, во-вторых, ему действительно нечего было делать в Шикаланго. Он уже посещал этот городок в прошлом году, отчет Ватикану составил, образцы идолов приложил и ничего нового для себя не ждал. Куда как важнее сейчас было разобраться с идеей шарообразности земли, ибо одно дело согласиться с ней, и совсем другое – рассчитать, в какую именно точку земного шара тебя занесло.
По сходням загрохотали десятки ног, и Хуан Диас поморщился, дождался, когда арбалетчики сойдут, и снова уткнулся в книгу путевых записей.
С геометрией у него всегда были нелады, но если ватиканские братья правы, то остров Святой Марии Исцеляющей*, на который они высадились, на самом деле не остров, а самая настоящая материковая Индия. И значит, сразу же за ней стоит захваченный маврами Иерусалим. Падре Хуан Диас шел в эту святую землю восемнадцать лет.

*Остров Святой Марии Исцеляющей – полуостров Юкатан.

—    Господи, помоги нам вернуть нашу святыню, — привычно пробормотал он.
Предощущение того, что они, обойдя Вест-Индию «с тылу», вот-вот окажутся в Персидском заливе, буквально висело в воздухе. Эрнандес и вовсе назвал один из местных городов Гранд Каиром. И не без оснований.
Не говоря уже о смуглых темноглазых туземцах и языческих мечетях, удивительно похожих на египетские пирамиды, в здешних городах все было типично сарацинским: широкие прямые улицы, оштукатуренные белые стены, полное отсутствие дверей и, тем более, запоров, но главное, — язычество и невообразимая дикость. Здешние мавры были настолько безграмотны, что не слышали ничего не только об Иерусалиме, но даже о собственных городах Мекка и Калькут.
А между тем, все это было рядом. Даже незримое присутствие острова Бимини, с источником вечной молодости, испив из которого, старики становятся юношами, явственно ощущалось, – местные мужчины были почти лишены бород, да и выглядели на удивление моложаво!
По берегу – злые, как черти – проехали Кортес и незаметный, но самый преданный его помощник Кристобаль де Олид, и падре с унынием признал, что заняться геометрией, скорее всего, не выйдет. Уж такой день.
—    Если до рассвета не войдем в город, все насмарку, — мрачно произнес Олид.
—    Войдем, — поджал губы Кортес и направил жеребца к сбегающей по сходням цепочке арбалетчиков. – Быстрее! Быстрее! Что вы, как бабы брюхатые!
***
У Кортеса не было другого выхода, кроме как успеть и вернуться с добычей, – лучше, если богатой. Только так можно было откупиться от короны, если что пойдет не так.
—    Ты ведь понимаешь, что экспедиция не вполне законна? – поинтересовался Веласкес, как только предложил Эрнану капитанский пост.
Кортес кивнул. После того, как Веласкес рассорился с семейкой Колумбов, титул аделантадо, дающий право посылать экспедиции, присоединять земли и собирать подати, ему не светил.
—    И если тебя предадут суду, я – ни при чем, — испытующе заглянул Кортесу в глаза губернатор, — а тебя осудят за разбой.
—    Пусть сначала возьмут… — усмехнулся Кортес.
—    Господи… висельник он и есть висельник, — вздохнул Веласкес.
—    Вы знаете, кого посылать, — уверенно кивнул Кортес.
Они оба понимали, сколь уникально подходит Кортес для нелегального набега. С одной стороны, все знали его, как старого недруга Веласкеса, и, случись, что, губернатора обвинят в последнюю очередь. А с другой, – любой доносчик десять раз подумает, прежде чем поставит подпись под наветом на племянника Николаса де Овандо.
А потом что-то произошло. Уже когда Кортес грузился в Тринидаде, Веласкес вдруг переменил планы и выслал приказ немедленно передать командование Васко Поркало.
Кортес усмехнулся. Чтобы сместить его, Веласкес должен был сначала вернуть долговые расписки за каравеллы, оружие и провиант. А поскольку этого не произошло, Кортес отправил губернатору крайне почтительное письмо и, понимая, что не терпящий ослушания Веласкес попробует его арестовать, спешно покинул Кубу.
Кортес до сих пор не понимал, какая муха укусила губернатора, но одно знал точно: добычи должно быть достаточно, чтобы откупиться не только от короны, но еще и от обиженного Веласкеса.
***
Все прошло точно так же, как и в нескольких предыдущих селениях. Люди Кортеса вошли в город на рассвете, с двух сторон, с севера и юга, и, бренча тростниковыми висюльками вместо дверей, первым делом вытащили два десятка заспанных мавров на улицу.
—    Теулес*! Кастилан Теулес! – заорали мавры и помчались по улице, оповещая соседей о налете бледных, словно удравшие из преисподней духи, кастильцев.

*Теулес (науа teules) – прозвище испанцев. Имеет несколько значений: мертвец, дух, дух-предок.

—    Помнят, сукины дети! – загоготал уже ходивший сюда в прошлом году Альварадо и, оттеснив Кортеса, послал кобылу вперед.
—    Назад, Альварадо! – привстал в стременах Кортес и, поймав на себе жесткий, оценивающий взгляд гиганта, смирил норов и уже мягче добавил: — ты же знаешь… рано.
А тем временем широкая улица все более заполнялась людьми, в основном мужчинами, и большая часть этих мужчин выбегала уже с оружием.
—    Арбалетчики! – обернулся Кортес. – Вперед!
Закованные в панцири арбалетчики в две шеренги – впереди стреляющие, позади заряжающие – двинулись по улице, беспощадно расстреливая мужчин короткими пронзительно взвизгивающими стрелами. Ввиду повышенной злобности, мужчины почти не поддавались одомашниванию, а потому для продажи не годились.
Впрочем, по-настоящему опасны здешние воины все-таки не были, — по дикой сарацинской традиции, они с тупым упорством пытались взять противника в плен живьем, чтобы затем принести в жертву. И, пока они тратили силы и время на хитроумные маневры вокруг врага, стараясь легко ранить и тут же накинуть аркан, кастильцы их просто убивали. И вот уже на крики умирающих мужчин из домов начала выбираться и главная добыча – женщины и подростки.
О панцирь Кортеса – на излете – стукнулась длинная сарацинская стрела, и он, оценив, насколько заполнена улица, поднял над головой толедский меч и развернулся к всадникам.
—    Сантьяго Матаморос*!

*Santiago Matamoros (Сантьяго, порази мавров) – клич испанского воинства. Со временем превратился в Santiago Mataindios (Сантьяго, порази индейцев). Сантьяго – Святой Апостол Иаков Зеведеев (Старший) — покровитель Испании.

—    Бей мавров! – подхватила кавалерия и не слишком торопливо, регулярно подымая лошадей на дыбы, тронулась по широкой, залитой восходящим солнцем улице.
Здесь было достаточно опытных в деле воинов, знавших, что сарацинские бабы, едва завидев стаю исходящих пеной двухголовых чудовищ, поднимут такой визг, что мертвые проснутся. Так и вышло: улица вмиг переполнилась, и уже через полчаса и те, что в панике бежали из северной части города, и те, которых пригнали из южной, встретились на центральной площади. И вот тогда началась работа.
Пришпоривая жеребца, Кортес носился между войсками, словно бог войны.
—    Арбалетчики, к мечети! – орал он, видя, что часть полуголых мужчин пытается прорваться к арсеналу, стандартно размещенному в центре города, у невысокой ступенчатой пирамиды.
И арбалетчики устремлялись расстреливать бунтарей.
—    Аркебузы*, больше огня!

*Аркебуза (франц. arquebuse, исп. escopeta — эскопета) – фитильное ру¬жье

И солдаты с аркебузами, время от времени картинно стрелявшие в воздух, вызывая очередной шквал женского визга, начинали заряжать быстрее.
—    Где ошейники?! Почему они еще без ошейников, я спрашиваю?!
И через какой-нибудь час почти на каждом из четырех сотен пойманных горожан был собственный кожаный ошейник, соединенный с соседним прочной железной цепью.
—    Альварадо! – гаркнул Кортес, видя, что несколько сцепок уже готово. — Чего ты ждешь?! Гони их к берегу!
И сразу же понял: что-то идет не так.
—    Тут какой-то странный мавр попался! – растерянно отозвался Альварадо.
—    Ну, так снеси ему башку!
—    Сам снеси! – раздраженно предложил Альварадо. – Он крестное знамение творит!
Внутри у Кортеса все оборвалось.
—    Господи! – прошептал он. – Неужели Иерусалим?!
О том, что материк, а значит, и захваченный маврами святой город где-то совсем неподалеку, ему прожужжали все уши. И если войти туда первым… у Кортеса перехватило дыхание.
Он пришпорил коня и, раздвигая визжащую толпу, прорвался к Альварадо.
—    Где?!
—    Вот он… — ткнул Альварадо саблей.
Кортес мгновенно слетел с коня и схватил трясущегося от ужаса мавра за грудки.
—    А ну! Покажи мне то, что показал ему!
—    Бог… Санта Мария… и Севилья! – перекрестился мавр и вдруг осел на колени, прижался щекой к щегольскому сапогу Кортеса и зарыдал. – Бог мой… кастильцы… земляки…
***
Члены Тлатокана – Высшего совета Союза племен собрались во дворце мгновенно, и Мотекусома еще раз порадовался, что целых два голоса из шести – Верховного жреца и Верховного правителя принадлежат лично ему.
—    Великий Тлатоани, — едва рассевшись на циновке, начал укорять старый Верховный судья, — ты напрасно сердишься. Боги явили свою волю, и войны с Тлашкалой должны продолжаться.
Мотекусома молча протянул ему только что полученные из Чампотона рисунки.
—    Посмотри.
Верховный судья растерянно принял полотна, развернул первое и обмер.
—    Четвероногие?! Они снова вышли из моря?!
Мотекусома кивнул, терпеливо дождался, когда рисунки просмотрит каждый член совета, и расстелил на циновке исполненную лучшим художником столицы карту страны. Отыскал город Чампотон и провел пальцем вдоль побережья.
—    Я думаю, они уже около Симатана.
Все три вождя дружно склонились над картой.
—    Как быстро плывут! – тревожно цокнул языком Какама-цин – самый молодой из вождей.
—    Слишком быстро, — нехотя согласился Мотекусома, — но и останавливаются часто и надолго: день в море, два-три дня на суше.
—    Опять женщин отнимают? – настороженно поинтересовался Повелитель дротиков.
Мотекусома кивнул.
—    Не понимаю, — вздохнул военачальник. – Зачем четвероногим так много женщин? Для жертвы богам не годятся, а содержать столько женщин хлопотно. Может, они их едят? Как дикари?
Мотекусома, печально качнув головой, свернул карту.
—    Они не похожи на дикарей, — слишком хорошее оружие.
Вожди, уже видевшие в шкатулке правителя длинный нож из неизвестного металла, согласно закивали головами.
—    Они не дикари… нет. И у них, должно быть, очень сильный род.
—    Меня тревожит другое, — подала голос обычно молчащая на Высшем совете Сиу-Коатль, единственная женщина, имеющая право присутствовать на совете. – Никто не видел четвероногого убитым.
В воздухе повисла напряженная тишина.
—    Да еще эти бледные лица… — продолжила Сиу-Коатль. – Все, кто их видел, говорят, их лица, как снег на вершине вулкана.
Мотекусома усмехнулся: белизна кожи сама по себе его не пугала. Но молчание стало совсем уж тягостным, и тогда Повелитель дротиков, озвучивая общие сомнения, неуверенно кашлянул.
—    Может, они из подземного мира? Недаром, все их называют мертвецами… И бороды у них такие, что за триста лет не отрастишь… да, и волосы у многих белее, чем у самых древних старцев.
Вожди, поддерживая сказанное, загудели.
—    На земле такому старому человеку делать нечего…
—    Вы хотите сказать, они мертвы? – Мотекусома на секунду задумался. – Нет, это вряд ли. Боги не нарушают своих правил.
Женщина-Змея недобро усмехнулась.
—    Для богов нет правил, Тлатоани. И ты должен знать это лучше других.
Мотекусома вспыхнул. Дочка прежнего правителя Союза слишком уж часто и дерзко демонстрировала права своей крови.
—    Я знаю, все, что мне нужно, — жестко отрезал он. – Но главное, что я знаю: мне нужны права Верховного военного вождя.
Вожди недоуменно переглянулись, а Повелитель дротиков обиженно надул губы:
—    Но мы же ни с кем не воюем…
—    А четвероногие как пришли, так и уйдут…
—    И зачем тебе столько власти?
Мотекусома досадливо крякнул. Он не знал, как объяснить этим немолодым и в силу этого уважаемым, но слишком уж недалеким людям, что война начинается намного раньше первой стычки.
—    Тлатоани прав, — неожиданно произнесла Сиу-Коатль. – Четвероногие это не Тлашкала; игрой в мяч с ними спор не решить. Дайте ему, что он просит.
Вожди насупились, и в зале для приемов снова повисла гнетущая тишина.
—    Мы должны подумать… — наконец-то отважился выразить общее мнение Верховный судья. – Не было раньше такого, чтобы без войны такие большие права давать.
Мотекусома вскипел, но тут же понял, как одержать верх.
—    Но я же проиграл тлашкальцам в священной игре, – безуспешно пытаясь удержать торжествующую усмешку, хлопнул он ладонью по бедру. – А значит, мы уже воюем! Что тут думать?
***
Рабов загоняли на бригантины по тем же сходням, по которым несколько часов назад сводили коней.
—    Сколько? – тревожно интересовались штурманы.
—    Сотня!
—    А ну, хорош! Поворачивай, я сказал! Я и так перегружен! Скоро дохнуть начнут!
Падре Хуан Диас понимающе усмехнулся. Еще будучи капелланом в армаде Грихальвы, он убедился: бригантина вполне в состоянии принять на борт и двести, и триста мавров; вопрос лишь в том, сколько из них доживет до Кубы. Уже сейчас треть ошейников болтались пустыми; чтобы не задерживать весь караван, тем, кто артачился или у кого от страха отказывали ноги, тут же отрубали головы, освобождая общую цепь. Но штурманов заботила вовсе не смертность груза и даже не хронически загаженные трюмы. Их раздражал размер их штурманского пая, а в силу этого и все остальное.
Вообще же, судя по всеобщему возбуждению, добыча была богатой. Свободные от погрузки солдаты радостно примеряли местные воинские доспехи – хлопчатые, а потому на удивление легкие. Хуан Диас и сам поразился, когда увидел испытания такого пропитанного соляным раствором сарацинского панциря, — даже топор не брал. А неподалеку от сходней командирского судна, на расстеленное по земле полотно уже кидали взятое в городе золото.
—    Ух, ты! Как интересно… — суетилась возле казначея Мария де Эстрада – женщина полезная во всех отношениях. – Дай примерить, Гонсало!
—    Мария, отойди… — устало отгонял ее казначей армады Гонсало Мехия. – Мне капитаны башку из-за тебя оторвут!
Падре досадливо крякнул, захлопнул книгу и, уже понимая, что ничего, кроме уточек, рыбок, ну, и… полусотни простеньких ожерелий из низкопробного золота, не увидит, отправился посмотреть.
—    Святой отец! Святой отец!
Падре ойкнул и прыгнул в сторону, давая дорогу кобыле Педро де Альварадо.
—    Санта Мария! Ты меня едва не раздавил. В чем дело, Педро?
—    Я кастильца нашел! – радостно пробасил гигант. – Прям среди мавров!
—    Как – среди мавров? – оторопел Хуан Диас.
—    Ага! – тряхнул рыжей шевелюрой Альварадо, — а еще собаку – тоже нашу, кастильскую! Они ее в мечети держали! Откормили – ужас! В дверь не пройдет! Их в конце колонны ведут.
Хуан Диас задумался. Собаку здесь потерял Грихальва, еще год назад, и падре даже подумать не мог, что мавры зверюгу не убьют – просто из чувства мести. Но вот кастилец…
—    А он точно – не португалец?
—    Точно, святой отец! – рассмеялся Альварадо, — но если что, пятки ему всегда поджарить можно, — все расскажет!
Настроение у Хуана Диаса мгновенно упало.
«Только португальцев здесь не хватало!» – тоскливо подумал он.
Еще папской буллой от 1493 года, а затем и Тордесильясским договором весь мир был честно и поровну разделен – раз и навсегда. Португалии принадлежит все, что восточнее Азорских островов – от полюса до полюса, а Кастилии* и Арагону – все, что западнее. И, тем не менее, следы шпионских португальских экспедиций в Вест-Индии время от времени находили.

*Кастилия (Castilla) – королевство, объединившее (после присоединения второго по значению королевства – Арагон) к концу XV века все разрозненные области Испании.

«Разве что они плывут сюда от Африки…» — подумал святой отец и вдруг с ужасом осознал, что ни булла, ни договор совершенно не учли главной беды – шарообразности Божьего мира! Когда, плывя на запад, попадаешь на восток…
Хуан Диас ругнулся, и, понимая, что геометрию добить все-таки надо, открыл книгу для путевых записей. И тут же захлопнул. В конце колонны арбалетчиков показался Кортес, а рядом с ним, держась за стремя, бежал грязный и оборванный человек с длинным европейским лицом.
***
Первая мысль, которая посетила Кортеса, была: «португалец!» Оставленных на берегу моряков не значилось ни в одной из двух предыдущих экспедиций Веласкеса. А потому, подписав составленную казначеем опись военной добычи, он устроил «севильцу» настоящий допрос. Естественно в присутствии всех капитанов и должностных лиц.
—    Имя?
—    Херонимо де Агиляр, сеньор, — понимая, что снова попал в переплет, выдавил «севилец».
—    Откуда родом?
—    Севилья. Город Эсиха… — Агиляр с усилием глотнул, — сеньор…
—    А сюда как попал?
—    Из Дарьена, сеньор. Восемь лет назад. Мы везли адмиралу королевскую казну и судебные дела, а сели на рифы… сеньор.
Капитаны переглянулись. Эту историю о жуткой междоусобице в Дарьене и пропавшей королевской пятине* в двадцать тысяч дукатов знали все. Однако большинство сходилось на том, что отосланный к Диего Колумбу капитан просто присвоил и казну, и судно.

*Пятина – пятая часть всякой военной добычи, по законам Кастилии и Арагона принадлежащая королю.

—    Какие именно рифы? – встрял главный штурман армады Антон де Аламинос.
—    «Змеи», сеньор, — почтительно склонил голову Агиляр.
Капитаны недоуменно переглянулись. «Змеи», они же «Скорпионы» отсюда были, черт знает, где.
—    И как же вы сюда добрались? – прищурился главный штурман.
—    На шлюпке, сеньор. Тринадцать дней шли.
Главный штурман недоверчиво хмыкнул.
—    Без парусов?!
—    Да, сеньор, — понимая, что ему не верят, забеспокоился Агиляр. – Только на веслах. Восемнадцать человек нас было.
—    И в живых, конечно, остался ты один? – иронично выгнул бровь Кортес.
Пропавшая казна, целых восемнадцать спасшихся, о которых ни Эрнандес, ни Грихальва, ничего не слышали… он уже чувствовал: без «испытания» здесь не обойтись.
—    Нет, не один, сеньор, но шестеро умерли, пока мы плыли, — беспрерывно облизывая губы, заторопился Агиляр, — и к берегу нас пристало двенадцать, сеньор. А потом сеньора Вальдивию и еще четверых мавры съели. Сразу, в первый же день… сеньор.
Капитаны снова переглянулись – теперь уже скорбно. Многих из них вербовали отплыть в Дарьен – как раз восемь-девять лет назад, а кое-кто знал Вальдивию лично, и такого конца для него не желал никто. Уж лучше б он присвоил королевскую казну.
—    А остальные семеро? – напомнил падре Хуан Диас. – С ними что?..
—    Мы бежали к Ах К’ин Куцу, святой отец…
—    Куда-куда? – не поняли капитаны.
—    Ах К’ин Куц – сеньор селения Шаман Сама, сеньоры…
Кортес заинтересованно наклонил голову.
—    Ты что, знаешь язык мавров?
Несчастный на секунду замялся и вдруг залился краской стыда.
—    Мне пришлось, сеньор. Иначе я бы тоже не выжил.
Кортес удовлетворенно улыбнулся. До сей поры у него был только один толмач – крещеный пленный мавр по имени Мельчорехо, но переводил этот мерзавец не просто плохо – убийственно. Кортес до сих пор подозревал, что лишь благодаря такому «переводу» он и получил в двух мелких городках столь яростное сопротивление.
—    Кстати, о выживших… – встрепенулся главный штурман. – Кто еще может подтвердить, что вы дошли сюда от «Скорпионов» на веслах? Хоть кто-то, кроме тебя, остался?
—    Только Гонсало Герреро, сеньор, — пожал плечами Агиляр, — но вам его не взять.
В воздухе повисла тишина.
—    Кто такой Герреро? – заинтересованно подался вперед Кортес, – и что значит «не взять»?
Агиляр прикусил язык; он уже понял, что ляпнул лишнее, и этот вопрос лучше было обойти.
—    Герреро – бывший моряк, сеньор, — наконец-то нехотя проговорил он, – татуировки сделал, на сарацинке женился, а теперь еще и военным вождем у них стал. Он и научил мавров нападать на кастильцев…
Кто-то охнул.
—    И… где он учил на нас нападать? – первым опомнился Кортес.
—    У северного мыса, в Чампотоне и здесь. А где еще, я не знаю.
Капитаны скорбно замерли. Только теперь стало понятно, почему в других местах все идет, как по маслу, а здесь мужчины каждый раз выскакивают уже с оружием.
—    Но Герреро – не самое страшное, — внезапно нарушил тишину Агиляр. – На этой земле самый опасный человек – Мотекусома.
***
Мотекусома никогда не говорил Высшему совету всего. Он утаил от вождей, что уже после первого набега четвероногих щедро платил за любой предмет, способный рассказать о них что-нибудь новое. Он умолчал о том, как в обмен на мелкие торговые льготы не без труда сделал своими шпионами почти всех плавающих морем купцов. И он хранил в глубоком секрете свои регулярные переговоры с вождями пограничных племен.
Лишь благодаря этим своим единоличным действиям он сумел наладить связи даже с врагами, собрать целую библиотеку донесений и сделать главный вывод: четвероногие опасны. По-настоящему опасны.
Нет, его вовсе не смущали ни бледный цвет лица, ни повышенная волосатость четвероногих. Но уже то, что они подчинили себе умную и свирепую, в полтора человеческих роста свинью, заставляло относиться к ним с уважением. Народ Мотекусомы смог приручить лишь мясистого глупого индюка да полностью лишенную шерсти и зубов собаку Течичи.
Опасным было и вооружение пришельцев. Стрелы их металлических луков летали вдвое дальше, военные пироги могли ходить даже против ветра, а про Тепуско* и «громовую трубу» Мотекусома не знал, что и подумать. Очевидцы утверждали, что «громовая труба» пробивает самый лучший панцирь даже на расстоянии в четыреста шагов. Тепуско же и вовсе более походило на молнию, нежели на человеческое оружие.

*Тепуско – пушки.

Но более всего встревожили Мотекусому пересказанные купцом слова мертвеца-перебежчика с непроизносимым именем Герреро. «Они не остановятся, — сказал перебежчик. – Никогда».
Мотекусома попытался договориться о встрече с этим бесценным человеком, но совет вождей недружественного пограничного племени, хорошо знающий, как трудно вернуть то, что однажды попало в руки мешиков,  решительно отказал. Увы…
Занавесь из раскрашенных тростниковых трубочек нежно затрещала, и Мотекусома обернулся. Это была Сиу-Коатль.
—    Жены и дети ждут тебя, Тлатоани, — холодно произнесла она. – Нехорошо оставлять их без внимания.
Мотекусома кивнул, поднялся с невысокой деревянной скамеечки и, разминая тело, потянулся. Ему не с кем было разделить груз ответственности. Потому что все его вожди, что дети.
Они искренне недоумевали, почему Великий Тлатоани снижает покоренным городам размеры взноса в общую союзную казну, давая чужому купечеству шанс подняться и встать вровень с остальными.
Они яростно сопротивлялись постройке Коатеокатли – общего храма для всех богов и племен, а заявления Мотекусомы, что нужен общий, единый для всех культ вызывали у них лишь отвращение.
Они постоянно пытались запретить трату союзной казны на исследования отдаленных районов морского побережья, и увеличение числа училищ для юношей из мелких, провинциальных родов и племен.
Словно дети, они слишком часто не видели завтрашнего дня, а когда он тыкал их в это носом, невозмутимо отвечали, что просто следуют заветам предков, а вот плохого Тлатоани можно и переизбрать.
Мотекусома просто не мог делиться с ними всем, что знал, и уж тем более тем, что делал.
***
12 марта 1519 года от рождества Христова Эрнан Кортес подошел к названной капитаном прошлой экспедиции в свою честь реке Грихальва.
На карте здешнее селение обозначалось, как мирное – первое мирное селение на всем долгом пути. И, «ларчик» открывался на удивление просто: когда Хуан де Грихальва подошел сюда, он уже набил трюмы всех четырех кораблей до отказа, а потому в рабах для кубинских рудников более не нуждался.
—    Так, сеньоры, на реке Грихальва сначала торгуем, — еще перед выходом из Шикаланго объявил капитанам Кортес. – Бусы, зеркальца, — все, чем запаслись. Берем золота, сколько можем…
—    А потом? – подал голос неукротимый Альварадо.
—    А потом, как всегда, — улыбнулся Кортес. – Конница и аркебузы.
Капитаны переглянулись, и кое-кто пожал плечами.
—    Зачем покупать, если можно даром взять? Сразу!
Кортес досадливо крякнул.
—    Много золота мы силой взяли?
—    На одиннадцать тысяч песо*, сеньор, — тут же подал голос казначей.

*Песо (peso — буквально «вес») — денежная единица; условной единицей измерения служил вес кастельяно (castellano), который равнялся 4,6-4,7 г

Кортес поднял указательный палец вверх и обвел капитанов серьезным взглядом.
—    Запомните, сеньоры, в девяти селениях – одиннадцать тысяч. А Грихальва на свои стекляшки только на реке Флажков на шестнадцать тысяч золота наменял…
—    Может, нам тогда вообще их не трогать? – презрительно поинтересовался Альварадо.
Кортес на секунду замер и развернул укол в обратную сторону.
—    Ну, что ж, Альварадо, давай это обсудим. Тем более что город все равно где-то ставить надо. Может быть, ты и прав: зачем нам обозленные соседи?
Альварадо побагровел, а капитаны зашумели. Они знали, как мечтает губернатор Веласкес основать на этих берегах свой собственный город, но помнили и его попытки вернуть экспедицию, и то, в какой спешке им пришлось покидать Кубу.
—    Нам бы трюмы набить, да побыстрее назад вернуться, — мрачно произнес Диего де Ордас. – Пока нас пиратами не объявили…
—    Согласен! – решительно поддержал его Кортес. – И лучший способ выгрести все, что есть – это заставить мавров сначала собрать по лесам свое золото!
—    Кортес прав, — неожиданно поддержал его Гонсало де Сандоваль. – Сначала торговля, а уж потом рабы. Лучше способа нет.
Капитаны еще некоторое время пошумели, но к реке подошли уже вполне созревшими для разумной тактики.
Кортес встал на рейд неподалеку от устья, и вот тут-то все изменилось.
—    Санта Мария! А это еще что?! – ткнул пальцем вперед главный штурман.
Кортес прищурился. Из леса, с обеих сторон реки в полной тишине выбегали раскрашенные в самые разные цвета мавры.
—    Господи! Да их больше тысячи! – подошел сзади казначей.
—    Как бы не полторы… — покачал головой Кортес. – И все вооружены.
Вооруженные мавры – один за другим так и сыпали из леса, и конца этому не было видно.
—    Что делать будешь? – тихо спросил штурман. – Может, сразу – пушками? Разбегутся, как крысы.
Кортес стиснул челюсти. Если начать с пушек, много золота не взять, а ему была нужна добыча. Очень нужна…
—    Сначала поговорю. Селение значится, как мирное. Предатель Герреро сюда вряд ли добрался. Ну, а там… посмотрим.
***
Вожди встретили их на песчаном берегу. Стараясь удержать нервную дрожь, Кортес окинул взглядом амуницию парламентеров и с оторопью признал, что такого еще не видел: стеганые хлопчатые доспехи до колена, двуручные деревянные мечи со вставными остриями из осколков кремня, необычно длинные боевые луки…
Вожди перебросились короткими фразами, и один вышел вперед. Кортес собрался в комок, подал знак Агиляру и стремительно шагнул навстречу.
—    Я, капитан Эрнан Кортес, от имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса, повелителей Кастилии и Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима и многих островов и материков…
Вождь, перебивая его, резко что-то выкрикнул.
—    Он говорит, что кастильцы должны уйти, — перевел подошедший ближе Агиляр.
Кортес на секунду оторопел, но тут же взял себя в руки.
—    Мы пришли к вам с миром… — энергично произнес он. – Привезли очень ценные подарки…
Вождь прокричал что долгое и угрожающее, и стоящий справа Агиляр невольно прижался к Кортесу.
—    Он сказал, что люди Чампотона и Кампече уже рассказали о нас по всему побережью.
«Черт! – мигом взмок Кортес. – И когда успели?!» По его расчетам, пеший гонец, даже выйдя из этих селений заранее, с форой в сутки, никак не мог обогнать идущую под парусами бригантину.
—    Скажи ему, что в Чампотоне и Кампече на наших людей напали… — не опуская глаз, кинул вбок Кортес. – Мы просто обязаны были отомстить.
Агиляр перевел, дождался ответа и опасливо шмыгнул носом.
—    Он говорит, если мы начнем высадку, нас всех возьмут в плен и принесут в жертву богам.
Кортеса бросило в жар.
«Рано еще Агиляра на переговоры брать… – сама по себе пришла совершенно ненужная в такой момент мысль. – Слишком забит…»
—    Скажи им, что солдат нашего императора еще никто не побеждал, — злясь и на себя, и на Агиляра, процедил он. – И смелее! Что ты за мою спину прячешься?!
Агиляр неуверенно вышел вперед, быстро и шепеляво выкрикнул несколько то ли слов, то ли фраз и быстренько ретировался.
И тогда вождь усмехнулся. Что-то коротко произнес и, показывая, что переговоры окончены, развернулся к Кортесу спиной и неторопливо пошел к своим.
—    Он сказал, твои слова, что пух, — перевел Агиляр.
—    И все?
—    Да, сеньор.
***
Капитаны совещались долго. Необычные стеганые панцири, большие щиты и на удивление длинные луки произвели впечатление на всех. Кроме того, больше половины – самых крупных – судов из-за мелководья подойти к берегу не могли. А главное, в смысле добычи бой обещал быть безрезультатным.
—    Зачем нам рисковать? – резонно выразил то, что думали остальные, Гонсало де Сандоваль. – Золото они наверняка припрятали; так что нам и десяти песо на солдатский пай не взять.
—    Но мне бросили вызов, — напомнил капитанам Кортес.
—    Тебе бросили, ты и принимай, — насмешливо отозвался Альварадо.
—    Верно, — поддержал его бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас. – Веласкес не поручал нам ввязываться в драки без серьезного повода.
Кортес стиснул челюсти. Капитаны определенно не считали его пострадавшую честь достаточно серьезным поводом для «бесплатного» боя. И это было то же, что и «шуточки» оставшегося без языка матроса.
—    Хорошо, — решительно кивнул он. – Я пойду сам.
Капитаны иронично переглянулись.
—    И не из-за своей чести…
Капитаны тут же насторожились. Они еще не понимали, куда клонит Кортес, но опасность уже почуяли.
—    Я пойду, чтобы никто в этой земле не смел даже думать, что кастильца можно испугать.
Капитаны зашумели. Намек на их трусость был слишком прозрачен.
—    Ты за языком-то следи, Эрнан, — на глазах свирепея, одернул его огромный рыжий Альварадо. – А то… как бы беды не вышло.
Всегда помогающий Кортесу Кристобаль де Олид перехватил взгляд гиганта и демонстративно положил руку на рукоять меча.
—    Я пойду, чтобы нигде более на этом берегу нас не встречали с оружием, — не обращая на них внимания, закончил Кортес.
Воцарилась тишина. Капитаны уже видели, что Кортес их уел. Потому что главное правило конкистадора «не отступать» родилось вовсе не из амбиций, а из понимания простого факта: испугайся дикаря хотя бы один раз, и тебя начнут бить на каждой стоянке.
—    Но мне нужна поддержка. По меньшей мере, человек сто.
Капитаны молчали. Нет, опытные воины глаз не отводили, но, даже понимая всю правоту Кортеса, плясать под его дудочку здесь никто не собирался.
***
Кортеса, вошедшего в реку на суденышке Гинеса Нортеса – самом маленьком, а потому самом проворном из всех, берега встретили ревом раковин и труб и грохотом барабанов.
—    Диего! – нервно позвал Кортес. – Диего де Годой!
Никто не отзывался.
Кортес разъяренно огляделся по сторонам, нашел королевского нотариуса лежащим на палубе под защитой массивного деревянного борта и едва удержался, чтобы не вытащить его за шиворот.
—    Диего де Годой! – распрямившись и стараясь выглядеть в глазах врага неколебимым, сквозь зубы процедил Кортес. – Немедленно идите сюда!
Нотариус прижался к борту еще отчаяннее.
—    Они всех нас убьют!
Кортес распрямился еще сильнее.
—    Вы хотите, чтобы я сообщил в Королевскую Аудьенсию, что вы отказались исполнить свой долг?
Королевский нотариус всхлипнул, заворошился и, проклиная все на свете, покинул убежище. Кое-как встал рядом, трясущимися руками развернул загодя подготовленный текст и, бросив на Кортеса затравленный взгляд, начал:
—    Мы, подданные Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса… никогда и никем непобежденных… усмирителей варваров…
—    Хватит! – остановил его Кортес и развернулся к Агиляру. – Переводи!
Агиляр торопливо, надрывая голос, что-то зашепелявил, а Кортес пересчитывал нахлынувших мавров. Их действительно было порядка двух тысяч, но против двух сотен обученных войне с дикарями солдат им было не устоять.
«Вопрос потерь… — подумал он. – Все это вопрос потерь времени… и если я не успею обойти все побережье до того, как Веласкес пришлет мне замену по всем правилам, все пропало!»
—    … и если вы не позволите нам сойти на берег и набрать воды, а напротив, неразумно атакуете, вина за убийство падет на вас… — выдохнул нотариус. – Подпись: Эрнан Кортес.
—    Все? – развернулся к нему Кортес.
—    Все.
Кортес махнул рукой штурману, тот отдал короткое распоряжение матросу, и над суденышком взвился флаг «Всем причалить». Моряки принялись ловить ветер, в идущих за ними на буксирах набитых солдатами шлюпках отпустили канаты, и берега буквально взорвались барабанным грохотом.
Кортес быстро стащил сапоги, обул плетеные альпаргаты*, подбежал к борту и, дождавшись, когда аркебузы дадут первый залп, спрыгнул в воду.

*Альпаргаты (alpargatа) — полотняная обувь с плетеной подошвой.

***
Что такое воевать без поддержки конницы, они ощутили мгновенно.
—    Сантьяго Матаморос! – орали конкистадоры, призывая на помощь главного покровителя своей далекой земли.
—    Сантьяго Матаморос! – кашляя и сплевывая воду, орал и сам Кортес.
Но их сбрасывали и сбрасывали обратно в реку, и, до тех пор, пока стоящие на палубе стрелки из аркебуз не сделали добрый десяток залпов, на сушу выбраться не удавалось. И лишь когда все они встали на земле обеими ногами, мавры неспешно отступили к лесу, – как оказалось, в засеки.
—    Эрнан! Что теперь делать?! – наседали старшие команд. – Как их оттуда выбить?!
—    И где этот чертов Авила?!
—    Что вам Авила?! – хрипло огрызался Кортес. – Вы свою работу делайте!
Он понятия не имел, где пропадает единственный согласившийся поддержать его атаку капитан, — самый, пожалуй, молодой из всех.
—    В атаку, кастильцы! Бей нечестивых!
Но все было без толку. Без поддержки кавалерии и пушек силы были равны, а едва они заходили в лес, как тут же становилось явным превосходство мавров. А потом подоспел Алонсо де Авила.
—    Алонсо вперед! – взревел Кортес.
Алонсо попробовал, но стрелы, словно стаи саранчи, так и сыпались на его солдат, и не прошло и четверти часа, как отступил и этот отряд. И тогда Кортес зарычал, стараясь не пригибаться под ливнем яростно свистящих стрел, подбежал к высокому, приметному дереву на опушке и вытащил меч.
—    Годой! – заорал он. – Где ты, черт тебя дери?!
Не дожидаясь, когда нотариуса приведут, несколько раз взмахнул мечом, сделал на дереве три широкие зарубки и, плюнув на приличия, со всех ног рванул назад, под прикрытие подчиненных.
—    Все видели?!
—    Все-е… — нестройно выдохнули конкистадоры.
—    От имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса я, Эрнан Кортес, их слуга и вестник, извещаю, что Их Высочества являются королями и сеньорами здешних земель. Все слышали?!
—    Все-е…
—    Где этот чертов нотариус?! Быстро его ко мне!
***
Военный вождь Иц-Тлакоч проводил взглядом спешно уходящий к берегу реки отряд кастильцев, дал знак отбоя, подозвал писаря и жестом приказал ему достать бумагу из агавы и перо.
—    Великий Мотекусома, — не теряя ни секунды, начал диктовать он. – Это я, Иц-Тлакоч, которого ты назвал своим другом, посылаю тебе весть.
Писарь быстро вычертил ряд вертикально расположенных значков и замер.
—    Как Ты сказал, выполняя Твою просьбу, Иц-Тлакоч запретил мертвецам, которых Ты называешь четвероногими, а в Чампотоне зовут кастиланами, ступать на сушу и увидел, что переводчик у них пуглив, как олень. Иц-Тлакоч думает, переводчик был рабом.
Иц-Тлакоч на секунду задумался. Нужно было написать Мотекусоме самое главное, а что главнее, он решить пока не мог.
—    Сегодня мертвецы попытались выйти на сушу. Двести их было. Ровно двести. Мы напали и держали их в воде по грудь и по шею. Но с военной пироги с парусами пустили дым Громовые Трубы. Десять их было. Иц-Тлакоч хорошо посчитал. И многих воинов от этого дыма стошнило.
Иц-Тлакоч вздохнул. Запах был и впрямь омерзительный, но писать о том, что его воины отступили в лес, все равно не хотелось.
—    Их тошнило на траву и в реку и даже на врага. Сильно тошнило. А от грохота они шатались, как пьяные. Иц-Тлакоч хорошо все рассмотрел. И мертвецы увидели, что воинов тошнит и шатает, и начали пускать дым еще сильнее. С грохотом, как во время самой сильной грозы.
Вождь задумался. Теперь надо было писать, о том, как именно они отступали, но он тут же подумал, что написать об оружии мертвецов все-таки намного важнее.
—    А Громовых Тапиров, о которых Ты предупреждал, Иц-Тлакоч не видел. И Тепуско, с грохотом и дымом кидающих большие круглые камни на десять полетов стрелы не видел. Хотя смотрел хорошо.
Иц-Тлакоч поморщился и все-таки перешел к самой позорной части письма.
—    Пленных мы не взяли… хотя ранили многих. А еще самый главный вождь мертвецов сделал три зарубки на дереве. Иц-Тлакоч думает, это знак границы. Значит, будет еще бой. Или два. Это плохо. Мои воины не знают, чем обороняться от Громовой Трубы.
Писарь стремительно записал сказанное и с ожиданием в глазах уставился на своего военачальника.
—    Мотекусома… — вздохнув, продолжил Иц-Тлакоч, — из-за этих Громовых Труб у меня погибли восемнадцать лучших воинов. Мое племя пострадало. Женщины остались без мужей. А если завтра будет еще один бой? Или даже два? Пришли нам хорошего полотна – пять рулонов и медных топоров сорок штук.
Вождь задумался, не много ли просит, но, глянув на только что переплывшего залив перебежчика, понял, что немного, и значительно кивнул писарю.
—    Посылаю Тебе подарок, Мотекусома, — жестом показывая гонцу, чтобы тот немедленно готовился бежать в столицу, продолжил Иц-Тлакоч. – Это человек с севера. Мертвецы взяли его в плен год назад. Он был у них переводчиком. Теперь бежал и расскажет Тебе, Мотекусома, много интересного. Очень ценный человек. Иц-Тлакоч сразу это понял. Иц-Тлакоч помнит, что Ты обещал дать тысячу зерен какао, если получишь что-то необычное. Иц-Тлакоч думает, ты сильно обрадуешься и дашь… три тысячи зерен! Это – кроме полотна и топоров, о которых я уже говорил.
Он окинул взглядом мокрого, словно выдра, перебежчика Мельчорехо.
—    Тебя проводят к Тлатоани. И если ты понравишься, отпустят домой.
—    Мне некуда возвращаться, — покачал головой Мельчорехо. – А Мотекусома нам враг.
Иц-Тлакоч оторопел.
—    А почему же ты пришел к нам?
Перебежчик стиснул челюсти.
—    Кастилане еще хуже.
***
Лишь когда Кортес поднял флаг «Всеобщий сбор», капитаны поняли, что попали в какой-то переплет.
—    Что еще этот щенок надумал? – ворчал Альварадо. – Если там и было золотишко, так он его уже подсобрал, и моей доли там нет…
—    Ты напрасно его недооцениваешь, — возразил Сандоваль. – Чует мое сердце, как бы нам еще из своей доли не пришлось ему докладывать…
Но деться было некуда, и капитаны спустили шлюпки и медленно, один за другим, начали собираться на берегу реки – в точности напротив неказистой бригантины Гинеса Нортеса. Но лишь, когда собрались все до единого, бледный, перемотанный бинтами Кортес вышел из рубки и встал у борта.
—    Ты чего туда забрался, Эрнан? – сразу же начали капитаны, все более раздражаясь от того, что приходится смотреть на него снизу вверх. – И зачем «Всеобщий сбор»? Дальше двигаться надо, добычу брать, а не в командора играть!
Кортес терпеливо слушал, а когда ему высказали все, жестом подозвал Королевского нотариуса:
—    Хочу сообщить вам, сеньоры, что вы находитесь на земле Короны. Если желаете, Диего де Годой вам это подтвердит.
Капитаны недоуменно переглянулись, и стоящий рядом с Кортесом нотариус нехотя и печально закивал.
—    Да, это так, сеньоры…
Капитаны насторожились. Кортес проводил акт присоединения новых земель практически в каждом селении, в котором останавливался. Но никогда это не было обставлено с такой помпой.
—    И что с того? – подал голос Альварадо.
—    А то, что этой ночью, границы Короны, отмеченные мной вон у того дерева, — указал рукой в сторону леса Кортес, – пересекли немирные соседи. Ты понимаешь, что это означает, Альварадо?
Альварадо секунду размышлял и вдруг начал наливаться кровью.
—    Мне что теперь – до скончания века этот пустырь охранять?! Ты это хотел сказать?!
Капитаны гневно загудели, а Альварадо двинулся к реке, явно собираясь войти в нее и забраться по веревочному трапу на борт.
—    Да, я тебя…
—    Стоять, Альварадо! – мигом перегородили ему дорогу Олид и Сандоваль. – Ты что, ничего так и не понял?!
Альварадо непонимающе моргнул и вдруг замер. Лишь теперь до него дошло, на что замахнулся Кортес. Только возрази, и он с полным правом казнит любого. Немедленно. Как врага Короны.
—    Ч-черт!
В принципе, необходимость оборонять присоединенную землю до последнего солдата возникала бы в каждом присоединенном к Кастилии и Арагону селении. Если бы конкистадоры не уходили раньше, чем подтянутся сарацинские войска. Но они предусмотрительно уходили раньше и как бы ничего не знали. До сего дня.
—    Поверьте, сеньоры, — энергично заверил Кортес насупленных капитанов, — я не собираюсь торчать здесь вечно. Но слово сказано. И эту землю просто придется защищать.
Но он уже видел, что подчинил их против желания, а значит, ненадежно.
—    А, кроме того, нам все равно нужна временная стоянка. Наши рабы уже начали дохнуть. Если не рассортировать и не отправить их на продажу немедленно, мы просто-напросто потеряем половину добычи.
И вот тогда капитанов задело за живое.
—    Кортес дело говорит, — сразу же поддержал его благоразумный Сандоваль. – У меня на каравелле уже штук двадцать сдохло.
—    И у меня…
—    И у меня двенадцать. Да, и девки почти все уже беременные.
Кортес еле заметно улыбнулся. Понятно, что солдат – при наличии полных трюмов молодых баб и на привязи не удержишь, вот только беременную девку задорого уже не продашь. Понимая это, капитаны один за другим принимали сторону Кортеса, — теперь уже по собственной воле.
—    Мое предложение, сеньоры, — ткнул он пальцем в берег реки, — мы ждем здесь, а всех рабов перегружаем на три-четыре самых быстроходных каравеллы и отправляем на Ямайку.
—    А почему не на Кубу? – с подозрением уставился на Кортеса бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас.
Кортес озабоченно прокашлялся.
—    Знаете, сеньоры, после вчерашнего боя мне кажется, что нам понадобится порох. Много пороха. А на Кубе… не знаю, как у вас, а лично у меня на Кубе одни долговые расписки.
На какое-то мгновение воцарилось гробовое молчание, и вдруг капитаны взорвались хохотом.
—    Он уже все продумал! Ай да Кортес!
То, что на Кубе всю добычу заберет оплативший экспедицию Диего Веласкес, было ясно всем.
***
Мотекусома чувствовал, что сражение уже состоялось, а, не пройдет и двенадцати дней, и круглосуточно бегущие гонцы доставят ему письмо Иц-Тлакоча. Нет, он вовсе не рассчитывал, что старый хитрый вождь обрушит на четвероногих все свои силы, да это и не требовалось. Мотекусоме важно было хоть немного задержать пришельцев, — хотя бы до тех пор, пока он не стянет в прибрежные районы Союза достаточно войск.
А что касается Иц-Тлакоча… что ж. Его переговоры с Мотекусомой были сугубо личными и секретными, и, случись четвероногим одержать серьезную победу, Союз винить будет не за что.
Великий Тлатоани удовлетворенно усмехнулся и, вызывая секретаря, стукнул трещоткой.
—    Объяви членам Тлатокана, что я назначил на сегодня внеочередное совещание.
—    По какому вопросу? – склонился секретарь.
—    Сбор дополнительных воинских сил. Они знают.
Секретарь, думая, что речь пойдет о новой войне с Тлашкалой, расплылся в улыбке и мгновенно исчез.
«Дети… — расстроенно покачал головой Мотекусома, — Сущие дети!»
***
В течение следующих суток, рабов перегрузили на четыре самые быстроходные каравеллы и немедля отправили на Ямайку. При хорошем ветре капитаны могли обернуться недели за полторы, а больше всего времени должен был занять сам торг. Да, Ямайка остро нуждалась в рабах и хватала все, что ни привезут, и по хорошей цене, однако следовало еще загрузиться порохом, а если очень повезет, то и лошадьми.
Последние как раз и были самым серьезным оружием, — едва сарацины видели всадника на коне, в их рядах мгновенно наступала паника, и бой можно было считать завершенным. Собственно, именно поэтому лошадей, ну, и, само собой, пушки капитаны сгружали на берег реки Грихальва в первую очередь. А едва перегрузка кончилась, обнаружилось, что с корабля Педро де Альварадо исчез переводчик – крещеный мавр Мельчорехо.
—    Где ваш крестник? – еще не веря в случившееся, подошел Кортес к падре Хуану Диасу.
—    Давно не видел, — покачал головой святой отец. – Альварадо его ни на исповедь, ни на причастие не отпускает.
Кортес досадливо крякнул и подозвал Альварадо.
—    Где этот чертов Мельчорехо?!
—    А я почем знаю? — пожал плечами гигант.
—    А кто должен знать? Я же тебе его отдавал! – вспылил Кортес.
—    Я думал, ты его снова забрал! – на глазах пунцовея, начал оправдываться Альварадо.
—    Зачем он мне?! У меня же теперь Агиляр! – начал срываться на крик Кортес.
—    А я знаю, что тебе в голову взбредет?! – заорал Альварадо и потянулся к рукоятке кинжала.
Кристобаль де Олид тут же оказался меж капитанами.
—    Сеньоры… прошу вас…
—    И что теперь делать?! – кричал расстроенный Кортес, пытаясь отодвинуть друга в сторону. – Ты хоть понимаешь, сколько он им порасскажет?!
Альварадо потупился и убрал руку с кинжала.
—    Извините, сеньоры…
Капитаны обернулись. Это был Агиляр.
—    Мельчорехо здесь чужак. Далеко не уйдет. Я думаю, он в руках тех мавров, что на нас напали.
Альварадо виновато запыхтел, одним движением руки сдвинул Олида в сторону и положил огромную ладонь Кортесу на плечо.
—    Ладно, Эрнан, не расстраивайся. Давай вместе их всех накроем. Пока не слишком поздно.
***
К отмеченному на карте Грихальвы «мирному» городу Сентла они вышли почти обычным боевым порядком. Впереди сновали натасканные на мавров еще на Кубе собаки, за ними шел знаменосец в окружении пешей охраны с огромными деревянными щитами, затем – арбалетчики колонной по четыре и лишь потом – стрелки с огромными, тяжелыми аркебузами. А замыкала колонну колесная артиллерия. Вот к артиллерии падре Хуан Диас и примкнул – вместе с братом Бартоломе де Ольмедо.
—    А где наша доблестная кавалерия? – все время вертел головой монах. – И где сеньор Кортес?
Хуан Диас мысленно чертыхнулся. Детское простодушие вот только что, на днях угрожавшего доносом брата Бартоломе его просто убивало. Именно такой простодушный человечек едва не отправил его на костер восемнадцать лет назад. И именно такой простодушный слуга Церкви зажимал пальцы его ног в тисках, искренне веруя, что тем и спасается от скверны.
—    Святой отец! Святой отец! – задергал его за рукав монах.
Хуан Диас вздрогнул и утер взмокший лоб.
—    Что еще?!
—    Как вы думаете, Иерусалим уже рядом?!
—    Санта Мария… — схватился за голову Хуан Диас. – Вы можете не трещать?!
И только он хотел добавить что-нибудь порезче, как из ближайшего лесочка по правую руку раздался пронзительный разбойничий свист.
—    Мавры! Мавры! – понеслось по рядам.
Падре дернул за рукав монаха, призывая пригнуться, и над его головой тут же вжикнула стрела. Хуан Диас рухнул на землю и понял, что Ольмедо так и стоит, непонимающе разинув рот.
—    Чертов содомист! Что вы торчите, как хрен на площади?! – взорвался падре и дернул монаха за подол.
—    А что вы ругаетесь?! – обиженно выдернул подол брат Бартоломе. – И где кавалерия Кортеса? Чего они ждут?
—    Откуда я знаю, чего они ждут?! – вскочил Хуан Диас и повалил тупицу на землю.
Мавры ударили и справа, и в лоб, но если там, впереди их легко отбросил небольшой передовой отряд, то здесь, на правом фланге их было… — Боже! – тьма-тьмущая!
—    Меса! – заорал главному канониру бывший мажордом Диего де Ордас. – Разворачивай пушки!
—    А ну, в сторону, святые отцы!
Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы – с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…
—    Матерь Божья! – панически взмолился он. – Помоги грешным рабам Твоим!
И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.
Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.
—    Ольмедо! – прохрипел он. – Помоги!
Его уже волокли – прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.
—    Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…
И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.
***
Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.
Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.
«Чертов Кортес… — подумал Хуан Диас. – Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»
Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг – впереди, справа, слева, повсюду – невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.
Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.
Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.
—    Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!
Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.
«Иерусалим… — горько подумал он, — где он, этот Иерусалим?»
Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, – ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…
Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.
«Да, и сарацины ли эти дикари? – усмехнулся он. – А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.
***
Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи – совершенно помимо его воли – тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.
—    Я пойду к ним, — все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.
—    Они тебя убьют.
Иц-Тлакоч поджал губы.
—    Нам нужно собрать своих павших.
—    Как хочешь. Ты – военный вождь, тебе и решать.
Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.
Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами – такими густыми, словно жили уже триста лет, часть – то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.
—    Иди сюда, сарацин!
Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.
—    Давай-давай, Иц-Тлакоч! – засмеялся предводитель. – Не бойся!
Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.
«Вонючая лисица! – стиснул челюсти Иц-Тлакоч. – А я ему поверил! Другом своим называл!»
Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.
Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, — на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.
Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.
«Неужели едят?» – содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам – как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.
—    Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? – рассмеялся предводитель и сел на второй барабан — напротив. – Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!
Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.
«Неправильно их мертвыми называть», — подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.
Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:
—    Разреши мне собрать павших воинов.
Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:
—    Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.
Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.
—    Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
—    Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, — он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. – Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
—    И Тепуско тоже хотят вашей смерти! – зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.
—    Хорошо. Мы будем платить тебе дань.
***
Уже на следующий день люди племени принесли все золото, какое успели собрать в столь сжатые сроки: четыре изящных диадемы, несколько ящерок, две собачки с острыми торчащими вверх ушками, несколько уточек и две массивные, когда-то отлитые с реальных лиц маски. И лишь тогда Иц-Тлакоч решился подойти к сидящему на воинском барабане и затачивающему свой меч предводителю кастилан.
—    Теперь нам позволят забрать наших воинов? – на мгновение повернувшись к переводчику, настороженно спросил Иц-Тлакоч.
Предводитель буркнул что-то под нос и продолжил затачивать оружие
—    У вас находится наш предатель – Мельчорехо, — перевел человек с глазами раба. – Вернете, — разрешим.
Вождь побледнел. Мотекусома не говорил ему, что кастилане так настойчивы, но и рассказать их предводителю о просьбе Мотекусомы и тем самым предать человека, названного другом, Иц-Тлакоч не мог.
—    У нас нет вашего перебежчика.
Предводитель кастилан замер.
—    А где же он?
—    Я не знаю, — насупился вождь. – Вчера был, а сегодня бежал.
Кортес посмотрел на вождя и прищурился.
—    Ты врешь.
Иц-Тлакоч потупился.
—    Твои глаза, как у сокола. От тебя ничего не скрыть.
—    Ну, и где он? – проверил острие пальцем Кортес.
Вождь тяжело вздохнул.
—    Он призывал напасть на тебя, говорил, что вас можно убить, как любого другого, и когда мы проиграли, его принесли в жертву.
Предводитель кастилан молчал.
—    Хочешь убедиться, сходи и посмотри, — холодея от риска, взмахнул рукой Иц-Тлакоч в сторону пирамиды. – Пепел его черного сердца все еще там.
Предводитель досадливо крякнул и с размаху загнал меч в ножны.
—    Черт с тобой. Но он был очень ценен, и ты должен возместить его смерть.
—    Чем? – замер Иц-Тлакоч.
Предводитель поднялся с барабана и покровительственно похлопал вождя по плечу.
—    Женщины. Каждому моему командиру.
—    И тогда я смогу забрать моих павших? – с надеждой поднял голову Иц-Тлакоч и содрогнулся.
Губы предводителя кастилан смеялись, но глаза были пусты.
***
Мотекусома слушал сбежавшего от кастилан толмача весь день и полночи, — не прерываясь даже на обед. И лишь когда рассказ был кончен, вызвал ждущую в соседней комнате Сиу-Коатль.
—    Я иду в Черный дом.
—    Все так серьезно? – побледнела Женщина-Змея.
Мотекусома убито кивнул, махнул рукой и вышел прочь. Миновал стадион, добрел до невысокого массивного здания и кивнул встретившему его на пороге управляющему Черным Домом.
—    Здравствуй, Петлау-цин.
—    Здравствуй и ты, Великий Тлатоани, — опустил глаза управляющий, но в его позе не было ни капли почтения.
Мотекусома озадаченно замер. Именно Петлау-цин ввел его восемнадцать лет назад в главные таинства. Но непочтение к Тлатоани было тяжким проступком – даже для управляющего Черным Домом.
—    Что с тобой, Петлау-цин? – сдвинул брови Мотекусома. – Или ты по старости забыл, кто такой Тлатоани?
И тогда монах разогнулся и – вопреки всем запретам – посмотрел ему прямо в глаза.
—    Надо было выбрать в Тлатоани твоего старшего брата, а не тебя.
Мотекусому как ударили в сердце.
—    Он бы приходил сюда чаще, а главное, вовремя, — все так же, не отводя глаз, произнес монах, — а не когда враг уже ступил на земли Союза.
В глазах у Мотекусомы потемнело, но он не в состоянии был даже разгневаться. Некоторое время так и стоял, а затем тряхнул головой и шагнул внутрь. Стащил расшитую жемчугом одежду и влез в наполненную ледяной водой каменную чашу.
На удивление осведомленный монах, как всегда, был прав: тянуть с чужаками не стоило. И дело не в пушках, не в кораблях и даже не в лошадях. Главной угрозой, исходящей от кастилан, была их вера.
Нет, распятие Иисуса вопросов не вызывало. Раз в несколько лет, когда народ настигали беды, в Мешико обязательно появлялся точно такой же Человек-Уицилопочтли. Несколько месяцев он – живое воплощение Бога-отца – ходил по городам и селениям, рассказывая о важности добра, выслушивая просьбы и обещая заступничество на небесах. А потом, на последнем ужине, в обществе двенадцати опытных жрецов, причащался плоти священного гриба, становился у столба и принимал смерть.
Зная, сколь важно богам вдыхать аромат дымящейся крови, солдаты убивали его медленно и осторожно, точь-в-точь, как Иисуса: сначала пригвождая стрелами руки и ноги и лишь в конце поражая дротиком самое драгоценное в праведнике – его устремленное к Богу сердце…
Глубокую симпатию вызывало и бережное почитание кастиланами матери Иисуса. Точно так же и мешики уважали благочестивую вдову Коатликуэ – мать Уицилопочтли, непорочно зачавшую своего божественного сына в момент восхождения на вершину священной горы.
Судя по рассказам беглого толмача, все, абсолютно все указывало на глубокое родство мешиков и кастилан, и даже слова, обозначающие богов и жрецов, у них звучали одинаково – «Тео» и «Папа».
И, тем не менее, между ними была пропасть.
Всю жизнь служивший богам, Мотекусома сразу понял, откуда такая разница: кастилане наивно вычеркнули из сезонной четверки одно из самых важных воплощений Бога-отца – Черное, Ночное, Зимнее. И теперь делали вид, что Бог бывает только добрым.
Мотекусома сокрушенно покачал головой. Кастилане или не знали, или забыли одну из главных истин: кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею. И теперь они шли и шли по свету с белым воплощением Бога на знамени и черным, как бы несуществующим – в качестве рассевшегося на их шеях погонщика.
«Они не остановятся. Никогда…» — вспомнил он пересказанные купцом слова бледнолицего перебежчика с непроизносимым именем Герреро и содрогнулся. Пошарил в темноте, нащупал разложенные на циновке кусочки священного гриба и сунул их в рот. Впрочем, он уже и без выхода в мир богов понимал, сколь важной будет предстоящая битва. Ибо если победят слепые, они вырежут глаза и всем остальным.
***
В первую же неделю Кортес сделал самое важное: распределил среди капитанов доставленных по уговору женщин, – в основном, из селения Потончан. Мария де Эстрада и две ее подруги с капитанской похотью никогда и не справлялись, предназначенных для продажи рабынь он уже отправил на Ямайку, а отбирать жен у только что замиренных мавров было неумно.
Кортес вздохнул, — а ведь были еще и солдаты…
Чтобы в солдатские головы не лезли ненужные мысли, он сразу же отправил их выжигать лес вокруг города и строить простейшие укрепления, однако до возвращения отправленных на Ямайку каравелл оставалось еще недели три, а конфликты происходили все чаще. Солдаты не любили воздержания, а мавры, невзирая на весь тот ужас, что им внушало оружие бледных, бородатых пришельцев, не терпели насилия. Чем это может кончиться в предстоящие три недели безделья, ведал один Сеньор Наш Бог.
Некоторое время Кортес размышлял, а затем все-таки призвал к себе падре Диаса и брата Бартоломе.
—    Я замирил этот народ, — по очереди заглянул он в глаза обоих святых отцов. – А вам предстоит привести его в веру Христову и внушить должное смирение. А то у меня за семь дней – уже два трупа.
Не верящий в человеколюбие Кортеса падре Диас досадливо поморщился. Когда он служил капелланом в армаде Грихальвы, подобное обращение означало лишь одно: капитану армады не хватает боевых подвигов и добычи. Вот и суется в то, что его не касается.
—    С чего это вас озаботили души язычников? – язвительно поинтересовался он. – Пытаетесь получить особые заслуги перед Церковью?
—    Вы увидели в этом нечто предосудительное?.. – прищурился Кортес.
Падре мысленно чертыхнулся: ответить было нечем. Ссылки на то, что обеим предыдущим экспедициям Веласкеса не удалось принять в христианство ни единого мавра, — кроме разве что беглого Мельчорехо и давно уже помершего Хульянильо, — не годились.
—    Даю вам неделю, святые отцы, — недобро улыбнулся Кортес. – Я должен стать первым, кто окрестит эту землю. Паству я вам предоставлю.
Святые отцы растерянно переглянулись и дружно развели руками. А на следующее утро солдаты согнали на обрамленную каменными трибунами центральную площадь практически все население городка.
Пять дней подряд Кортес обеспечивал доставку паствы, брат Бартоломе читал проповеди, Агиляр переводил их, а падре Хуан Диас оценивал эффект каждого слова и каждый день видел одно и то же – без толку. Нет, рассказанные братом Бартоломе евангельские истории маврам очень даже понравились. Однако менять богов они смысла не видели.
—    Уицилопочтли – наш предок, да, и Тлалок нашей крови, а ваш Иисус нам – никто, — через Агиляра объяснили жрецы, — даже не родственник.
И никакие ссылки на то, что Иисус объединил пролитой на кресте кровью всех, и перед его лицом нет ни эллина, ни иудея, нисколько не помогали.
И лишь Кортес был доволен. Его цель была достигнута: насилие полностью исчезло – за полной физической недоступностью целыми днями сидящих на трибунах баб. Вечерами же, когда жителей распускали по домам, солдаты были настолько измотаны многочасовым стоянием на жаре и беспрерывным бубнением святых отцов, что ни о чем, кроме сна, и помыслить были не в состоянии.
А на шестой день святые отцы взбунтовались.
—    Хватит с меня, Кортес! – орал падре Хуан Диас. – Вы же сами видите: все бесполезно! Их невозможно заставить отречься от Сатаны! По крайней мере, не за пять дней!
Кортес хмыкнул. Пять дней прошли очень даже неплохо, все это время, люди были заняты, но до возвращения кораблей с Ямайки оставалось еще, по меньшей мере, полмесяца.
—    Ладно. Вы правы: одной недели и впрямь маловато, — вздохнув, признал он, – даю вам еще две недели. Вы, главное, почаще вспоминайте подвиги отцов церкви и не сдавайтесь!
Падре Диас застонал.
А тем же вечером, осознав, что единственный способ избавиться от этого кошмара – это хоть как-то, но окрестить мавров, падре Диас решил применить необычный, почти языческий прием. Вкратце пересказал суть идеи Кортесу, и тот удовлетворенно рассмеялся и под угрозой бастонады* мигом озадачил совет капитанов.

*Бастонада (bastonada — палочный удар) — наказание палочными ударами, или розгами, или плетьми по спине и пяткам.

—    Я не буду этим заниматься! – взъярился Ордас, едва узнал, что от него требуется. – Я боевой капитан!
—    Будешь, — отрезал Кортес. – Еще как будешь. Если под суд не хочешь попасть.
—    За что?! – вытаращил глаза Ордас.
—    За неисполнение боевого приказа! Вот за что!
И через неделю изнурительных репетиций со всеми свободными от караулов и хозяйственных работ солдатами действо началось. Наутро, снова собранные на трибунах изумленные мавры увидели в центре площади срубленный в одном из садов и установленный в деревянную крестовину ананас, а под ним – полуобнаженную Марию де Эстрада.
—    Они говорят, хорошие бедра, — синхронно перевел святым отцам реакцию трибун Агиляр. – Почти, как у четвертой жены вождя. А вот грудь…
Кортес рассмеялся: грудь у Марии де Эстрада и впрямь была – не шедевр.
—    Змей! Где змей?! – забеспокоился падре Хуан Диас. – Змея давайте! Ордас! Какого черта ты ждешь?!
Бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас глубоко выдохнул, с явным содроганием позволил пристроившемуся к нему сзади солдату взять себя за талию и надел скроенную из парусины и проклеенную вонючим клеем из рыбьих костей огромную, чуть ли не по пояс, маску.
—    Пошел, Змей! – явно теряя терпение, скомандовал раскрасневшийся и в целом довольный Кортес. – Ну же! Пошел!
Ордас сделал шаг, второй, и за ним потянулся укрытый парусиной длинный, многоногий «змеиный хвост» из полутора сотен солдат.
—    Сеньора Наша Мария! – истово перекрестился брат Бартоломе. – Давненько вы, падре, в инквизиции не бывали! Это ж надо что придумал!
—    Заткнись! — оборвал Хуан Диас; он уже видел – эффект есть!
Сидящие на трибунах мавры заворожено охнули и все, как один, встали.
—    Какой большой и красивый, — синхронно перевел Агиляр реакцию трибун. – Наверное, это и есть кастильский Бог-отец. Сейчас он ее… осеменит.
Падре Хуан Диас застонал и схватился за голову. Но поворачивать назад было уже немыслимо.
А когда скованный чудовищной маской Диего де Ордас, не без труда оторвав привязанный пониже ананас, протянул его Марии де Эстрада, а та, «вкусив» змеиных даров и порочно покачивая бедрами, мгновенно предложила плод обмотанному белой холстиной босоногому «Адаму», мавры подняли такой крик, что охрана стадиона потянулась к оружию.
—    Дура! — перевел Агиляр. – Ты что делаешь?! Кто же свадебный подарок передаривает! Он же сейчас вам обоим головы оторвет! Змею! Змею поклонись!
Падре Хуан Диас был близок к истерике.
И только изгнание из Рая мавры поняли именно так, как надо: трибуны подавленно затихли, а наиболее сентиментальные сарацинки начали всхлипывать и прижимать детей поближе.
Этим все, в общем, и закончилось: капитаны решительно воспротивились участию своих солдат в этом балагане, а тем же вечером жрецы наотрез отказались даже говорить о смене веры.
—    Кастилане рассорились со Змеем, главным хозяином вод, — резонно указали они. – Как же вы можете рассчитывать на хорошие урожаи? Понятно, что вам остается только воевать…
И лишь два десятка полученных по уговору с вождями рабынь, обстирывающие сеньоров капитанов днем и обслуживающие ночью, роптать не смели и приняли новую веру, как и свою новую судьбу, – молча.
***
День ото дня безделье – мать всех пороков – делало свою черную работу, и Кортес все чаще заставал караулы спящими, мавров – нагло рассматривающими пушки и лошадей, а капитанов – пьяными. Но, что хуже всего, каждое утро вожди сообщали ему, что снова найдены трупы зарубленных в своих домах отцов и матерей семейств, а дочери их – даже те, что не вошли в должный возраст, пропали.
И лишь в середине апреля, когда сухой сезон закончился, пришли каравеллы. Кортес немедленно скомандовал общий сбор, и все вокруг словно проснулись. Мигом забегали, засуетились, погрузили то немногое, что сумели взять, и менее чем за сутки добрались до следующего селения – ла Рамблы.
И вот здесь стало ясно, что судьба к ним переменилась. На берегу, у самого устья небольшой реки стройными рядами их снова поджидали раскрашенные в боевые цвета вооруженные мавры.
—    Толку не будет, — мрачно подытожили итоги короткого совещания капитаны, – людей потеряем, а ни золота, ни рабов  не возьмем.
Они стремительно переместились вдоль побережья к Санто Антону, дождались утра и с недоумением увидели то же самое. Но здешние мавры не молчали; они кидали в воздух песок и кричали что-то столь же бесконечно гневное, сколь и презрительное.
—    Попробуем в следующем городе, — быстро принял решение Кортес, уже понимая, что происходит нечто необычное и крайне опасное.
Но и в Коацакоалькосе их ждало то же самое.
—    Так… с меня хватит! – гневно выдохнул Альварадо. – Вы как хотите, а я на следующей реке высаживаюсь! Надоело!
—    Тебе виднее, — мрачно переглянулись капитаны.
Затем слева по борту показались высокие заснеженные горы, и люди немного отвлеклись и пустились в жаркие споры, какие горы выше – Пиренеи, Альпы или здешние. А потом появилась не обозначенная на карте Грихальвы река, и судно Альварадо встало, а шлюпки пошли к берегу.
—    Дурак… Боже, какой дурак… — не скрывая чувств, комментировали капитаны: берег буквально кишел ритмично раскачивающимися и гневно выкрикивающими угрозы дикарями.
Видимо, то же самое понял о себе и Альварадо, мигом повернувший назад, едва борта каждой из его шлюпок ощетинились двумя-тремя сотнями пущенных с берега стрел.
—    Надо назвать эту реку в его честь, — мстительно предложил Диего де Ордас. – Сеньоры капитаны, как вы думаете?
Капитаны дружно рассмеялись: лучшего способа увековечить позор неукротимого в драке и невыносимо вздорного в споре Педро де Альварадо придумать было нельзя.
А когда они прошли реку Флажков, на которой Грихальва наменял золота на 16.000 песо, а их поджидали копья, дротики да стрелы, стало ясно, что почти трехмесячная экспедиция заканчивается жутким провалом. Полное отсутствие возможности взять достойный приз делало ненужными купленные на Ямайке порох и лошадей, а самовольная продажа захваченных рабов приводила их прямиком в долговую яму губернатора Кубы Диего Веласкеса де Куэльяра.
***
Мотекусома видел, что поступает правильно, и жертва Иц-Тлакоча принесла обильные и добрые плоды. Один за другим кастилане миновали самые богатые, самые привлекательные города, опасаясь даже ступить на берег, на котором их ждали регулярные части Союза племен.
Более того, там, в Черном доме Мотекусома ясно увидел, что кастилане гораздо более уязвимы, чем это кажется на первый взгляд, что боги просто играют ими, — как мячом. И только в конце подаренного священным грибом путешествия по слоям Божественного Бытия Мотекусома почуял опасность. Но – странное дело – эта опасность исходила от своих.
Он попробовал уйти глубже, стараясь понять, кто именно опасен, но будущее не хотело раскрывать всех своих секретов, и он разглядел только одно: в центре водоворота надвигающихся перемен уже теперь стоит женщина – родовитая, сильная и очень опасная.
Мотекусому это озадачило, а затем и встревожило. На всей земле мешиков наиболее родовитой, а, следовательно, опасной была одна женщина – дочь прежнего правителя и… его главная жена с титулом Сиу-Коатль. Древняя кровь Женщины-Змеи, делала ее в глазах простых людей на голову выше, чем любой из ее окружения, включая собственного мужа.
Мотекусома мысленно перебрал все, что узнал о своей жене за много лет супружества, и только пожал плечами. Чтобы подозревать ее в чем-то дурном, нужен был повод, а как раз повода она никому не давала. Никогда.
***
В гавани Сан-Хуан де Улуа кастильцев поджидали все те же вооруженные мавры, и Кортес два дня проторчал на рейде, яростно обсуждая с капитанами их общее будущее. Из составленной Грихальвой карты следовало, что севернее Улуа есть лишь одно удобное для стоянки место, а дальше – ни городов, ни жителей, ни бухт. На этом побережье, да и вообще в жизни, их более не ждало ничего. Так что, когда на третьи сутки здешние мавры перестали показывать свой гнев и выслали две пироги, сердце Кортеса подпрыгнуло и заколотилось вдвое чаще. Это был шанс.
Безо всякой опаски изукрашенные пироги пристали к увешенному флажками и знаменами судну Кортеса, и мавры, одетые в красивые, расшитые цветными нитками рубахи, поднялись на палубу, осмотрелись и, все, как один, сложив руки на груди, встали у борта полукругом.
—    Татуан! – громко произнес один, самый старший.
Кортес двинул Агиляра в бок.
—    Переводи…
—    Я… не понимаю, что он сказал… — выдавил Агиляр и, попытавшись наладить контакт, быстро зашепелявил.
Мавры переглянулись и пожали плечами. Они не понимали ни слова.
—    Попробуй еще… — прошипел Кортес.
Агиляр снова забалаболил – без толку.
Внутри у Кортеса все перевернулось. Единственный шанс понять, что происходит на побережье, безвозвратно ускользал из рук.
—    Татуан? – послышался за спиной мелодичный голос, и Кортес резко развернулся.
С кормы, в обнимку с корытом, полным выстиранного белья сеньора Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро к нежданным гостям двигалась взятая по договору юная, лет пятнадцати рабыня. На ходу ткнула пальцем в сторону Кортеса, что-то резко и быстро проговорила и, покачивая бедрами, прошла мимо.
—    А ну, постой! – ухватил ее за плечо Кортес и развернул к себе. – Ты, что, понимаешь?
Сарацинка оторопело моргнула.
—    Это Марина, — вмешался Агиляр. – Она табаскский знает. Можно вдвоем переводить!
У Кортеса словно гора упала с плеч.
—    Ну, так переводите, черт вас дери!
***
Иш-Тотек, военный правитель провинции Улуа рассматривал кастиланское ожерелье долго, очень долго. Прозрачные зеленоватые камушки необычайно сильно напоминали священный нефрит, но были раз в двадцать чище и прозрачнее самого лучшего камня в его коллекции.
—    Так, говоришь, у них этого много? – поднял он глаза на вернувшегося с кастиланской пироги посланца.
—    Целые связки, — уверенно кивнул тот.
Иш-Тотек досадливо крякнул. Соблазн игнорировать приказ Мотекусомы и разрешить четвероногим высадиться на берег для торга был огромен.
—    Значит, кастилане говорят, что они – купцы… — все еще не решаясь переступить через волю главного вождя Союза, пробормотал он.
—    Да, — кивнул посланец. – Но товары у них действительно есть. Хорошие товары. И много…
—    Ладно. Завтра я сам на них посмотрю, — понимая, что нарушает закон, досадливо крякнул Иш-Тотек и уже на следующий день поднимался на борт высокой, определенно склеенной из досок пироги.
Внимательно огляделся и заинтересованно хмыкнул: такого он еще не видел. Паруса были подвижны, — закрепленные канатами реи при каждом дуновении ветра со скрипом сдвигались со своего места.
—    И кто здесь главный? – поинтересовался Иш-Тотек.
Смуглая скуластая девчонка лет пятнадцати быстро забормотала на табаскском языке, затем наступил черед второго толмача – кастиланина, и тогда вперед выступил светлолицый, с длинными, разведенными в стороны усами молодой мужчина.
—    Элнан Колтес, — перевела женщина, — посланник Женщины-Змеи Хуаны и ее могучего сына Дона Каллоса – великого военного вождя всех племен Кастилии и Алагона.
Иш-Тотек удовлетворенно улыбнулся; примерно этого он и ожидал. Осмотрелся еще и вдруг заметил крест с пригвожденным к нему короткими стрелами худым, бородатым мужчиной.
—    Человек-Уицилопчтли?!
Он и подумать не мог, что у них общие обычаи.
—    Исус Клистос, — перевела женщина и уже от себя добавила: — но они больше уважают его мать Малию.
Иш-Тотек понимающе кивнул: мама достойного сына вдвойне достойна.
—    Вождь Колтес хочет увидеть Мотекусому, — не дожидаясь, пока он спросит что-нибудь еще, перевела женщина.
Иш-Тотек поморщился. Эта недипломатичная торопливость сразу же смазала все удовольствие от встречи.
—    Скажи ему, Великий Тлатоани сам выбирает, с кем ему встречаться.
В воздухе тут же повисло неловкое молчание. Иш-Тотек поморщился и понял, что положение следует исправить.
—    Я подарки привез, — глядя в глаза Кортесу, промолвил он. – И разрешение. Можете выгружать свои товары.
***
Кортес чувствовал себя так, словно шел по тончайшей проволоке на высоте флагштока каравеллы. Осторожно, стараясь не разрушить с таким трудом созданное впечатление, он с низкими поклонами принял исполненные из золота, серебра и перьев тропических птиц подарки и тут же понял, что отдариться следует не хуже.
—    Ортегилья! – рявкнул он в сторону застывшего неподалеку пажа. – Немедленно тащи сюда все, что есть в моей каюте! Шапку с медальоном, мое парадное кресло – все!
И тут же, как величайшую ценность, водрузил на шею мавра самое блестящее, что было под рукой, — ожерелье из зеленоватых стеклянных бус по два песо за нитку.
Мавр расплылся в улыбке и о чем-то заинтересованно спросил.
—    Он спрашивает, где расположено месторождение такого замечательного нефрита, — мгновенно перевели толмачи.
—    В недрах Кастилии, — едва удерживаясь от саркастической нотки, широко улыбнулся Кортес. – А где расположено месторождение такого чистого золота?
—    В землях нашего Союза, — так же демонстративно широко улыбнулся Иш-Тотек.
—    Значит, мы сторгуемся, — удовлетворенно кивнул Кортес.
А потом они расстались, и Кортес, вволю налюбовавшись написанным странными каракулями разрешением на квадратном листке великолепной, хотя и толстоватой бумаги, начал разгрузку.
—    Пушки – в первую очередь! Меса!
—    Я здесь, капитан!
—    Где ставить будем?! Вон те холмы сгодятся?!
—    То, что надо, капитан! Оттуда мы их всех накроем!
—    Ну, так вперед! Чего ты еще здесь?!
***
Мотекусома узнал о состоявшейся высадке кастильцев через четверо суток, — гонцы бежали и днем и ночью. Раздраженно принял подарки, затем тугой рулон переданной военным вождем Улуа бумаги, развернул документы и обмер. Иш-Тотек не только выдал непрошеным гостям разрешение сойти на берег, но и позволил перетащить лошадей и пушки!
На больших белых листах лучшие художники провинции талантливо изобразили, как Иш-Тотек, выпятив грудь, словно индюк, бесстрашно стоит буквально в трех шагах от Громового Тапира, и как внимательно наблюдает мудрый и отважный военный вождь всего Улуа за дымными плевками Тепуско.
—    Боже, какой дурак! – застонал Великий Тлатоани.
Яростно сбросил со стола с нижайшими поклонами переданный Иш-Тотеком железный солдатский шлем, доверху наполненный стеклянными бусами, и тут же схватился за остро кольнувшее – впервые в жизни – сердце и тяжело осел на циновку. То, о чем его предупреждали боги, уже начало совершаться – стремительно и неконтролируемо.
—    Что случилось? – вышла на шум Сиу-Коатль.
Мотекусома болезненно посмотрел на самую опасную для Союза женщину и тут же взял себя в руки.
—    Ничего. Иди.
Сиу-Коатль вышла, и Мотекусома схватил чистый лист бумаги и начал быстро, пункт за пунктом, писать распоряжение Иш-Тотеку.
«Преподнесешь кастиланам золото, которое они хотят. Дай много. Если не найдешь у себя, дождись груза из Мешико – я пришлю…»
Мотекусома задумался, надо ли этому глупцу специально написать, чтобы в войну ни в коем случае не ввязывался, и вдруг замер. До него впервые дошло, как же он ошибался, не рассказывая вождям, чем кончались визиты кастилан в соседние прибрежные города. Поэтому они и не чувствовали за кастиланами той мощи, какую видел он.
***
Кортес закреплялся основательно. Он уже знал, что именно отсюда и начнет поход к далеким, но, как утверждали местные мавры, весьма богатым золотом городам. А потом Иш-Тотек начал передавать ему прибывшие из Мешико, от самого Мотекусомы подарки.
Все происходило строго по этикету. Послы подошли, наклонились и коснулись рукой земли у его ног, словно целуя, приложили пальцы к губам, окурили его, а затем и всех остальных душистым дымком и начали говорить.
Нечестивцы поинтересовались, каково здоровье его почтенных родителей, а также благочестивой Женщины-Змеи Хуаны и ее родовитого сына, военного вождя всех кастильских племен дона Карлоса. Затем пожелали им всем здоровья и хороших урожаев маиса, расстелили циновку и лишь тогда начали выкладывать подарки.
Когда послы выкатили диск из чистейшего золота размером с тележное колесо, стоящие за его спиной полукругом капитаны аж взмокли. Кортес чуял это даже спиной – по их раскаленному дыханию. И это было только начало. Спустя час всю циновку плотно занимали десятки и десятки золотых фигурок: местные бесшерстные собачки, дикие кошки перед прыжком, уточки, обезьянки, змеи, птицы… изображения солнца и луны, ожерелья немыслимой тонкости работы, массивные цельнолитые жезлы…
У Кортеса зашевелились волосы от предвосхищения своего будущего.
«Веласкес… гадина… ты думаешь, взял меня под узды? Черта-с-два!»
А потом пошли тюки тончайшей материи, чудным образом выделанной и под кожу, и даже под бархат, опахала из переливающихся райскими цветами перьев, огромный лук с двенадцатью стрелами и в самом конце – шлем.
Шлем был тот самый, солдатский, переданный Кортесом здешнему губернатору – для Мотекусомы. Но теперь он был доверху набит золотым песком – крупным, чистым, прямо с приисков.
Капитаны дружно вздохнули. Уж они-то знали: где прииски, там и жди настоящей добычи.
А потом подарки закончились, пришла пора отдариваться, и Кортес нервно обернулся.
—    Ортегилья! Принеси хоть что-нибудь, кроме этих чертовых бус!
—    А что я принесу? – не отрывая глаз от золота, проворчал паж.
—    Там у меня три голландских рубахи оставались! Вот их и неси!
Послы отступили шаг назад, и Кортес забеспокоился, что выпадает из регламента переговоров.
—    Агиляр! Марина! Скажите им, что я немедленно поеду и отблагодарю великого Мотекусому!
Послы что-то произнесли, и юная сарацинка быстро перевела сказанное Агиляру.
—    Они говорят, что это излишне… — протараторил тот.
—    Что излишне? – тряхнул головой Кортес. – А ну-ка еще раз переведи! Я хочу достойно отблагодарить великого короля и сеньора всех этих земель и народов Мотекусому!
Толмачи перевели, и во второй раз ответ был уточнен.
—    Ваш визит в Мешико излишен.
Кортес побагровел, — ему указывали на дверь.
***
Возбужденные капитаны и солдаты не отходили от золота до самого вечера.
—    Вот это добыча! Грихальве и не снилось!
—    Что там Грихальва! Столько даже рыцари в Константинополе не взяли!
—    Ну, ты скажешь!
Но Кортесу было не до них. Тут же, через переводчиков он передал Мотекусоме свою настойчивую просьбу нанести дипломатический визит, и эту просьбу тщательно, слово в слово записали и обещали доставить ответ из столицы в течение восьми-девяти дней.
А уже на следующий день Кортес обнаружил, что прибрежные мавры, с которыми солдаты по мелочи торговали, ушли – все, до единого. Более того, с берега ушли вообще все, кроме двух представителей местной власти! Кортес попытался выяснить, что, черт подери, происходит, и ничего нового не узнал, — оба оставшихся вождя отделывались ничего не значащими фразами. А уже вечером к нему подошел Педро Эскудеро – главный подручный Диего де Ордаса.
—    Вас приглашают капитаны, — пряча ухмылку, произнес Эскудеро.
—    Ну-ка, еще раз, — прищурился Кортес. – Кто именно меня приглашает?
—    Совет капитанов, сеньор Кортес, — уже серьезнее, со значением повторил Эскудеро.
Кортес чертыхнулся, не теряя времени, отправился вслед за Эскудеро и сразу понял, что его худшие предчувствия оправданы: советом заправлял Диего де Ордас.
—    Ну? Что случилось? – оглядел собрание Кортес.
—    Мы думаем, — выступил вперед Ордас, — что надо возвращаться.
Кортес насторожился.
—    Это еще почему?
—    Золота вполне достаточно, Эрнан, — убеждающим тоном проговорил бывший мажордом, — и чтобы с кредитами расплатиться, и чтобы доли солдатские погасить… И потом, ты же сам видишь, мавры тебе отказали.
—    Да, да, — закивали головами капитаны, — Контакты с Мотекусомой – это совсем другой уровень, Кортес. Тут нужен человек с опытом…
Кортес побледнел и невольно стиснул кулаки. Приближенные Веласкеса нагло оттирали его от успеха, с тем, чтобы право разрабатывать главную жилу досталось кому-то из них – в следующей экспедиции.
—    Я еще не получал ответа на свой запрос Мотекусоме, — еле сдерживая прорывающийся гнев, напомнил он. – Почем вам знать, что я не справлюсь?
—    Никто и не говорит, что ты не справишься, — видя, что Кортес взбешен, успокаивающе выставил вперед ладонь Ордас, — просто… сам понимаешь… тут уровень другой… тут Веласкеса надо подключать, а то и самого Колумба.
Кортес стиснул челюсти.
—    И не надо за оружие хвататься…здесь твоих врагов нет… — вкрадчиво проговорил почти в самое ухо Эскудеро.
Кристобаль де Олид мигом оттеснил Эскудеро, а Кортес глянул на свои руки и с трудом заставил себя отпустить рукоятку кинжала; он уже понимал, что сейчас потеряет все – быстро и неотвратимо. И вот тогда подал голос Альварадо.
—    Трусы! – раздалось в задних рядах.
Капитаны возмущенно обернулись.
—    Да-да, трусы, — опираясь, на огромный двуручный меч, повторил Альварадо. – Могу еще раз повторить.
Кортес обмер; от Альварадо он поддержки не ждал.
—    Ты не прав, Альварадо, — пытаясь погасить назревающий конфликт, возразил благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Здесь трусов нет. Просто всему свое время и место…
—    Да, самое интересное только началось! – подскочил Альварадо. – Вы же все видели это золото с приисков! Если мавры даром столько дают, вы представляете, сколько можно из них силой выжать?!
Капитаны насупились. Наполненный золотым песком солдатский шлем видели все. Но они уже приняли решение.
Кортес тряхнул головой, энергично выдохнул и взял себя в руки.
—    А я так скажу, что уезжать рано.
Ордас поморщился.
—    Хватит, Кортес. Ты же сам видишь, на чьей стороне правда.
—    Нет, дело не только в золоте, — серьезно и уже почти без гнева произнес Кортес. – Просто есть две вещи, которые нам все-таки лучше доделать.
Капитаны удивленно посмотрели на столь внезапно успокоившегося Кортеса.
—    Да-да, — подтвердил он. – Две вещи сделать все-таки придется. Мне – ответ из столицы получить, а вам – город основать. Ну, или хотя бы крест в центре поставить. А то Веласкес… сами знаете… всех с дерьмом сожрет.
Капитаны секунду молчали, а потом облегченно рассмеялись. Они все знали, что Веласкес спит и видит, как основать свой собственный город в западных землях. Но главное, что они видели: Кортес сдался.
***
Дней через шесть от Мотекусомы пришел окончательный ответ: «Ваша просьба о визите в Мешико отклоняется». А на следующий день с побережья исчез и последний сарацинский пост.
Кортес сидел на высоком бархане и, обхватив руками колени, смотрел, как брат Бартоломе, отгоняя мошкару, руководит установкой высокого деревянного креста, символизирующего центр несуществующего, но как бы основанного города, солдаты тащат увязающие колесами в песке пушки, как с окриками и шлепками затаскивают на бригантины лошадей и пытался придумать хоть что-нибудь. И, сколько ни прикидывал, ему выходило одно и то же: основать город и вернуться на Кубу, к своей законной супруге – Каталине Хуарес ла Маркайда.
Санта Мария! – как же он ее ненавидел!
Позади послышалось сдавленное дыхание, и Кортес обернулся.
—    Что тебе надо, Агиляр?
—    Это не мне надо… — отдышливо прохрипел переводчик. – Вот… она чего-то от вас хочет…
Кортес удивленно поднял брови. Последний раз подтолкнув Агиляра под зад, на холм уже взобралась и вторая переводчица – полученная взамен Мельчорехо юная рабыня. Она что-то отрывисто произнесла, и Агиляр пожал плечами.
—    Она говорит, что кое-кто из союзников Мотекусомы хочет отколоться.
Кортес криво усмехнулся.
—    Ну, и что?
—    А еще она говорит, у Мотекусомы есть враги. Те, с кем он постоянно воюет.
Кортес невольно подобрался. Это уже было интереснее.
Сарацинка произнесла что-то длинное и замысловатое, и тут уже рассмеялся Агиляр.
—    Представляете, сеньор Кортес, она утверждает, что может свести вас с нужными вождями!
Кортес заглянул в темные, глубокие глаза рабыни и вдруг прочитал в них что-то на удивление знакомое… И тогда он ткнул все еще хихикающего Агиляра в бок.
—    А ну-ка, спроси у нее, куда нужно идти?
***
Уже просчитавшие грядущий передел полномочий капитаны отреагировали на призыв капитана армады заглянуть в небольшую бухту по соседству, как и должно, — как хозяева.
—    Ты совсем свихнулся, Кортес! – орали они. – У нас тридцать пять человек за три месяца преставилось! Жрать нечего! Сухари и те ни к черту не годятся – одна плесень! Отказ ты получил! Город мы разметили! Ну, что тебе еще надо?!
Но Кортес терпеливо призывал заглянуть в будущее, поскольку здесь, в Сан Хуан де Улуа слишком уж много москитов, а значит, город здесь не приживется, и Веласкес рано или поздно сочтет, что его провели.
—    А если мавры нападут?! Ты же их видел, Кортес! Это не те дикари, которых мы по четыреста штук в ошейники загоняли! Это солдаты!
—    Нападут ли мавры, я не знаю; пока я от них только подарки получал, — иронично поднимал бровь Кортес, — А вот Веласкеса знаю. И скрывать от него ваше нежелание поставить ему настоящий город, не буду. Учтите.
Этим он и передавил. Капитаны зайти в соседнюю бухту согласились, но не более чем на неделю – поставить несколько укрытий от сезонных дождей, да водрузить крест и алтарь. И вот тогда Диего де Ордас понял, что с Кортесом пора кончать. Он быстро встретился с Педро Эскудеро и ближайшим родственником губернатора Хуаном Веласкесом де Леоном, обсудил с ними, на кого еще можно положиться, и, в конце концов, пригласил еще одного капитана – Эскобара.
—    Все понимают, что происходит? – сразу же поинтересовался он.
—    Кортес что-то задумал, — ответил за всех Эскудеро.
—    А все ли понимают, что нам предстоит?
—    Кортеса губернатору доставить, — снова за всех кивнул Эскудеро. – Лучше, если живым. Чтоб не обвинили потом…
—    Все согласны? – глянул бывший губернаторский мажордом в сторону Эскобара.
Тот пожал плечами.
—    Я не против Кортеса, но если он, скажем, опять захочет втянуть нас в войну без добычи, иного выхода не будет.
Ордас поджал губы, но промолчал. Уже то, что Эскобар не в союзе с Кортесом, было хорошо.
—    Тогда вот что. Ему, кроме Альварадо и Олида, опереться не на кого. А если он снова что-нибудь отчудит, нас поддержат и остальные. Даже солдаты.
—    Это так, — охотно кивнул Эскобар. – Жрать нечего, и люди недовольны.
Ордас удовлетворенно улыбнулся.
—    Тогда все просто. Прибываем в бухту, ставим Веласкесу город, — в этом Кортес прав, а потом – арест и – домой. Повод к аресту я найду.
Капитаны загомонили и закивали головами. Они чуяли, что на Кубе им всем предстоит объясняться с губернатором – и по поводу несанкционированного отхода от острова – три месяца назад, и уж тем более по поводу продажи рабов на Ямайке. И пощада ждет лишь тех, кто вовремя одумался.
***
Едва они прибыли в новую бухту, юная переводчица снова притащила Агиляра под навес Кортеса.
—    У вас будут выборы нового вождя? – перевел Агиляр.
Кортес вздрогнул и заглянул в круглые маслины ее глаз. Она не могла знать о его планах, а значит, заговор зреет и у противника.
«Но откуда ей это знать?»
—    Ты ей что-то говорил? – повернулся он к Агиляру. – У нас что – заговор?
Тот испуганно моргнул.
—    Я не знаю, сеньор Кортес! Я ничего ей не говорил! Вот вам крест!
—    Спроси ее, откуда она это знает.
Агиляр спросил, и юная переводчица пожала плечами.
—    Сейчас месяц Паш. Через восемь дней будет священный праздник. Все люди в этот день своих вождей выбирают. На три года…
Кортес с облегчением рассмеялся: это был не заговор капитанов, а всего лишь туземный праздник. Но девчонка его смеха не приняла.
—    Тебя, я думаю, хотя убить, — с оторопью перевел Агиляр. – Берегись. Твои вожди ненадежны.
Внутри у Кортеса все оборвалось. А девчонка все говорила и говорила.
—    Постарайся дожить до священного дня, — перевел Агиляр. – Если племя тебя выберет, твои вожди будут вынуждены ждать следующего шанса три года.
Девчонка решительно поднялась и вышла, за ней с виноватым пожатием плеч выбрался из-под навеса Агиляр, а Кортес обхватил голову руками. Капитаны определенно что-то готовили, — если уж даже не знающая кастильского языка девчонка это заметила. А значит, ему следовало поторопиться.
***
После ночи мучительных размышлений Кортес вызвал давно им примеченного Берналя Диаса де Кастильо.
—    Что солдаты думают? – прямо спросил он.
—    А что им думать? – вопросом на вопрос отозвался Диас. – Золото Веласкесу да капитанам пойдет, это ясно, рабов мы за порох на Ямайку загнали. Да только порохом брюхо не набьешь, а у всех долги.
—    Рискнуть согласятся?
Диас на секунду замер.
—    Ты что, виселицу мне предлагаешь, Эрнан?
Кортес усмехнулся.
—    А ты что – еще не стоял под виселицей?
—    Моя шея это мое дело, — криво улыбнувшись, отрезал Диас, — и ни тебя, ни кого другого никак не касается.
—    Извини, — бережно тронул солдата за плечо Кортес. – Считай, что я ничего не предлагал…
Диас рассмеялся.
—    Вот только не надо из себя непорочную деву строить, Эрнан! Я, пока в Гаванской кутузке сидел, много чего о тебе наслушался!
—    Ты тоже сидел в Гаване?! – сделал круглые глаза Кортес. – И за сколько дукатов тебя отпустили?
Диас упреждающе поднял руки.
—    Все, Эрнан, хватит. Ближе к делу. Что тебе надо?
—    Поддержка, — издалека начал Кортес, подумал и добавил: — на все время похода.
—    Ну, это понятно, — усмехнулся Диас. – А что тебе нужно прямо сейчас? Ты ведь для этого меня пригласил?
Кортес на секунду замер.
—    Подбери нужных людей, — уже чувствуя, как на его шее затягивается невидимая пока петля, начал он, — а как придем на место, подымете недовольных.
Диас даже бровью не повел, — так, словно всю жизнь только и делал, что поднимал мятежи.
—    А потом?
—    Меня – генерал-капитаном и судьей, — выдохнул Кортес главное. – Пятую часть – Короне, пятую – мне.
Диас присвистнул, на миг ушел в себя… и вдруг улыбнулся.
—    А мне?
Кортес будто сбросил с плеч мешок с песком.
—    А сколько тебе надо?
—    Я не жадный, — покачал головой Диас, — но треть твоей доли возьму. Только полной доли, Эрнан… полной, а не той, что в дележ пойдет. Ты меня понимаешь?
Кортес рассмеялся и, преодолевая себя, дружески похлопал шельму по плечу. Он понимал главное: без опоры на Диаса ему не обойтись.
***
Даже когда Мотекусома получил известие о том, что кастилане всей армадой отошли от берегов бухты Улуа, он решил не обнадеживаться. И уже через сутки один из круглосуточно бегающих через всю страну гонцов сообщил, что четвероногие высадились севернее Улуа. Великий Тлатоани достал карту и нашел крепость Киауистлан.
—    Здесь?
Гонец подошел, долго всматривался в очертания берегов и кивнул.
—    Да… чуть южнее крепости.
—    И что они делают?
—    Ставят свой город.
Мотекусома похолодел. Это был вызов.
***
Диего де Ордас ловил подходящий для ареста момент каждый божий день. Но Кортес как чувствовал, что его ждет, и даже спал, непонятно, где – все восемь ночей. Но, что было особенно странно, даже поставив крест и разметив границы будущей крепости, Кортес продолжал чего-то ждать – словно сигнала со стороны или какого-то знака. И это заставляло бывшего губернаторского мажордома нервничать более всего. А когда Кортес все-таки распорядился собрать солдат на центральной площади – для последних инструкций и молитвы в честь основания нового города Вилья Рика де ла Вера Крус*, Ордас понял, что дальше тянуть немыслимо, — в море этого чертова висельника уже не взять.

*Вилья Рика де ла Вера Крус (Villa Rica de la Vera Cruz — Город Богатый Истинного Креста) — ныне город Веракрус (Veracruz) в штате того же названия в современной Мексике.

—    Давай, Эскудеро, начинай! – жестко распорядился он.
Тот кивнул и двинулся вперед.
—    Ну, вот и все, друзья, — обвел Кортес теплым взглядом сидящих прямо на земле солдат. – Наш долг исполнен. Пора домой.
—    Подожди, Кортес. Что значит, пора домой? – подал голос Эскудеро и, высоко поднимая ноги и всячески привлекая к себе внимание, начал продираться сквозь ряды рассевшихся на горячей земле конкистадоров. – Как только ты ступишь на корабль, только мы тебя и видели. Не-ет… давай уж сейчас разберемся.
Кортес мигом посерьезнел.
—    А что не так?
Эскудеро вышел на открытую площадку рядом с Кортесом, и, оценивая обстановку, окинул солдат быстрым внимательным взглядом.
—    Ну, во-первых, здесь кое-кто не знает, но с Кубы ты вышел самовольно. А значит, как только вернешься, попадешь под суд. Верно?
Солдаты насторожились.
—    А тебе-то что за дело, Эскудеро? – нахмурился Кортес.
—    А наше дело к тебе самое прямое, — чуть повернувшись к нему, развел руками Эскудеро. – Если ты – преступник, наши договоры с тобой Веласкес не признает.
Солдаты охнули. Здесь многие знали, сколь мелочным умеет быть губернатор, а значит, все оговоренные контрактами солдатские паи повисали в воздухе.
—    Но я знаю выход, — усмехнулся Эскудеро. – Тебя нужно арестовать. Прямо сейчас. И сдать Веласкесу. Под условие признания наших паев…
—    Подожди, — поднял руку Кортес. – С какой это стати Веласкес не признает договор?
—    Его надо арестовать и сдать Веласкесу! – чуть сильнее развернувшись к солдатам и еще громче, повторил Эскудеро. – Под условие признания нашей доли!
Солдаты растерянно загомонили.
—    Лю-уди! – вскочил с земли Берналь Диас. – Это что же делается?! Я же в долгах по уши! Я даже обручальное кольцо заложил! А они наших паев не признают! Это же грабеж!
—    На виселицу Кортеса!
—    Да при чем здесь Кортес?! Это Веласкес паев не признает!
—    Мне же все подписали! Вот он – договор! Черным по белому!
Ордас быстро нашел взглядом Эскобара и Хуана Веласкеса де Леона и сделал решительный жест: «Пора!» Те – с двух сторон – тронулись к Кортесу, но им тут же преградили дорогу Педро де Альварадо и Кристобаль де Олид.
—    Ну, что, сеньоры, попрыгаем? – издевательски похлопал огромной ладонью по рукояти двуручного меча Альварадо.
—    К черту Веласкеса! – отчаянно заорал кто-то. – К черту капитанов!
Ордас побледнел. Дело оборачивалось худо.
—    Сеньорам все, а нам – ничего!
—    К черту Веласкеса! Даешь Кортеса! – перекрывая всех, заорал Диас. – Даешь нашу долю!
—    Нашу долю… — во всех концах толпы загомонили солдаты, — нашу долю…
И тогда Кортес поднял руку.
—    Кстати, о вашей заслуженной доле…
—    Тише! Тише! – защелкали затрещины в самых разных концах толпы. – Сеньор Кортес о нашей доле говорить будет!
Кортес дождался относительной тишины, окинул взглядом солдат, задумчиво хмыкнул и поднял указательный палец вверх. Толпа замерла.
—    Да, опасность, что Веласкес откажется платить, есть.
—    Из-за тебя! – выкрикнул Ордас.
—    Ты, сеньор, помолчать можешь, когда капитан армады говорит?! – налетели на него два солдата. – Или тебе пику под ребра сунуть?!
Кортес чуть заметно улыбнулся, — Диас и впрямь сработал великолепно, — и тут же спохватился и возвысил голос.
—    Но дело даже не в Веласкесе. Главная моя беда – вы, простые солдаты.
Солдаты непонимающе загудели.
—    Скажу прямо, — сложил руки на груди Кортес. – У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на богатства этой земли и на вас – уходящих такими же бедняками, какими вы сюда и пришли!
Толпа яростно загомонила. Слиток величиной с тележное колесо помнили все.
—    Вперед идти надо! – заорал Диас. – Тряхнуть чертовых мавров!
—    Но у нас есть обязательства перед губернатором Веласкесом, — озабоченно возразил Кортес.
—    К черту Веласкеса! – взревели со всех сторон.
Кортес сокрушенно покачал головой.
—    А королевская доля? Если мы с вами пойдем вперед, нам придется самим учитывать пятину Их Высочеств…
—    Что мы, до пяти посчитать не сумеем? – отозвался Диас. – На пальцах будем считать!
Толпа взорвалась хохотом.
—    И провианта у нас нет… — напомнил Кортес. – Ни солонины, ни…
—    К черту солонину! Здесь в каждой деревне жратвы полно!
—    На Кубе еще хуже – один хлеб из кассавы!
Кортес кинул короткий взгляд в сторону ошарашенного Ордаса, чуть заметно ему улыбнулся и снова поднял руку.
—    Мне трудно вас удерживать… — он сделал паузу, — но я не хочу, чтобы, возвратившись домой со сказочно богатой добычей, вы все попали на виселицу. Это было бы слишком обидно…
Толпа замерла.
—    Поэтому, что бы вы ни решили, все должно быть сделано по закону.
—    Верно! – поддержал его Диас. – Нам нужен свой генерал-капитан! Такой, чтоб все законы знал!
Толпа обмерла. Солдаты уже почуяли реальный шанс взять всю будущую добычу в свои руки.
—    Но только через Королевского нотариуса! – встревожился Кортес. – Чтобы комар носа не подточил! Мы не пираты!
Ордас застонал. Рухнуло все.
***
Спустя несколько часов, к полудню 12 мая 1519 года в присутствии законно избранных войсковой сходкой Королевских судей и альгуасилов*, генерал-капитан и главный судья всей Новой Кастилии – Эрнан Кортес лично судил Диего де Ордаса и прочих мятежников и врагов интересов Короны. Приговор был суров, но справедлив: заковать в цепи.

*Альгуасил – полицейский чин

А к вечеру под навес генерал-капитана вошли Агиляр и Марина.
—    Хорошо, что ты меня послушал и дождался этого священного дня, Кортес, — перевел Агиляр сказанное юной сарацинкой. – Теперь тебя будут признавать законно избранным вождем кастилан – все, даже самые дикие. Целых три года.
Кортес молчал. Теперь, когда все закончилось, он чувствовал лишь усталость, опустошение… и дикий страх.
Он понятия не имел, сумеет ли взять в королевстве Мотекусомы хоть сколько-нибудь достойную добычу. Но одно знал точно: со столь хорошо вооруженной и правильно организованной армией, как здесь, ни Колумб, ни Эрнандес, ни Грихальва даже не сталкивались.
Он даже не знал, сумеет ли откупиться от Веласкеса даже всем золотом здешних земель за то, что отказался сдать армаду – еще там, на Кубе. Теперь же, арестовав и осудив самых близких родственников и друзей губернатора, он затянул невидимую петлю на своей шее столь туго, что даже начал задыхаться – наяву!
Но главное, он никогда еще не получал такой огромной и одновременно такой иллюзорной власти над столь большим числом дерзких, жадных и привычных к оружию людей. Людей, одинаково способных и на пику посадить, и Веласкесу в кандалах сдать – при первом же повороте военной фортуны.
У него было такое чувство, что он шагнул в пропасть.

В священный день 12 мая 1519 года, через час после получения титула Верховного военного вождя, Мотекусома выложил Тлатокану о новом городе четвероногих все, что знал сам. Члены Высшего совета долго молчали, и, наконец, Повелитель дротиков решился нарушить гнетущую тишину:
—    Их надо убить.
—    Нельзя, — покачал головой Мотекусома.
—    Но почему?! – взорвался его племянник – самый молодой из вождей Какама-цин. – Они же – на нашей земле!
—    Потому что придут и другие, — мрачно отозвался Мотекусома. – Их очень много… и не только на островах людоедов; есть еще и другие земли. Перебежчик сказал, что у них там солдат, — что песка в море. И все они вооружены тем же самым оружием.
Члены Тлатокана переглянулись.
—    А что же ты думаешь делать?
—    Не давать повода. Ни малейшего. Помните, как они поступили в Чампотоне и Кампече?
Вожди скорбно закивали. Города обвиняли в нападениях, а потом грабили – три раза подряд, из года в год.
—    И я уже отдал распоряжение всем нашим прибрежным вождям, — тихо произнес Мотекусома.
Вожди превратились в слух.
—    Покинуть города, вынести все ценное и съедобное и отступить внутрь страны, — с трудом выговорил постыдный приказ Мотекусома. – Так, чтобы даже не встречаться.
Вожди недоуменно переглянулись.
—    А ну-ка, повтори, что ты им приказал?! – приподнялся Верховный судья.
—    Покинуть города, — мрачно повторил Мотекусома.
Вожди обомлели.
—    Ты что наделал, дядя?! Мы же тебе все права дали! – взвился Какама-цин. – Ты мог собрать тридцать тысяч воинов! И ты испугался войны?!
Мотекусома поймал его взбешенный взгляд и ничего не ответил.
—    Подождите, — поднял руку, успокаивая вождей, Верховный судья и повернулся к Мотекусоме. – Когда ты отдал этот приказ?
—    Четыре дня назад.
Старик покачал головой.
—    Четыре дня назад у тебя еще не было таких больших полномочий. Ты не имел права принимать такое важное решение без одобрения Совета.
—    Я не мог ждать одобрения Совета, — твердо произнес Мотекусома. – Можно было опоздать. Навсегда.
Вожди начали подниматься с циновки один за другим.
—    Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! – яростно прошипел Повелитель дротиков. – Ты главный закон нарушил!
—    Как ты можешь быть моим дядей, если ты лжешь?! – яростно поддержал его негодование Какама-цин. – Как мне людям в глаза смотреть?! Как я им объясню?!
Мотекусома сурово поджал губы. Он не хотел оправдываться, а приходилось.
—    Я не лгал.
—    Скрыть от совета неправедный приказ – это двойная ложь! – немедленно встрял Верховный судья.
Вожди зашумели.
—    Если сам Великий Тлатоани будет лгать, что делать горшечникам и ткачам?!
—    Не-ет… пора нового правителя избирать…
—    Прямо сейчас! Пока солнце этого дня не ушло!
Лицо Мотекусомы быстро налилось кровью.
—    Да, солнце еще не ушло, и вы могли бы избрать и нового правителя Союза, и нового Тлатоани. Но я ведь не просто Тлатоани. Я теперь – Верховный военный вождь. И вы уже не имеете права переизбирать меня – до самого конца войны.
Вожди замерли. Это действительно было так. Они сами передали ему все права Верховного военного вождя.
—    Если только вождь не угрожает безопасности наших родов, — произнесли от входа, и вожди мигом обернулись.
Это была Сиу-Коатль.
—    Что ты здесь делаешь?! – вскипел Мотекусома. – У меня военное совещание! Ты не имеешь права здесь находиться!
Сиу-Коатль молча прошла мимо замерших мужчин, вытащила из специального постамента высокий деревянный посох в виде четырех перевитых змей и демонстративно стукнула им об пол.
—    Зато я имею право созвать Змеиный совет. Ты больше не будешь ни правителем, ни военным вождем, ни Тлатоани. Обещаю.
***
Когда назначенный капитаном разведки Педро де Альварадо вошел в очередной городок, он тоже был пуст. Только накрапывающий дождик и тишина. И лишь у ступенчатой пирамиды бегущие впереди отряда собаки разом остановились, потянули носами и тревожно заскулили.
Альварадо настороженно огляделся и повел ноздрями. Пахло сырой землей и здешними благовониями.
—    Педро… — обиженно протянул Эрнан Лопес де Авила, — ты же сам говорил, что мы будем ездить на нашей кобыле по очереди…
—    Помолчи, — отрезал Альварадо. – Лучше сходил бы посмотрел, что там собаки учуяли.
—    Ну, Педро-о… — заныл Эрнан Лопес. – Я же тоже плати-ил…
—    Заткнись! – рявкнул Альварадо. – Тут и без твоих соплей тошно! А хочешь выяснить отношения, давай выясним!
Эрнан Лопес опасливо глянул на двуручный меч своего напарника и тяжело и печально вздохнул.
Альварадо тоже посмотрел – сверху вниз – на своего напарника и хохотнул.
—    Никуда вы не годитесь, сеньор Лопес. Ни в драке, ни на пьянке.
Спрыгнул на мокрую от недавно прошедшего дождя землю и, тяжело переваливаясь, двинулся к мечети. Настороженно оглядываясь, поднялся по ступенькам и заглянул в стоящую на вершине кумирню.
—    О, ч-черт!
В жертвеннике лежало съежившееся и почерневшее от огня человеческое сердце, а на залитом старой кровью каменном алтаре – безголовое человеческое тело.
—    Ну, и вонь… — поморщился Альварадо и вышел.
Отсюда, с вершины пирамиды городок был виден, как на ладони. Кое-где над крышами вился дымок, но Альварадо знал, — все нормально. Людей там не будет.
—    Вперед! – кивнул он столпившимся у ступеней мечети солдатам. – Маис, куры – все, что найдете. Город пуст.
Солдаты разделились по двое, по трое и быстро двинулись вдоль единственной улицы городка, а Альварадо усмехнулся и вернулся в кумирню. Зажал нос и подошел к огромной статуе чудища с птичьим лицом. Содрал и рассовал по карманам облепившие чудище золотые украшения и только тогда, с чувством выполненного долга спустился с пирамиды. И обомлел: его боевой кобылы не было!
—    Ну, Лопес! Ну, скотина! – с чувством пробормотал Альварадо. – Не-ет, пора вас поставить на место, сеньор Эрнан Лопес де Авила! Давно-о пора…
Он еще раз огляделся по сторонам, пытаясь понять, куда мог поехать «напарник», и обмер. Из мокрых кустов на него смотрели два сарацина. И они вовсе не собирались убегать.
***
Кортес послал Альварадо за провиантом, почти ни на что не надеясь. Он уже видел, что Мотекусома не чета полудиким прибрежным вождям. Они входили в города – один за другим – и везде встречали одно и то же: дымящиеся, только что оставленные жертвенники и очаги, редких, видимо, сбежавших от хозяев на редкость уродливых, зобастых, но мясистых кур и не до конца выбранный маис в общегородских зернохранилищах. Даже пограничная крепость по соседству оказалась брошенной.
Пустыми оказались и обещания крещеной рабыни, написавшей и отправившей со случайно пойманным охотником письмо на здешнем языке – невесть куда. Шли дни, а никто на ее письмо не откликался.
Поэтому, когда Альварадо привел двух изуродованных проколами и увешанных золотыми пластинками мавров, сердце Кортеса подпрыгнуло и замерло.
—    Ортегилья, — повернулся он к пажу. – Быстро беги за толмачами! Быстро, я сказал!
Паж мгновенно исчез, а генерал-капитан поправил воротник, подумал и все-таки надел украшенный перьями здешних птиц стальной шлем и по возможности привольно расселся на взятом в одной из мечетей барабане.
—    Ты, Кортес, другого времени не нашел, мою рабыню от дела отвлекать? –послышалось сзади, и Кортес, обернулся.
Это был Карреро. И он был раздражен.
—    Ты сначала штаны зашнуруй, — мгновенно отозвался Кортес, — а уж потом своему генерал-капитану претензии высказывай.
—    Я ж тебя генералом и выбирал! – возмутился Карреро.
—    А я тебе эту рабыню и подарил, — жестко парировал Кортес и приготовился говорить с послами.
Мавры уже обвыклись и теперь двигались прямо к нему. Подошли, поклонились до земли, коснулись пальцами песка, а затем и губ и вдруг встали на колени.
Кортес обомлел. Здесь, в западных землях он такое видел впервые. Но главное, они стояли на коленях вовсе не перед ним, а перед Мариной… переводчицей!
—    Малиналли… — беспрерывно бормотали дикари, — Малиналли…
И юная, лет пятнадцати от роду, переводчица гладила их по волосам, словно собственных детей.
А потом сарацины встали, подошли к по-хозяйски приобнявшему свою рабыню и все еще недовольному Карреро и снова поклонились до земли – теперь только ему.
—    Лопе Луцио, Малинче…
Марина тихо что-то сказала, и Агиляр, удивленный не меньше, чем Кортес, тут же перевел:
—    Великий господин… муж Марины…
—    Я не понял, — тряхнул головой Кортес, — Карреро! В чем дело?!
—    Я не знаю… — побледнел Карреро.
И, словно для того, чтобы внести ясность, мавры начали быстро балаболить, а Марина и Агиляр – переводить.
—    Великий господин, мы получили письмо твоей благородной супруги…
«Письмо дошло!» – охнул Кортес.
—    Мы рады, что такой великий господин, как ты, пришел освободить нас от невыносимых тягот, наложенных Мотекусомой…
—    Черт! – вскочил Кортес, но тут же взял себя в руки. – Агиляр, внеси ясность. Объясни этим тупицам, кто здесь генерал-капитан.
Агиляр принялся быстро шепелявить, и Марина, подтверждая сказанное, показала рукой на Кортеса.
Мавры оторопели, а их изуродованные проколами и увешенные десятками золотых пластинок нижние губы совсем уже оттянулись вниз. Наконец, один пришел в себя, что-то растерянно прошепелявил, и Агиляр – со второй попытки – отважился донести смысл сказанного.
—    Они не понимают, почему столь высокородная госпожа, как Марина, – супруга простого воина.
Карреро побагровел.
«Матерь Божья!» – охнул Кортес. За кого бы мавры ни приняли Марину, а честь Карреро надо было срочно спасать.
—    Он мой друг, — поспешил он исправить положение. – И о-очень высокопоставленный человек. Но главный военный вождь – я.
Мавры недоуменно переглянулись. Они ни черта не понимали.
***
Первым делом, после долгих напряженных переговоров с маврами Кортес приказал переводчикам подойти ближе.
—    Спроси у нее, — обратился он к Агиляру, – почему она в таком почете.
Агиляр перевел, но Марина лишь пожала плечами.
—    Она говорит, что она знатного рода, — перевел Агиляр.
—    А почему в рабынях оказалась?
Марина выслушала вопрос и надула губы.
—    Мне кажется, она не хочет говорить об этом, сеньор Кортес, — виновато развел руками Агиляр.
Кортес крякнул и принял все, как есть. Отпустил переводчиков, собрал экстренный совет капитанов, разъяснил ситуацию и тут же отправился в наскоро выстроенную «тюрьму». Сдвинул полог из пальмовых листьев и оглядел поедающих маисовую кашу колодников.
—    Ну, что, Ордас, как там ваши планы, — не изменились?
Бывший губернаторский мажордом, громыхнув цепями, отставил миску в сторону.
—    Зачем пришел?
—    Мириться.
Колодники – все четверо – переглянулись.
—    Нет, — упреждающе выставил узкую ладонь вперед Кортес, — если вам нравится сидеть в цепях, я не настаиваю. Но если хотите быть в доле…
Мятежники снова переглянулись.
—    Ты что… возьмешь нас в долю?
—    Всего золота в одиночку не огребешь, — пожал плечами Кортес, — а мне нужны капитаны.
Ордас усмехнулся.
—    А когда дело дойдет до суда, нас поставят под виселицей рядом с тобой?
—    За что? – искренне удивился Кортес. – У меня все по закону. Даже Королевский нотариус вам это подтвердит.
—    А Веласкес?
—    А что – Веласкес? Я от своих долгов перед ним не отказываюсь.
—    Как так? – не понял Ордас. – Ты собираешься платить Веласкесу?! Даже после всего этого?..
Кортес саркастично ухмыльнулся.
—    Я одного не пойму, сеньоры: почему вы считаете меня дураком? Я университет в Саламанке закончил…
—    Ты не крути! — возмущенно оборвал его Ордас. – Ты прямо скажи! Ты собираешься выплатить Веласкесу его законную часть?! Или нет?!
Кортес легко выдержал его яростный взгляд и весело кивнул.
—    До последнего песо.
***
Они шли вслед за маврами-проводниками два дня, встретив по пути только один городок. Солдаты, хлюпая размокшими от вечной сырости альпаргатами, тут же бросились по дворам, но и это селение было брошено и тщательно вычищено – ни маиса, ни кур. А в полях только и было, что едва проклюнувшиеся острые ростки маиса.
—    Если так дальше пойдет, солдаты вернутся, — мрачно поделился с Кортесом Альварадо. – Лучше уж тухлая солонина и долги…
—    Знаю, — отозвался Кортес.
—    И тебя приведут к Веласкесу в цепях, — не унимался Альварадо.
Кортес поморщился. Ему и без уколов Альварадо было плохо. А вечером второго дня, когда тучи разошлись, а солдаты впервые за несколько дней увидели солнце, разведчики привели несколько посланных навстречу и увешанных ананасами гонцов. И снова повторилась та же некрасивая история, что и при встрече с первыми двумя послами.
—    Малиналли! – панически шарахаясь от лошадей, попадали мавры перед Мариной, а затем и перед Карреро. – Малинче! Великий господин!
—    Да, что за бардак! – рассвирепел Кортес и спешился. – Карреро! Ты не можешь не показывать свои отношения с рабыней при сарацинах?!
—    А что я? – побледнел Карреро. – Ты мне сам ее подарил!
Кортес досадливо крякнул, подошел к Марине и ухватил ее за руку.
—    Все. Хватит. Я тебе другую найду.
—    Ты не смеешь… — ухватился за кинжал Карреро. – Она – моя!
Кортес развернулся и, сдвинув пытающегося прикрыть его Кристобаля де Олида в сторону, встал напротив – глаза в глаза.
—    И что дальше?..
—    Хватит, сеньоры… — вмешался благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Не дело друг дружку из-за паршивой сарацинки убивать…
—    Да, пусть потешатся! – гоготнул Альварадо. – А то ни жратвы нормальной, ни баб, ни даже драки!
Карреро быстро вытащил кинжал из ножен и бросил ненужный пояс на землю.
—    Давай! Посмотрим, кто кого…
—    Это же самоубийство, Алонсо, — покачал головой Кортес, становясь так, что заходящее солнце било противнику в глаза. – Не надо.
Но зеваки тут же сгрудились вокруг, сделав кольцо и азартно споря, на каком по счету выпаде Карреро будет убит.
—    Сеньор Кортес! Сеньор Кортес!
Кортес, не рискуя выпускать Карреро из виду, кинул в сторону осторожный взгляд. Это был посланный вперед разведчик – один из четырех.
—    Что там еще?
—    Он весь из серебра!
—    Кто из серебра? – обнажив кинжал и кинув пояс на землю, переспросил Кортес.
—    Город! Сеньор Кортес! Город! Он весь – серебряный!
Зеваки обмерли.
—    Что ты городишь? – зло осадил разведчика Кортес, медленно идя по кругу, так, чтобы не пропустить выпад Карреро.
—    Я правду говорю, сеньор Кортес! – навзрыд произнес разведчик. – Стены из серебра! Дороги из серебра! Там все из серебра! Это – Иерусалим!
Солдаты охнули, и Кортес досадливо чертыхнулся, поднял с земли свой пояс и сунул кинжал в ножны.
—    Все, Карреро. Боюсь, дуэли не будет. Сам видишь…
—    Все из серебра! – истерично орал разведчик, хватая за грудки то одного, то другого. – Я теперь всю Кастилию куплю! Всех девок в моей деревне! Только бы увезти!
***
Змеиный совет, состоящий из самых знатных женщин всех четырех родов, в основном, следил за правильной передачей власти мужчинами – строго по материнской линии, от дяди к племяннику. Но сколько-нибудь реальную власть старухи давно утратили, а потому долго не могли поверить, что им дозволено судить самого Мотекусому.
Затем совет не мог поверить, что Тлатоани солгал. Затем начались «запретные дни» лунного месяца, и старухи были вынуждены ждать. А за полдня до назначенного разбирательства перед Мотекусомой предстал гонец из Семпоалы.
—    Четвероногие уже там! – не подымая глаз, выдохнул он.
—    В Семпоале?! – ужаснулась неотступно следующая за своим супругом Сиу-Коатль. – Что они там делают?! Снова крадут наших женщин?!
—    Нет, Великая Сиу-Коатль, — покачал головой гонец. – Их принимают, как гостей.
Мотекусома застонал и закрыл руками лицо. Он знал, что теперь Змеиный совет будет к нему куда как мягче, но цена была ужасна.
***
Город Семпоала оказался воистину роскошным. Широкие улицы, утопающие в тенистых садах ровные, как по линеечке отстроенные кварталы, пусть и не серебряные, но великолепно оштукатуренные каменные стены высоких белых домов… а главное, — еда. Очумевшие от голодухи солдаты ели и ели, так что почти всех проносило, но остановиться было немыслимо.
И только Кортесу было не до красот. Он сразу объяснил немыслимо толстому вождю, что Их Высочества Женщина-Змея донья Хуана и ее могучий сын, военный вождь всех кастильских племен дон Карлос послали их, своих любимых детей, чтобы они везде искореняли зло и обиды, наказывали несправедливых и оберегали угнетенных.
Теперь Кортес должен был выяснить главное.
—    И что, сеньор, сильно ли вас Мотекусома притесняет? – не обращая внимания на обожравшихся и давно уже клюющих носами капитанов, расспрашивал он толстого вождя.
—    Мой язык отказывается передавать все те гнусности, что он творит, — быстро переводили Марина и Агиляр.
—    Подати? – понимающе вопрошал Кортес.
—    Если бы только это, сеньор, — грустно кивал толстяк, и Кортес тут же превращался в слух.
Как оказалось, Мотекусома ввел в провинции фиксированные цены, и теперь требовал поставлять хлопок строго по этим ценам. Но главное, забирал всех достигших пятнадцати лет юношей в столичные училища, а затем отправлял их на государственную службу. И куда их только не отправляли! – в армию и на почту, учетчиками в хранилища и секретарями в суды, резчиками камня и оружейниками в мастерские, и многих, слишком уж многих – на строительство городов, дорог и акведуков – где-нибудь на самом краю земли.
—    Боже, какой ужас! – сочувственно кивал Кортес.
Понятно, что невесты засиживались в девках, а парни быстро забывали заветы предков, а главное, не могли участвовать в священных войнах, число коих богомерзкий Мотекусома свел до трех в год!
—    Священные войны это важно, — отечески кивал Кортес, чувствуя, что напал на золотую жилу. – Народ это любит…
И только неотступно следящие за ходом первых на этой земле дипломатических переговоров падре Хуан Диас вносил в утонченную беседу вождей отчетливый диссонанс.
—    Что вы несете?! – углом рта шипел святой отец. – Какие такие священные войны?! У них все войны — сатанинские! В инквизицию хотите загреметь?!
—    Не мешайте, — так же, углом рта, парировал Кортес, — что мне, прямо сейчас его переубедить? Попробуйте, если вы такой умный!
Падре вспомнил свое поражение в Сентле, насупился и умолк. И вот тогда Кортес задал самый щекотливый вопрос:
—    А что… велики ли военные силы Мотекусомы?
—    В мирное время около тридцати тысяч, — несколько напряженно перешел к «деловой» части толстый вождь, — Ну, а во время войны, сами понимаете, каждый мужчина – воин.
Кортес оторопело моргнул. Тридцать тысяч это было немыслимо много! У него, включая его самого, было шестьсот восемнадцать душ.
***
Кортес прокрутился в постели всю ночь, — даже юная, упругая телом переводчица от мыслей так и не отвлекла. Хитрый вождь сразу понял, что попал в больное место, а потому на прощание задал самый простой вопрос: «да или нет». И Кортес не знал, что на это ответить. Действительно не знал.
И вот тогда вмешался падре Хуан Диас.
—    Переведите, — кивнул он Агиляру и Марине, — Их католические Высочества еще никогда и никем не были побеждены.
Кортес замер. Он не был уверен, что стоит мешать весьма рискованному в такой момент заявлению падре.
—    И если его народ примет веру Христову и подданство Кастилии, — продолжил святой отец, — здесь через два-три месяца будет ровно столько воинов, сколько надо.
«Черт! – охнул Кортес. – Этого мне еще не хватало?!»
—    Стоп, Марина! – подал он знак юной переводчице и развернулся к Агиляру. – Чуть-чуть измени.
Святой отец недоуменно посмотрел на Кортеса, и тот успокаивающе поднял узкую ладонь.
—    Давайте усилим наши гарантии, святой отец.
Хуан Диас насторожился; он искренне не понимал, куда их еще усиливать.
—    Если его народ примет веру Христову и подданство Кастилии, — с чувством процедил сквозь зубы Кортес, — я, Эрнан Кортес, буду защищать их до последнего солдата. А я еще никогда и никем не был побежден.
Падре Диас хмыкнул.
—    Не много ли на себя берете?
—    В самый раз, — в тон ему ответил Кортес.
А на следующее утро прибыли сборщики налогов от Мотекусомы.
***
Сборщиков налогов было пятеро, и они прошли мимо Кортеса и его солдат столь надменно, словно те не существовали.
—    Мытари… — прошло по рядам. – Прям, как у нас…
—    Разговорчики! – рявкнул Кортес. – Давно у меня палок не получали!
Мытари и впрямь были на удивление узнаваемы и вели себя точь-в-точь, как в Кастилии: блестящие напомаженные волосы, свежие розы в прическах, раб с опахалом позади… и невыносимо важный вид.
—    Что будешь делать? – вполголоса поинтересовался Альварадо.
—    Теперь только вперед, — стиснул зубы Кортес.
Альварадо восхищенно хмыкнул.
—    Вот это я люблю!
А тем же вечером, толстый вождь и Кортес встретились еще раз.
—    Что говорят люди Мотекусомы? – сразу поинтересовался Кортес.
—    Недовольны, что мы вас приняли.
—    Чем угрожают?
—    Забрать двух человек для принесения в жертву, — вздохнул вождь. – Ну, и льготы по взносу в казну снять…
—    А сколько дней пути отсюда до Мешико?
Толстый вождь удивленно поднял брови.
—    Гонцы и за четверо суток могут пробежать.
—    А если армия?
Вождь помрачнел. Он уже догадывался, что речь идет о визите армии Мотекусомы в Семпоалу.
—    Главные отряды не стоят в Мешико, — покачал он головой. – Солдат будут посылать отовсюду.
—    Сколько? – повторил вопрос Кортес.
—    До двадцати-тридцати дней…
Кортес тяжко задумался. Он совершенно не желал дразнить Мотекусому попусту, но и шанс принять в подданство народ Семпоалы упускать не желал. Единственное, что было в его распоряжении, — время и собственная голова, и отыграть следовало, как по нотам.
—    Чтобы не ставить вас под удар, я покидаю Семпоалу, — поднялся он с циновки. – Надумаете принять подданство Их Высочеств, жду вас в своей крепости. Условия знаете.
***
Совет вождей Семпоалы думал недолго, — возможность войти в союз с доблестным супругом высокородной Малиналли, избавиться от ненавистного Мотекусомы и снова зажить по заветам предков была слишком соблазнительной. И уже через два дня все восемь вождей прибыли в стремительно обрастающий частоколом из заостренных бревен город Вера Крус.
—    Надумали? – только и спросил Кортес.
—    Да, — за всех кивнул толстый касик.
—    Тогда пошли, — кивнул Кортес и подозвал Берналя Диаса. – Быстро ко мне нотариуса и всех капитанов. Мы будем под навесом возле церкви.
В считанные минуты капитаны, включая даже опального Диего де Ордаса, были под навесом.
—    Согласны ли вы, сеньоры Семпоалы привести свой народ в подданство и поставить под защиту Их Высочеств доньи Хуаны и дона Карлоса? – громко, так, чтобы нотариус и свидетели расслышали каждое слово, — спросил Кортес.
Диего де Ордас ахнул.
—    Ты что, Кортес, – очумел?! Нас же Мотекусома по всему побережью размажет!
Кортес вскипел и развернулся к бывшему губернаторскому мажордому.
—    Что, снова на мое место метишь?
—    Да, не в этом же дело! – взвился Ордас. – Просто головой надо думать, а не седалищем! Ты же не дикарей за нос водишь! Ты из огромной империи кусок выдираешь!
Кортес кинул быстрый взгляд в сторону напряженно наблюдающих за перепалкой вождей Семпоалы.
—    Я повторю вопрос.
—    Понял! – истерически взвился Ордас. – Ты губернатором хочешь стать! Ценой нашей крови!
Капитаны взволновано загудели. Тот факт, что губернатором чаще всего становится тот, кто привел новые народы в подданство, они как-то упустили.
Кортес побагровел.
—    Я рискую не меньше каждого из вас! – выдавил он и тут же перешел на крик. – Кто видел, чтобы я прятался за чужие спины?! Кто, я спрашиваю!!!
Тишина воцарилась такая, что стало слышно, как плотники тешут колья для крепостной ограды. Кортес тяжело выдохнул и сбавил тон.
—    Я просто выполняю свой долг, сеньоры. Мы обязаны приводить новые земли и народы в подданство Кастилии и Арагона. Это вам хоть Королевский нотариус подтвердит, хоть наши святые отцы…
Он развернулся к вождям и слово в слово повторил вопрос.
—    Согласны ли вы, сеньоры Семпоалы, привести свой народ в подданство и поставить под защиту Их Высочеств доньи Хуаны и дона Карлоса?
—    Вы согласны платить дань Женщине-Змее Хуане и ее сыну Карлосу в обмен на защиту? – тут же, слово в слово перевели Агиляр и Марина.
Вожди сразу встревожились и, перебивая один другого, быстро залопотали на своей тарабарщине.
—    Ты же говорил, что дани не будет… — перевели Марина и Агиляр.
Кортес облегченно вздохнул: вопрос был пустяшный.
—    Не все подданные платят дань, — пояснил он. – Я, как идальго, не плачу, и с вас никакой дани не будет…
—    Как это не будет?! А как же Корона… – опять взвился Ордас, но тут же захрипел и согнулся, получив от Альварадо огромным кулачищем в бок.
—    Ты до завтра сумей дожить, — шепотом, но так, чтобы все слышали, посоветовал Альварадо, — а потом уже о податях думай. Умник…
Вожди переглянулись; простой и понятный военный союз безо всяких там податей и взносов им нравился.
—    Тогда, может быть, нам просто породниться с детьми Сиу-Коатль Хуаны и дона Карлоса? – счастливо улыбаясь, предложил толстяк.
—    Вожди хотят породниться с детьми Женщины-Змеи Хуаны и дона Карлоса, — перевела Марина, и Агиляр, знающий, что значит породниться у мавров, сразу уточнил: — они предлагают сеньорам капитанам своих дочерей. Как залог прочности союза.
Капитаны возбужденно загомонили. Женщин остро не хватало, да и лишними заложницы никак не были. Мало ли что…
—    Соглашайтесь, — шепнул Агиляр. – Другого способа вступить в военный союз здесь нет.
—    Мы согласны, — за всех кивнул Кортес и подозвал Королевского нотариуса. – Зачитывайте «Рекеримьенто»*, Годой, и доставайте оба экземпляра договора. Будем подписывать.

*Рекеримьенто – официальный текст ввода земель и народа во владение Короны Кастилии и Арагона, а затем, и Испании.

Вожди торжествующе переглянулись: они еще никогда не заключали столь выгодного союза.
***
Послание главного сборщика податей в семпоальской провинции, впрочем, как и все иные документы, Мотекусоме зачитывали в присутствии всего состава Высшего совета. Именно такое условие контроля за лживым Тлатоани назначили родовитые старухи всех двенадцати колен трех правящих родов. Снять Мотекусому они так и не решились.
—    Великий Тлатоани, — громко и внятно читал секретарь. – Я еще не успел собрать и половину взносов на нужды нашего великого Союза, когда семпоальцы привязали меня к столбу и сказали, что принесут в жертву своим богам…
Вожди охнули. Это была не просто дерзость; это был вызов!
—    Дальше, — холодея от предчувствий, распорядился Мотекусома.
—    Они сказали мне, — стараясь сохранять хладнокровие, зачитал секретарь, — что все тридцать селений Семпоалы отложились от нашего великого и могучего Союза и теперь не будут платить взносов. Ни тебе, ни кому другому.
—    Он что, священных грибов объелся? – недоуменно заморгал Верховный судья. – Как это не будут платить?!
«Кастилане! – понял Мотекусома. – Быстро же они их подмяли!»
—    Читай дальше.
—    А потом пришел главный «мертвец» со своими воинами и освободил меня и моего помощника, наказав передать Тебе, Великий Тлатоани, что он всегда был и будет твоим преданным другом.
Теперь уже Мотекусома, приводя себя в чувство, тряхнул головой.
—    Читай дальше.
—    Он вывез меня и моего помощника на дорогу за пределами земель Семпоалы и одарил немыслимо прекрасными нефритовыми бусами. Но, уже находясь в пути, я узнал от гонца, что «мертвецы» забрали у семпоальцев и остальных попавших в плен чиновников Союза, и теперь намерены вернуть их Тебе.
Дальше пошли обычные заверения в преданности и обещание добраться до столицы не позже чем через шесть дней после прибытия письма. И первым опомнился Какама-цин.
—    Раздавить кастилан! – обращаясь к вождям, яростно выкрикнул он.
Мотекусома досадливо покачал головой. Какама-цин определенно уже настроился стать новым правителем Союза.
—    Не за что… — возразил он племяннику. – Не за что их давить.
—    Но это же вызов! – наперебой загомонили вожди. – «Мертвые» украли у нашего Союза целый народ!
Мотекусома поднял руку, и вожди нехотя умолкли.
—    Задумайтесь лучше о другом, — тихо произнес Тлатоани. — В письме сказано, что Семпоала не будет платить взносов не только нашему Союзу, но и никому другому. Верно?
Вожди переглянулись. Да, секретарь зачитал именно так. Но Мотекусома уже продолжал:
—    Значит, он не собираются входить в союз с кастиланами.
—    Верно… — закивали вожди.
—    Но почему? – он обвел вождей напряженным взглядом. – Зачем уходить от нас, если не собираешься породниться с кастиланами? Кто-нибудь может объяснить?
Члены Высшего совета замерли.
—    Какама-цин! – громко обратился Мотекусома к племяннику.
—    Да, дядя… — мрачно отозвался Какама-цин.
—    Съезди в Семпоалу и поговори со всеми, с кем получится. В общем, разберись. Только по-умному, без лишних угроз. Ну, а мы… — Мотекусома вздохнул и обвел совет тяжелым взглядом, – мы с вами будем готовиться к войне.
***
Тем же вечером он пришел к одной из своих младших жен – дочери главной Женщины-Змеи всей Семпоалы.
—    Слышала?
—    Да, — побледнела жена. – Семпоала отложилась.
Мотекусома сокрушенно покачал головой, и жена медленно стащила через голову расшитое цветами платье, подняла и скрепила на темечке тяжелые черные волосы и, встав на колени, склонила голову к циновке.
—    Не надо, — коснулся ее Мотекусома. – Сядь.
Жена всхлипнула и села.
—    Ты же имеешь право меня задушить… — отирая крупные слезы с округлых щек, пролепетала она.
—    Мне не хочется, — улыбнулся ей Мотекусома.
—    А как же закон? – мгновенно перестала плакать ошарашенная жена.
И тогда Мотекусома засмеялся. Он смеялся все пуще и пуще, пока не захохотал во все горло и, не в силах даже стоять, повалился на циновку.
—    Ты знаешь… я уже… о-хо-хо! Столько… законов… нарушил! Ой, не могу!!! Ха-ха-ха-ха-ха…
***
Едва сумев дослушать длинный, на полчаса текст «Рекеримеьенто», Кортес рассеянно принял поздравления капитанов и удалился под свой навес. Его трясло.
«Лихорадка?» – подумал он, повалился на бок и поджал ноги к животу. Знобило.
Лихорадкой болели многие из его людей, хотя это еще было меньшее из зол. Здесь, в жарком, влажном климате у многих набухли в паху огромные, остро ноющие желваки, открылось кровохарканье, а от колотья в боку погибло никак не меньше двух десятков солдат.
«Мне нельзя болеть… — подумал он. – Только не сейчас…»
Но встать и заставить себя двигаться, руководить, жить… сил не было.
Сплетенная из пальмовых листьев занавесь у входа затрещала, и он подумал, что надо бы встать, встретить…
—    Колтес!
Его развернули на спину, и Кортес вяло улыбнулся. Это была Марина. Юная переводчица тронула его лоб, сокрушенно чмокнула губами, стащила через голову просторную полотняную рубаху и легла на него всем телом. Стало теплее.
—    Ты класивый, Колтес, — тихо шепнула ему в ухо Марина. – Очень.
Кортес хотел удивиться кастильскому языку из ее уст, и не сумел.
—    И сильный… Меня взял себе…
—    Угу… — прикрыл глаза Кортес.
—    Женщин дадут, возьми дочку толстяка… Ты понял, Колтес? Только ее… будешь еще сильнее…
Кортес хотел спросить, а хороша ли она, но уже не успел; его стремительно засасывала цветастая, наполненная бредовыми картинами воронка – на полвселенной.
***
Спустя два дня крепость Вера Крус была заполнена народом. Семпоальские землекопы готовили рвы под фундаменты, камнетесы – камни, носильщики таскали бревна, плотники их обстругивали, а вожди союзного Семпоале племени тотонаков не отходили от капитанов, где на пальцах, а где в картинках объясняя особенности местной тактики и детально разъясняя, как и откуда, скорее всего, будут атаковать военачальники Мотекусомы.
А тем временем между здешними жрецами и кастильскими священниками шла настоящая схватка. И сойтись не могли в главном: крестить ли дочерей вождей, а если крестить, то перед тем, как отдать капитанам или после того.
Позиция каждой стороны была по-своему логична, и глубокомысленный теологический спор, изрядно отягощенный переводом Агиляра и Марины, все время вел в тупик. И лишь когда в дело вмешался Кортес, основание для спора иссякло – само собой.
—    Ты что, брат Бартоломе, — взял он монаха под локоть, — во второй раз венчать меня собираешься? При живой жене?
—    Упаси Бог! – перекрестился тот.
—    Ну, а какого черта?! К чему это словоблудие? Разве кто пострадает, если мы отгуляем по-сарацински, а уж потом их окрестим?
—    Но…
—    Хватит, — отрезал Кортес. – Ты прекрасно понимаешь цену этого «брака», так что нечего умника из себя строить.
А когда и частокол, и «невесты» были практически готовы, прибыли послы Мотекусомы – оба его племянники, то есть, по здешним обычаям – самые близкие люди и наследники.
«Если они уже выслали войска, — сразу же высчитал Кортес, — у меня дней пятнадцать осталось… не больше», — и отправился обмениваться дарами. Но вскоре понял, что столько времени у него может и не быть.
—    Как здоровье Женщины-Змеи Хуаны и ее могучего сына дона Карлоса, военного вождя всех кастильских племен? – сразу же после обмена поинтересовался главный посол – Какама-цин.
—    Слава Сеньоре Нашей Марии, Их Высочества здоровы, — вежливо кивнул Кортес. – А как себя чувствует Великий Тлатоани Мотекусома Шокойо-цин и все его жены, сестры и их дети?
—    Уицилопочтли сохраняет их здоровье, — наклонил голову Какама-цин.
Воцарилась неловкая пауза, и Кортес решил не медлить.
—    У меня в гостях еще трое ваших капитанов, — напомнил он о спасенных им от расправы чиновниках, — можете их забрать.
Какама-цин сдержанно кивнул.
—    Великий Тлатоани благодарит тебя за помощь и обещает примерно наказать Семпоалу, из-за которой ты подвергался риску, спасая наших людей.
—    Нет-нет, — рассмеялся Кортес, — ни в коем случае! Мы сами разберемся со своими подданными.
Агиляр и Марина перевели, и лицо посла вытянулось, да так и застыло.
—    Вы… берете с наших братьев дань?!
Внутри у Кортеса промчался ледяной вихрь.
«Ну, что – попрыгаем?» – вспомнил он любимое выражение драчливого Альварадо.
—    Семпоальцы и тотонаки добровольно вошли в состав союза вождей Кастилии и Арагона, — старательно подбирая слова, произнес он и, дабы не пропустить первой реакции, уставился послу в глаза.
Какама-цин выслушал перевод, кивнул… и больше ничего.
—    Я понял, сеньор Кортес, — перевел Агиляр.
«Ну, вот и все… — пронеслось в голове Кортеса. – Теперь драки не избежать…»
Он чувствовал это всем нутром.
***
Тем же вечером, сразу после показательных – специально для Какама-цина – скачек и залповой стрельбы изо всех орудий крепости, начался первый день свадьбы восьми капитанов на восьми – точно по числу родов Семпоалы – дочерях вождей.
Кортес, как старший «в роду кастилан» с улыбкой подошел к восьми юным – и не слишком, — прелестницам, взял за руку самую красивую и развернулся к приосанившимся капитанам. Те замерли: как пройдет «свадьба», никто толком не знал, а святые отцы на все расспросы раздраженно отсылали к Кортесу.
—    Карреро! – громко произнес Кортес, и погруженный в себя, стоящий последним по счету бывший друг вздрогнул и поднял недоумевающий взгляд.
—    Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро! – повторил Кортес. – Тебе вручаю сию дщерь сарацинскую, поручая заботу о ней, пропитание и сохранение, а также всемерное научение слову Божьему.
Карреро, все еще не веря в происходящее, растерянно огляделся по сторонам.
—    Ну, же, Алонсо! – широко улыбнулся Кортес, — прими эту руку!
Карреро густо покраснел и под одобрительные возгласы капитанов двинулся вперед – к самой красивой изо всех невест.
А спустя трое суток, едва праздник пошел на убыль, Кортес нежно потрепал по щечке свою очередную и на редкость безобразную «жену», оделся и чуть ли не силой собрал еще не вполне трезвых капитанов.
—    Нас ждет большая война, — морщась от запаха перебродившей агавы, прямо сообщил он.
—    И что? – громко, со вкусом рыгнул Альварадо.
—    Нам понадобится помощь. Серьезная помощь.
Капитаны замерли. Такое они слышали от Кортеса впервые.
—    Чья? – оторопело хохотнул умненький Гонсало де Сандоваль. – Может, Веласкеса?
—    Точно, — кивнул Кортес. – Мы можем запросить помощи только у Диего Веласкеса де Куэльяра, губернатора Кубы. Для всех остальных мы – пираты.
Капитаны обомлели.
—    Ты ж теперь – его смертельный враг! – мстительно напомнил Ордас.
Кортес улыбнулся. Его отношения с Веласкесом не укладывались в прокрустово ложе простых истин, вот только объяснять это капитанам он не собирался.
—    Возможно, я Веласкесу и враг, — соглашаясь, кивнул Кортес. – Но флот куплен за его деньги, да, и солдаты наняты… Ему есть смысл… поучаствовать. Не пропадать же добру?
Капитаны смешливо переглянулись. Такой наглости не ожидал никто – даже от Кортеса.
—    И вообще, пора отдавать долги, — напомнил Кортес, — и подносить подарки всем, от кого зависит наша судьба.
Капитаны задумались. Вот эта мысль была толковой.
—    Не-е… золото так сразу отдавать нельзя, — с сомнением качнул огненной головой Альварадо, — налетят еще… самим ничего не останется.
—    Рабы, — пожал плечами Кортес. – Тут неподалеку городок есть — Тисапансинго. Ни с кем пока не в союзе… удобный, в общем, городок. Однако тотонаки сказали, у них идут переговоры с Мотекусомой.
—    И что? – насторожился Ордас.
—    Надо напасть раньше, — пояснил Кортес. – Пока они и в Союз не вошли.
***
Едва Какама-цин кончил рассказывать о встрече с Кортесом, вожди гневно, перебивая один другого, зашумели, а потом как-то внезапно стихли и обратили взоры к Мотекусоме.
—    А ты почему молчишь, Тлатоани?
—    Думаю, сколько гарнизонов посылать, — отозвался Мотекусома.
Вожди удовлетворенно переглянулись. Тлатоани снова стал похож на себя самого прежнего – умный, решительный и не врет.
—    Давай отправим туда всех, — решительно рубанул воздух ладонью Какама-цин.
Мотекусома и Повелитель дротиков быстро переглянулись.
—    И оголим наши северные рубежи? – издевательски усмехнулся Повелитель дротиков. – Ты этого хочешь, Какама-цин?
Молодой вождь на секунду смутился, но только на секунду.
—    Кроме того, — напомнил Мотекусома, — воинов надо кормить, а наших зернохранилищ в тех краях нет. Семпоала отложилась, а с Тисапансинго мы пока не договорились.
—    Так ты будешь воевать с ними или нет? – как-то уж очень непочтительно спросил Какама-цин.
Мотекусома заглянул ему в глаза, и племянник – впервые – их не отвел.
—     Буду, — кивнул Мотекусома. – Я предлагаю направить восемь тысяч воинов… хотя главное – вовсе не в их числе.
Вожди переглянулись.
—    А в чем?
—    Главное, застать кастилан врасплох, — медленно проговорил Мотекусома, — а для этого нужны две вещи.
Вожди превратились в слух.
—    Договориться с Тисапансинго о тайном размещении наших гарнизонов – на любых условиях… — Мотекусома обвел членов совета внимательным взглядом. — Понимаете? На любых.
***
Когда падре Хуана Диаса известили о походе в Тисапансинго, он крестил «военных жен» сеньоров капитанов, с удовольствием отмечая, что, по крайней мере, воды недоумевающие сарацинки не боятся. Местные женщины вообще обожали мыться, как ядовито отметил брат Бартоломе, «словно горностаи». Однако, мужчин эти дикарки, что удивительно, стеснялись, и падре Хуан Диас все чаще подумывал, что привить им католические принципы большого труда не составит.
—    Ну, так вы идете, святой отец, или нет? – нетерпеливо топтался на берегу посланец от Кортеса.
—    Иду-иду…
Падре Хуан Диас одну за другой отправил окрещенных женщин в руки брата Бартоломе – для проповеди, а сам отправился надевать хлопчатый панцирь; после боя в Сентле он к безопасности бренного тела относился вдумчиво.
Пожалуй, будь его воля, он бы в Тисапансинго не ходил, но падре Диас до сих пор не держал в руках местных священных текстов, а именно они более всего интересовали Ватикан.
Нет, Хуан Диас искал, — постоянно, — но до сих пор встречал в здешних городках лишь сложенные гармошкой бухгалтерские счета со столбиками примитивных, в виде точек и полосок, цифр. И лишь в Семпоале жрецы показали ему свое Священное Писание, однако, из-за ссоры по поводу смены богов невестами все рухнуло. Даже копию не разрешили снять.
«Кортес прав, — печально признал Хуан Диас и пристроился в хвост колонны конкистадоров, — в делах веры мавров силой не убедишь… надо бы мне сдерживаться».
***
К Тисапансинго они подошли на третий день. Встали неподалеку от города и, стремительно соорудив неподалеку от дороги виселицу на тринадцать персон – точно по числу святых апостолов и Христа, — под руководством лекаря Хуана Каталонца выловили на полях тринадцать сарацинских баб.
Только что пропалывавшие поля с подросшим маисом сарацинки вступили в пререкания, затем попытались орать, но Каталонец это решительно пресек и, после коллективной – всем отрядом и шепотом – молитвы баб вздернули – на счастье.
—    Инквизиции на него нет, — хмуро пробормотал брат Бартоломе.
—    Кто-кто, а уж ты помолчал бы, — обрезал его падре Диас; он прекрасно слышал, что и монах в совместной мольбе участие принял.
Понятно, что святым отцам все это не слишком нравилось, но ни разрушать солдатскую традицию, ни, тем более, связываться с Каталонцем, ни тот, ни другой не рисковал.
Да, по правилам, Каталонца следовало предать церковному суду, и, как говорили, тот уже попадал в руки инквизиции – еще в Кастилии. Но здесь он был неуязвим. Именно Каталонец лечил солдат заговорами и человечьим жиром. Именно Каталонец лучше всех мог раскинуть карты или даже кости и тут же выдать человеку все, что его ждет, – до деталей. И именно Хуан Каталонец подсказал солдатам перед заходом в каждый город ставить виселицу на тринадцать веревок. И это всегда приносило удачу.
Но главное, в отряде все знали: этому лекарю человека угробить, – что вошь меж ногтей раздавить, и потому Каталонец делал, что хотел.
А назавтра, после ночевки, как всегда, поутру, в самый сон, отряд ворвался в Тисапансинго. Только на этот раз выскочившими из домов вооруженными мужчинами занялись не арбалетчики, а семпоальцы.
—    Так, — развернулся Кортес к нотариусу, — начинай зачитывать.
Ко всему привычный Диего де Годой вытащил потрепанную тетрадку с «Рекеримьенто» и начал:
—    От имени высочайшего и всемогущего всекатолического защитника церкви всегда побеждающего и никогда и никем не побежденного…
Кортес привстал на стременах. Вооруженные арканами семпоальцы уже взяли самых сильных, самых желанных их кровавым богам воинов.
—    Я, Эрнан Кортес, их слуга… — читал нотариус, — извещаю вас… что Бог, Наш Сеньор единый и вечный, сотворил небо и землю, и мужчину и женщину от коих произошли мы и вы, и все су¬щие в мире…
—    Троих сюда! – махнул рукой Кортес. – Пусть слушают.
От колонны отделился Гонсало де Сандоваль с несколькими солдатами, и вскоре перед Королевским нотариусом стояли трое багровых от ярости и рвущихся из ошейников вождей.
—    И избрал из всех сущих Наш Сеньор Бог одного, достойнейшего, имя которого было Сан Педро*, — на одном дыхании шпарил нотариус, — и над всеми людьми, что были, есть и будут во вселенной, сделал его, Сан Педро, владыкой и повелителем…

*Сан Педро – Святой Петр, апостол.

Кортес оценил ситуацию и махнул арбалетчикам.
—    Вперед! Добивайте остальных!
Арбалетчики тронулись и пошли.
—    И повелел ему Бог, чтобы в Риме воздвиг он престол свой, ибо не было места, столь удобного для того, чтобы править миром…
«Черт! А хорошо на этот раз возьмем! – восхитился Кортес. – Тысячи две-три точно будет…»
—    Один из бывших Понтификов… дал в дар эти острова и материки… со всем тем, что на них есть, названным королям…
И вот тогда из домов повалила главная добыча – женщины и подростки.
—    Сантъяго Матаморос! – яростно выкрикнул Кортес. – Кавалерия, вперед!
—    Бей мавров! – подхватили всадники, ставя лошадей на дыбы.
Бабы завизжали, похватали детей и, давя друг друга, рванули вдоль по улице – к площади, в самый центр мышеловки.
—    Чтобы вы… по своей доброй и сво¬бодной воле, без возражений и упрямства стали бы христианами, дабы Их Высочества могли принять вас радостно и благосклонно под свое покровительство…
Стоящие, а точнее, повисшие в ошейниках вожди уже хрипели от удушья и бессильной злобы.
—    И в силу изложенного я прошу вас и я требую от вас, чтобы, поразмыслив… при¬знали бы вы католическую церковь сеньорой и владычицей вселенной…
—    Ну что здесь у тебя?! – подлетел на взмыленном жеребце Кортес. – Дочитал?
—    Немного осталось… — хрипло выдохнул Годой.
—    Ладно, хорош! – махнул рукой Кортес и повернулся к удерживающим вождей на цепях солдатам. – Тащи их сюда! Пусть засвидетельствуют, что все по закону…
***
Добыча была немыслимо богатой. Нет, золота взяли немного, но рабы из горного сурового Тисапансинго были превосходны, – как на подбор! Кортес набил ими шесть каравелл – до отказа и отправил груз на Кубу. Да, приходилось ждать, но в прошлый раз каравеллы обернулись до Ямайки и обратно за месяц, и Кортес искренне молился, чтобы суда вернулись до того, как подтянутся войска Мотекусомы.
А потом случилась эта неприятность. Никогда не воевавший по одной стороне с маврами, взвинченный устроенной ими резней, падре Хуан Диас весь обратный путь до Семпоалы был не в себе. А когда празднующие победу союзники начали сотнями приносить пленных в жертву, святой отец напился, — как свинья. И то ли местная бражки из плодов агавы оказалась чересчур крепка, то ли падре Диас просто потерял меру, но вот в таком виде он и напал на местных идолов.
Кортес поежился; честно говоря, он тогда подумал, что теперь им – точно конец.
Едва семпоальцы увидели, как ревущий от ярости, залитый слезами и очень сильно нетрезвый святой отец крушит их богов, тут же его связали, намереваясь немедленно, в качестве искупления, принести в жертву. Понятно, что Кортесу пришлось вступаться, и дело дошло до самой настоящей сечи, и толстого вождя, а вслед за тем и всю его семью просто пришлось брать в заложники! Никогда еще Кортес не был так близко и к смерти, и к провалу всего похода.
А потом за дело взялась Марина. Кортес не знал в точности, что она говорила, но имя Мотекусомы и ссылки на взятых капитанами дочерей Семпоалы хорошо расслышал. И воины остыли, а через пару дней ожесточенных споров стороны сошлись на том, чтобы ту самую, оскверненную святым отцом пирамиду очистить от многолетних наслоений гнилой крови и передать под католический храм.
Но доверие все одно было подорвано. Люди стали бояться, капитаны напрочь отказались от пьянки, а Кортес по два раза в ночь проверял караулы. И лишь когда примчался гонец с известием о возвращении судов с Кубы целыми и невредимыми и – более того – с новостями, все с облегчением вздохнули.
***
До вождей смысл рассказанного гонцом дошел не сразу.
—    Как это Тисапансинго пал?!
—    Это так, — склонился потный, тяжело дышащий гонец. – Вот письмо.
Члены совета кинулись читать послание одного из ушедших в горы жрецов, а Мотекусома расстелил карту. Теперь столь трудно создававшийся его предками Союз был отрезан от моря двумя враждебными провинциями.
—    Они уже у самых наших границ! – завопили вожди. – Мотекусома! Ты слышишь?!
—    Да.
—    Надо немедленно напасть! Тлатоани! Почему ты молчишь?!
Мотекусома поднял голову.
—    Что пишет жрец? Породнился ли Тисапансинго с кастиланами?
—    Да… — растерянно проронил Верховный судья. – Они отдали кастиланам восьмерых дочерей…
—    Тогда уже поздно, — снова склонился над картой Мотекусома.
—    Почему?!
—    Потому что через кастилан Тисапансинго породнился и с Семпоалой, и с тотонаками. Теперь это союз четырех племен.
Вожди замерли. Ужас происходящего доходил до них с трудом.
—    Теперь нам негде разместить войска, чтобы напасть всеми силами и внезапно, — внимательно рассматривая карту, произнес Мотекусома. – А значит, восьми тысяч воинов мало.
—    Почему?
—    Потому что только в Семпоале – столько же воинов. А есть еще и тотонаки, а теперь еще и Тисапансинго. Но главное, кастилане уже почти достроили крепость. Мы опоздали.
***
Спустя месяц отосланные на Кубу корабли вернулись, и первым делом главный штурман Антон де Аламинос отчитался перед сходкой о главном.
—    Рабов продали удачно. Взяли много, — начал Аламинос. – Сами знаете, почему, — беременных не было. Ну, и подростки всем понравились…
Кортес кивнул. Беременная на рудниках не выдерживала и трех месяцев, да и жрала, как лошадь, – до самой смерти. Девушек же из Тисапансинго отправили на продажу сразу, а потому беременных среди них было меньше, чем обычно, и, понятно, что пошли они по хорошей цене. Что касается горцев-подростков, то были они весьма крепки телом, а потому давали за них даже больше, чем за мужчин – приручению поддаются, считай, как дети, а работать могут, не хуже взрослых.
—    Оружие, кто заказывал, привезли, — продолжил Аламинос и нашел глазами в толпе рыжую голову. – Альварадо!
—    Что? Неужто нашли?! – охнул гигант.
—    Как ты просил… двуручный… толедский. Вот, держи.
Альварадо просиял и, раскидывая солдат прорвался к штурману. Схватил и вытащил сверкнувший на солнце меч и прижался к лезвию щекой.
—    Сегодня ты будешь спать со мной! А завтра мы повеселимся…
Солдаты уважительно засмеялись. Любовь Альварадо к оружию было известна; он обязательно проводил первую ночь в обнимку с каждым новым предметом своего обширного «арсенала», — чтобы тот к нему привык, а рано поутру, с молитвою, обновлял – на первом же мавре. Потому и равных в бою этому сеньору не было, — оружие слушалось, как верный пес.
А потом штурманы переглянулись, и Аламинос перешел к более важным новостям. И вот они заставили Кортеса задуматься больше, чем хотелось.
—    Первое: Веласкес в помощи отказал, — сразу объявил Аламинос.
Капитаны тяжело вздохнули.
—    Это понятно, — кивнул Кортес. – Иначе каравелл было бы больше.
—    Хотя часть губернаторской доли – рабами – мы ему отвезли, — отчитался Антон де Аламинос. – Но сопровождающий не вернулся, и расписки у нас, как вы понимаете, нет.
Капитаны переглянулись. Это было плохо для всех: можно сказать, они просто потеряли деньги.
—    И второе… — Аламинос значительно цокнул языком, — теперь Веласкес – Королевский аделантадо.
—    Что?! – взревел Кортес и тут же осекся.
Этого следовало ожидать. Он сам же в бытность губернаторским секретарем и готовил многочисленные подарки в Кастилию – всем, кто мог повлиять на продвижение Веласкеса вверх.
—    Да-да, наш губернатор теперь аделантадо, — подтвердил Аламинос, – и отныне имеет право от имени Короны посылать экспедиции и назначать подати – да, и вообще, делать все, что угодно!
Кортес лихорадочно думал. Теперь, когда Веласкес на все имеет право, какой-то «висельник» Эрнан Кортес ему точно не нужен.
«Черт! А ведь именно поэтому он и приказал передать флот! – осенило Кортеса. – Веласкес получил назначение уже тогда, перед самым отходом армады! Вот и решил дать мне отставку…»
—    Но главное, сеньоры… — сделал значительную паузу Аламинос, — вы теперь – самые настоящие римляне!»
Все – и солдаты, и капитаны – растерянно переглянулись.
—    Да-да! – довольно захохотал Аламинос. – Их Высочество дон Карлос теперь император!
—    Император чего?.. – настороженно поинтересовался Педро де Альварадо.
Аламинос торжественно выпрямился.
—    Император Священной Римской империи*.

*Полное название «Священная Римская империя германской нации». Создана в 1519 году. На выборах императора победил сеньор Кастилии и Арагона Его Высочество дон Карлос (Габсбург), отныне – Его Величество Карл V.

Конкистадоры замерли, и лишь спустя почти минуту кто-то выразил общее изумление вслух:
—    Чтоб я сдох!
***
Даже получив долгожданное назначение Королевским аделантадо, Веласкес решился убрать Кортеса не сразу. Во-первых, не хотелось напряжения в отношениях с покровителем этого висельника Николасом де Овандо, а во-вторых, у губернатора было не так много толковых и одновременно с этим решительных людей. Как это ни прискорбно, Эрнан Кортес оставался самым лучшим. А потом Веласкес почти случайно узнал, что Кортес так и не заехал в имение проститься с Каталиной, и это его насторожило.
Нет, понятно, что Эрнан был очень занят. Без устали вербуя солдат и капитанов, входя в доверие к ростовщикам, он за несколько дней собрал столько людей и средств, сколько другой не сумел бы и в год. Понятно, что он попросил молодую супругу прислать ему прощальные подарки прямо на борт, — многие поступили бы так же. И все равно, в груди у Веласкеса словно засела острая ледяная игла.
Под совершенно пустяшным предлогом он заехал в имение… и буквально не узнал Каталину Хуарес ла Маркайда. Юная женщина постоянно что-то роняла, отвечала невпопад, а главное, все время отворачивалась – так, словно чего-то стыдилась.
—    Так, милая, — заглянул Веласкес ей в глаза, — что происходит?
—    Ничего, сеньор, — потупилась Каталина.
Веласкес улыбнулся, с сомнением покачал головой и притянул ее за плечи к себе.
—    А ну-ка, выкладывай… кому еще в беде пожаловаться, если не старому дядюшке Диего?
—    Эрнан… — всхлипнула женщина и вдруг упала ему на грудь и разрыдалась.
—    Что Эрнан? – похолодел Веласкес. – Ну!
Каталина с рыданиями втянула в себя побольше воздуха и словно окатила его из бочки.
—    Он… ко мне… не прикасается…
 У губернатора потемнело в глазах. Он с трудом нащупал спинку стула, присел, а когда отдышался, устроил Каталине настоящий допрос. И подтвердил себе худшее, что чувствовал в Кортесе.
Кроме поцелуя через фату – в Божьем храме – Эрнан не прикоснулся к законной супруге ни разу. В первую же ночь он бросил плащ у порога, лег, и до самого утра они оба делали вид, что спят. То же самое повторилось и следующей ночью. А потом он просто уехал – сначала наводить порядок в энкомьенде*, затем – торговать скотом, а теперь и еще дальше – к маврам.

*Энкомьенда – пожалованный от королевского имени участок земли с прикрепленными к нему местными или привозными туземцами.

—    Ч-черт… — только и смог выдавить губернатор.
Такого плевка в лицо он еще не получал. Никогда.
Впрочем, дело было не только в оскорблении. Веласкес вполне осознавал, что Кортес явно считает себя свободным от родственных обязательств, а значит, в любое время может затребовать церковного суда и доказать, что брак был изначально фиктивным. Но главное, вся экспедиция оказалась под угрозой, поскольку надежды на честность и в их отношениях – теперь никакой.
Едва не загнав лошадей, Веласкес прибыл в Сантьяго де Куба и немедленно послал в Тринидад два письма: одно своему шурину Франсиско Вердуго – с категоричным требованием сместить Кортеса, а второе Диего де Ордасу и Франсиско де Морла – с настоятельной просьбой помочь Вердуго справиться с этим непростым поручением. Но ничего не вышло.
Тогда Веласкес отправил Педро Барбе, своему заместителю в Гаване прямой приказ – взять Кортеса под арест и в кандалах доставить в столицу. Однако почуявший неладное Кортес выслал армаду вперед, а сам вошел в бухту Гаваны в последний день и то ненадолго.
Если бы у Веласкеса были деньги, он бы не поскупился, — выслал бы армаду вслед. Но ни денег, ни судов у него уже не было: все ушло на возглавленную Кортесом экспедицию. А спустя два месяца, когда до губернатора дошли слухи о продаже на Ямайке рабов из новых земель, он понял, что Кортес окончательно отложился – и от него, и от Каталины.
Нет, Веласкес терпел; он знал, что все решают время и деньги. И спустя четыре месяца, получив от Кортеса нежданное и очень почтительное письмо, он действительно обрадовался – возможности примерно наказать злопамятного, мстительного мальчишку. Он уже знал, как это сделает.
***
Услышав это протяжное «Чтоб я сдох!» Кортес как очнулся.
—    Кто сказал? – быстро оглядел он замерших солдат.
Те молчали.
—    Над императором Священной римской империи смеяться?! – заорал Кортес. – Что, забыли, что такое бастонада?!
Сходка потрясенно молчала.
—    А ну… — набрал он в грудь воздуха, — покажите мне, как должны приветствовать победу своего сеньора кастильцы! Гип-гип!
—    Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра! – грянула сходка.
—    Вот теперь вижу, что вы – римляне! – выкинул побелевший от напряжения кулак вверх Кортес, — ну, что, послужим нашему императору?!
—    Конечно… да… послужим… — наперебой заголосили солдаты.
Кортес печально усмехнулся.
—    Тем более что Веласкес от нас отказался…
Капитаны переглянулись, и наиболее благоразумный Гонсало де Сандоваль тут же выступил вперед.
—    Подожди, Кортес. Что ты хочешь этим сказать?
—    А что тут говорить? – горько проронил Кортес. – Если Веласкес, даже став аделантадо… даже получив от нас превосходных рабов, не собирается помогать…
Сходка замерла.
—    … наших долей он тем более признавать не станет, — завершил Кортес и развел руками.
Ордас напрягся, но от повторного упрека в том, что это произошло из-за самого Кортеса, воздержался.
—    И что нам делать? – растерянно заголосили солдаты.
—    Служить Его Величеству, — широко раскинул руки в стороны Кортес. – Это, конечно, решать вам, но я думаю, императору дону Карлосу давно пора отправить его пятину. Золотом.
Он сделал паузу и вдруг рассмеялся.
—    И уж, конечно, не через Веласкеса!
Солдаты загоготали, а Кортес, дождавшись, когда они отсмеются, выкинул кулак вверх.
—    Ну, что, воины! Сантьяго Матаморос!
—    Бей мавров! – в один голос выдохнула сходка.
—    Стоп-стоп, — поднял руку Аламинос. – Чуть не забыл…
Внутри у Кортеса все оборвалось, но Аламинос тут же внес ясность:
—    Папа Римский повелел считать эти земли Восточной Индией.
—    И что? – настороженно прищурился Кортес.
—    А значит, здешние туземцы уже не мавры, а индейцы, — пояснил главный штурман. – И священный боевой клич должен звучать иначе…
—    Это как же? — хмыкнул Кортес, — Сантьяго Матаиндес? Так, что ли?
—    Точно.
Кортес на долю секунды задумался и тут же снова вскинул кулак.
—    Сантьяго Матаиндес!
—    Бей индейцев!!! – счастливо взревела сходка.
***
Весь месяц после безобразного пьяного погрома в пирамидальной мечети падре Хуан Диас не знал, куда прятать глаза, – так было стыдно. Не за погром – за опасности, которым он подверг ни в чем не повинных земляков. Чтобы хоть чем-то занять ноющее сердце, он столь глубоко залез в геометрию, что уже не обращал внимания ни на сортировку золота для подарка императору, ни на составление коллективного письма Его Священному Величеству. И, как ни странно, геометрия его впервые увлекла.
Первым делом Диас переговорил со штурманами и сопоставил градусы с расстоянием в днях пути по морю, – разумеется, пока без поправок на штормы и течения. Затем он выкрал в Семпоальском храме новенький каучуковый мяч, мастерски обклеенный перьями под человеческий череп, ободрал их и аккуратно разметил ножом главные параллели и меридианы. И лишь тогда, внимательно сверяясь с таблицами, принялся наклеивать перья обратно, очерчивая границы островов и материков.
Получалось красиво, однако тут же поперла и всякая чертовщина. Великая Европа на каучуковом мяче выглядела мелкой и незначительной, а Кастилия и вовсе почти незаметной – хватило одного перышка!
—    Чтоб тебя! – ругнулся падре и кинулся перепроверять таблицы.
Арифметических ошибок не было.
Он застонал, открыл книгу путевых заметок в самом начале, там, где когда-то сопоставлял выписанные из книг положения светил с днями пешего хода по степям Тартарии, и снова растерялся. Выходило так, что дикая, забытая Богом Тартария чуть ли не больше Европы! Но даже она занимала на каучуковом мяче не так уж и много места.
И тогда падре яростно крякнул и сделал главное: нанес предполагаемое место расположения Вест-Индии – ровно в семидесяти двух днях пути от Гибралтара. Он вертел обклеенный перьями мяч и так и эдак, и ни черта не понимал. Выходило так, что от побережья Вест-Индии до ее западных земель около Аравии – половина Земного Шара!
—    Чертова геометрия! – расстроился падре.
Он совершенно точно знал, что Индия меньше. Намного меньше!
Можно было, конечно, обратиться за советом к Аламиносу, но падре Хуан Диас хорошо знал, как строго бдит Королевское картографическое управление за соблюдением секретности, — за длинный язык штурманам сносили головы легко и быстро… как капусту.
Он промучался три дня, в бессчетный раз проверяя каждую цифру, и с инквизиторской дотошностью сверяя положение каждого перышка на каучуковом мяче. Однако вывод был столь же математически строг, сколь и беспощаден: берег, на котором они высадились – не Индия.
«А как же Иерусалим?» – мелькнула непрошеная мысль, но падре тут же ее отогнал и быстро завернул мяч в большой кусок полотна. Побежал вдоль по улице, отыскал крытый пальмовыми листьями навес главного штурмана армады Антона де Аламиноса, ввалился внутрь, привычно благословил его и осторожно развернул свою обклеенную перьями теорию.
Главный штурман заинтересованно хмыкнул, тронул индейский мяч пальцами, узнал очертания материков… и как обжегся.
—    Вы… сделали?
Хуан Диас кивнул.
—    Я этого не видел, — решительно тряхнул головой Аламинос. – Все. До свидания. У меня дела.
—    Значит, все правильно?.. — обмер падре.
Штурман замер.
—    Зачем вам неприятности, святой отец? – наконец-то выдавил он. – Вы же не мальчишка. Должны понимать…
—    Я… я ни-че-го не понимал, пока вот это не увидел… — чуть истерично хохотнул падре.
Аламинос подошел и дружески положил ему руку на плечо.
—    Сожгите это и забудьте. Вот и все.
Падре издал булькающий звук и отер с лица крупную слезу.
—    Знаешь, Аламинос… я шел сюда, поближе к Иерусалиму восемнадцать лет… — и вдруг разрыдался… в голос. – Боже!.. Восемнадцать лет!.. Все – коту под хвост!
***
Личное письмо Его императорскому Величеству Кортес писал четыре дня. Он знал, что рискует, в нарушение всех правил прыгая через голову аделантадо Веласкеса и даже Королевской Асьенды*. Но и вечно оставаться в мальчиках на побегушках не желал. Он уже сейчас видел шанс разом встать в один ряд с губернаторами Кубы, Эспаньолы и Ямайки.

*Асьенда Его Величества — Реал Асьенда (Real Hacienda) — королевское казначейство, в его ведении были финансы и имущество испанской короны.

Понятно, что шанс нужно было подкрепить золотом, и Кортес проделал колоссальную работу. При помощи ребят Берналя Диаса, он уговорил солдат отказаться от своих долей в пользу Короны и теперь отсылал в Кастилию почти все дары Мотекусомы. И что это были за дары! Роскошные, воистину королевские плащи из перьев колибри и кецаля, золотой диск размером с тележное колесо и сотни золотых же статуэток и украшений на сорок с лишним тысяч песо. Такое подношение Корона не заметить не могла. А значит, не могла не заметить и самого Кортеса.
Но главная изюминка была в том, что Кортес отплыл с Кубы уже ПОСЛЕ обретения Веласкесом титула аделантадо, и, следовательно, эта экспедиция была абсолютно легальной! Даже, случись разбирательство, Веласкес не стал бы настаивать на том, что Кортес присоединил новые земли и выслал Короне ее часть добычи вопреки закону – себе дороже.
Более того, теперь Кортес, как легальный первопроходец, мог смело присвоить все сделанное до него пиратскими экспедициями Эрнандеса и Грихальвы! И ни тот, ни другой до самой смерти не посмеют напомнить о своих открытиях, ибо тогда их, — бравших золото и рабов без разрешения Короны, а, следовательно, не плативших пятины, — ждет суд и виселица.
Теперь Кортесу оставалось получить одно – победу. Ту самую победу, после которой даже мысль о судебной расправе над бывшим «висельником» всем кажется кощунственной. Ту самую победу, что мгновенно возносит ее творца на самый верх установленной Господом власти над людьми.
***
Выслушав исповедь бывшего губернаторского мажордома, падре Хуан Диас принял решение мгновенно.
—    Я отправлюсь на Кубу вместе с вами, Диего.
—    Вы?! – обомлел Ордас. – Но почему?
Падре невесело усмехнулся. Чтобы объяснить, почему он более не хочет оставаться в этой дикой чужой стране посреди бескрайнего океана, ему пришлось бы начинать с того дня, когда он, вопреки заповедям Христовым, поклялся – достигнуть священного Иерусалима или умереть.
—    Лучше скажи, чем я могу вам помочь, Диего.
—    Судно-то мы захватим, — посерьезнел Ордас, — но нам нужен штурман.
—    Подойдите к Гонсало де Умбрии, — мгновенно отреагировал падре. – Он согласится.
Ордас обомлел.
—    Умбрия?! Вы уверены?
Падре кивнул. Ничего более, памятуя о святости исповеди, он сказать не мог.
А потом началось ожидание. Уже вышла в Кастилию нагруженная золотом каравелла. Уже число недовольных, собранных Ордасом, достигло сорока с лишним человек, а условного сигнала все не было. И лишь на четвертый день к Хуану Диасу подошел матрос.
—    Сегодня после заката, — только и произнес он.
Падре кивнул и начал собираться: книга путевых записей, изрядно поношенное, но чистое белье да кошелек с двадцатью песо – больше ему никогда и не было нужно. Дождался сумерек и, следуя инструкции Ордаса, взял пустую корзину и вышел в западные ворота города – как бы к реке, помыться. Прошел берегом, быстро миновал заросли местной колючки и оказался  в заранее оговоренном месте – на просторной утоптанной поляне. Огляделся и недоверчиво хмыкнул; он и не думал, что желающих вернуться так много.
—    Успели… — подошел к нему Ордас и развернулся к ожидающим приказа сообщникам. – Все на месте. Теперь – в лодки.
Так же тихо, в почти полной темноте, один за другим, они тронулись по двум ведущим к берегу бухты тропинкам, слаженно приняли у состоящих в сговоре матросов лодки, сели на весла и в считанные минуты оторвались от берега на арбалетный выстрел.
—    Провизии достаточно? – повернулся падре к Ордасу.
—    Только то, что в трюмах, — признал тот.
Хуан Диас вздохнул. В трюмах была лишь опостылевшая, давно уже несвежая солонина, да заплесневелые сухари из кассавы.
—    А пресной воды много?
—    Только две бочки и не очень свежей, — озабоченно вздохнул Ордас, — но ничего… если по прямой идти, здесь до Кубы четверо суток ходу. Выдержим.
—    Может, зайдем за водой на острова? – благоразумно предложил падре.
Ордас отрицательно мотнул головой.
—    Нет времени. Нам важно, как можно быстрее добраться до Кубы, чтобы сообщить Веласкесу об ушедшем вперед золоте. Если послать самые быстроходные суда, можно их обогнать и перехватить у Гибралтара.
Хуан Диас удивленно поднял брови. На исповеди Ордас ничего о своих планах в отношении отправленного Кортесом золота не говорил.
—    Иначе нельзя, — правильно оценил его удивление Ордас, — Корона должна получать свою долю из рук аделантадо, а не его капитанов.
Лодка стукнулась в борт небольшого суденышка, и падре, вслед за Ордасом быстро поднялся по скинутой сверху лестнице. Ощутил под ногами легкое покачивание, вдохнул свежий морской бриз и тихо рассмеялся. Это была свобода.
—    Господи, наконец-то! – пробормотал он, переглянулся с таким же ошалевшим от счастья солдатом, и они тихонько рассмеялись и обнялись.
—    Теперь домой…
И вот тогда раздался этот крик.
—    Бог мой!
—    А ну, потише! – в полной темноте скомандовал Ордас. – Что там еще случилось?
Из рубки вылетел штурман Гонсало де Умбрия.
—    Штурвала нет… — с ужасом в голосе выдохнул он. – И компаса тоже…
—    Как?! – оторопел Ордас и кинулся в рубку. – Ч-черт!
Падре, пытаясь понять, что происходит, растерянно огляделся и увидел огни факелов. Их были десятки – на соседних судах, на берегу, — повсюду!
—    Ордас! Ты в западне! – раздался с далекого берега слабый, но отчетливо слышный в ночи голос Кортеса. – Жди утра и сдавайся.
—    А если не хочешь сдаваться, — громыхнул с одного из соседних судов голос Педро де Альварадо, — можешь прямо сейчас в воду сигать. Похороним по-христиански. Обещаю.
***
Вопли пытаемых заговорщиков раздавались у здания суда весь следующий день, и «доброжелатели» только и делали, что уговаривали Кортеса не пачкать рук и на время суда и приговора уехать в Семпоалу – якобы по делам.
—    Зачем тебе это надо? – вопрошал благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Они ведь запомнят!
—    Мне и надо, чтобы запомнили, — отрезал Кортес.
Главный секрет власти – никогда не уклоняться ни от ссоры, ни от драки, ни от расправы Кортес выучил наизусть. И спустя еще двое суток он лично огласил короткий список тех, кого счел справедливым предать судебной расправе.
—    Это несправедливо! – наперебой заорали попавшие в список. – Нас там втрое больше было!
—    Я бы и вас пощадил, — строго свел брови Кортес, — но ваши преступления перед Его Величеством слишком велики. Так решила вся судейская коллегия. А я, как избранный сходкой Главный Королевский судья должен следовать закону.
Судейская коллегия из двух ребят Берналя Диаса важно закивала головами, и Кортес нахмурился и зачитал первый приговор.
—    Гонсало де Умбрия… штурман… за участие в подлом сговоре против интересов Священной Римской империи… приговорен к отрубанию правой ноги по колено.
—    Не-ет! – заорал штурман. – Я требую, чтобы меня судили Карреро и Монтехо, а не эти полудурки!
Но его уже тащили в центр площади.
—    Хочу пояснить, — мгновенно отреагировал Кортес и нашел глазами стоящего неподалеку Королевского нотариуса. – Поскольку я поручил Карреро и Монтехо доставить в Кастилию королевскую долю, сходка выбрала новых судей – на совершенно законном основании.
—    Верно, — кивнул Диего де Годой. – Все правила соблюдены.
—    Они даже грамоты не знают! – верещал штурман, вырываясь из рук палачей. – Какие из них судьи?!
Но это уже никого не интересовало.
—    Педро Эскудеро… приговорен к повешению за шею.
—    Господи, прими душу мою грешную… — забормотал главный подручный Диего де Ордаса, покорно предаваясь в руки альгуасилов.
—    Хуан Серменьо… приговорен к повешению за шею.
Почти невменяемого от перенесенных пыток Хуана Серменьо подхватили подмышки и вслед за Эскудеро поволокли к виселице.
—    Падре Хуан Диас… приговорен к бастонаде. Двести ударов палкой по спине.
—    А ты хорошо подумал, Кортес? – громко, на всю площадь поинтересовался падре.
—    Вы нарушили закон, святой отец, — развел руками Кортес. – Судейская коллегия выяснила это совершенно точно. И я это решение одобряю и поддерживаю. Не может святой отец поддерживать бунт и мятеж против интересов Церкви и Короны.
Подошли смущенные таким приговором палачи, но падре презрительно отодвинул их связанными перед собой руками.
—    Тогда пусть судейская коллегия заглянет под обложку моей книги для записей, — насмешливо посоветовал он.
—    А что там? – прищурился Кортес.
—    Разъяснение, сеньоры, разъяснение. Как раз по поводу интересов Церкви и Короны…
Королевские судьи переглянулись, и падре вдруг осознал, что, выдав ему охранную грамоту, Ватикан впервые за все то время, что Диас ему служил, сделал что-то действительно полезное.
Судьям принесли дневник святого отца, и они, оторвав обложку, вытащили сложенный вдвое листок пронзительно белой, почти год не видевшей солнца бумаги. Склонились над ним, с уважением потыкали черными пальцами в огромную печать Ватикана и тут же передали Кортесу.
Хуан Диас ждал.
—    Падре Хуан Диас, — наконец-то справился с собой побагровевший Кортес. – Оправдан.
***
Едва разведка принесла Мотекусоме свежие новости, он собрал Тлатокан.
—    Некоторые из кастилан пытались вернуться домой, — со значением произнес он.
—    «Мертвые» испугались?! – восторженно охнули вожди.
Мотекусома улыбнулся.
—    Сколько их было?! – наперебой загомонили вожди. – Хотя бы один из четырех есть?!
—    Разведчики пишут, что тех, кто струсил, было около двух сотен. А это – каждый третий.
Вожди торжествующе переглянулись.
—    Но радоваться пока рано, — предостерегающе выставил вперед ладонь Мотекусума. – Колтес всех поймал, а самых опасных казнил.
—    И что ты предлагаешь? – настороженно поинтересовался Верховный судья.
Мотекусома задумчиво забарабанил пальцами по бедру.
—    Разведчики предположили, что сила кастилан должна зависеть от привоза новых Громовых Тапиров и черного порошка для Тепуско.
—    Да… — закивали вожди. – Это у них самое сильное оружие…
Мотекусома, соглашаясь, кивнул и расстелил на циновке детально прорисованную карту бухты со старательно изображенными парусными пирогами кастилан.
—    Я думаю, надо уничтожить весь их флот и ждать, — предложил он.
Вожди растерянно заморгали. Так они еще не воевали никогда.
—    Это не так сложно, — все более воодушевляясь, начал Мотекусома, — я это сегодня ночью понял. Нужно выслать пироги с отборными воинами и множеством факелов, как-то забраться на борт каждой пироги… и поджечь!
Вожди восторженно переглянулись.
—    А потом напасть?
—    Нет-нет, — поднял брови Мотекусома. – Ни в коем случае! Потом нужно отрезать город от подвоза еды и дождаться, когда они покинут крепость… И вот тогда…
Замершие вожди выдохнули и принялись вытирать рукавами взмокшие лица. Такой тактики войны не применял еще никто.
—    Ты действительно велик, Тлатоани, — за всех подытожил Верховный судья.
***
Едва Кортес выехал в Семпоалу – на встречу с вождями, в городе вспыхнула внеочередная сходка.
—    Почему Херонимо повесили, а Ордас, как ни в чем не бывало, с Кортесом в Семпоалу поехал! – орали солдаты.
—    Эти богатеньким сеньорам всегда все с рук сходит!
Берналь Диас дождался, когда накал достаточно возрастет, вскочил и, как бы теряя терпение, прорвался в круг.
—    Братцы! – яростно стукнул он себя в грудь. – Почему мы должны вместо них кровь проливать?! Они ведь тоже присягу давали!
—    Верно! – поддержали его из толпы. – Если драться, так всем!
—    А если одни будут драться, а другие в сторону Кубы смотреть, толку не будет! – болезненно выкрикнул Берналь Диас.
—    Да выколоть им глаза, и все! – зло и насмешливо предложил кто-то. – Чтоб не смотрели…
—    Не-ет, — замотал головой Берналь Диас. – Если мы из-за паршивых гнилых каравелл друг дружке глаза будем колоть, мавры… то есть индейцы, нас мигом одолеют! Сами знаете…
—    Сжечь эти чертовы каравеллы! – строго по плану заголосили со всех концов его люди. – Чтоб никто удрать не пытался!
—    Правильно! Сжечь каравеллы! Идти, так до конца – всем, как один!
—    Ага… — прогремел вдруг настороженный голос, — а кто потом возмещать убытки будет?
Толпа мигом смолкла и растерянно, вполголоса загомонила.
Берналь поджал губы, но тут же взял себя в руки и насмешливо прищурился.
—    Ты, наверное, брат, последнюю рваную рубаху заложил, чтобы тебе каравеллу доверили…
Сходка загоготала.
—    Вот и я никому ничего не должен, — развел руки в стороны Берналь Диас. – Ибо нищ, аки церковная мышь. Ну, нечего с меня взять! Нечего!
***
Каравеллы под руководством старшего альгуасила Хуана де Эскаланте разгружали целых восемь дней. Понятно, что сомнений было множество, и наиболее осторожные солдаты даже прислали к генерал-капитану целую делегацию под руководством опытного и очень уважаемого солдата Хуана де Алькантара, известного под кличкой «Старый». Но Кортес лишь развел руками.
—    Вы сами знаете: сходка есть сходка. Она имеет право на все.
—    Но кто за все это будет платить? – от имени делегации возразил Алькантар.
—    Ты что, отвечаешь перед кем за эти каравеллы? – словами Берналя Диаса, парировал Кортес. – В долговую яму к ростовщикам влез?
—    Не-ет.
—    Ну, и какого черта тебе об этом думать? Твое дело – Священной Римской империи служить, а обо всем остальном пусть у сеньоров капитанов головы болят.
Делегаты растерянно переглянулись.
—    Одно могу посоветовать, — усмехнулся Кортес. – Не надо жечь; можно просто посадить на мель, а все железное снять – и в кузницу.
Делегаты развернулись, и Кортес проводил их удовлетворенным взглядом. Он не только раз и навсегда решил проблему с побегами и смутой, но еще и поставил в строй добрую сотню человек – всех матросов. Но – Бог мой! – как же ему не хватало солдат!
***
Капитан Алонсо Альварес де Пинеда подошел к едва обозначенной на карте речушке под утро, незадолго до рассвета.
—    Сеньор! Сеньор! – влетел в его каюту штурман. – Крепость!
—    Индейская? – вскочил, протирая глаза Пинеда.
—    Нет, сеньор, наша, кастильская!
Пинеда охнул и выбежал на палубу.
—    Матерь Божья!
Высоченный частокол, рвы, подъемные мосты, амбразуры для артиллерии – даже в неверном свете утренних сумерек, было видно, как же великолепна эта крепость.
—    Я думаю, это Эрнан Кортес, сеньор, — зачастил штурман. – Больше некому.
—    Лишь бы не португальцы, — прищурился Пинеда и принял у штурмана карту. – М-да… похоже, что это Кортес.
Известия о сказочно богатой добыче, взятой Кортесом, пошли гулять по всей Ямайке сразу же после того, как его каравеллы привезли на продажу рабов, но вовсе не из-за рабов. Просто кто-то из матросов неосторожно сбыл здешнему идальго фигурку танцующей обезьянки в полторы пяди длиной – из чистого золота.
Понятно, что фигурка вмиг оказалась на столе у губернатора Ямайки Франсиско де Гарая, и уже через день Гарай вызвал к себе Пинеду.
—    Пристроишься в хвост, — только и сказал губернатор.
—    Не позволит, — с сомнением покачал Пинеда.
—    А голова у тебя на что? – язвительно усмехнулся губернатор. – И потом, патент у меня есть; если что пойдет не так, покажешь…
Пинеда криво улыбнулся. Выданный Гараю патент Его Величества на открытие и колонизацию земель касался только тех земель, что расположены к северу от реки Сан Педро и Сан Пабло. В любом ином краю Пинеда будет вне закона, и армада Кортеса из одиннадцати судов имела полное право оказать вооруженный отпор трем его каравеллам.
Однако соблазн был так велик, а слухи – особенно после доставки на Кубу каких-то особенно превосходных рабов – столь умопомрачительны, что Пинеда рискнул. Едва основав на реке Пануко небольшой городок, он со всеми предосторожностями отправился вдоль побережья и вот, на третьи сутки, отыскал. Но какое решение принять, пока не знал.
Собственно, вариантов было два, но первый – самый лучший – отпал сам собой, как только Пинеда увидел эту крепость. Оставалось высылать парламентеров и навязывать товарищеское соучастие в «разработке» этой немыслимо богатой «золотой жилы».
«Лишь бы он согласился на совместное капитанство, — подумал Пинеда. – А уж потом я найду способ его отодвинуть…» Судя по слухам, Кортес крепко рассорился с Веласкесом как раз перед отплытием, а значит, на покровительство Кубы висельник Эрнан может теперь даже не рассчитывать.
—    Санта Мария! Они нас увидели!
Пинеда прищурился и удовлетворенно хохотнул. Весь берег у крепости буквально переливался огнями факелов, а на тонком, еле заметном на фоне бледного утреннего неба шпиле взвился приветственный флаг.
—    Кажется, дело выгорит, — мурлыкнул под нос Пинеда и повернулся к штурману. – Армаду ставим на рейд. Всем готовиться к высадке.
Палубы всех трех каравелл загрохотали от топота десятков ног, на мачтах взвились сигнальные флажки, а едва Пинеда отправился в каюту – облачиться в парадное платье, в дверь снова ворвался штурман.
—    Сеньор! Вы должны это видеть!
—    Что там еще?! – раздраженно отозвался Пинеда и, на ходу застегивая камзол, выбрался наружу. – Ну?
—    Посмотрите вон туда, — указал штурман.
Пинеда пригляделся, и ничего не увидел.
—    Где?! Куда смотреть?
—    Да, вон же, вон!
И в этот миг солнце, самым краешком своим, вышло из-за холмов.
—    А это еще что?!
У берега, омываемые пенистыми волнами, стояли каравеллы.
—    Раз… два… три… — считал штурман. – Санта Мария! Все одиннадцать!
Пинеда растерянно моргнул. Он и сам уже видел, что здесь, по ватерлинии вросшая в песок и уже порядком разбитая прибоем, стоит вся армада Кортеса.
—    Господи! Кто мог сделать такое? – выдохнул штурман.
Внутри у Пинеды все оборвалось.
—    Всем назад! – заорал он. – Отменить высадку! Немедленно назад!
Кроме капитана армады Эрнана Кортеса, правом уничтожить суда, отрезая все пути к отступлению, не обладал никто. И Пинеда уже представлял себе, что ждало бы его флот, а затем и его самого, если бы он поверил призывным береговым огням.
***
Кортес двинулся вдоль берега вслед за судами Пинеды немедленно. Он знал, что этот шакал все равно попытается встать на его земле – хотя бы одной ногой. И не ошибся. Уже спустя сутки ему удалось выловить разведчиков Пинеды, и, когда он пригрозил поджарить им пятки, то узнал об армаде главное: на трех судах приплыли двести семьдесят свежих солдат.
Санта Мария! Что только он не испробовал! Под прицелом арбалетов заставил пленных вернуться на берег и махать руками, приглашая всех высадиться. Сам со своими лучшими людьми переоделся в платье ямайских самозванцев, пытаясь захватить отвалившую от капитанской каравеллы шлюпку. Но Пинеда слишком хорошо понял, и что происходит, и с кем едва не связался.
Оставалось возвращаться в Семпоалу – без добычи.
***
Когда, спустя четыре дня, круглосуточно бегущие гонцы, сообщили об уничтожении мертвецами всех одиннадцати парусных пирог, Мотекусома не поверил.
—    Разведка уверена, что это не хитрость? – принялся он судорожно разворачивать документы. – Может быть, они уничтожили маленькие пироги? Те, что без парусов…
И осекся. На великолепно исполненных рисунках были отображены все этапы, а идущий сбоку текст сухо и точно комментировал происходящее.
—    Что случилось? – подошла Сиу-Коатль.
—    Посмотри, — сунул ей документы Мотекусома и схватился за голову.
—    Я ничего не понимаю… — растерянно пробормотала Сиу-Коатль, быстро просматривая рисунки. – Они что – сошли с ума?
Мотекусома досадливо крякнул, вскочил и заходил по комнате – из угла в угол.
—    Может, я чего-то не понимаю, — вдруг рассмеялась Женщина-Змея, — но ты ведь получил как раз то, что хотел!
—    Да, — мрачно отозвался Мотекусома.
—    Ну, так убей их!
Мотекусома резко остановился и притянул ее за плечи к себе.
—    А что, если я ошибся?! А что если они еще сильнее, чем я думал?!
—    Убей их, — повторила Сиу-Коатль. – Просто убей – и все. И отпусти меня, мне больно!
Мотекусома как очнулся и медленно выпустил старшую жену.
—    Я боюсь… — тихо проговорил он, — что теперь просто убить уже мало, и за ними все равно придут другие.
—    Ты слишком часто стал бояться, — потирая плечи, покачала головой Сиу-Коатль. – Уйди, если боишься. У тебя столько племянников! Любой согласится стать Великим Тлатоани.
—    Они еще мальчишки… — вздохнул Мотекусома. – Только драться и умеют. А мне нужно сделать так, что кастилане остановились. Понимаешь? Чтобы более ни одно их судно не смело пристать к этой земле.
—    И как ты этого добьешься? – с подозрением уставилась на явно заговорившегося мужа Сиу-Коатль.
—    Для начала замирюсь с Тлашкалой, — поджал губы Мотекусома.
Сиу-Коатль обмерла.
—    Ты с ума сошел!
***
Этой ночью Марина снова залезла к нему под одеяло. Переплела свои крепкие, изящные ноги с его ногами и прижала голову к плечу.
—    Почему Колтес не идет в Тлашкалу?
Кортес рассмеялся.
—    Лучше расскажи, откуда ты такая взялась?
—    Малиналли – дочь своей мамы, — серьезно ответила Марина. – А больше Колтесу знать не надо.
—    Вот и тебе не надо знать, почему я не иду в Тлашкалу, — в тон ей отозвался Кортес.
—    Если Колтес возьмет дочку вождя Тлашкалы, Мотекусома сделает вот так, — перевернулась она на спину и смешно раскинула ноги в стороны.
Кортес хохотнул и подмял ее под себя.
—    Ты не ошибся? – иронично подняла бровь индианка. – Я – не Мотекусома.
—    Ты – то, что мне нужно, — впился губами в молодую упругую грудь Кортес.
***
Через два дня Кортес оставил в крепости Вера Крус только больных, убогих и ненадежных и вышел в Семпоалу.
—    Я поставил править крепостью и всем этим краем своего родного брата Хуана де Эскаланте, — объявил он и для пущего веса добавил: – если что пойдет не так, обращайтесь к нему, он победит любого врага.
Вожди уважительно глянули в сторону Эскаланте; родной брат самого Колтеса-Малинче это и впрямь была значительная фигура.
Из Семпоалы, взяв у толстого вождя в подмогу две сотни носильщиков – тащить на себе артиллерию, да четыре тысячи отборных воинов – так, на всякий случай, Кортес и выдвинулся в Тлашкалу.
Понятно, что падре Хуан Диас думал недолго и присоединился к солдатам в первый же день. Торчать за частоколом крепости, все время думая о том, как он, думая попасть в Иерусалим, оказался на другой стороне земли, было хуже, чем даже идти в неизвестность. И в выборе не ошибся: в этом походе вообще всем было на удивление хорошо.
Сгрузившие поклажу на семпоальских носильщиков солдаты шли налегке; силы оставались, а потому все они нет-нет, да и позволяли себе побаловаться с местными прелестницами. Из тысяч вышедших в поля – надламывать початки маиса – индианок попадались очень даже ничего. Да, и в заросших виноградом и вишней чистеньких беленьких городках их встречали, как родных, наперебой называя своими зятьями и стараясь угостить повкуснее. Даже брат Бартоломе, чувствовал себя чуть ли не Иоанном Златоустом. Полуграмотный монах в каждом селении просил Кортеса уступить ему на время Агиляра и Марину и чуть ли не до полуночи пересказывал дикарям сильно урезанную версию Ветхого Завета, вызывая массовое восхищение и по-детски настойчивые требования быстрее рассказать, чем там все закончилось.
А потом они вышли на перевал, и все мигом переменилось. Селения сразу исчезли, а с близких, рукой подать, заснеженных вершин засвистело так, что, сколько падре ни кутался, пронизывало до костей. Затем небо затянуло черными тучами, и пошел дождь, затем забарабанил по каскам крупный, с фасолину, град, и, в конце концов, их даже присыпало снежком.
Застывшие вконец солдаты богохульничали и пытались согреть закоченевшие руки подмышками и чуть ли не между ног. Но даже когда они обнаружили огромные запасы дров у стоящего при дороге пирамидального храма, радость была подпорчена. Греться у огня было еще можно, а вот сварить простейшую похлебку не выходило.
—    Даже не пытайтесь, — мгновенно сообразил, отчего стоит такая ругань, падре Хуан Диас. – Здесь на высоте вода при другой температуре кипит.
Солдаты уставились на святого отца непонимающими глазами, и он крякнул и объяснил доходчивее:
—    Волей Божьей, чем к небу ближе, тем меньше надо о брюхе думать. Просто горячей водички попейте, и хватит с вас.
Солдаты переглянулись… и смирились.
А потом было три дня пути по стылой каменистой пустыне, а затем – новый перевал и первое селение – уже в землях Мотекусомы.
—    Куда идешь? – перевели Агиляр и Марина первые слова здешнего вождя.
—    Бог даст, к Мотекусоме, — осторожно ответил Кортес. – В гости…
Вождь внимательно оглядел его стальной шлем и узкий кастильский кинжал.
—    Без приглашения можешь не пройти… в гости.
—    Почему?
Вождь улыбнулся.
—    Столица стоит на острове посреди озера… — перевел Агиляр. – И ведут к ней три дамбы. И в каждой по четыре-пять подъемных мостов… пока еще никто не прошел.
Внимательно слушающий каждое слово падре Хуан Диас достал подклеенную во многих местах книгу для путевых записей. Он о столь хорошо укрепленных городах даже не слышал.
—    Там каждое здание – крепость, — спокойно, со знанием дела, продолжил вождь. – Крыши – площадки для лучников. Каналы – преграда для меченосцев. Не-ет, без приглашения не пройти.
Кортес на секунду задумался и вдруг широко улыбнулся и развел узкие ладони в стороны.
—    Я пришел с миром. Думаю, пока дойду, Мотекусома это поймет.
Вождь внимательно выслушал перевод и усмехнулся.
—    Ты говоришь не то, что делаешь. Если ты пришел с миром, ну так иди к Мотекусоме через наши земли, через Чолулу. Почему ты идешь в Тлашкалу?
Едва Агиляр это перевел, наступила такая тишина, что стало слышно, как там, за стенами отчаянно пытаются отогнать солдаты облепивших лошадей местных мальчишек. А Кортес все молчал и молчал.
И тогда Марина что-то произнесла.
Вождь удивился и переспросил, но тут же получил подтверждение и приложил руку к сердцу.
—    Вождь извиняется за нетактичное обвинение мужа высокородной Малиналли в злом умысле, — перевела Марина, а затем и ни черта не понимающий Агиляр.
И тогда Марина перешла на кастильский – на людях впервые.
—    Малиналли объяснила, что в Тлашкале у нас племянники. Колтес не обиделся, что Малиналли сказала это сама?
Капитаны переглянулись. Такой наглости от – пусть высокородной, пусть и спящей с генерал-капитаном, — и все-таки рабыни они не ожидали. И только знающий, как уважаются здесь родственные связи, Кортес лишь улыбнулся.
—    Умница, Марина, умница. Хороший козырь…
***
Тлатокан отреагировал на желание Мотекусомы замириться с Тлашкалой взрывом.
—    Ты с ума сошел, Тлатоани! – забыв о приличиях, брызгал слюной Верховный судья. – Такого позора еще никто не допускал!
—    Ты забыл, сколько наших воинов они принесли в жертву своим богам! – не отставал Какама-цин. – И что теперь – все это Тлашкале простить?!
—    Да, — кивнул Мотекусома.
Вожди оторопели.
—    Что ты сказал?! – опомнился первым Верховный судья.
—    Да, простить, — повторил Мотекусома.
Вожди пооткрывали рты и переглянулись.
—    А как же честь?
Мотекусома склонил голову, долго думал, а потом совершенно серьезно произнес:
—    Лучше бесчестие вождя, чем гибель его народа.
Теперь уже замолчали вожди – тоже надолго. А потом Верховный судья переглянулся с остальными и покачал головой.
—    Твой старший брат Мальналь-цин был бы куда как более достойным правителем.
Мотекусома стиснул челюсти, но Верховный судья даже не заметил, как ему больно.
—    Наше терпение истощилось, Мотекусома. Мы будем переизбирать Великого Тлатоани. И следующим будешь не ты.
Мотекусома замер и заставил себя собраться.
—    Я знаю, — почти спокойно кивнул он. – Но время у меня еще есть.
***
Это было странно, но, потеряв надежду увидеть Иерусалим при жизни, падре Хуан Диас словно вышел из тюрьмы и с удивлением обнаружил, сколь многие вещи ему интересны. Взял у Кортеса переводчиков, переговорил с местными жрецами и тут же напросился осмотреть их пирамидальный храм. И не без оторопи отметил, что столько старых, выбеленных временем черепов не видел еще нигде. Здесь их были сотни… тысячи!
—    Это наши враги, — с гордостью указал на груды черепов главный жрец. – Поэтому-то наш город столь прославлен.
Падре понимающе кивнул. Если сложить в одном месте черепа всех врагов католической церкви, наверняка выйдет, что и Рим не менее славен.
—    Переведи ему, — повернулся падре к Агиляру, — что Бог гораздо более радуется смиренному духу своего раба, нежели убиенному телу его недруга.
Вожди растерянно заморгали, и падре досадливо поморщился, — его снова не понимали.
Вообще, понятие «раб» несло у индейцев совершенно дикий смысл. За редким исключением, вроде Агиляра, раб – это взятый в плен воин, сидящий в клетке и нетерпеливо ждущий, когда жрецы с почестями принесут его в жертву. Хуже того, дикари высокомерно считали себя прямыми потомками богов и термин «раб Божий» вызывал в них истерический смех.
—    Ты глупый совсем, кастиланин! – хохотали жрецы. – Чтобы стать божьим рабом, надо сначала вступить с ним  в войну! Затем попасть в плен… и уж потом…
То же происходило и со словом «золото». По странной иронии богов, деньгами у дикарей служили похожие на овечий помет бобы какао, из которого они варили совершенно омерзительный на вкус напиток, а столь вожделенное для кастильцев золото индейцы иначе как «божьим дерьмом» не называли, – наверное, из-за цвета.
—    Если бы ты рискнул попробовать какао, — уверяли жрецы, — ты бы уже не поменял его на все золото земли!
И уж совершенный кавардак возникал, едва падре Диас касался понятия Троицы или противостояния Сатаны – Творцу всего сущего. По их версии, лиц у Бога было не три, а четыре, и власть над миром периодически переходила от одного лица к другому – так же, как сменяются времена года или суток.
Нечто подобное происходило и сейчас. Падре начал объяснять теософскую суть креста, но индейцы тут же все извратили. Едва увидев крест, жрецы радостно закивали и показали, как точно соотносятся стороны креста с количеством тепла, приходящего со всех четырех сторон света.
Падре пошел дальше и рассказал о крещении, исповеди и причастии. Жрецы переглянулись и восторженно, наперебой забалаболили: у них все точно так же! А стоило расспросить, и оказалось, что исповедуются они, большей частью, два раза в жизни, – когда принимают крещение, да перед смертью.
Падре досадливо рыкнул и понял, что пора переходить к самому основному. Коротко рассказал, как Сеньор Наш Бог запретил Иакову приносить в жертву своего сына, но и здесь получил столь же иллюзорное «понимание».
—    Раньше, когда мы были дикими, как людоеды с островов, — перевели Марина и Агиляр, — мы тоже проливали кровь своих родственников. Но Уицилопочтли запретил это – раз и навсегда. Теперь мы охотимся только за чужаками.
—    Но ведь в лице Господа чужаков нет… — осторожно продолжил мысль падре, — а все люди – братья. Как же можно убивать брата своего?
Жрецы дружно рассмеялись и начали тыкать руками в кинжал на поясе Агиляра.
—    Они говорят, — смутился переводчик, — что впервые видят столь хорошо вооруженных миролюбцев.
На том и расстались. А спустя два дня, убедившись, что посланные в Тлашкалу послы мира уже не вернутся, Кортес отдал приказ выдвигаться вперед.
***
Мотекусома добивался встречи с тлашкальцами три дня, и лишь на четвертое утро с лично приехавшим на золоченых носилках и вставшим лагерем у самой границы Тлашкалы Великим Тлатоани вражеского Союза согласились переговорить.
—    Что тебе нужно? – на скорую руку исполнив ритуал приветствия, перешел к делу Шикотенкатль – тот самый молодой вождь, что обыграл Мотекусому.
—    В твои земли движутся четвероногие, — сразу же принял эту сухую манеру переговоров Мотекусома.
—    Знаю, — кивнул Шикотенкатль.
—    Я предлагаю перемирие, чтобы мы вместе могли убить их, — заглянул ему в глаза Мотекусома.
Эти глаза его были полны презрения и превосходства.
—    Сам справлюсь, — отрезал молодой вождь.
Мотекусома удержал готовый прорваться наружу гневный всплеск.
—    Тисапансинго не справился, — напомнил он.
—    Там никогда не умели воевать, — отрезал Шикотенкатль.
Мотекусома, соглашаясь, кивнул и вытащил из кожаного футляра документы – самые важные из тех, что у него были.
—    Смотри, Шикотенкатль, — развернул он первый. – Это донесения купцов. – За три года четвероногие трижды разорили почти каждый прибрежный город – от самого Косумеля.
Шикотенкатль дернулся, было, посмотреть, но удержался и высокомерно усмехнулся.
—    Что знают купцы о войне?
—    Кастилане уничтожили все свои парусные пироги, — развернул Мотекусома следующий лист. – Я думаю, они отрезали себе путь назад.
Молодой вождь не выдержал, – кинул-таки на отлично исполненный рисунок быстрый взгляд, и вновь исполнился высокомерия.
—    Правильно сделали. Пироги мертвым ни к чему.
Мотекусома сокрушенно цокнул языком, но упрекать вождя в зазнайстве не стал.
—    Разреши моим воинам воевать рядом с твоими.
—    Ни за что.
Мотекусома на миг – не более – стиснул челюсти, но тут же взял себя в руки.
—    Хорошо. Пусть они воюют с четвероногими под твоим руководством. Ты будешь ими командовать, больше никто!
Брови Шикотенкатля поползли вверх.
—    Я? Твоими?
—    Да, — твердо кивнул Мотекусома. – Я дам тебе право казнить всякого, кто ослушается.
Молодой вождь покраснел. Предложение было исключительно лестным. Но он и тут нашел подвох.
—    А потом все будут говорить, что Шикотенкатль настолько испугался кастилан, что попросил подмоги у Мотекусомы? Ну, уж нет!
Мотекусома вспыхнул… и все-таки снова удержался.
—    Я поставлю свои войска на самой границе, — стиснув кулаки, известил он. – Понадобятся, — бери. Орлы и Ягуары – сам знаешь, каковы они в бою. И еще…
Он быстро свернул документы в трубочку, сунул их в футляр и с поклоном положил перед юным вождем.
—    Это тебе. Здесь о кастиланах самое важное, что знаю о них я сам.
Шикотенкатль отвел глаза. Похоже, он уже понимал, что Мотекусома и правда не собирается подминать его под себя, но отказаться от всего только что сказанного было для молодого вождя уже немыслимо.
***
После первых же двух стычек с тлашкальцами, стало ясно, что это – не Тисапансинго. Да, здешние индейцы, как и везде, старались не убить врага, а взять в плен, но вот в стойкости и военном мастерстве превосходили соседей на голову.
—    Значит, так, — хрипло помогал переосмысливать тактику ближнего боя Альварадо, — действуем по-итальянски.
Конная разведка переглянулась.
—    Сюда смотреть! – рявкнул Альварадо и вскочил на коня. – Бьем только в лицо!
Он взвесил в руке длинное тяжелое копье и сделал отточенный многократной тренировкой удар.
—    Ни в коем случае не в хлопковый панцирь, — застрянет!
Разведчики усмехнулись. Это они и сами знали.
—    А если копье перехватили рукой, делаем так…
Альварадо повернул коня кругом, четко показывая, как вместе разворотом всадника, проворачивается в руках противника и копье.
—    Ни за что не удержит!
—    А если он сумеет перехватить? – раздалось из гущи отряда.
—    Зажми копье подмышкой и тащи его за собой, — тут же продемонстрировал Альварадо. – Это же азбука! Что вы, как дети?!
Разведчики загудели.
—    И держаться всем вместе! Чтобы не вышло, как с Педро де Мороном!
Воины потупились. Морона – отличного наездника подвела самонадеянность. При поддержке всего двух товарищей он врезался в ряды врага, и лошадь была убита, а всадника мигом связали, взвалили на спины и потащили прочь.
Лишь с огромным трудом уже простившегося с жизнью Морона спасли, но вот лошадь… тлашкальцы мгновенно сообразили, какую удачу даровали им боги, точно так же подхватили Громового Тапира и, несмотря на яростные попытки Альварадо отбить павшего боевого товарища, мгновенно уволокли коня в глубокий тыл.
Как спустя несколько дней сообщили пленные, внушающего суеверный ужас Громового Тапира воины-гонцы расчленили, а части тела и особенно голову пронесли по всем селениям, объясняя, что если даже это чудовище можно отправить к праотцам, то уж якобы сбежавших из преисподней «мертвецов» – тем более.
Это и было самым опасным.
***
Все шло даже лучше, чем думал Шикотенкатль. Пронесенная сначала по войскам, а затем и по самым отдаленным горным селениям голова Громового Тапира произвела колоссальное впечатление. И когда войска сошлись под Теуакасинго, тлашкальцы уже не боялись – ни лошадей, ни, тем более, кастилан. Бойцы даже делали ставки на то, чей отряд первым убьет очередное чудовище и, как сообщили вождям наблюдатели, ранили не менее четырех свиноподобных гигантов.
Определенно были потери и среди самих кастилан. Нет, пока Шикотенкатль трупов не видел; наученные горьким опытом с павшей лошадью и, поддерживая о себе славу давно уже мертвых, и в силу этого бессмертных «духов», кастилане хоронили солдат в обстановке полной секретности. Но опять-таки наблюдатели утверждали, что серьезные ранения получили никак не менее полусотни врагов. Да, и отступали «мертвецы» с поля боя у Теуакасинго, пусть и в полном порядке, но явно потрясенные своим внезапным и страшным разгромом.
И только избалованные символическими войнами с Мотекусомой старые вожди и особенно предводитель союзников Чичимека считали, что цена войны уже слишком высока.
—    Мои воины ранили четверых мертвецов, — напирал Чичимека, — а потеряли убитыми восемьдесят! А главное, не напрасны ли наши потери? Я еще не видел ни одного убитого врага! Может, они и впрямь бессмертны?
Но Шикотенкатль не считал нужным слушать выжившее из ума старичье.
—    Бессмертный – еще не значит, непобедимый! – отрезал он. – Если они духи, то пусть отправляются обратно в преисподнюю, а в моей Тлашкале им делать нечего!
—    Ты слишком самоуверен, — покачал головой Чичимека, и старые вожди, соглашаясь со сказанным, сдержанно закивали.
—    А вы все слишком пугливы, — парировал Шикотенкатль и с усмешкой оглядел стариков.
Вожди обиженно засопели.
А потом «мертвецы» засели в брошенной крепости, боясь даже высунуть нос, и Шикотенкатль с удовольствием прослушал последние военные сводки и подозвал гонца.
—    Пойдешь по западной дороге. Там у наших границ найдешь отряды мешиков – Ягуары и Орлы.
Гонец мгновенно напрягся.
—    Скажешь им, Тлашкала уже бьет тех, кого они так испугались. Пусть убираются домой.
Гонец скрылся, и Шикотенкатль повернулся к своему лучшему другу – Иш-Койотлю.
—    Пора кастиланам принять наши покаянные дары. Как думаешь?
Иш-Койотль рассмеялся. Слухи о том, что «гости» уже сожрали в брошенных селениях всех собак и перешли на человечину, были весьма настойчивы и небезосновательны – трупы со срезанным с ягодиц жиром находили вслед за кастиланами почти повсюду.
—    Возьми с собой всех, кого сочтешь нужным, и съезди к ним, — кивнул Шикотенкатль. – Пора дать «мертвецам» понять, кто они здесь, и что их ждет.
Иш-Койотль расцвел. Такого почетного поручения он ждал давно.
***
Израненный, обложенный примочками из топленого человечьего «масла» – за неимением лампадного – Кортес, как всегда, сидел на индейском барабане и доедал последнего щенка.
—    Мы проигрываем, Кортес, — тихо произнес не отрывающий взгляда от наскоро прожаренной щенячьей лапки Гонсало де Сандоваль.
—    Знаю, — мрачно отозвался генерал-капитан.
—    Мы уже потеряли сорок пять человек, — проронил Диего де Ордас.
—    Я помню, — кивнул Кортес и швырнул обглоданные дочиста кости в огонь.
—    Лошади изранены, — склонил огненную голову Альварадо. – А от твоих послов никакого толку.
Кортес поджал губы. Он возвращал плененных в боях вождей уже трижды – с четко зафиксированными Королевским нотариусом дарами, каждый раз требуя лишь одного – мира. И каждый раз получал из Тлашкалы твердое «нет».
Но хуже всего было то, что они стремительно проигрывали.  Судя по оценкам разведки, Тлашкала выдвинула против них порядка четырех тысяч воинов – опытных, привычных к горам, а главное, сытых. Те четыре тысячи семпоальцев, что он взял с собой, в бою с тлашкальцами сравниться не могли, а кастильцев было слишком уж мало – триста пятьдесят душ.
Даже лошади уже не приводили врага в ужас. Их военные вожди определенно изучали особенности Громовых Тапиров, а местами уже опробовали в деле новую, специальную тактику боя против конницы. Они нападали ночами и подходили так тихо, что если бы не натасканные на запах индейца еще на Кубе и регулярно поощряемые человечиной собаки, его отряд можно было перебить уже раза три-четыре.
А еще и артиллерийский боезапас… Кортес тяжело вздохнул, — как только они вошли в эти земли, доставка пороха и ядер сразу же стала невозможной, — тлашкальцы просто перекрыли дороги. И, сколько он еще продержится, было не столько вопросом личной отваги и вооружения, сколько времени…
—    Тлашкальцы! – заорали часовые, и Кортес встрепенулся.
Стоящий на взгорке разведчик отчаянно махал укрепленным на копье флажком, и эта весть мгновенно разлеталась по всему лагерю.
—    Подъем! – вскочил Кортес. – К оружию!
—    Нет-нет, подожди, — озабоченно тронул его за рукав Ордас. – Это не нападение!
Кортес пригляделся, и в его груди прошла горячая волна.
—    Сеньора Наша Мария! Наконец-то!
Разведчик определенно показывал знак «идут парламентеры».
***
Собственно парламентер был один – высокий, самоуверенный индеец. Выполнив обязательный ритуал приветствия, он знаком приказал носильщикам разгрузить дары в трех местах, и Кортес недоуменно переглянулся с капитанами. Такого он еще не видел.
Справа стояли четыре страшные морщинистые старухи. В центре лежали огромные, учтиво вскрытые носильщиками тюки, доверху набитые цветастыми перьями и мелкими, похожими на зерна какао шариками копала – главного здешнего благовония. Ну, а слева стоял мешок с маисом… и раскрашенный перьями под череп каучуковый мяч для здешней игры.
—    Я что-то не пойму, — насторожился Кортес. – Это что?
Агиляр принялся переводить, но Марина оборвала его скупым жестом.
—    Отошли их назад, Колтес, — процедила она – уже на кастильском. – Или убей.
—     Ну-ка, объясни… — потребовал Кортес.
Марина ухватила Агиляра за ворот и подтянула ближе.
—    У Малиналли мало слов. Скажи Колтесу то, что Малиналли скажет.
—    Это насмешка, Кортес, — глотнув, начал переводить Агиляр. – Если вы – злые духи, говорят они, возьмите в жертву и сожрите старух. Если вы добрые, украсьте головы перьями и вдыхайте дым от копала. А если вы люди, поешьте напоследок маиса, потому что скоро право принести ваши сердца в жертву разыграют на стадионе.
По спине Кортеса словно пронесся ледяной ураган, и он привстал с барабана.
—    Взять их.
***
Сначала закричали стоящие на каждом холме дозорные, затем – воины, а когда Шикотенкатль вышел из походного шалаша и увидел поддерживающих один другого соплеменников, он заорал и сам.
—    Иш-Койотль! Что это?! Что с тобой, брат?!
Иш-Койотль покачнулся и протянул руки вперед. На месте кистей торчали перетянутые бечевкой, чтобы посол не истек кровью по пути, розовые обрубки. А кисти… связанные в пару кисти свисали у него с шеи, — как и у всех остальных.
—    Что это?! – протер глаза Шикотенкатль.
—    Его ответ… — выдавил друг и побрел в сторону.
—    Куда ты?!
Иш-Койотль приостановился, покачнулся, и привязанные к шее отрезанные кисти ударили его в грудь.
—    Скажи, Шикотенкатль… как я возьму в руки копье?
Шикотенкатль не знал.
—    А как я обниму любимую?
Шикотенкатль растерянно мотнул головой.
—    Я теперь кто? Мужчина? – произнес Иш-Койотль. – Или меня будут кормить старухи? До конца дней…
Внутри у Шикотенкатля все оборвалось. Он мог предположить, что парламентера убьют. Или принесут в жертву. Но только не это…
—    Помоги мне, Шикотенкатль, — попросил друг и вдруг болезненно рассмеялся. – Мне даже петлю сделать нечем.
И тогда Шикотенкатль закричал еще раз – горько и страшно. Размазывая руками слезы, кинулся к шалашу, выдернул скрепляющую кровлю веревку и стремительно вернулся назад. Стараясь не разрыдаться, перекинул веревку через толстую ветку старого дерева, бережно, под руку подвел друга к петле.
—    Прости меня, Иш-Койотль.
—    Помоги мне, Шикотенкатль, — вместо ответа пробормотал друг и вытянул шею, сколько мог.
***
Спустя минуту, когда друг уже полетел на север, в страну предков, к сидящему под деревом Шикотенкатлю подошли.
—    Сынок…
Военный вождь тлашкальцев поднял голову.
—    Чичимека отложился, и вместе с ним ушли домой еще четыре недовольных тобою вождя, — тихо произнес отец. – Пора просить помощи у Мотекусомы. Своими силами нам уже не справиться.
И тогда Шикотенкатль – вопреки всем запретам – заплакал. Потому что сегодня пошел бы на союз даже с Мотекусомой – лишь бы отомстить. И потому что сам же… буквально вчера… с позором выставил отборные отряды Орлов и Ягуаров назад, в Мешико.
***
Мотекусому лишали титула по всем правилам. Сначала осмелевший Змеиный совет внимательно рассмотрел все обстоятельства дела и – с перевесом в один голос – дал свое одобрение на детальное расследование преступлений своего правителя, и только затем Тлатокан, опираясь на полученное разрешение, начал предъявлять обвинения – одно за другим.
—    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в том, что солгал Тлатокану.
—    Это так, — кивнул Мотекусома.
—    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в тайных сношениях с приморскими врагами Союза.
—    Это так, — признал Тлатоани.
—    Ты, Мотекусома Шокойо-цин, виновен в попытке оказать помощь нашим самым заклятым врагам – Тлашкале.
—    Да, я это сделал.
Верховный судья повернулся к остальным членам Тлатокана.
—    Он признал все три обвинения. Что вы решите?
—    Сместить, — решительно произнес Какама-цин, племянник Мотекусомы и правитель Тескоко.
—    Сместить, — отвел глаза в сторону Тетлепан-кецаль-цин, племянник Мотекусомы и правитель Тлакопана.
—    Сместить, — глухо проронил Иц-Кау-цин, военный правитель Тлателолько и Повелитель дротиков.
И тогда Мотекусома поднял глаза. Оставался лишь один, кроме него самого, член Тлатокана – его главная жена Сиу-Коатль. И она молчала.
Мотекусома вдруг вспомнил свое последнее откровение – там, в Черном доме, во время путешествия по слоям всего мироздания. Он усмехнулся; боги прямо сказали, что главным виновником его падения будет женщина, очень родовитая женщина…
—    Сместить, — поджала губы жена.
***
Все понимали, насколько сложной будет процедура передачи власти. Ибо тому, кто станет новым Тлатоани, придется либо брать от каждого племени новую жену, — как залог будущих братских отношений, либо, если свободных дочерей у главного вождя не будет, добиваться развода нужной женщины с Мотекусомой и брать в жены ее. Но иного выхода никто не видел.
А спустя час, когда Тлатокан, в присутствии лишенного голоса, но обязанного оставаться вплоть до завершения Мотекусомы, горячо обсуждал кандидатуру нового правителя, из Тлашкалы прибежал военный гонец.
—    Впустить, — распорядился Верховный судья.
Мокрый, разгоряченный бегом гонец вошел и, по обычаю не глядя в глаза Мотекусоме, протянул пакет.
—    Я возьму? – спросил разрешения бывший Тлатоани. – Или кто-то из вас возьмет?
—    Возьми ты, — разрешил Верховный судья и на всякий случай отодвинулся.
Объяснять гонцу, что происходит, было некогда, а право убить всякого, кто посягнет на военную почту Великого Тлатоани, он имел.
Мотекусома принял почту, вытащил послание из футляра, развернул, и его обдало могильным холодом.
—    Тлашкала пала, — мгновенно севшим голосом произнес он.
—    Что?! – не поверили своим ушам члены совета.
—    Но это еще не все, — поджал губы Мотекусома. – Их вожди хотят отдать своих дочерей вождям четвероногих.
Члены совета потрясенно замерли. Они знали: если это произойдет, все тлашкальские племена станут военными союзниками кастилан.
***
Кортес встречал послов, как всегда, — сидя на небольшом индейском барабане, и сначала к нему пришли добравшиеся первыми вожди окрестных сел. Подойдя прежде всего к переводчице и выразив ей глубокое почтение, они многословно объяснили, что, будучи окружены вечным обманом со стороны Мотекусомы и прочих недостойных людей, наивно и преступно не могли поверить в добрые намерения отважного мужа высокородной Малиналли.
Кортес чертыхнулся; это ему уже стало надоедать.
—    Марина! – оборвал он переводчицу на полуслове, — что, черт подери, происходит?! Почем они все время сначала идут к тебе, а уж потом – ко мне?!
—    Здесь много моей родни, — быстро перевел Агиляр. – А больше ничего не происходит.
Кортес хотел вспылить, но глянул в округлившиеся маслины девчоночьих глаз и рассмеялся.
—    Ладно! Бог с тобой! Лишь бы дело шло.
А едва щедро одаренные синими стеклянными бусами вожди откланялись, ему доложили, что идут послы Мотекусомы.
—    Как?! – не поверил Кортес. – Ты не ошибся? Не Тлашкалы?
—    Нет, — замотал головой запыхавшийся дозорный. – У Тлашкалы знак – белый орел, да, и больно уж эти послы богато одеты… не чета тлашкальцам.
У Кортеса перехватило дыхание.
—    Приглашай.
Он готовился к этой встрече несколько месяцев, а все еще не был готов. Настолько не готов, что когда послы подошли, невольно вскочил с барабана и буквально заставил себя сесть и принять расслабленную и по возможности царственную позу.
Они и впрямь были одеты роскошно. Невиданных расцветок и немыслимо скроенная одежда красиво переливалась при каждом движении, волосы были напомажены и скручены в замысловатые прически, и уж держались они, что папские легаты.
—    Позволь вручить тебе, Элнан Колтес, подарки Великого Тлатоани, — сразу же после ритуального приветствия перевели Марина и Агиляр.
—    Они знают мое имя? – оторопел Кортес.
Никто из индейцев никогда не называл его полным именем, — или кличка «теулес», что означало то ли «дух», то ли «бог», или «вождь кастилан», а чаще всего, «Малинче» – муж Марины.
—    Великий Тлатоани многое знает, — перевели Марина и Агиляр.
Кортес растерянно крякнул. Полным именем его называли очень и очень немногие, и он уже представлял себе, скольким людям и сколько дней подряд нужно было собирать сведения, чтобы отыскать человека, услышавшего и запомнившего его полное имя.
—    А знает ли Великий Мотекусома Шокойо-цин, — решил он козырнуть и своей осведомленностью, — сколь велик и мой повелитель – дон Карлос?
—    Чтобы вырастить таких сильных сынов, и отец должен быть могуч, — не без труда перевели дипломатически уклончивый изыск Марина и Агиляр.
Кортес взволнованно выслушал и сделал еще один шаг на сближение.
—    Тогда почему Великий Тлатоани так и не нашел времени, чтобы назначить мне прием?
Послы ответили мгновенно.
—    А разве у самого Элнана Колтеса выдался свободным хоть один день?
И тогда Кортес рассмеялся; он понимал, какая превосходная выучка должна стоять за этими столь же стремительными, сколь и уклончивыми ответами. А едва он решил сделать и третий шаг на сближение, дозорный сообщил, что идут парламентеры из Тлашкалы.
Кортес обмер: шанс был воистину божественным.
—    Приглашай, — хрипло распорядился он.
Послы переглянулись, но что происходит, им перевести было некому. И лишь когда появился Шикотенкатль, они вздрогнули и замерли, а тишина воцарилась такая, что, казалось, щелкни кресалом, и все взорвется.
Высокий, выше многих в отряде Кортеса, Шикотенкатль повел широкими, плечами – так, словно ему не хватало места, и склонил непроницаемое, изрытое шрамами лицо.
—    Я пришел от имени своего отца и Машишка-цина и всех остальных вождей Тлашкалы с изъявлением покорности, — перевели Марина и Агиляр. – Ты победил.
Кортес глотнул. Еще сутки назад он так не думал.
—    Много времени Тлашкала окружена жадными и злобными врагами, — покосился военный вождь в сторону послов Мотекусомы, — а посему и получилось прискорбное столкновение с вами. Мы об этом сожалеем.
—    Сожаления мало, — понял, что можно давить, Кортес, и переводчики мигом донесли эту короткую мысль до тлашкальца.
Лицо Шикотенкатля на мгновение дрогнуло и снова стало непроницаемым.
—    Мы просим тебя стать нашим зятем, — так же бесстрастно произнес он. – Вместе мы победим любого врага.
И вот тогда дрогнули лица послов Мотекусомы. Язык Тлашкалы был и их языком.
—    Я подумаю, — демонстрируя глубокую удовлетворенность, кивнул Кортес.
—    Нет, — покачал головой военный вождь, – время слишком драгоценно. Вожди приглашают тебя прибыть в Тлашкалу немедленно.
Послы Мотекусомы заволновались еще больше.
—    А если ты сомневаешься в правдивости наших намерений, — все так же бесстрастно проронил Шикотенкатль, — я и мои самые близкие родственники, которых я привел, становимся твоими заложниками. Вплоть до свадьбы.
В груди Кортеса словно зажгли солнце.
***
Высший совет Союза – Тлатокан не покидал зала для совещаний почти три недели. Судя по донесениям послов, те делали, что могли, и тянули, сколько могли, уговаривая кастилан не идти в Тлашкалу и не доверять ее заверениям о готовности породниться. Но и предложить Кортесу что-либо иное послы не имели права, – столица молчала.
—    Вам придется приглашать их в Мешико, — первым осознал неизбежность встречи Мотекусома.
Он, хоть и утратил титул Тлатоани, но все еще оставался нужен Высшему совету, а права говорить, что думает, его не мог лишить никто.
Вожди молчали.
—    И хватит тянуть, — покачал головой Мотекусома. – Кто тратит время впустую, тот проигрывает. Всегда.
Но вожди продолжали молчать. И вот тогда Мотекусому прорвало.
—    Что вы молчите?! Вы хотя бы нового Тлатоани выберите! Сколько можно?! Двадцать дней прошло, а у Союза даже правителя нет!
—    Я не знаю, что делать, дядя, — первым признал Какама-цин. – И в Тлашкалу их впускать нельзя, и сюда приглашать опасно.
—    Но что-то же делать надо! — закричал Мотекусома.
Вожди вздохнули. Проблема не имела решений – вообще никаких. Скорость, с которой «мертвецы» поставили Тлашкалу на колени, потрясла всех, — Мешико пытался это сделать лет двести. Теперь же, если Кортес еще и породнится с Тлашкалой, произойдет слияние пяти племен: Кастилии, Семпоалы, Тотонаков, Тисапансинго и Тлашкалы.
—    У вас только два пути, — нарушил тишину Мотекусома, — или убить их, или породниться с главным вождем кастилан – так, чтобы встать выше Элнана Колтеса.
—    А что говорят разведчики, у вождя Кастилии Карлоса Пятого есть дочери, которых можно взять замуж? – осторожно поинтересовался Верховный судья.
—    Разведчики его ни разу не видели, — за всех ответил ему Какама-цин.
—    Да… в такой сильный род войти на равных трудно, — вздохнул Повелитель дротиков.
—    Да, и кому он вручит свою дочь, даже если и захочет? – саркастично хмыкнул Мотекусома. – Тлатоани, которого все еще нет?
Вожди пристыжено опустили глаза. Змеиный совет, ревностно следящий за правильностью передачи власти строго по материнской линии, – от дяди к племяннику либо от брата к брату предложил четыре кандидатуры. Но ни один племянник и ни один брат Мотекусомы взять на себя ответственность в столь опасный момент не решился – даже Какама-цин.
—    Может быть… ты согласишься… — с трудом выдавил Верховный судья. – Все равно лучше тебя нам сейчас правителя не найти…
Мотекусома криво улыбнулся. У него украли двадцать бесценных дней. Двадцать дней, за которые не сделано ровным счетом ни-че-го.
***
Падре Хуан Диас был потрясен: встречать будущих «зятьев», казалось, вышла вся Тлашкала. В Кастилии такие почести доставались разве что особам королевской крови.
Каждое племя и каждый род шли в своих одеждах и со своими знаменами и полковыми значками на длинных копьях. Затем под жуткий барабанный бой и завывания по улице прокатилась огромная процессия забрызганных жертвенной кровью и обросших космами до пояса жрецов с кадильницами, и падре тут же отметил, сколь похожи они на считающихся в Кастилии чуть ли не святыми юродивых и кликуш.
А потом начались бесконечные заверения в вечной дружбе, угощения, и вконец изголодавший брат Бартоломе так обожрался, что заболел, и падре Диасу снова пришлось отдуваться вместо него.
Впрочем, это было даже интересно. Необходимость присутствовать при каждой официальной церемонии, позволяла святому отцу все глубже вникать в душу этого народа, а однажды тлашкальцы по-настоящему его ошарашили.
—    Здесь до нас только великаны жили, — ответил на какой-то вопрос одного из капитанов старый слепой вождь – отец Шикотенкатля. – Но Уицилопочтли их истребил.
Падре замер. Совпадение с Ветхим Заветом было налицо.
—    Спроси его, откуда им известно про великанов, — дернул он за рукав Агиляра.
Старый вождь выслушал перевод, отдал короткое распоряжение, и в считанные минуты прислуга внесла… бедерную кость.
Капитаны охнули. Кость определенно была выше человеческого роста! Страшно даже подумать, каких же размеров достигал этот индейский «Голиаф» при жизни.
—    Вот с кем стоило породниться, – хихикнул захмелевший Хуан Веласкес де Леон. – Мы бы тогда Мотекусому мигом в подданство привели…
Капитаны мгновенно помрачнели. Пожалуй, только в Тлашкале они осознали, насколько же силен Мотекусома. Богатый и сильный союз мог отправить на войну даже тридцать тысяч воинов! А, судя по рассказам, первоклассным было в Союзе и вооружение: копьеметалки легко пробивали любой панцирь, и даже камни для пращей были предусмотрительно заточены в форме пули.
А затем капитаны включились в игру под названием «очередная индейская жена», и лишь падре Хуан Диас да брат Бартоломе с сомнением покачивали головами, представляя, во сколько золотых песо обойдется капитанам покупка индульгенций, – конечно, если те останутся в живых.
И только затем, бесконечно поздно, дней через восемь после свадьбы, послы Мотексомы наконец-то получили из столицы внятный и однозначный ответ.
—    Мотекусома готов принять Элнана Колтеса, — мгновенно передали они волю своего правителя.
В груди у Кортеса защемило, так, словно он прождал этого всю жизнь.
***
Послы Мотекусомы сразу же настояли, чтобы кастилане шли по хорошей дороге – через город Чолулу.
—    Да, можно пройти и через Уэшоцинко, — признавали они, — но еды там почти нет, и холодно. Зачем вам такая плохая дорога?
—    Эта дорога – гарантия безопасности, — встрял в разговор сидящий рядом с Кортесом старый слепой вождь. – Люди Уэшоцинко наши союзники, а мы теперь – самые близкие родственники Колтеса.
—    А разве наш Союз когда-либо был опасен для кастилан? – резонно парировали послы.
Возразить было нечего. До сего дня Мотекусома не дал Кортесу ни единого повода к войне.
—    Я подумаю, — пообещал Кортес.
Однако думал он совсем недолго – ровно столько, чтобы выслушать всех, вернувшихся из окрестностей Чолулы тлашкальских разведчиков.
—    Леса возле Чолулы полны отборных войск Мотекусомы, — доложил первый.
—    В городе уже готовы десятки «волчьих ям» для Громовых Тапиров, — принес жуткую весть второй.
—    На крышах Чолулы спешно создаются запасы камней и устанавливают щиты для лучников, — сообщил третий. – Весь город – одна сплошная ловушка.
И тогда настал черед капитанов.
—    Нам нельзя туда идти, — после недолгого, но напряженного обсуждения вынесли они окончательный вердикт. – Пушки в городе почти бесполезны, конница толком развернуться не сможет, а каменные стены даже аркебузы не пробьют.
Кортес невесело улыбнулся.
—    Помните, сеньоры, сколь хорошо мы продвигались, пока индейцы верили, что мы – чуть ли не боги?
Капитаны помнили.
—    А как легко мы одерживали верх, пока не убили нашего коня, помните?
Капитаны помнили и это.
—    У нас остался только один козырь, — подытожил Кортес, — их вера в то, что мы непобедимы.
—    Но мы ведь обычные солдаты… — печально возразил благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Нас можно победить, и кто, как не ты, это знает.
Кортес посерьезнел.
—    Главное, что они этого не знают. До сих пор. Лишь поэтому мы с вами еще живы. Но стоит нам дрогнуть…
***
План Мотекусомы был также безупречен, как и все, что он делал.
—    Смотрите, — развернул он карту перед вождями. – Город просто предназначен стать ловушкой.
—    Это так… — закивали вожди.
—    Много тлашкальских воинов кастилане с собой не возьмут – из опасения, что мы начнем подозревать их в трусости или в чем дурном.
—    Верно! – обрадовались вожди. – В гости с оружием не ходят…
—    Более того, можно углубить ловушку и предложить Чолуле отложиться от нас и начать переговоры о том, чтобы породниться с Кастилией…
Вожди оторопели.
—    А это еще зачем?
Великий Тлатоани улыбнулся.
—    Если план не удастся, и кастилане победят, они так и так породнятся с Чолулой. Так что мы не теряем ничего.
—    Как это не теряем?! – наперебой заголосили вожди. – Мы целую провинцию теряем!
Мотекусома досадливо крякнул.
—    Повторяю: если кастилане победят…
Вожди не понимали.
—    Единственный способ не испачкать рук, — терпеливо объяснил Мотекусома, — это сделать так, чтобы Чолула напала без нашего участия. Если кастилане победят, мы останемся чисты! И начнем переговоры – с полным правом.
Вожди обомлели. Они знали, что Мотекусома умен, но такого даже они не ожидали.
—    Конечно же, наши войска всегда будут рядом, — улыбнулся Мотекусома, — и если Чолуле не хватит сил, мы добьем кастилан уже сами.
***
В конце концов, совет капитанов – полным составом – встал на дыбы, так что Кортесу пришлось напомнить им о своих полномочиях и судьбе безногого штурмана. Но капитаны столь отчаянно сопротивлялись заходу в Чолулу, что Кортесу пришлось объявить войсковую сходку.
—    Надо через в Чолулу идти! – громче всех орал Берналь Диас. – Там хоть жратва будет нормальная!
—    Правильно! Хватит по горам шастать! – со всех сторон кричали изрядно сдобренные золотом сообщники. – Через Чолулу идем!
Насупленные капитаны большей частью помалкивали, лишь изредка позволяя себе язвительные замечания. Но едва они подошли к Чолуле, самые худшие предчувствия начали сбываться – одно за другим. И первым делом здешние вожди вышли навстречу и попросили Кортеса тлашкальских воинов в город не вводить – ввиду прошлых обид. Кортес подумал… и согласился, а едва вожди ушли, не обращая внимания на шипение святых отцов, приказал привести Хуана Каталонца.
—    Давай, солдат, делай, что нужно.
Тот мгновенно собрал человек сорок самых толковых ребят, ушел по боковой дороге, а часов через шесть, почти под утро они приволокли-таки тринадцать разновозрастных индейских баб.
—    Пришлось аж за два легуа уходить, — устало объяснил Каталонец. – Ближе, как назло, — ни одной деревни! А в городе брать… опасно.

*Легуа (legua) — мера длины; 1 легуа = 5,572 км

Кортес приказал поднимать солдат,  и те, мгновенно собрались для коллективной мольбы, а едва женщин вздернули, тут же расхватали нарубленные Каталонцем обрезки только что использованных тринадцати веревок. И все равно, едва солдаты переступили порог выделенной для них чолульскими вождями квартиры, все перекрестились. Обнесенный высоченной толстой стеной гостиный двор более всего напоминал именно западню.
Были и другие, известные лишь капитанам да Кортесу, приметы явной опасности. Чолульский правитель не только одарил капитанов превосходными подарками, но и слишком уж легко, почти сразу пошел на обсуждение идеи о грядущем слиянии с Кастилией.
И вот тогда, выждав для приличия около суток, появились послы Мотекусомы.
—    Великому Тлатоани хорошо известно о тайных переговорах Чолулы с кастиланами, — сходу объявили они.
«Вот оно! – понял Кортес. – Началось!»
—    Великий Тлатоани напоминает, что Чолула, начав переговоры о побратимстве с Кастилией без разрешения Союза, поступила бесчестно.
Внутри у Кортеса все затрепетало от предвосхищения перемен.
—    Великий Тлатоани ни в чем не обвиняет Эрнана Кортеса, однако в приеме кастиланам отказывает – до тех пор, пока не закончит переговоры с Чолулой.
Капитаны обмерли. Мотекусома завел их в ловушку и умыл руки.
—    Нет-нет, так не годится! – вскочил с барабана Кортес. – Я с Чолулой не братался! Это вы признаете?
Послы переглянулись и были вынуждены это признать.
—    Значит, я чист перед Великим Тлатоани! – заглянул в глаза каждому из послов Кортес, – и потом… я уже приглашен ко двору! Что же мне теперь – уходить ни с чем?
Капитаны обмерли: вместо того, чтобы немедленно бежать из Чолулы, Кортес делал все, чтобы остаться в западне!
—    Значит, так, — подытожил Кортес. – Я убежден, что Мотекусома, как всегда, проявит мудрость, и я смогу увидеть его славную столицу.
Послы старательно подавили готовые прорваться язвительные улыбки. Уж они-то знали, что скоро глаза Кортеса закроются навсегда.
—    А сеньора Чолулы, — повернулся Кортес к замершему вождю, — я попрошу вплоть до известий из столицы поставлять моим солдатам хорошую, вкусную еду. Поскольку идти нам еще далеко.
Вождь посмотрел на послов, послы на вождя, а затем они – все вместе – на Кортеса. Всех все устраивало.
***
Разведка служила исправно, и когда пронырливые тлашкальцы сообщили, что город уже собрал порядка двух тысяч воинов, а в главном храме принесли в жертву семерых человек, Кортес понял, что дальше тянуть нельзя. Обычно индейцы приносили столь обильные жертвы непосредственно перед важным делом. Он пригласил капитанов, быстро объяснил им боевую задачу и тут же нанес визит правителю города.
—    Мое терпение истощилось, — сразу перешел он к делу. – Послы молчат, а я не могу терять столько времени понапрасну!
Вождь заметно заволновался.
—    И потом тлашкальцы говорят, здесь в городе заговор, — требовательно заглянул ему в глаза Кортес. – Я не знаю, чьи это происки – твои или Мотекусомы, но покорно ждать нападения не намерен.
Вождь побледнел.
—    Я ни о каком заговоре не знаю…
Кортес, останавливая его, поднял руку.
—    Мне некогда выяснять, кто главный заговорщик, — четко обозначил он свою позицию. – Просто пришли нам две тысячи отборных носильщиков – завтра же. И мы уйдем.
—    Две тысячи? – изумился правитель.
—    А ты что думал? – прищурился Кортес. – Кто будет тащить в столицу мои тяжелые Тепуско? Тлашкальцев-то вы в город не пустили!
Вождь замялся… он действительно просил не вводить в город тлашкальцев, но организовать за одну ночь две тысячи носильщиков?
—    Значит, завтра с утра? – растерянно переспросил он и вдруг расцвел.
—    Да-да, – настойчиво повторил Кортес. – И чтоб поздоровее носильщики были! Покрепче!
А спустя полчаса он нанес визит и послам.
—    Тлашкальцы говорят, в городе заговор, — прямо известил он, — и я не хотел бы думать, что в этом замешан Мотекусома.
Послы оторопели.
—    Разумеется, нет.
—    Значит, я могу рассчитывать на понимание Великого Тлатоани, если мне придется отбиваться? Кто бы ни напал…
—    Безусловно! – дружно закивали послы. – Чолула подло отложилась от Союза и не может рассчитывать на поддержку Мотекусомы!
А той же ночью Марина за волосы притащила в Гостиный двор старуху.
—    Колтес, она сказала, вас всех убьют.
Кортес заинтересовался.
—    Кто она?
Марина задумалась, но кастильских слов ей все еще отчаянно не хватало, и она быстро нашла и привела Агиляра.
—    Она говорит, что старуха – мать здешнего жреца, — перевел Агиляр. – Предложила выйти замуж за ее сына. Сказала, что они тоже хорошего рода. Обещала много украшений для ушей…
—    Когда назначено нападение? – оборвал его не имеющий времени слушать об украшениях для ушей Кортес.
—    Сначала они хотели напасть этой ночью, — перевел Агиляр. – Но недавно время внезапно перенесли. Первыми нападут носильщики и нападут они завтра утром, прямо здесь.
Кортес улыбнулся. Все шло, как он и предполагал.
—    Старуху связать и – на задний двор, — махнул он рукой. – А с ее сынком я завтра буду разбираться. И еще Агиляр… сходи к капитанам. Я назначаю внеочередную сходку.
***
Едва солнце взошло, к Гостиному двору потянулись крепкие, плечистые, покрытые шрамами носильщики. Они шли и шли – из каждого квартала города, и стоящая в воротах охрана пропускала всех, отнимая и складывая у стены только совсем уж плохо спрятанное оружие.
—    Потом заберешь, — вставляя заученные при помощи Агиляра и Марины местные слова, объясняли они, — как ты будешь со всем этим барахлом пушку тащить?
А едва похожий на мышеловку двор был заполнен, и ворота закрылись, показался Кортес. Он выехал из пустого по местному обычаю дверного проема на коне, в сопровождении обоих переводчиков и нотариуса, и был спокоен и уверен.
—    Здесь есть вожди? – громко поинтересовался он.
Переводчики донесли смысл, и кое-кто вышел из толпы.
—    А оружие с собой кто-нибудь принес?..
Вожди переглянулись.
—    Или здесь одни бабы собрались? – хохотнул Кортес.
Толпа возмущенно загудела.
—    У них есть оружие, — перевели толмачи.
Кортес удовлетворенно кивнул.
—    Тогда объясняю. Поскольку, три дня назад мною и вождем Чолулы были начаты переговоры о принятии города в подданство Кастилии, территория Гостиного двора считается посольством.
Вожди внимательно слушали. Но пока ничего не понимали.
—    А значит, на этой территории, — продолжил Кортес, — действуют законы Священной Римской империи.
Он повернулся к нотариусу.
—    Верно, Годой?
Тот кивнул.
—    Однако вы не только пришли с оружием, — возвысил голос Кортес, — но и замыслили предательское нападение на посольство дружественной Чолуле страны. Свидетели у меня уже есть.
Вожди заволновались, их явно обеспокоила наглость, с какой их обвинял повелитель «мертвецов».
—    Теперь, по кастильским законам все вы, как преступники и убийцы, подлежите смерти.
Кто-то рассмеялся, его неожиданно поддержали, и постепенно весь обнесенный высоченными стенами двор наполнился громовым хохотом. Уже то, что им угрожает один-единственный человек, да еще попавший в такую западню, было немыслимо смешно.
И тогда Кортес жестом отправил переводчиков и нотариуса в укрытие, подал знак откинуть от стены здания гостиницы тростниковые маты и прямо на коне въехал обратно в гостиницу. Индейцы загомонили, потом загудели, все громче и громче, потянулись к спрятанному на теле оружию… но было уже поздно. Из пробитых в стене гостиницы больших круглых отверстий показались жерла орудий, и уже в следующий миг они ухнули и наполнили двор огнем и смертью.
—    Теперь главное, чтобы Тлашкала не подвела! – прикрывая уши ладонями, крикнул Кортес капитанам, и те рассмеялись.
А спустя четверть часа, когда солдатам оставалось лишь добить оставшихся агонизирующих «носильщиков», Кортес пригласил пройти во двор капитанов и четырех взятых в плен и еще вчера во всем признавшихся, еле ковыляющих на обожженных ступнях вождей и обвел кровавое, шевелящееся месиво рукой.
—    Вот видите, как все просто… Если все по закону делать.
Пристыженные капитаны молчали.
***
Тлашкала вошла в город со всех сторон. Счастливые от возможности наконец-то свести счеты с предательски вступившим когда-то в Союз Мотекусомы соседом они резали и резали, оставляя, однако, почетных воинов живыми – для принесения в жертву. А когда мужчин почти не стало, на улицы вышли все, кто хотел.
Хуан Каталонец оставил часть добровольцев заготавливать «масло» – прямо в гостинице, а сам рыскал по городу в поисках особых снадобий, размещенных лишь в особых, нужным образом помеченных родинками телах.
Известный неукротимой страстью к мальчикам бывший матрос Трухильо бродил из дома в дом с томными, полными вожделения глазами и время от времени отыскивал воистину бесценную красоту.
Ну, а свободные от караулов солдаты развлекали себя как могли. Нет, поначалу, обшарив на удивление бедный золотом город, они принялись вылавливать и клеймить женщин и подростков. Но затем Кортес объявил, что отсюда рабов отправлять не станет, и мигом ставший бесполезным товар принялись топить в городском пруду.
Они привязывали им к ногам тыквы, и выросшие в горах не умеющие плавать дикарки потешно подвывали, пытаясь изогнуться и забраться-таки на тыкву, а едва тыква уходила в воду, орали и панически пускали пузыри. А потом кто-то придумал связывать спинами родственников, и уж тогда гогот стоял такой, что, казалось, что кто-нибудь точно надорвет живот. Ибо едва мать начинала цепляться за жизнь, она невольно принималась топить своего сына. И наоборот.
И только штатные псари, да помешанные на оружии старые вояки на подобные глупости не отвлекались. Псари пользовались удобным случаем, чтобы еще и еще раз поддержать в собаках интерес к индейскому мясу, а вояки, как всегда, совмещали приятное с тем, что позже пригодится в бою.
—    Ставлю сто песо, что разрублю его наискосок, — показывал на стоящего перед ним толстого индейца Альварадо.
—    Двуручным, кто угодно разрубит! – хохотнули опытные бойцы. – Ты обычным попробуй…
Альварадо на миг замешкался и тут же презрительно усмехнулся.
—    Черт с вами! Я его и простым надвое разложу.
—    Идет, — криво улыбаясь, принимали ставку бойцы.
Даже если Альварадо его все-таки разрубит, шанс отыграться был. Чего-чего, а уж индейцев здесь было – море.
А тем временем ненасытные тлашкальцы все выносили и выносили из города соль и хлопок, медь и перья попугаев, оружие и крашенные ткани – все, что должно было поддерживать быт многочисленных родственников и семьи до следующей священной войны.
Кортес в этом не участвовал: ни родинки, ни мальчики, ни пруды, и уж тем более перья попугаев его не интересовали. Он вершил правосудие: принимал от тлашкальцев пленных вождей, быстро допрашивал их, уличая в предательстве, и в присутствии нотариуса и обоих духовных лиц отправлял на костер – здесь же, во дворе гостиницы.
А потом пришли послы Мотекусомы. Едва войдя в почти очищенный от трупов, но отчаянно воняющий горелым мясом двор, они сразу же оглядели стены, и Кортес улыбнулся. Послы определенно отметили, что казавшаяся им ловушкой гостиница уже ощетинилась жерлами орудий, мгновенно став неприступной крепостью.
—    Тлашкальцы не пытались причинить вам вреда? – первым начал Кортес.
—    Нет, — замотали головами послы.
—    Ну, вот видите, — отечески улыбнулся им Кортес. – Подданные дона Карлоса Пятого быстро становятся миролюбивыми и законопослушными…
Прошедшие через пылающий город послы поежились, и один, наиболее значительный выступил вперед.
—    У меня нет права просить об этом, и все же я прошу: уведи тлашкальцев из города. Хватит.
Кортес улыбнулся.
—    Только из уважения к Мотекусоме…
Посол выслушал перевод и покачал головой: комплимент был слишком уж сомнителен.
—    Сделай это из уважения к себе, Колтес.
***
Получив известие о провале в Чолуле, Мотекусома мгновенно собрал Тлатокан и велел секретарю зачитать письмо вслух.
—    Как вы слышали, вести из Чолулы пришли ужасные, — озабоченно произнес он, едва секретарь прочел все, — однако по счастью наши войска проявили выдержку и в бой не ввязались.
Члены совета сидели, понурив головы. Тлатоани, как всегда, был прав, но и позор был велик.
—    И вывод здесь может быть один: нам нужно учиться воевать.
Вожди недоуменно подняли головы.
—    Смотрите, – попытался донести суть Мотекусома. – У них все наоборот! Мы думали, что загнали их в ловушку, а они использовали двор, как крепость…
—    Точно, — согласился Повелитель дротиков, — я тоже заметил: наши любят бой на открытом месте, а они, как трусы, жмутся в укрытие!
—    И побеждают, — поднял палец вверх Мотекусома.
—    Им не нужны жертвы, — подал голос Верховный судья. – Им нужны трупы.
Вожди загомонили; вся армия Союза была нацелена взять врага живьем – для жертвоприношений богам, а значит, и для славы. В то время как кастилане предпочитали просто убивать.
—    Этому нам и надо учиться у кастилан! – стал настаивать Мотекусома и вдруг увидел, что все умолкли.
—    И что же нам теперь, тоже честь потерять? – хмыкнул Какама-цин.
Воцарилось неловкое молчание; фактически Какама-цин только что обвинил своего дядю в бесчестии. Но Мотекусома лишь усмехнулся.
—    Нам надо не честь потерять, а глупость, — ответил он в полной тишине. – Наши солдаты должны научиться воевать не для славы, а для победы. Понимаете? Для нашей общей пользы!
Вожди потупились. Сделать смерть – самое священное событие человеческой жизни чем-то полезным, а войну превратить в работу?!
—    Ты же предлагаешь сделать солдат преступниками, — брезгливо посмотрел на него Повелитель дротиков. – Сделать их такими же, как «мертвецы», воюющие за золото.
Вожди замерли; в таком Тлатоани еще не обвинял никто. Но Мотекусома лишь восторженно улыбнулся, ушел в себя и поднял палец, чтобы не мешали думать.
—    Кастилане готовы воевать за золото, — тихо произнес он. – Что-то в этом есть…
Члены Тлатокана ждали.
—    Я должен это обдумать, — озабоченно вздохнул Мотекусома. – А пока я хочу остаться один.
***
Едва Кортес проводил посольство Мотекусомы, вопреки всем ожиданиям давшее твердое и окончательное согласие на дипломатический визит в столицу, капитаны переглянулись, и к нему – от имени всех – подошел Диего де Ордас.
—    Прости, Кортес. Я не верил, что тебе это удастся. Мы все не верили. Никто не верил.
Кортес молчал.
—    Если ты добьешься хотя бы установления дипломатических отношений с этой державой, ты войдешь в историю всей Кастилии.
—    Да что там Кастилии! – вскочил Альварадо. – Всей Священной Римской империи! Гип-гип!
—    Ура! Ура! Ура! – грянули капитаны. – Качать Кортеса!
Его подхватили, куда-то понесли, а потом было горькое местное вино из агавы, горячечные споры, но Кортес как ничего не видел и не слышал. Нет, он поднимал бокалы, принимал поздравления, улыбался, но был не здесь. И лишь глубокой ночью, оставшись один, всхлипнул и с силой ударил кулаком в продавленный от вечного сидения индейский барабан.
Тот вяло отозвался.
И тогда Кортес рассмеялся, ухватил барабан так же, как берут его индейцы, выхватил узкий кастильский кинжал и, тихонько постукивая рукояткой по вибрирующей коже, пошел вкруг костра. Он шел и шел, все ускоряя и ускоряя шаг, а потом отшвырнул барабан и помчался, высоко подпрыгивая и рубя кинжалом воздух, словно окончательно свихнувшийся от бесконечной крови и лишь поэтому достигший блаженства индейский жрец.
—    Висельник, говорите?! – страшно и хрипло орал он. – Висельник?!! Я вам еще покажу, кто такой висельник!
***
На следующий день, в самом начале короткого, энергичного совещания Кортес приказал выступить в Мешико.
—    Кому ты поверил?! – кричали возбужденные тлашкальские вожди. – Тебя же убьют! Возьми хотя бы восемь тысяч тлашкальцев!
—    Нет! — яростно мотнул головой Кортес. – Я не настолько глуп, чтобы входить в этот город с войсками. Тысячу носильщиков я возьму, — и хватит!
—    Мы туда не пойдем, — тут же известили семпоальцы. – Мы с Мотекусомой как-никак тоже в родстве. Как и с тобой. Если вспыхнет стычка, может пролиться братская кровь. Нам этого нельзя.
—    Значит, катитесь домой! – весело рявкнул Кортес и повернулся к интенданту. – Алонсо! Одари наших родственничков, чем бог послал, и с почетом выставь!
—    Вот это я люблю! – заключил Кортеса в медвежьи объятия Альварадо. – В огонь и воду за тобой, таким пойду!
—    Но только по моему письменному приказу, — хохотнул Кортес и мягко высвободился. – Не забывай, что я еще и нотариус.
А потом они вышли, в два дня достигли очередного горного кряжа, еще сутки, двигаясь вверх, чуть ли не ползли на брюхе и, в конце концов, оказались на такой высоте, что попали в буран.
—    Не отставать! – весело орал Кортес на тлашкальцев. – Что вы, как бабы брюхатые возитесь?! Живее двигайтесь! Живей!
И те крякали, скользили по снегу, падали, но все-таки делали еще один рывок и продвигали орудия еще на полшага вверх.
А едва они поднялись на самый верх, земля дрогнула и загудела.
—    Санта Мария! Что это?
—    Попокатепетль… Человек-гора… — с восторженным трепетом зашептали тлашкальцы. – Он сердит…
Сверху сквозь снег посыпалась горячая каменная крошка, и что солдаты, что тлашкальцы, обуреваемые мистическим ужасом, подхватили каждый свой груз и уже непонятно из каких сил, перевалили на ту сторону и, охая, покатились на задах вниз по склону. И только уже в самом низу, когда впереди показался гостиный двор, всех охватило необузданное веселье.
—    Нет, ты слыхал, как громыхнуло?!
—    А как земля тряслась!
—    Это не земля! Это Педро своим задом камни считал!
Лишь Кортес был уже собран и сосредоточен. Он уже видел вышедшую встречать его делегацию.
***
Когда Мотекусома лично навестил бывшего Верховного судью Союза, Айя-Кецаля, старик был потрясен. Много лет назад именно Мотекусома добился смещения слишком уж влиятельного Айя-Кецаля с поста Верховного судьи, а вот теперь просил об услуге. Нет, поначалу Айя-Кецаль хотел прогнать его, но просмотрел бумаги и понял, что сделает это, – чего бы оно ни стоило.
—    С дороги, — распорядился Айя-Кецаль, и мелкие вожди, сгрудившиеся возле гостиного двора города Амекамека, испуганно расступились, — уж его-то они знали.
Айя-Кецаль, загремев портьерой из раскрашенного тростника, вошел в главную, самую лучшую комнату, и подал добившимся встречи с предводителем кастилан вождям еле заметный знак рукой. Те покорно встали и задом-задом отступили мимо него к выходу. И тогда они остались одни.
Вождь кастилан был именно таков, каким его изобразили художники Мотекусомы: высокий, статный, хотя, пожалуй, и узковатый в плечах. Только вместо щегольских оттопыренных в разные стороны тонких усов, как на рисунке полугодовалой давности, его лицо теперь покрывала борода.
«Сильная борода, — отметил старик. – Волос крепкий…»
Кастиланин что-то произнес, и два переводчика – мужчина и женщина сразу же подключились к разговору.
—    Кто ты?
—    Айя-Кецаль, — присел он неподалеку. – Говорить пришел.
—    Ты от Мотекусомы?
—    Нет, — мотнул головой Айя-Кецаль, — но сил и у меня достаточно.
Кастиланин мгновенно заинтересовался.
—    Ты его враг?
—    Враги… друзья… перед четырьмя лицами Уицилопочтли мы все лишь игроки в мяч! — рассмеялся старик. – Скажи, кастиланин, а кто ты?
Теперь уже рассмеялся и кастиланин.
—    Как ты сам сказал, всего лишь игрок в мяч, – перевела девчонка.
—    Тогда, может быть, мы поладим? – предположил Айя-Кецаль. – В одной команде…
В глазах кастиланина мгновенно зажегся интерес.
—    И что от меня требуется? – перевела девчонка.
—    Твои великолепные солдаты и побольше Тепуско и Громовых Тапиров.
Кастиланин улыбнулся; ему определенно начинал нравиться этот разговор.
—    И какой будет приз?
—    Я слышал, у кастилан золото и рабы в почете, — улыбнулся Айя-Кецаль. – У тебя будет и то, и другое. Много.
—    А что достанется тебе?
Старик улыбнулся.
—    Земля для моего народа.
И вот тогда в глазах кастиланина что-то мелькнуло.
—    И много здесь… этой земли? – поинтересовался он.
Старик насторожился, но вопрос был задан, и не ответить означало разрушить так хорошо начатый разговор.
—    Лет восемь пути, если мы двинемся на север, — осторожно ответил он, — и почти столько же на юг. Ну, что… пойдешь со мной?
И едва он это сказал, в глазах кастиланина словно опустилась плотная завеса – разом.
—    Сначала я навещу Мотекусому, — отстраненно произнес он.
—    Зачем? — холодея, спросил Айя-Кецаль.
—    Обещал.
Это было сказано столь значительно, что любой бы понял, что разговор завершен. И Айя-Кецаль понял. Он поднялся, вздохнул и развел руками.
—    Как хочешь. Только помни: если пойдешь со мной, каждый твой солдат возьмет по восемь тысяч рабов. А если пойдешь к Мотекусоме, против каждого твоего солдата встанут восемь тысяч бойцов.
Толмачи быстро перевели, но кастиланин как не слышал, и лишь когда старик, недоуменно потоптавшись на месте, вышел, Кортес повернулся к Марине и горько рассмеялся.
—    Ты слышала? Мне рабов, а ему землю! Он на мне покататься хотел!
Марина сверкнула маслинами круглых глаз, подошла и прижалась к его груди. Но Кортес уже был не здесь.
«Лет восемь пути на север и столько же на юг!» – все повторял и повторял он, у него и в мыслях не было, что в мире существует столько непокоренных земель.
А тем же вечером Айя-Кецаль вошел в зал для приемов Мотекусомы.
—    Даже не пытайся, Тлатоани, — только и сказал он. – Ему не нужны ни люди, ни золото. Он продается только за власть.
***
Весь следующий день кастильцы спускались в долину по мощеной гладким тесаным камнем дороге. И справа и слева шли бесконечные точно повторяющие рельеф предгорий террасы с бесчисленными садами, где тысячи крепких, загорелых от постоянной работы на солнце селянок собирали тяжелые сочные плоды в огромные корзины и помогали грузить все это на спины рослых носильщиков.
А затем кастильцы спустились в топкую низину, и террасы мигом сменились длинными – до горизонта, широкими насыпными грядками-чинампами. Знающие толк в земле бывшие крестьяне восторженно заохали. Казалось, что чинампы плавают на поверхности воды, впитывая снизу ровно столько влаги, сколько нужно полыхающим огнем томатам, огромным оранжевым тыквам, разноцветным крупным перцам, хлопчатнику, фасоли и маису.
А затем началась окраина белого, залитого солнцем города, и ошарашенные, никогда не видевшие ничего подобного солдаты, так и шли с округлившимися глазами и окаменевшими от изумления лицами.
—    Вот это да! – охнул старый, покрытый шрамами от оспы Эредия. – Как в Венеции!
Огромный город стоял практически в воде, и по широким, до ста шагов каналам во все стороны плыли десятки и десятки доверху груженых плодами, зерном и хлопком тяжелых грузовых гондол.
—    Они изразцами выложены! – заорал кто-то. — Смотрите! У нас богатеи печи такими обкладывают!
Строй сломался, съехал к берегу, и Кортес чертыхнулся, направил коня к любопытным – ставить на место, и обмер. Берега канала действительно были выложены многоцветной изразцовой плиткой.
—    А ну, в строй! – крикнул он, не в силах отвести изумленного взгляда от этой, – куда там Византии! – роскоши.
А затем – через множество разводных мостов – они вышли в центр города, и окрики стали бесполезны. Солдаты вертели головами во все стороны, разглядывая высоченные, до неба белые пирамиды с храмами на самом верху, странные массивные дворцы на еще более массивных, в человеческий рост фундаментах, и стадионы… Санта Мария! Сколько же здесь было стадионов! И на каждом играли в мяч.
—    Они что – не работают совсем?! – недоверчиво загоготал кто-то.
—    Стыдитесь, римляне! – уже с отчаянием выкрикнул Гонсало де Сандоваль. – Что вы, как дикие, рты пораззявили?!
Но это была последняя попытка победить очевидность. Островерхие дома из камня и расточающего аромат на всю улицу кедрового дерева, розовые кусты в каждом дворе, мастерски обрамленные все тем же тесаным камнем полянки душистых трав и маленькие прудики с ярко оперенными утками или мелкими, в палец длиной разноцветными рыбками, — здесь было все!
И все-таки главным, что поражало воображение, были люди. По улицам сновали сотни шарахающихся от лошадей гонцов и носильщиков в ярких, расшитых рубахах. На бескрайних рынках торговали живой рыбой, птицей и щенятами бесшерстной и беззубой породы; бумагой и перьями, бесценным нефритом и золотыми побрякушками, расписной керамикой и причудливыми привезенными за десятки легуа отсюда морскими раковинами. Во дворах покуривали свой табак старики, а в тенистых аллеях сидели на прогретых каменных скамьях чистенькие школяры со сложенными гармошкой учебниками.
Внутри у Кортеса заныло от восхищающих и одновременно тревожащих сердце предчувствий. Но затем был второй город – еще больше и еще богаче, затем они увидели третий – не хуже, а наутро, после практически бессонной ночи, отряд вышел на берег огромного, распростертого вплоть до тающих в дымке гор озера.
—    Матерь Божья… — то ли вздохнули, то ли простонали солдаты. – Что это?
Прямо из сердцевины ярко-синего, полного цветастых парусных лодок озера прорастал дворцами и храмами ослепительно белый – то ли хрустальный, то ли серебряный город.
—    Братья! – взвизгнул кто-то. – Это же Иерусалим!
—    Дошли! Мы дош-ли-и-и!
Кортес охнул, побледнел и размашисто перекрестился.
—    Боже… прости меня грешного! Не верил.

С этого момента отряд пошел уже по дамбе. Широкая, для четырех всадников насыпь, как и все здесь, была аккуратно выложена тесаным камнем, и пока они дошли до самого города, Кортес насчитал пять разводных мостов и несколько промежуточных округлых площадок, на которых могли разминуться слишком уж большие грузы. А за две-три сотни шагов до высоких и тоже из белого камня стен навстречу отряду вышли жрецы и вожди.
—    Ты посмотри, как они одеты! – восторженно шепнул Кортесу прижимающийся поближе Ордас. – Вот это роскошь!
Кортес кивнул, спешился с коня, и один из жрецов подошел и коснулся камня у его ног.
—    Добро пожаловать, — уже без Агиляра и почти выговаривая букву «р», перевела на кастильский язык Марина.
Кортес учтиво поклонился.
—    Великий Мотекусома Шокойо-цин ждет тебя и твоих братьев, Элнан Колтес.
Кортес все так же учтиво склонил голову.
—    С кем имею честь?
Марина спросила и выдала уже совсем непроизносимое имя из полутора десятков слогов.
—    Передай… э-э… достойному вождю, что я очень рад…
—    Кортес, — прошипел за спиной Ордас. – Мотекусома ждет…
Кортес прокашлялся и начал сызнова:
—    Передай достойному… как ты сказала? Как его зовут?
Марина повторила имя жреца.
—    Кортес! – уже не стесняясь, дернул его за рукав Ордас. – Он ждет!
—    Передай высокочтимому…
—    Кортес!
Внутри у Кортеса полыхнуло, и он развернулся к Ордасу.
—    Ты слишком долго числился в прислуге, друг. Так что лучше помолчи.
Бывший губернаторский мажордом побагровел, но заткнулся. А Кортес беспечно расходуя драгоценное время Великого Тлатоани Мотекусомы Шокойо-цина, все расспрашивал и расспрашивал, и оторопевший от столь преступного нарушения регламента и проклявший все на свете жрец, был вынужден отвечать и отвечать. И лишь когда должная пауза была выдержана, Кортес учтиво раскланялся, и прошел отделяющие его от Мотекусомы три десятка шагов.
Крепкие носильщики присели, свита медленно и учтиво помогла Мотекусоме сойти с отделанных золотом носилок, и Великий Тлатоани, ступив на заботливо разостланную на камнях дамбы расшитую золотом ткань, сделал шаг вперед.
Кортес тоже шагнул. Он старался не смотреть на усыпанную жемчугом и нефритовым бисером одежду правителя – только в глаза.
Они оба, строго одновременно, склонили головы, и вот тогда Мотекусома что-то произнес.
—    Я рад встретить столь высокородного и отважного сеньора, как ты, Эрнан Кортес, — перевели Марина и Агиляр. – Здравствуй много лет.
—    Я рад увидеть Великого Тлатоани Мотекусому Шокойо-цина, — в тон ему отозвался Кортес и сунул руку за пазуху.
Носильщики напряглись, и Кортес приостановил движение руки.
—    Это подарок, — объяснил он и вытащил надушенный мускусом платок.
Носильщики хищно повели ноздрями. Этого запаха здесь не знали.
Кортес торжественно развернул платок и вытянул сверкнувшие на солнце разноцветные стеклянные бусы – лучшие изо всех, что у него были. Замерла даже дрессированная свита: они такой красоты не видели никогда.
Кортес осторожно шагнул вперед, на расстояние вытянутой руки, затем еще ближе, аккуратно водрузил бусы на шею Мотекусомы и развел руки, чтобы обнять… как равного.
Сильные чужие руки подхватили его под локти мгновенно, и Кортес, едва подавив смущение, был вынужден отказаться от объятий и вернуться на шаг назад.
Мотекусома улыбнулся – не снисходительно, нет, — просто улыбнулся и что-то произнес. Марина и Агиляр перевели, что сейчас их проводят в апартаменты. Кортес на секунду прикрыл глаза; никогда прежде он не встречался со столь высокопоставленной особой.
***
Едва Мотекусома проводил гостей в их покои и водрузил на шею Кортеса ответный подарок – изящную золотую цепь в виде сцепившихся креветок, он первым делом созвал Высший совет.
Все было обсуждено еще накануне, однако перед столь важными переговорами Великий Тлатоани был просто обязан еще раз обсудить с Тлатоканом каждый вопрос. Но на этот раз Высший совет долго помалкивал.
—    Тебе нужно просто породниться с кастиланами, — наконец-то выдавил изрядно перепуганный последними событиями Верховный судья.
—    Разведчики заметили среди четвероногих кастиланскую женщину по имени Малия де Эстлада, — осторожно напомнил Какама-цин, — может быть, ее в жены возьмешь?
Мотекусома задумчиво покачал головой.
—    Вряд ли это дочка великого вождя Карлоса Пятого. А ничто другое нас не устроит.
—    Не можешь поймать черепаху, — нравоучительно произнес Верховный судья, — поймай хотя бы ящерицу.
—    Нет-нет, — замотал головой Мотекусома. – Нам нужны гарантии долгих и мирных отношений. Надо настаивать на дочке главного вождя.
Вожди озабоченно вздохнули.
—    А если не согласятся? – озаботился Повелитель дротиков. – Неужели своих дочерей отдавать?
Мотекусома развел руками. Можно было поступить и так, но это стало бы политическим проигрышем.
—    В крайнем случае, мне придется предложить Карлосу Пятому в жены свою дочь, — досадливо крякнул он.
Вожди приуныли. Проблема сватовства была крайне важной, и все понимали, насколько выгоднее взять дочку главного вождя кастилан, нежели отдать ему свою. Ибо в первом случае старшим в кастилано-мешикском союзе становился Мотекусома, а во втором – вождь кастилан Карлос Пятый.
—    Настаивай на равных отношениях, — подытожил Верховный судья. – Это самое честное.
—    Правильно, — поддержали вожди, — ты отдашь Карлосу Пятому свою дочку, а он тебе — свою.
—    Если он хороший вождь, должен согласиться…
Мотекусома невесело усмехнулся. В отличие от членов Тлатокана, он уже понял, насколько непрочны союзы, созданные на равных. Потому что власть поровну все одно не делится.
***
Проведя через весь огромный, наполненный торговцами, перевозчиками, солдатами, ремесленниками и чиновниками город, ошеломленных кастильцев лишь спустя три или четыре часа доставили на место – в покои отца Великого Тлатоани. Эти покои примыкали к дворцу самого Мотекусомы стена к стене, и когда-то здесь и размещалась главная резиденция. Но при Мотекусоме, когда в казне появились сотни дополнительных мешков драгоценного какао, к покоям быстро пристроили новую резиденцию – поближе к стадиону.
Впрочем, и старый дворец сверкал поистине Константинопольской роскошью.
—    Это для твоих воинов, — перевела Марина, и Кортес не без оторопи оглядел роскошное, завешанное сверкающим золотой нитью балдахином и покрытое расшитым одеялом ложе посреди огромной комнаты.
Юркий индейский мажордом быстро забалоболил.
—    У твоих капитанов комнаты будут намного больше, — перевела Марина. – Не беспокойся Кортес.
Кортес рукавом вытер взмокший лоб, но его тут же провели в его собственные покои, и он, – не веря, – на секунду прикрыл глаза. Так не жил ни один из кастильских королей.
—    Заходи, Кортес, — взяла его под руку Марина.
Кортес прикусил губу, осторожно ступил на ковер самых немыслимых расцветок, подошел к своему ложу и не без усилия заставил себя присесть. Ложе мягко спружинило. И тогда он рассмеялся и повалился на расшитое цветастое покрывало всей спиной. Марина осторожно, так, чтобы не мешал заметно округлившийся живот, пристроилась рядом и обняла его за талию.
—    Это все – твое, Кортес.
***
Тем же вечером падре Хуана Диаса и брата Бартоломе вместе с Кортесом и его капитанами пригласили к Мотекусоме на ужин, и для обеих сторон это застолье стало самым необычным за всю жизнь.
Во-первых, кастильцы, ссылаясь на священный для них воинский обычай, наотрез отказались расстаться с оружием и после долгих препирательств с начальником дворцовой гвардии, по личному приказу Великого Тлатоани, их впустили в покои, как есть, – с маленькими, удобными и очень мощными арбалетами в руках.
Во-вторых, Мотекусома распорядился не задвигать расписанные змеями и птицами ширмы, так, чтобы он мог постоянно видеть своих гостей. Как сказали переводчики, это было немыслимое исключение, ибо по традиции Мотекусома никогда не ест в обществе.
А в-третьих, кастильцы мало того, что сидели, так и еще и не опускали глаз перед Великим Тлатоани, и даже присылаемые с его стола яства поедали сидя! Такого во дворце не знали лет триста…
Но всего необычнее была еда. Понятно, что поначалу капитаны смущались, но, усевшись на низенькие скамеечки вокруг невысокого круглого стола, поняли, что приличия следует соблюдать, и принялись осторожно пробовать печеные яйца неведомых птиц, нежные щенячьи лапки и странные на вид фрукты.
Впрочем, и беседа шла такая же диковинная, и Кортес, пытаясь не смотреть на цельнолитое золотое солнце в полтора человеческих роста за спиной Мотекусомы, первым подал пример, учтиво спросив, сколько же человек готовили это удивительный ужин.
Мотекусома рассмеялся.
—    Я не знаю, — перевели Марина и Агиляр. – Надо спросить у мажордома.
—    А рыба в вашем озере водится? — взволнованно поддержал светскую беседу Диего де Ордас.
—    Да, конечно, — кивнул Мотекусома, — но на этом столе ее нет. Здесь рыба лишь из горных ручьев.
—    А человечину вы едите? – заинтересованно шмыгнул носом брат Бартоломе.
—    Иногда.
Капитаны замерли и судорожно обыскали стол настороженными взглядами.
—    А вы разве нет? – понял, что вышло неладно, Мотекусома.
Брат Бартоломе громко икнул и выронил щенячью лапку.
—    Нет, — ответил за всех падре Диас. – Нам это запрещено.
Мотекусома удивился.
—    Даже воинам и духовным лицам?
Капитаны переглянулись. Здесь все знали, что кое-кто из них человечинку пробовал – там, на Кубе, но обсуждать же это на дипломатическом приеме?..
—    Никому нельзя, — сделал отметающий жест падре Хуан Диас. – Перед Божьим законом у нас равны все.
Мотекусома выслушал перевод и сочувственно закивал.
—    Да… заветы предков следует соблюдать. Вы кушайте, кушайте…
Но настроение было испорчено, и даже выслушав заверения, что человечины здесь не может быть хотя бы потому, что день сегодня самый обычный, не священный, капитаны к еде уже не притронулись.
Мотекусома вздохнул, подал знак, чтобы столик – целиком – вынесли, и вместо него поставили новый и принесли черный дымящийся напиток и трубочки из скрученных коричневых листьев.
—    Какао? Табак? – жестом предложил Мотекусома и прикурил от услужливо поднесенного дворецким фитиля.
Кастильцы замотали головами. Черный терпкий напиток из похожих на овечий навоз орешков двое из них уже пили и так возбудились, что до утра не спали.
Мотекусома выпустил из ноздрей синий дым и вмиг стал похож на Люцифера.
—    Я тебе говорил, святой отец, — яростно прошептал на ухо Диасу брат Бартоломе, — это самое настоящее сатанинское гнездо!
Падре пожал плечами. Если честно, он уже совсем запутался, пытаясь понять, откуда пошла и во что может произрасти столь причудливая религия, как у индейцев. Если им, разумеется, не помешать.
—    Смотри, что делает, нехристь! – яростно прошептал брат Бартоломе.
Падре кинул взгляд в сторону Мотекусомы и снова опустил глаза. Если честно, пускание дыма из ноздрей и его приводило в замешательство.
—    Попробуйте, — улыбнулся Мотекусома, — это вкусно.
Но кастильцы лишь подавленно молчали.
Падре Диас оглядел капитанов и понял, что положение следует спасать, или отношения могут не наладиться. Вздохнул и потянулся за дымящейся чашечкой раскаленного напитка.
—    Ты что? – охнул брат Бартоломе. – Начнешь с чертового какао, а кончишь человечиной! Я тебе точно говорю!
Но падре уже решился. Набрал напитка в рот, отметил, что, несмотря на приятный запах, у него, как и говорили, омерзительно горький вкус, и глотнул. Капитаны не отрывали от него глаз.
В голову ударило, а во рту появился жуткий привкус. У падре разгорелось лицо, и он подумал, что надо бы это чем-нибудь заесть, чтобы не опьянеть. Но еду уже унесли.
—    Все у вас, не как у людей, — пробормотал падре.
Нет, он не был пьян. Напротив, по всему телу разлилась бодрость и желание наставлять и просвещать – без устали.
—    А людей в жертву приносить вы прекращайте, — решительно выпалил он. – Папа Римский этого не одобряет.
Агиляр оторопело посмотрел на Кортеса, и тот, глянув на заинтересованно пускающего из ноздрей дым Великого Тлатоани, поморщился и нехотя кивнул:
—    Переводи.
***
За одни эти сутки Мотекусома узнал о кастиланах чуть ли не столько же полезного, сколько за все предыдущие годы.
Во-первых, кастилан пересчитали, а банщики, с трудом уговорив Кортеса, испытать здешнюю, дворцовую – не чета остальным – баню, и внимательно разглядев моющихся по очереди солдат, отметили, что многие из них не только завшивлены, но и серьезно больны. У одних в паху вздувались такие огромные желваки, что они передвигались, лишь расставив ноги. Другие беспрерывно кашляли, а уж это лихорадочное сияние в глазах банщики наблюдали у всех.
Во-вторых, единственная женщина в отряде определенно ни была никому близкой родней. Более того, у банщиц возникло подозрение, что она склонна к беспорядочным отношениям, как с мужчинами, так и с женщинами, что делало ее непригодной в качестве невесты Великого Тлатоани или его племянников.
Но наиболее потрясающей оказалась проповедь опьяневшего от какао жреца. Нет, в целом она почти совпадала с тем, что Мотекусома уже знал, – от перебежчика Мельчорехо. Но были и детали… ох, какие важные детали!
***
Совещание капитанов проходило бурно.
—    Не будь же таким идиотом, Кортес! – позабыв про не так давно опробованные кандалы, орал Ордас. – Не пойдет он в подданство дону Карлосу!
—    А ты что предлагаешь? – играл желваками челюстей бледный от бешенства Кортес.
—    У него людей больше, чем во всей Кастилии, — нестройно, однако почти полным составом поддержали Ордаса капитаны.
Кортес вскочил.
—    Хватит юлить! Говори прямо: что… ты… предлагаешь?!
Бывший губернаторский мажордом смутился. Варианта равноправных отношений с дикарями разработанное лучшими юристами Кастилии «Рекеримьенто» не предполагало. Только ввод во владение, крещение и подчинение отеческой руке монарха.
—    Кортес прав, — поддержал генерал-капитана сидящий у стены Альварадо. – Сказано, ввести во владение, значит, надо вводить.
Кто-то саркастично хохотнул. Этот набитый людьми, словно рыбье брюхо икрой, город видели все. И был этот город, по мнению бывалых солдат, пожалуй, побольше, чем Рим.
—    Ладно, там видно будет, — внезапно вздохнул Кортес. – Я и сам еще не знаю, как все пойдет.
Он повернулся к тростниковой занавеси на пустом дверном проеме.
—    Марина!
—    Да… — зашелестела занавесь.
—    Узнай, как там Мотекусома. Когда нас примет?
—    Уже узнала, — кивнула Марина. – Мотекусома играет в мяч с вождями. Пока с тобой говорить не может.
Кортес раздраженно махнул рукой. Он категорически не понимал этой страны, где сюзерен может купаться в золоте и при этом играть с вассалами в какую-то дурацкую игру, — словно мальчишка. А когда Марина стремительно скрылась за тростниковой занавесью, Кортес повернулся к своим капитанам.
—    Со мной пойдут пятеро: нотариус, Альварадо, Ордас, Веласкес де Леон и Сандоваль, — он критически оглядел капитанов. – И, ради всего святого, сеньоры, держите язык за зубами! А не как вчера падре Хуан Диас…
***
Мотекусома со своей командой выиграл у сборной команды Тлатокана со счетом 14:12, — новый состав толкователей, помня о позорном изгнании предыдущего, подсуживать противнику Мотекусомы уже не смел.
—    Только будь с ними поосторожнее, — напоследок попросил старый Верховный судья. – Игра игрой, а как в переговорах мяч ляжет, никто заранее не скажет.
Мотекусома кивнул и неторопливо двинулся отмываться от запаха игры. Позволил снять с себя шлем и щитки, затем вымокшую одежду и улегся на теплую каменную плиту, предоставляя делать остальное зрелым, не моложе сорока лет мойщицам.
Так было не всегда, и еще его дядя Ауисотль содержал как раз наоборот – лишь юных, чтобы девочки еще успели выйти замуж. Однако те времена закончились вместе со смертью дяди, и новая Сиу-Коатль, прощала новому Тлатоани и своему мужу только его триста шестьдесят девять законных жен – строго по одной от каждого рода.
—    Великий Тлатоани…
—    Да, — не поворачивая головы, отозвался Мотекусома.
Это был секретарь, получивший разрешение отрывать Тлатоани новостями до тех пор, пока в его дворце гостят чужаки.
—    Кастилане настаивают на встрече.
—    Пусть ждут, — улыбнулся Мотекусома. – Я полгода ждал.
Секретарь вышел, а Мотексома, с наслаждением подставляя тело упругим и одновременно нежным щеткам мойщиц, домылся до конца, досуха вытерся большим пушистым полотенцем, неспешно подобрал одежду, выпил божественного какао и закурил.
—    Превосходный табак, — пробормотал он и выглянул в узкую амбразуру, прорубленную специально, чтобы он мог видеть старую часть дворца.
Кортес бегал по двору и орал на солдат.
—    Хорошо… — рассмеялся Тлатоани. – О-очень хорошо.
И лишь убедившись, что ожидание достаточно измотало кастилан, он подал секретарю знак приглашать гостей. А когда пятерых самых главных кастиланских вождей и невысокого человека с кожаной папкой в руке провели, улыбнулся и жестом пригласил проследовать за ним.
—    Сейчас я вам покажу то, что видели лишь несколько человек, — завел Мотекусома дорогих гостей в одно из самых любимых своих зданий.
Капитаны обмерли. Стены огромного помещения – от пола до потолка – были сплошь увешаны оружием… и каким!
—    Можете взять любое и проверить в деле, — перевели Марина и Агиляр.
Секретарь тут же сдвинул в сторону единственную остающуюся пустой стену, и капитаны дружно охнули: за стеной стояли искусно выполненные муляжи противника – руби любого!
—    Ого! – снял длиннющее копье Альварадо и пальцем опробовал одно из четырех кремневых лезвий. – Черт! Да им бриться можно!
—    Мой подарок солнечному Альварадо, — перевели Марина и Агиляр, и капитан удовлетворенно тряхнул рыжей шевелюрой.
—    А вот складные щиты, — едва успевали переводить толмачи, — а вот копьеметалки, с которыми пробивают и доску шириной в ладонь, а вот шлемы из кости и особого дерева…
Ошарашенные капитаны снимали оружие со стен, взвешивали в руках, пробовали, хвастали своими особенными ударами, и лишь когда накал начал спадать, Мотекусома мгновенно провел высоких гостей в следующее здание и переключил их внимание на очередные диковины.
—    Ягуар, — с уважением произнесла Марина.
—    Че-орт… — обомлели капитаны.
Огромные, хотя, вероятно, и меньше льва, кошки метались внутри двух десятков клеток, жутко крича, бросаясь на прутья и пытаясь достать людей когтистыми лапами.
—    В первый раз такое вижу, — признал ошеломленный Сандоваль. – Только на картинках…
Мотекусома улыбнулся и стремительно повел их дальше, показывая все, чем располагал: десятки видов попугаев сказочных цветов, кречетов, соколов и орлов, возле которых капитаны мигом застряли, отчаянно споря, за сколько дней можно выдрессировать такую птицу для охоты, и во сколько золотых песо обошлась бы она в Кастилии…
—    Вам принесут таких, — пообещал Мотексома и решительно повел их дальше. – Смотрите.
Капитаны заглянули внутрь огромной, шагов пятнадцати в длину каменной лохани и отпрянули.
—    Анаконда… — объяснил Мотекусома. – Издалека привезли. Здесь таких нет. Могу подарить.
—    Боже упаси! – перекрестились капитаны. – У нас в Кастилии и своих гадов хватает…
А потом были никогда не виденные кастильцами кайманы и фламинго, гремучие змеи и райские птицы с хвостами в человечий рост, горбуны и карлики, волосатая женщина и невысокий, приветливый индеец, охотно показавший гостям оба своих пениса. И только в самом конце затянувшейся прогулки Мотекусома привел их в главное, стоящее поодаль самое просторное здание.
Капитаны вошли и замерли.
—    Когда вы их арестовали? – перевела Мотекусоме Марина. – И за что?
—    Они совершенно свободные люди, — улыбнулся Тлатоани.
—    Кто они – португальцы? Или… наши? – резко развернулся к правителю Кортес.
Мотекусома выслушал перевод и рассмеялся.
—    Здесь только тлашкальцы и мешики. Больше никого.
—    Но они же белые! – заорал Кортес, тыкая кинжалом в сторону испуганно привставших европейцев, словно для смеху наряженных в изукрашенное индейское платье.
Мотекусома нахмурился, и оба его довольно крепких секретаря зажали вооруженного гостя с двух сторон – так, на всякий случай. Кортес тряхнул головой и сунул кинжал в ножны.
Мотекусома заговорил, толмачи начали переводить, а Кортес все смотрел и не верил.
—    Они все зачаты здесь, нашими женщинами от наших мужчин. Просто раз в десять-двадцать лет кто-то рождается вот таким – светловолосым, а иногда и голубоглазым. Никто не знает, почему.
Кортес шагнул вперед и коснулся груди самого старшего.
—    Ты откуда? Кастилия? Ломбардия? Арагон?
Тот испуганно, словно ища поддержки, посмотрел в сторону Мотекусомы и тут же забалаболил на местном.
—    Я не понимаю, что он говорит, Великий Тлатоани, — перевели толмачи. – Что мне делать?
Кортес оторопел, подошел ко второму, затем к третьему, затем, по возможности учтиво поклонившись, но, уже теряя разум, обратился к немолодой огненно-рыжей женщине с пронзительно-синими кастильскими глазами… изо всех четверых его не понимал никто.
И тогда Кортес просто развернулся и побрел к выходу. Ноги не держали.
—    Вот теперь можно и о деле переговорить, — мягко улыбнулся вслед Мотекусома.
***
Мотекусома вел их, как по ниточке, — строго этап за этапом. Убедился, что оба секретаря на месте, усадил капитанов перед собой, как равных, – на непривычно низенькие мягкие скамейки и распорядился пригласить Повелителя дротиков Иц-Кау-цина – единственного, кто по законам военного времени имел право видеть ход любых переговоров. И тут же, не давая кастиланам опомниться, перешел к делу.
—    Ты, Элнан Колтес, уполномочен принимать любые решения о войне и мире, но сюда пришел с миром. Верно?
Марина перевела, и Кортес непонимающе тряхнул головой, — он еще был не здесь. А Мотекусома уже продолжал:
—    И, как ты мог убедиться, наш Союз также ни разу не проявил враждебности ни к тебе, ни к твоему вождю Карлосу Пятому.
Кортес моргнул, с трудом сообразил, о чем речь, и был вынужден признать:
—    Это так.
—    Тогда, может быть, нам пора поговорить об общем союзе?
Глаза Кортеса заблестели. Он еще не до конца понимал, куда клонит Мотекусома, но чувствовал, что пока тот идет прямо к нему в руки.
—    Почему бы и нет? — он повернулся к нотариусу. – Годой, доставай бумаги…
Годой достал «Рекеримьенто», и Мотекусома, выждав для приличия паузу, но, вовсе не желая выпускать инициативы, тут же продолжил.
—    У твоего вождя Карлоса Пятого есть дочери?
Кортес растерялся, — столь неожиданным оказался вопрос.
—    Так, он еще молодой…
—    А сестры? Или двоюродные сестры по матери?
—    Принцессы? Кажется, есть… а при чем здесь…
И тут до него дошло! А Мотекусома тем временем уже выслушал перевод, очень торжественно что-то произнес, и по спине Кортеса промчался ледяной ураган.
—    Я думаю, мне следует породниться с твоим вождем доном Карлосом Пятым, — с некоторым неудовольствием перевела Марина и с некоторым ужасом — Агиляр. – Я согласен взять в жены его сестру.
Наступила такая тишина, что стало слышно, как на далеком стадионе ревет восхищенная толпа. И вот тогда Альварадо захохотал.
—    Ты?.. Го-го-го! Принцессу Священной Римской империи захотел?! Го-го-го!
Мотекусома встревожился.
—    Ты правильно перевела? – повернулся он к Марине.
Та кивнула.
—    Тогда над чем он смеется?
Марина глянула на Альварадо и с искренним недоумением пожала плечами.
—    Я не знаю.
Альварадо уже буквально рыдал от смеха, и постепенно на лицах даже самых осторожные капитанов появлялись кривые усмешки.
—    Хватит! – заорал Кортес. – Альварадо! Заткнись!
Альварадо еще несколько раз гыгыкнул… и все-таки стих.
—    Думаю… — после долгой паузы протянул Кортес и посмотрел Мотекусоме прямо в глаза, — это невозможно. Все сестры и двоюродные сестры императора Священной Римской империи дона Карлоса Пятого замужем.
Встревоженный смехом Альварадо правитель задумался и тут же нашел выход:
—    Ты говорил, что высокородная Донья Хуана, мать великого вождя Карлоса Пятого – вдова.
—    Ну…
—    Тогда, может быть, она согласится еще раз выйти замуж?..
Кортес прикусил губу, и Мотекусома успокаивающе выставил вперед ладонь.
—    Никто не собирается нарушать ее благочестивый покой против ее воли, но в интересах прочного союза наших народов…
Марина и Агиляр все переводили и переводили, и Кортес все мрачнел и мрачнел, — он понятия не имел, как выйти из этого тупика. А потом Великий Тлатоани закончил, и Кортес был вынужден отвечать.
—    Есть ведь и другой выход, — собравшись в комок, напомнил он, — ты можешь отдать своих дочерей нам. Все так поступают.
—    И стать младшим в союзе? – иронично поднял бровь Мотекусома.
—    Вступить в Священную Римскую империю это очень большая честь, — не согласился Кортес. – Даже младшим.
И тогда Мотексома улыбнулся.
—    Я вот вспомнил, что рассказывал твой жрец, — перевели толмачи. – Если я не могу соединиться с Кастилией на равных, как брат с братом, то, может быть, мне стоит побрататься с правителем бескрайней Турецкой империи?
Кортеса как ударили в грудь.
«Сеньора Наша Мария! – охнул он, мигом вспомнив нетрезвые откровения хлебнувшего какао святого отца. – Ну, падре! Ну, болтун!»
—    Или с «нечестивой» Хазарией? – еще больше повеселел Мотекусома. – А, может, лучше с франками? Вы, насколько я помню, с ними в состоянии вечной войны?
Капитаны сидели ни живы, ни мертвы.
«Он просто торгуется… — старательно успокаивал себя Кортес. – Надо просто что-нибудь придумать…»
—    У Хазарии нет флота, — начал он с самого простого. – У франков постоянная смута… а Турки воюют с Персами, и не похоже, чтобы выигрывали…
Мотекусома озабоченно хмыкнул. Колтес определенно понимал, что вступать в союз со страной, в которой вечная смута или война, никому не выгодно. И тогда он вытащил последний, самый сильный козырь.
—    Португалия, — хитро улыбнулся Великий Тлатоани. – Вот с кем можно договориться о союзе. Ни смут, ни войны, пироги не хуже ваших, а Тепуско и Громовых Тапиров у них, что звезд на небе. Ваш жрец так все красиво описал…
Кортес похолодел. Слухи о шпионских экспедициях Португалии бродили среди штурманов постоянно, и Мотекусома вполне мог стравить две великие страны между собой – за такой-то пирог! Чертов индеец выигрывал переговоры этап за этапом – с самого начала.
—    Сеньор Кортес, — прокашлялись сзади, и Кортес обернулся.
Королевский нотариус протягивал ему бумагу.
—    Это копия нашего договора с Португалией о разделе мира.
Кортес облегченно выдохнул, трясущейся рукой принял из рук запасливого нотариуса копию договора и протянул секретарю Мотекусомы.
—    Португальцы сюда не придут никогда, — торжествуя, провозгласил он.
Мотекусома хмыкнул, внимательно осмотрел обе печати, поинтересовался, переведут ли ему текст, и, получив заверения, решил, что на этом сегодня лучше и закончить. Ему не удалось встать на равных, но совесть Тлатоани была чиста, — он сделал все, что мог.
—    Хорошо, — кивнул он, — завтра я начну подбирать достойных жен для твоих вождей… вот только один вопрос…
Кортес победно оглядел капитанов и приготовился отвечать.
—    Твои вожди… они в какой степени родства с Женщиной-Змеей Хуаной и ее благородным сыном Карлосом Пятым?
Кортес поперхнулся, косо глянул в сторону Королевского нотариуса и понял, что врать нельзя. По крайней мере, не в такой момент и не в такой компании – кто-нибудь когда-нибудь да донесет. И тогда Королевские альгуасилы выловят его и сунут в петлю, где бы он ни находился.
—    Они не родственники императору. Они его преданные и очень родовитые вассалы.
Мотекусома выслушал перевод, растерянно моргнул и побагровел.
—    Наемники?.. Так вы для Дона Карлоса – никто?!
В лицо Кортеса ударила кровь, но он сдержался и принялся судорожно соображать, как донести до этого дикаря простую мысль: служба императору больше, чем любое родство!
И тогда рассмеялся Мотекусома – горько, навзрыд.
—    Я думал, что кастилане – достойные люди, — быстро переводили белые от ужаса толмачи, — а мне предлагают отдать моих дочерей самым обычным воинам…
Альварадо вскочил, но Кортес тут же остановил его яростным жестом.
—    Сидеть!
Мотекусома сидел и мотал головой, словно никак не мог понять, что теперь делать, а потом как очнулся, — встал, метнул в ставших свидетелями его позора секретарей испепеляющий взгляд и развернулся к Кортесу.
—    Прошу вас покинуть столицу. Немедленно.
***
Кортес принял решение мгновенно.
—    Альварадо! К дверям! – заорал он.
Огромный Альварадо мигом перегородил выход и в следующую секунду насадил вздумавшего бежать за помощью секретаря на кинжал.
Второй секретарь метнулся в другую сторону, и его, почти автоматически, принял Гонсало де Сандоваль. Сбросил захрипевшего, схватившегося за лезвие бумагомараку на ковер и развернулся к Кортесу.
—    И что теперь?!
Кортес, даже не слушая, рванулся к Мотекусоме.
—    Т-с-с, — ласково, как ребенку, произнес он и, не отрывая лезвия от высочайшего горла, сорвал жалобно звякнувший золотыми бляшками пояс – вместе с оружием. – Не надо.
И тогда простоявший все это время у стены Повелитель дротиков Иц-Кау-цин побежал прямо на него.
—    Взять его! – заорал Кортес.
Иц-Кау-цин получил арбалетную стрелу в плечо, пошатнулся, на удивление легко уклонился от меча Веласкеса де Леона, отскочил и снова кинулся спасать Мотекусому, и лишь тогда получил еще одну стрелу из арбалета – точно в ухо.
—    Че-орт… – болезненно простонал Кортес. – Вот че-орт…
Он уже чуял, во что вляпался.
—    Глянь, что там, снаружи! – крикнул он Веласкесу де Леону.
Веласкес де Леон с мечом наперевес помчался осматривать ведущий к парадному входу коридор, капитаны заметались по комнате, пытаясь понять, сколько же выходов здесь есть, и лишь Гонсало де Сандоваль остался там, где и стоял, — над трупом секретаря. Но вид у него был совершенно безумный.
—    Что теперь делать, Кортес?! Я тебя еще раз спрашиваю! – заорал он. – Или ты глухой?!
—    Нет, не глухой! — рявкнул Кортес и силой усадил ошеломленного Тлатоани на его скамейку. – Переведите ему: не будет вскакивать, останется жив.
Замершие толмачи стремительно перевели.
—    Вот так… — выдохнул Кортес, захватывая севшего на скамейку и сразу ставшего ему ростом по грудь Тлатоани поудобнее. – Вот так…
—    В коридоре никого нет, — ворвался запыхавшийся Веласкес де Леон, – а дальше, сам знаешь, – охрана.
И лишь тогда капитаны пришли в себя.
—    Ты с ума сошел… — прошипел белый от ужаса Ордас.
—    Помолчи, — оборвал его Кортес.
—    Ты хоть видишь, во что нас втянул?! – взвился Ордас. – Мы же снова в ловушке! И это тебе не Чолула!
Кортес поджал губы и еще плотнее прижал кинжал к горлу Великого Тлатоани.
—    Значит, думай, как нам из этого города выйти.
Мотекусома что-то прохрипел.
—    Что он сказал?
Толмачи перекинулись парой слов и дружно отвели глаза.
—    Он спрашивает, на что вы рассчитываете, — с трудом произнес Агиляр.
Кортес яростно зарычал, — вопрос был откровенно издевательский.
—    Господи! Какой же ты болван, Кортес! – схватился за голову Ордас. – Такое дело загубил!
Кортес стиснул зубы, но тут же взял себя в руки.
—    Если прорвемся в старую часть дворца, нас оттуда и за месяц не вышибут. Пороха навалом.
—    А потом? – жестко поинтересовался Сандоваль. – Что потом, Кортес?
Кортес прикрыл глаза и с ненавистью запустил пальцы в напомаженные волосы Великого Тлатоани.
—    Вот наше «потом». Если не паниковать, мы еще и с добычей выйдем.
***
Насколько все плохо, Кортес осознал полностью примерно через полчаса. В поисках другого выхода капитаны еще раз обошли практически лишенные окон – по жаркому климату – комнаты и коридоры и вернулись ни с чем.
—    Выход в сад есть, Кортес. Даже два, — первым отчитался Альварадо, — и через дверь, и через балкон. Но там во-от такие бугаи стоят. Восемь штук. А в стороне еще и караулка на полсотни бойцов. Без шума не пройдем. А на улице, – сам знаешь, — нас почикают.
Кортес яростно скрипнул зубами, — на сад он рассчитывал больше всего.
Вторым вернулся Сандоваль.
—    Один из коридоров идет в гарем. Но детей полный двор. Мотекусому мимо них не протащить. Шум подымут. Ну, и воспитатели… человек двести… крепкие ребята.
А потом прибежал Ордас.
—    Есть проход на кухню. Но там поваров полно. Все с ножами. А главное, оттуда все равно придется сквозь караулку пробиваться.
Кортес зарычал. Через четвертый, парадный, вход было и вовсе не пройти.
—    Мотекусома сказать хочет, — ткнула пальцем в Тлатоани Марина.
—    Ну, так пусть говорит! – рявкнул Кортес, и Мотекусома расслабленно расправил плечи и принялся балаболить – спокойно и уверенно.
—    Мотекусома говорит, что разрешит всем выйти из города, — перевели толмачи.
—    Гарантии?
—    Честное слово. Заложники. Что вам еще надо? – перевели толмачи, но Марина тут же дернула Кортеса за рукав. – Не соглашайся. Тебя убьют.
—    Почему?
Марина подтянула Агиляра, как всегда, если ей не хватало слов.
—    Ты не в родстве с доном Карлосом, — перевел тот.
Кортес тряхнул головой и вдруг все понял.
—    Мотекусома думает, раз император мне не родня, то и мстить не будет! Верно?
Марина закивала.
Кортес вспыхнул, хотел, было, снова объяснить, что вассал это почти племянник, как вдруг ясно-ясно осознал, что никому он, в общем-то, и не нужен. Даже Веласкесу. Застонал, бессильно стукнулся лбом о стену… и до него тут же дошло.
—    Дворцы соединены! — заорал Кортес.
—    И что? – насторожились капитаны.
—    Значит, есть общие стены! Пробьем дверь!
Капитаны охнули.
—    Точно! А среди своих нас так просто не взять!
Альварадо и Сандоваль кинулись в царскую оружейную залу – за инструментом, Ордас и Веласкес де Леон опять побежали по коридорам, пытаясь вычислить, какую стену рубить первой, а Кортес покрепче ухватил Великого Тлатоани за волосы, на всякий случай придавил высочайшее горло кинжалом еще сильнее и оперся о стену. В голове звенело.
—    Эрнан… — внезапно подал голос так и сидящий на своей скамеечке притихший нотариус.
—    Что?
—    Мне это как… фиксировать?
Кортес не без труда оторвал голову от стены.
—    А я все сделал по закону?
—    Я не знаю, — покачал головой нотариус. – Такого еще не было…
—    Тогда не торопись, — вздохнул Кортес. – Я и сам еще ни черта не понял.
***
Мотекусома понемногу приходил в себя. Да, крушение надежды породниться с кастиланами – пусть и на правах младшего – проходило болезненно и вызвало понятный гнев. Но затем, когда он ощутил возле горла кинжал, весь его гнев моментально улетучился, уступив место горькому осознанию, сколь наивен он был, оказывая достойные вождей почести банде обычных грабителей, пусть и превосходно вооруженных. И лишь затем по всей груди разлилось невыразимое облегчение – почти счастье. Потому что если ни Колтес, ни его братья великому вождю Карлосу Пятому не родня, то ничто не потеряно.
Во-первых, Мотекусоме не грозила кровная месть, когда кастилан перебьют. А значит, следующий набег кастилан может состояться и через год, и даже через два-три. Для переобучения армии по кастиланскому образцу, когда цель – убийство, а не пленение врага, этого вполне хватало. Но главное, Колтес мог запросто солгать, и на самом деле у великого военного вождя Карлоса Пятого вполне могли оказаться незамужние сестры.
«Наша игра в мяч еще далеко не закончена, Элнан Колтес», — почти незаметно усмехнулся Мотекусома и даже взмок от предчувствия достойной развязки всей этой грязной истории.
***
Нужную стену Ордас и Веласкес отыскали даже быстрее, чем Альварадо и Сандоваль принесли инструмент, — помогла странная и определенно не так давно прорубленная узкая амбразура, из которой двор старых апартаментов был виден, как на ладони. Оттуда и сориентировались.
Альварадо ухватил подаренное ему Мотекусомой копье с острым, как бритва, кремниевым наконечником, остальные капитаны расхватали обоюдоострые мечи, и спустя час или два беспрерывной ругани и споров сумели вытащить первый каменный блок. Дальше пошло легче: капитаны пробились насквозь, подозвали сквозь дыру развалившегося в тенечке часового, приказали помогать с другой стороны и бегом вернулись назад.
—    Готово, Эрнан, — выдохнул Альварадо. – Пошли!
Но Кортес, продолжая удерживать Мотекусому, лишь молча смотрел куда-то сквозь него.
—    Ну! Чего ты ждешь! – заорал Гонсало де Сандоваль. – Бери заложника и побежали!
—    А что потом, Сандоваль? – прищурился Кортес. – Ты об этом подумал?
—    Слушай, Кортес, — уже закипая, просвистел Сандоваль, — не я эту кашу заварил, но расхлебывать уже пора! Чего ты ждешь?
Кортес недобро усмехнулся.
—    У нас пороха – на пару недель хороших боев. А они, — мотнул он головой в сторону, — у себя дома. Могут в осаде продержать хоть год, хоть два.
Сандоваль досадливо крякнул, а капитаны зашевелились. Это была чистая правда, но что делать с этой правдой, никто не знал.
—    Поэтому мы остаемся здесь, — подытожил Кортес.
—    Что-о?!
—    Да, здесь, — уже тверже повторил Кортес и неожиданно выпустил Мотекусому.
Тот повертел занывшей шеей, однако со скамейки вскакивать не спешил.
—    У нас же арбалеты! — пояснил Кортес. – Спрячем их под парадные накидки из перьев, что нам преподнесли.
Капитаны непонимающе переглянулись.
—    И круглосуточное дежурство, — рубанул воздух рукой Кортес. – Возле постели, за столом – везде! Пока прислуга не привыкнет, что мы – его гости до гроба.
Альварадо недоверчиво хохотнул. В этом что-то было.
—    И, конечно же, готовимся к отходу, — завершил Кортес и критически глянул на огромное, в полтора человеческих роста, золотое солнце, укрепленное посреди стены. – Берем, что сумеем, и – домой!
***
Когда Сиу-Коатль обошла всех до единого членов Тлатокана и сообщила, что ее мужа взяли в заложники, а Повелителя дротиков Иц-Кау-цина, похоже, убили, ей не поверил никто.
—    Ты думай, что говоришь! – мгновенно одернул ее Верховный судья. – Полный дворец охраны, а она такую чушь несет!
Правитель города Тлакопан выражался осторожнее, но и он был скептичен.
—    Ты говоришь, возле Мотекусомы четверо кастиланских вождей и Колтес…
—    Всегда так, — подтвердила Женщина-Змея, — но эти четверо вождей все время разные, они явно меняют один другого… И еще… мне кажется, что у них под накидками спрятано оружие.
Правитель Тлакопана на секунду оторопел, а потом рассмеялся.
—    Как они могли пронести оружие во дворец?
—    Так ведь Мотекусома разрешил им везде ходить с оружием… — объяснила Сиу-Коатль. – Их даже гвардия не обыскивает!
—    Нет-нет… — выставил вперед ладонь Правитель Тлакопана, — ты какие-то глупости говоришь. Как это разрешил ходить с оружием? Такого просто не бывает!
И лишь Какама-цин сразу встревожился, начал расспрашивать, и Сиу-Коатль рассказала, что Иц-Кау-цин из комнаты для совещаний так и не выходит – уже второй день подряд, а сам Тлатоани даже вождей из провинций не принимает, — одних гонцов… но, в конце концов, от нее отмахнулся и Какама-цин.
—    Сейчас у Мотекусомы очень важные переговоры идут, высокородная Сиу-Коатль. Ты бы в это не вмешивалась. И, кстати, Иц-Кау-цин, как Повелитель дротиков, обязан там присутствовать. Сколько бы переговоры ни длились.
А дни все шли и шли – второй, третий, четвертый, и до членов Тлатокана вдруг стало доходить, что давно пора вызывать их на совещание, а из дворца ничего не поступает. Одни распоряжения об усиленном снабжении кастилан едой для солдат и свежей травой для Громовых Тапиров.
Только вот выводы они сделали свои.
—    Мотекусома опять не собирается нас ни о чем извещать, — сокрушенно покачал при встрече головой Верховный судья. – Ни во что закон не ставит!
—    Я думаю, он хочет породниться с кастиланами в одиночку, а наши дочери останутся без достойных мужей, — ревниво предположил правитель Тлакопана.
—    Все ему власти не хватает… — зло процедил Какама-цин.
И когда прошло шесть дней, Высший совет, наконец-то, созрел. В нарушение этикета все трое прошли на женскую половину, переговорили с осунувшейся Сиу-Коатль и вскоре, сняв обувь и скрыв парадные одежды под одинаковыми служебными накидками, входили в зал для приемов. Огляделись и признали: все именно так, как говорила Женщина-Змея.
Кортес, оба переводчика и четверо кастиланских вождей в почетных накидках из перьев колибри и кецаля напряженно сидели над чашечками с давно остывшим какао и оставлять верховного правителя один на один с Высшим советом страны отнюдь не собирались.
—    Завершились ли твои переговоры с высокочтимыми гостями? — сразу же после приветствия перешел к делу Верховный судья.
—    Нет, — коротко ответил Мотекусома. – Не завершились.
—    А достиг ли Великий Тлатоани хоть каких-нибудь результатов? – осторожно поинтересовался правитель Тлакопана. – Все-таки шесть дней прошло…
—    Нет, не достиг.
Члены Тлатокана переглянулись. Все было очень, очень странно, однако ничего более при чужаках говорить не следовало.
—    А когда ты собираешься пригласить Тлатокан на совещание?
—    Мне это неизвестно.
Вожди обомлели. Таким они своего правителя еще не знали.
—    И что же нам теперь делать? – совсем уже растерянно спросил Какама-цин.
—    У каждого из вас есть свои обязанности, — сухо напомнил Мотекусома, — как перед Союзом, так и перед своим родом. Их и выполняйте. Идите. Я должен говорить с моими гостями.
Потрясенные вожди медленно, не поворачиваясь к Тлатоани спиной, отошли к выходу и, затрещав тростниковой занавесью, вышли. Но обсудить увиденное они отважились лишь, когда вышли на кипящую народом залитую солнцем улицу.
—    Я думаю, Сиу-Коатль не ошиблась, — первым подал голос Какама-цин. – Но нам никто не поверит.
—    И слава Уицилопочтли, что никто не поверит, — мертвым, пустым голосом проронил Верховный судья.
Вожди замерли.
—    Почему?
Верховный судья болезненно сморщился.
—    Если люди узнают, что Мотекусома, а значит, и его жены – доверенные ему дочери вождей всех племен оказались в руках у чужаков, Союз рухнет – еще солнце не успеет сесть.
***
Тлатокан обсуждал свалившуюся на них и почти непосильную проблему горячо и пристрастно. Каждый стоял на своем, однако в одном они сошлись мгновенно – никаких известий о постигшем их позоре вождям других народов. Иначе их собственный народ мог в считанные дни потерять все то влияние, что с таким трудом копилось на протяжении последних трехсот лет.
Поэтому совершенно отпадала идея освобождения Мотекусомы силой извне. Имевший безусловный авторитет среди воинов Иц-Кау-цин пропал без вести. А если штурмовать дворец прикажет солдатам кто-то из них, членов Тлатокана, его просто арестуют! Понятно, что удержать происшедшее в тайне тогда стало бы невозможным, и Союз опять-таки ждал позор и неизбежный распад.
Не смог бы Тлатокан привлечь к освобождению Великого Тлатоани и внутреннюю охрану дворца. Когда Мотекусома вводил правило, что дворцовая гвардия подчиняется лишь ему, он и в мыслях не держал, что когда-нибудь, сидя в самом сердце дворца, даже не сумеет отдать ей приказ.
—    Лучше всего, если их как-то выманить из дворца, — подытожил все сказанное правитель Тлакопана.
Вожди согласились: это и впрямь было бы самым лучшим.
—    Даже если выманить не удастся, они и сами уйдут, — резонно добавил Верховный судья.
Все переглянулись и тоже согласились. Бегство чужаков было вопросом времени.
—    Но мы не можем и ждать. Уже теперь к Мотекусоме почти никого не пускают, — рассуждал вслух правитель Тлакопана. – Скоро пойдут слухи!
—    Так давайте нападем! — предложил Какама-цин.
—    Ты, Какама-цин, как маленький! Мы же это обсуждали! Мы не можем напасть! – зашикали на него вожди.
—    Не здесь, — пояснил Какама-цин. – У моря. Там, в крепости родной брат Колтеса сидит! Нападем на него, и Колтес обязательно выйдет из дворца, чтобы помочь!
Правитель Тлакопана заинтересованно хмыкнул.
—    Можно попробовать…
—    А еще лучше, если они нападут первыми, — прищурился Верховный судья и оглядел членов совета. – Что скажете, можно их обхитрить?
И тогда Какама-цина осенило.
—    Горные племена тотонаков, следуя примеру Семпоалы, давно не платят союзный взнос. Так?
—    Верно, — признали вожди.
—    Но и с кастиланами они породниться не успели.
Вожди заулыбались. Они уже чуяли, куда клонит Какама-цин.
—    Мы начнем собирать с них союзный взнос, — возбужденно развивал мысль молодой вождь, – и кастилане обязательно поинтересуются, не их ли родственников обирают. Где им разобрать, с кем из тотонаков Колтес породнился, а с кем нет?
—    Они выйдут из крепости, и мы их убьем! – радостно завершил правитель Тлакопана.
Члены Тлатокана замерли. Идея была безупречной, а отпор кастиланам при вмешательстве в чужие дела – абсолютно справедливым.
И вот тогда снова подал голос молодой Какама-цин.
—    Не в этом дело, уважаемые. Главное, Колтеса из дворца выманить. А тех, кто в крепости сидит, мы еще двадцать раз убить успеем.
***
Едва члены Высшего совета вышли, Кортес выбежал в соседнюю комнату и прильнул к амбразуре. Вышедшие из парадного подъезда вожди недолго размахивали руками, а потом вдруг явно согласились. И рожи у них были мрачные…
Он так же стремительно вернулся в зал для приемов и окинул капитанов испытующим взглядом.
—    Ну, что, сеньоры, пора отсюда убираться. Пахнет жареным.
Капитаны дружно перекрестились. Они давно знали, что рано или поздно это случится, и все равно – прорываться сквозь огромную, полную отборных войск столицу было жутковато.
Кортес нервно рассмеялся, вышел из комнаты для совещаний и, ускоряя шаг, двинулся по длинному темному коридору. Добрался до сияющей солнечным светом квадратной дыры меж дворцами, нагнулся и выбрался во двор старых апартаментов. Добежал до своей – самой большой и уединенной комнаты и рывком сдвинул тростниковую занавеску.
Ковров давно уже не было, а по центру апартаментов были сооружены шесть плавильных печей с высокими, выходящими сквозь прорубленную кровлю трубами. Именно в этом секретном месте специально избранные сходкой, самые доверенные солдаты вовсю плавили потихоньку вынесенное из дворца через отверстие в стене индейское золото.
Их было человек двадцать. Одни выковыривали из ювелирных украшений бесчисленные камушки, другие выдирали из плащей, вееров и диадем переплетенные золотой проволокой перья колибри и кецаля, третьи сминали очищенные от перьев ожерелья, диадемы и подвески молотками – для компактности, и лишь наиболее толковые переплавляли все это в одинаковые продолговатые слитки.
—    Много еще? – поинтересовался Кортес.
Берналь Диас кивнул и ткнул рукой в сторону нескольких тщательно укрытых полотном куч. Кортес досадливо крякнул.
—    Тысяч на триста-четыреста песо… месяц еще можно плавить!
Берналь Диас молча кивнул, и Кортес устало чертыхнулся.
Он убил дня три, убеждая сходку не переплавлять украшения, и проиграл. Солдатам было глубоко плевать, что ювелиры – хоть в Генуе, хоть в Мадриде дадут за такую красоту в сто-двести раз больше, чем за чистый вес. Они знали одно и твердо: если не переплавить и не пересчитать слитки поштучно, сеньоры капитаны их обязательно обманут.
В результате, сейчас, когда настало время уходить, они не имели ни того, ни другого. Большая часть ценнейших ювелирных украшений была безбожно изуродована, а переплавить золотой хлам в пригодные даже для самого примитивного учета слитки они просто не успевали.
—    Шевелись! – прикрикнул Кортес на ковыряющих камушки солдат и потер занывшие виски: что-то, а голова у него здесь шла кругом беспрерывно.
Едва Кортес увидел, сколько золота за один только день вынесли из дворца солдаты, его пробил озноб. Таким богатством не обладал, пожалуй, ни один человек в Европе – ну, разве что за исключением монархов. А они все несли и несли…
Кортес был так потрясен объемом свалившихся на него сокровищ, что даже забыл затребовать у хитро помалкивающего Мотекусомы ключи от общей имперской казны! А когда вспомнил, взялся за дело жестко и непреклонно. Сначала пригрозил якобы не понимающему, о чем идет речь, Мотекусоме поджарить ему пятки, а когда это не помогло, распорядился пригласить к папе парочку его детишек. И вот тогда эта скотина поняла все – даже без перевода!
Что удивительно, вся государственная казна оказалась прямо здесь, в потайном подземном хранилище. И когда Мотекусома покорно провел их в святая святых, сдвинул простую тростниковую занавесь, и Кортес увидел эти маленькие, уложенные один на другой, идущие бесконечными рядами мешочки, он думал, что здесь и умрет. Дрожащей рукой выдернул кинжал из ножен, рассек самый ближний и обомлел. Из мешка черной хрустящей струей посыпались круглые, похожие на овечий помет бобы какао.
—    Что это? Марина! Спроси его, куда он меня привел?!
Но Марина как не понимала. На подгибающихся ногах она подошла к струе, подставила руку и завизжала:
—    Ты нашел казну Союза! Кортес! Ты самый богатый человек на земле!
Он их тогда чуть не убил — обоих.
А тем временем солдаты все несли и несли, обшаривая комнату за комнатой, и дней через восемь золота собралось так много, что совершенно очумевший Кортес до сих пор не представлял, как все это вынести. Лошади были нужны для прорыва, солдаты – для боя, а нагрузить золотом тысячу пришедших с ним тлашкальцев, но бросить орудия и порох, было… весьма рискованно.
А Берналь Диас все отливал и отливал – слиток за слитком.
—    Сегодня-завтра уходим, — тихо проронил ему Кортес.
Диас насторожился и отставил пустую форму в сторону.
—    А как выносить будем?
—    Понятия не имею, — убито признал Кортес. – Но то, что осталось в зале для приемов и коридорах, тоже можно забирать. Там оно уже ни к чему, — не перед кем красоваться…
Берналь Диас охотно кивнул и вдруг рассмеялся.
—    Вот только солнце дикарям придется оставить.
—    Какое солнце? – не понял Кортес и глянул на бьющее сквозь тростниковую занавеску вечернее индейское светило.
—    То, что в главном зале стоит, — пояснил Берналь Диас. – Нам его просто не выкатить. Никак.
Кортес мигом вспомнил высоченное, в полтора человеческих роста, отлитое одним куском золотое солнце и рассмеялся.
—    Да, дьявол с ним! Оставим дикарям хотя бы их солнце. И пусть это будет нашей самой большой потерей…
***
На этот раз Какама-цин пришел во дворец один и не с пустыми руками. Холодно оглядев здоровенных гвардейцев у входа и показав им самый обычный, вполне в традициях двора подарок Мотекусоме, скинул обувь, поправил одетую специально для приема простую, безо всяких украшений накидку и двинулся темным коридором.
Мимо промчался взъерошенный кастиланин с мешком, и Какама-цин вежливо пропустил его мимо себя и, дождавшись, когда его осмотрит выскочившая в коридор беременная переводчица, вошел в комнату для приемов. Здесь было все точно так же, как и в прошлый раз. Вот только Кортеса не оказалось, а сидящие напротив Мотекусомы капитаны сменились.
Какама-цин подошел к Великому Тлатоани, коснулся пальцами ковра у его ног, затем – губ и лишь тогда пододвинул скамеечку и сел – спиной к капитанам.
—    Я принес тебе добрую весть, дядя.
Мотекусома удивился. Очень.
—    И… какую?
Какама-цин улыбнулся, поставил подарок себе на колени и аккуратно, так, чтобы не видели кастилане, приоткрыл полотняную обертку.
Лицо Мотекусомы дрогнуло.
—    Это хороший подарок, Какама-цин, — признал он. – Очень хороший. Но во дворце он не принесет пользы. Найди ему более достойное применение… прошу тебя.
Какама-цин просиял, завернул огромную, страшную, бородатую и самую первую голову кастиланина в полотно и, смерив застывших в почетных накидках вражеских вождей презрительным взглядом, попятился к выходу.
—    Я найду ему самое лучшее, самое полезное применение, какое смогу, Великий Тлатоани…
***
Улицы пришли в движение буквально за три-четыре часа до намеченного и все еще горячо обсуждаемого выхода из города.
—    Кортес! – крикнул дозорный из угловой башни. – Иди сюда, Кортес! Быстрее!
Кортес чертыхнулся, сунул найденную в бумагах Мотекусомы схему города Сандовалю, пересек двор, быстро взобрался по лестнице наверх и, тяжело дыша, встал рядом.
—    Что у тебя.
—    Смотри… — ткнул пальцем дозорный. – Во-он там.
Кортес пригляделся. Вдоль пролегающего неподалеку канала двигалась группка до предела возбужденных горожан.
—    Ты посмотри, что у них на шесте…
Кортес пригляделся и презрительно хмыкнул. Это была голова. Самая обычная голова.
—    И ты меня за этим от дела оторвал?
—    Он бородатый, Кортес! – с напором произнес дозорный. – Приглядись!
Кортес пригляделся… и ничего не разглядел.
—    Далеко…
И вот тогда закричали с соседней башни.
—    Вниз посмотри! Вниз! Прямо под вами!
Кортес высунулся из бойницы и обмер. Вдоль стены шла еще одна процессия – человек в пятьдесят, и тот, что был впереди, тоже держал шест с головой. И это определенно была голова кастильца.
—    Черт! Откуда это у них?
—    Это Аргэльо… из Леона, — взволнованно пояснил дозорный. – Неужто не узнаешь? Такого урода, как он, было еще поискать…
Кортес похолодел. Аргэльо он оставил в крепости Вера Крус.
—    Сеньора Наша Мария!..
Он слетел вниз по лестнице, утроил посты, оторвав от дела даже тех, кто паковал золото, приказал трубить общий сбор и срочно укреплять ворота, всем, чем только можно, а спустя два часа из гарнизона Вера Крус прибежали два гонца-тотонака. Протиснулись в осторожно приоткрытые ворота, сунули Кортесу письмо, а, едва отдышавшись, стали рассказывать сами.
Кортес слушал и мрачнел. В письме-то было описано героическое сражение с целым легионом индейцев, но, судя по рассказам тотонаков, оставленного им за начальника крепости и во всеуслышанье объявленного своим родным братом Хуана Эскаланте, просто обвели вокруг пальца.
Начальник мешикского гарнизона из Наутлы выбрал самое близкое к городу Вера Крус, но еще не успевшее породниться с кастильцами селение и начал требовать взноса. Понятно, что тотонаки к уплате оказались не готовы, и военные принялись жечь крыши, поливая их – для дыма – водой.
Не разобравшийся толком, что происходит, Хуан Эскаланте «клюнул» на дым, вывел из крепости две тысячи союзных тотонаков, сорок солдат и две пушки, а когда вражеский гарнизон «дрогнул» и отступил, не придумал ничего умнее, чем «догнать» его на территории Мотекусомы – аж в Наутле.
—    Вот дур-рак! – схватился за голову Кортес, едва услышал, куда занесло чертова Эскаланте. – Ну, дур-рак!
Понятно, что в Наутле на Эскаланте насели по настоящему, а главное, на вполне законных основаниях. В результате Эскаланте был тяжело ранен, а в руках врага осталось шесть кастильских трупов и один конский, головы от которых, судя по всему, показали уже всей стране, а теперь еще носят и по столице. Это было объявление войны, и, судя по торжественным шествиям вокруг дворца, столичные жители это уже понимали.
—    Нельзя нам сейчас отсюда высовываться, — мрачно прокомментировал новости Альварадо.
—    Да, знаю я! – закричал Кортес. – Уж получше тебя соображаю! Ты бы лучше сказал, что мне можно!
—    Без башки остаться можно, — мрачно отозвался Альварадо, — если на меня будешь орать…
Это Кортеса отрезвило. Не без труда пропустив мимо ушей сказанное, он оглядел капитанов и принял решение:
—    Сегодня никуда не прорываемся. Как бы ни сложилось, а Мотекусоме деться некуда, – только нам помогать.
***
Верховный судья очень боялся, но статус обязывал идти с докладом к Мотекусоме именно его. Тщательно собрав бумаги и торжественно простившись с женой и специально приглашенными детьми, он двинулся во дворец и, старательно преодолевая острое желание развернуться назад, вошел в парадный вход. Разулся, набросил на плечи служебную накидку и, пройдя по коридору бесконечное число шагов, оказался в комнате для приемов. Коснулся ковра у ступней Мотекусомы, затем – губ и по праву близкого родственника присел на скамейку.
—    Я пришел с докладом, Великий Тлатоани, — сухо известил он.
—    Говори, — разрешил Мотекусома.
Верховный судья кинул осторожный взгляд в сторону напряженно замершего Кортеса и достал из футляра послание из Наутлы.
—    Наши границы в провинции Наутла беззаконно нарушили войска твоих высокочтимых гостей – кастилан.
Марина и Агиляр беспрерывно переводили белому от напряжения Кортесу.
—    Решать, конечно, тебе, — продолжил Верховный судья, — но в такой ситуации высокочтимых гостей следует выслать за пределы Союза. Таков закон.
Кортес побледнел еще сильнее, а Сандоваль и Альварадо побледнели и поправили спрятанные под накидками арбалеты.
—    Когда кастилане возместят нанесенный Наутле ущерб, ты снова сможешь принять их, как гостей, — тщательно проговаривал заученный текст Верховный судья. – Но сейчас им следует удалиться. Для их же безопасности.
—    Это все? – тихо спросил Мотекусома.
—    Все.
—    Тогда иди.
Верховный судья поднялся, задом попятился к двери, а едва оба переводчика донесли суть сказанного, Кортес подскочил.
—    Как это иди?! Альварадо! Догнать!
Верховный судья охнул и прибавил ходу, а, расслышав позади тяжелые шаги, схватился за сердце и, прихрамывая на обе ноги, побежал изо всех сил. А когда ему оставалось лишь завернуть за угол и преодолеть последние полтора десятка шагов, арбалет тенькнул, и меж лопаток судье вошла маленькая стрела с крепким железным наконечником.
***
Когда Альварадо притащил Верховного судью за ногу, в комнате воцарилась гробовая тишина.
—    Т-ты зачем это сделал? – выдохнул Кортес.
—    Убегал, — коротко объяснил Альварадо и все так же, за ногу поволок труп через комнату. – Куда его? К тем троим?
Ошарашенный Кортес лишь махнул рукой. И тогда Мотекусома что-то произнес.
—    Он говорит, если бы Альварадо его не убил, у вас было бы целых трое суток, — быстро перевели толмачи.
—    А теперь сколько? – как очнулся Кортес.
—    Сутки. Дольше Высший совет Союза ждать не будет.
—    Чтоб им в аду жариться! – охнул Кортес и оглядел капитанов. – Так. Берем Мотекусому и – к нам, в старые апартаменты. А когда солнце сядет, будем прорываться.
Капитаны мрачно кивнули и ухватили Великого Тлатоани подмышки.
—    Кортес, — дернула его за рукав Марина. – Возьми его жен!
—    Зачем они мне нужны? — отмахнулся Кортес и вдруг задумался. – А, может, детей взять?
—    Дети принадлежат Мотекусоме, а женщины – племенам! — волнуясь, объяснила Марина. – Возьми жен! Пока у Кортеса женщины всех племен, никого из кастилан не тронут!
—    Берем всех! – решил Кортес и повернулся к Ордасу. – Давай сюда арбалетчиков! Человек двадцать, думаю, хватит.
***
По ведущему в гарем темному коридору арбалетчики во главе с Кортесом шли медленно, осторожно и на ощупь. Но когда они достигли женской половины, у входа в гарем громоздилась баррикада и матрасов, а из щелей меж матрасами – повсюду! – торчали направленные в них наконечники стрел.
—    Сантьяго Матаиндес! – обернулся Кортес к арбалетчикам. – Вперед, ребята!
—    Бей индейцев! – заорали арбалетчики и в строгом порядке – впереди стреляющий, позади заряжающий – стронулись и пошли.
Засвистели стрелы, и Кортес, прикрывшись деревянным щитом, двинулся вслед за строем. И тут же понял, что все идет не так! Арбалетчики падали один за другим – кто пораженным в глаз, кто – в ухо.
—    Матерь Божья! Что это?!
Он впервые встретил индейцев, никого не пытающихся ранить, чтобы затем взять в плен и еще живыми принести в жертву. Воспитатели просто убивали.
—    Назад! – заорал он и увидел, что команда была излишней, — арбалетчики уже отступали.
—    Они убивают!
—    Педро убит! Диего убит!
Кортес чертыхнулся и спешно отступил вместе со всеми.
—    Эй! – повернулся он к толмачам. – Скажите им, что сопротивление бесполезно. Пусть уходят, пока мы их не прикончили.
Марина послушно прокричала короткий приказ и тут же повернулась к Кортесу.
—    Они не уйдут.
—    Значит, умрут, — процедил Кортес и повернулся к арбалетчикам. – Готовься, ребята! Матаиндес!
—    Нельзя! – дернула его за рукав Марина. – В женщин попадешь!
—    Отстань, — выдернул руку Кортес.
Марина яростно зашипела, схватила его за воротник и с неожиданной силой развернула к себе.
—    Каждая женщина – одно племя! Сколько женщин, – столько племен! Сколько мертвых женщин, — столько племен врагов!
Кортес вырвался… и замер. Кто-то говорил ему, что у Мотекусомы триста семьдесят жен.
«Бог мой…»
Он и подумать не мог, что этот союз так огромен.
—    Я сама все сделаю, — прошипела Марина и шагнула вперед. – Сиу-Коатль!
—    Куда ты?! – заорал Кортес, но было уже поздно.
Марина вышла в самый центр усеянной трупами арбалетчиков площадки и начала звать. Она кричала и кричала и умолкла лишь, когда из-за груды матрасов вышла женщина – лет пятидесяти.
Кортес прикусил губу; он определенно ее где-то встречал.
Марина подошла к женщине, что-то произнесла, и та мотнула головой. Переводчица ткнула рукой в сторону Кортеса и повысила голос. Женщина не соглашалась.
Кортес развернулся и тронул ближайшего арбалетчика.
—    Найди капитанов, скажи, пусть ведут сюда Мотекусому.
Тот кивнул и скрылся в темноте. А Марина уже перешла на крик. Она кричала на женщину, как на непонятливого ребенка, показывая то в сторону кастилан, то в сторону одинаковых корпусов гарема… но добиться ничего не могла. А потом привели Мотекусому.
Капитаны зажали его между щитов, так чтобы ни у кого и в мыслях не было посягнуть на Тлатоани – единственную и последнюю их надежду.
Марина подбежала, начала кричать сквозь щиты прямо в лицо Мотекусоме, снова показывая то на арбалетчиков, то на корпуса гарема, то на Сиу-Коатль. И, кажется, Мотекусома все понял.
—    Сиу-Коатль, — подозвал он.
Женщина медленно двинулась с места. Раздвигая руками ошарашенных арбалетчиков, подошла к самым щитам и замерла.
—    Сиу-Коатль, — задыхаясь от возбуждения, перевела Кортесу Марина. – Если женщин убьют, союза не станет. Сделай это, Сиу-Коатль.
И тогда главная распорядительница над всем гаремом дрогнула. Она вернулась назад, что-то горестно прокричала, и воспитатели, все – зрелые, сильные мужчины, один за другим стали выходить из укрытий, бросать оружие в кучу и становиться на колени лицом к стене.
—    Что ты им сказала? – прошипел переводчице в ухо Кортес.
—    Правду, — пожала плечами Марина. – Если они не отдадут женщин в и детей в заложники, многие из гарема погибнут.
—    А почему они становятся на колени?
—    Сиу-Коатль должна убить воспитателей, — вздохнула Марина.
Кортес обмер.
—    Зачем?!
Марина сердито повела плечами.
—    Они же клятву давали: пока живы, женщин защищать. А мужчину от клятвы только смерть освобождает!
Кортес недоуменно моргнул, а там, у стены уже начиналось освобождение от клятвы. Пятидесятилетняя Женщина-Змея шла от одного воспитателя к другому, что-то говорила, гладила по голове и делала быстрый надрез – от уха до уха.
—    Чтоб я сдох! – выдохнул кто-то сзади. – Вот это баба!
***
Известие, которое принес правитель Тлакопана Тетлепан-Кецаль-цин, повергло Какама-цина в шок. Из дворца исчез не только Мотекусома, но и весь его гарем, — оставив только трупы двухсот воспитателей. И выглядели воспитатели так, словно их просто вырезали – даже без сопротивления.
—    Все думают, что кастилане вывели Мотекусому и его гарем к себе, в старую часть, — произнес правитель Тлакопана. – Больше некуда.
—    Гвардия что-нибудь делает? – напряженно поинтересовался Какама-цин.
Правитель Тлакопана отрицательно мотнул головой.
—    Ты же знаешь, им запрещено отлучаться от своих постов, а уж тем более, заходить в гарем, – что бы ни случилось… но звуки короткого боя они слышали.
Какама-цин вскочил и заходил по комнате. Ситуация была совершенно дурацкой: правителя страны и всю его огромную семью взяли в заложники прямо во дворце, и никто не сумел этому помешать!
—    А Верховного судью нашли? – вспомнил он о еще одной проблеме.
—    Нет, — вздохнул правитель Тлакопана. – Наверное, Колтес его с собой забрал. А вообще, мажордом говорит, у него пять человек пропало: оба секретаря, две мойщицы и счетовод.
Какама-цин вздохнул. У него уже не было сомнений в том, что эти люди просто убиты, — так же, как Повелитель дротиков Иц-Коа-цин, две сотни воспитателей, а, возможно, и Верховный судья…
А под утро двум так ни о чем и не договорившимся членам Высшего совета принесли письмо.
Какама-цин, первым пробежавший его глазами, с облегчением выдохнул и протянул письмо правителю Тлакопана.
—    Посмотри! Мы все-таки побеждаем!
Тот принялся читать, а Какама-цин вскочил и забегал по комнате.
—    Гарнизон мы разбили? Разбили! – громко, сам себе не веря, принялся перебирать он цепочку побед. – Родной брат Малинче умер? Умер! Понятно, что тотонаки от кастилан отложились! Не дураки же они!
—    Смотри, что он пишет! – вскочил вслед за ним правитель Тлакопана. – Семпоала тоже хочет отложиться! Мы и впрямь победили!
Какама-цин выхватил письмо, дочитал последние столбцы и поджал губы.
—    Ну, что, Малинче! – недобро улыбаясь, процедил он. – Теперь вам конец!
Он уже знал, что сделает. Завтра же, как член Тлатокана, предъявит кастиланам предписание о высылке за пределы Союза. Затем соберет совет всех мешикских вождей, дотошно объяснит ситуацию и – плевать ему на Мотекусому!
***
Первым делом, едва занялся рассвет, Мотекусома осмотрел гарем.
—    Никто не пострадал? – не поворачиваясь к Сиу-Коатль, спросил он.
—    Ты же знаешь, четверо твоих сыновей, — зло кинула Женщина-Змея.
Мотекусома досадливо крякнул. Понятно, что подросшие мальчишки пытались ввязаться в бой, и лишь слово отца их с трудом, но остановило.
—    Я о женщинах спрашиваю, — поджал губы он. – С ними все в порядке?
—    Пока не вмешался Колтес, шестнадцать твоих жен успели изнасиловать.
Мотекусома вздохнул.
—    Главное, чтобы живы оставались…
—    А что потом? – сурово поинтересовалась Женщина-Змея.
Мотекусома пожал плечами. Все и так было предельно ясно.
—    Какама-цин отнимет или выкупит женщин, а потом перебьет кастилан. Что тут непонятного?
Сиу-Коатль язвительно усмехнулась.
—    Колтес не дурак. А тут еще эта беременная девчонка при нем… Вот кого надо убить в первую очередь. Слишком уж много говорит, а еще больше из себя ставит… Когда Какама-цин придет, скажи ему, чтобы убил девчонку.
—    Дура… — осадил жену Мотекусома. – Если бы не она, кастилане наверняка устроили бы в гареме резню. И где бы тогда был наш Союз?
Сиу-Коатль обиженно насупилась. Она понимала, что Мотекусома прав, но это была очень болезненная правда.
***
Весь остаток ночи Кортес думал, как именно рассредоточить полуторатысячный гарем при отходе, — так, чтобы ни у кого из индейцев не возникло даже соблазна напасть на колонну. А тем временем возбужденные солдаты то пытались прорваться через капитанские посты к женщинам Мотекусомы, то бегали в плавильню, желая лично оценить объем вынесенного с территории гарема золота. Понятно, что и капитаны, и Берналь Диас всех гнали в шею, и когда солнце встало, сама собой вспыхнула стихийная сходка.
—    Кортес! – ни свет, ни заря начали орать зачинщики. – Иди сюда, Кортес! Дай ответ войску!
Так и не прилегший Кортес потянулся, протер глаза и, мотнув тяжелой головой, вышел во двор. Солнце било прямо в лицо, и он, привыкая к свету, прикрыл глаза ладонью. Народу собралось много.
—    Хорошо, сейчас дам, – вежливо кивнул он и подошел к устроенному в стену искусственному роднику.
Подставил руки под сбегающую из керамической трубы ледяную струю и неторопливо, со вкусом умылся. Что-то, а уж паузу выдержать было важно, и лучше, если в самом начале. Принял из рук пажа Ортегильи утиральник и, промокая лицо, распрямился.
—    Что беспокоит моих отважных римлян?
—    Когда ты собираешься выходить, Кортес? – выкрикнул кто-то. – Ты же сам видел эти головы на шестах!
—    Да… как мы выйдем? – загомонила сходка.
Они и понятия не имели, сколь напряженную работу уж проделал их генерал-капитан, – как раз для того, чтобы выйти из города без боя.
—    Бежать отсюда надо! – взвизгнул кто-то. – И побыстрее!
«Черт! Диаса не хватает!» – цокнул языком Кортес.
Без поддержки изнутри толпы сходка стремительно становилась почти не управляемой.
—    Кто помнит реку Грихальва? – перекрывая гул, поинтересовался Кортес.
—    Ты от разговора не уходи! – загудели солдаты. – При чем здесь Грихальва?!
—    А при том, что там тоже были трусы! – выкрикнул Кортес. – Домой хотели! Мавров испугались! Было такое?!
Сходка недовольно загудела. Здесь многие испугались, когда получили первый организованный отпор. Но вспоминать об этом не хотелось.
—    А кто помнит Сан Хуан Улуа?! – продолжал яростно давить Кортес. – Кто помнит, как наши богатеи не верили, что мы достойную добычу возьмем?! Все на Кубу хотели улизнуть!
Сходка глухо заворчала. Все было именно так, а уж кубинских богатеньких сеньоров здесь недолюбливали все.
—    Но я обещал вам добычу, и мы ее взяли! Верно?!
Сходка затихла.
—    Или вам мало этой добычи?! – вызверился Кортес.
Солдаты подавленно молчали. По самым грубым оценкам они собрали золота на 750.000 песо. У бывших пеонов, для которых и свинья ценой в 3 песо была истинным сокровищем, эта цифра просто не помещалась в голове.
—    Ты лучше скажи, как мы все это будем выносить? – растерянно спросили из первых рядов.
Кортес крякнул. Золота было и впрямь больше, намного больше, чем можно вынести, и от этого сходила с ума не только вчерашняя голытьба, — даже капитанов трясло.
—    Вам не угодишь! – хлопнул себя Кортес по бедрам и через силу захохотал. – Мало золота – плохо! Много золота – еще хуже!
В разных концах неуверенно засмеялись.
—    Вынесем! – уверенно пообещал Кортес. – Я когда-нибудь вас обманывал?
—    Не-ет… — загудела сходка.
—    Обещания выполнял?!
—    Да-а…
—    Так что вам еще надо?!
Сходка замерла, и Кортес уже видел, что победил.
—    Бабы! – внезапно выкрикнул кто-то. – Это наша законная добыча! Почему не отдаешь?!
Кортес покачал головой.
—    Кто из вас лично добыл хоть одну бабу в этом дворце?
Солдаты переглянулись.
—    Я там был! – выкинул вверх один из арбалетчиков.
—    И я!
—    И я!
Кортес тоже поднял руку и дождался тишины.
—    Что я – не помню, как вы оттуда драпали? – язвительно улыбнулся он. – Даже меня обогнали!
Сходка дружно загоготала.
—    А главное, за каждой этой бабой целое племя бойцов стоит… так что лучше их не трогать, — прищурился Кортес и вдруг понизил тон, — Потерпите, друзья… немного осталось.
Солдаты разочарованно загудели. Им снова обещали золотые горы, но когда-нибудь потом, и снова отказали даже в медяке, – но сейчас.
***
Какама-цина запустили в боковое крыло дворца лишь, когда кастилане за огромным забором перестали шуметь. И встреча с Мотекусомой происходила, как всегда, при Кортесе и четырех капитанах.
—    Кто убил воспитателей? – прямо спросил Какама-цин.
—    Сиу-Коатль, — честно ответил Мотекусома.
Какама-цин обмер. Но он знал, что Мотекусома лгать в таком деле не будет.
—    Но зачем?!
—    Я приказал.
Какама-цин стиснул зубы, но в знак принятия и такого ответа склонил голову. Что-либо иное спрашивать о гареме было неприлично. Но, едва он стал говорить о нарушении границы и о законе, требующем немедленной высылки кастилан из столицы, вмешался сам Кортес.
—    Скажи ему, что все было не так, — повернулся он к Марине.
Та перевела, и лицо Какама-цина вытянулось.
—    Ты говоришь, я лгу?
—    Я не обвинял уважаемого Какама-цина во лжи, — напрягся Кортес, — но по моим сведениям, ваши военачальники из Наутлы первыми перешли границы Союза и напали на тотонаков, находящихся с нами в родстве.
Какама-цин оторопел.
—    Но это не так!
—    Так давайте выясним, как было на самом деле! – энергично предложил Кортес, – у вас же есть правосудие?
Какама-цин побагровел. Он видел, что Кортес просто оттягивает время неизбежной расплаты. И вот тут вмешался Великий Тлатоани.
—    У нас-то есть правосудие, — горько проронил Мотекусома, — но я не пойму, чего хочет мой загостившийся кастиланин?
—    Я пошлю человека в Вера Крус, — предложил Кортес, — и пусть придут мои свидетели из крепости. А вы пригласите своих военачальников. Тогда и выясним, кто виновен.
Какама-цин недобро хмыкнул. Он ведел, что Кортес просто пытается связаться со своим отрезанным гарнизоном, и не собирался давать ему такого шанса.
—    Дельная мысль, — вдруг поддержал кастиланина Мотекусома и с улыбкой протянул Какама-цину свой перстень. – Отдай это начальнику гарнизона города Наутлы. Пусть обязательно придет. Мы должны знать, что произошло.
Какама-цин посмотрел в глаза Великого Тлатоани и просиял. Ему вдруг стало совершенно ясно, что если дознание состоится прямо здесь… Кортеса можно будет наказать, даже не выводя за пределы дворца!
***
Взамен умершего от ран Хуана Эскаланте Кортес послал возглавить крепость солдата Алонсо де Градо – весельчака, музыканта и проныру. Рисковать никем другим Кортес не желал. Пока он с трудом представлял, как именно будет идти дознание, но уж время-то выигрывал в любом случае. То самое время, за которое солдаты могли отъесться и отоспаться. То самое время, за которое Берналь Диас отольет золотых слитков еще на одну-две сотни тысяч песо. А главное, то самое время, за которое Мотекусома медленно, но верно будет привыкать к своему странному состоянию.
Кортес проделывал это всякий раз, когда, вместо женщин и подростков, ему приходилось покупать необъезженных мужчин, — еще там, на Кубе. О-о! Какие взгляды они кидали поначалу! Такому не то, что вилы – вилку доверить было опасно. Вот их-то и лишали пищи и воды и, хорошенько отстегав, помещали в цепи – дня на два-три. А затем приходил сам Кортес, ругал нерадивых исполнителей, лично освобождал узников, кормил их со своей руки, и – глядишь, недели через две Кортес мог повернуться спиной к любому из них.
Конечно, с Мотекусомой было сложнее – слишком умен, однако схема была та же и сработала она так же, как – в свое время – и на взбунтовавшихся и тоже попавших в кандалы сторонниках возвращения на Кубу. А уж на что неглупые люди…
Первым делом Кортес поставил в охрану Верховного правителя Союза некоего Трухильо – здоровенного мрачного матроса, не пропускавшего мимо себя ни одного местного мальчика. Понятно, что Мотекусома быстро сообразил, что означают нескромные поползновения Трухильо, и в гневе потребовал его сменить. Кортес немедленно это сделал, при Мотекусоме наказал Трухильо палками и на этот раз подсунул Великому Тлатоани обходительного Веласкеса де Леона – для контраста.
Затем начальник стражи по недомыслию поставил в охрану королевских покоев Педро Лопеса – еще менее приятного типа, чем Трухильо, и уж на этот раз Кортес немного потянул время и заставил Мотекусому повторить свое требование дважды. А это уже почти просьба.
Естественно, что Кортес просьбу услышал и заменил Педро Лопеса своим пажом Ортегильей, к тому времени совсем неплохо говорившим на мешикском языке. И вот с этого момента Мотекусома не оставался один никогда. Даже когда сеньоры капитаны собирались на совещание, в комнате Тлатоани появлялся улыбчивый Ортегильо – шут, картежник и пройда. Он и научил Мотекусому этой кастильской игре, — чтобы меньше думал и больше радовался жизни. А уж когда возобновилась доставка с кухни любимых блюд Великого Тлаотани, Кортес проделал все, чтобы Мотекусома всем изголодавшимся нутром почуял, с чьей руки он взял первый кусок.
А потом были цепи.
Повод был совершенно надуманным, и Кортес орал на «непослушного» Ордаса так, что бывший губернаторский мажордом пригибался, но зато, когда он сам, своими руками освободил Великого Тлатоани от цепей, тот был просто счастлив.
Понятно, что Кортес мгновенно усилил впечатление, позволив Мотекусоме пригласить немного испуганных жонглеров и акробатов, коих Тлатоани давно не лицезрел, и, распорядившись, чтобы его женам доставили из прежнего гарема все их ткацкие принадлежности, а детям – игрушки.
Пожалуй, единственное, что еще выбрасывало Мотекусому из благолепия полурабской жизни, — визиты вождей. Едва они появлялись, Великий Тлатоани снова становился грозен и неприступен, а едва исчезали, — убийственно печален. Вот тогда перед ним и возникали ждущие своего часа партнеры по картам – на удивление хорошие, обходительные ребята.
Нет, Кортес вовсе не рассчитывал на тот же эффект, что и с приручением собаки, и прекрасно знал, что руки ему лизать Мотекусома не станет – другая порода. Но выжать из отпущенного ему Сеньором Нашим Богом шанса Кортес намеревался все и до конца.
А потом из Наутлы и Вера Крус прибыли свидетели сторон.
***
Вызванные для дачи показаний военачальники прибыли быстро. И двое последних членов Тлатокана во главе с несколько растерянным Мотекусомой выслушивали показания сторон с огромным удовлетворением. Ложь кастилан всплывала мгновенно, а виновность была доказана почти сразу. Оставалось лишь определить меру и порядок наказания. И вот тогда стороны столкнулись с понятием «ответственность».
—    Твой брат Хуан Эскаланте погиб, значит, за нападение ответственен ты, Колтес, — в конце концов, не выдержал Какама-цин. – Просто, как старший в роду. Это же все знают.
Кортес замер. Лично он мог избежать подобной ответственности до смешного легко, — достаточно заявить, что погибший комендант крепости ему не родственник. Одна беда: когда-то он сам объявил Хуана Эскаленте своим братом, а прослыть лжецом здесь было опаснее, чем даже трусом.
—    А по нашим законам, если брат не знал о проступке брата, он невиновен, — после некоторой паузы парировал Кортес и повернулся к нотариусу. – Подтвердите, Годой.
Тот кивнул.
—    Кроме того, — напал Кортес, — тотонаки утверждают, что военачальники Наутлы обманом принудили моего брата к бою.
—    Тотонаки лгут, — возразил Какама-цин.
—    И про то, что ваши солдаты поливали крыши водой? – усмехнулся Кортес.
Какама-цин покраснел. Кортес почти обвинил его в провокации.
—    Это наша земля, – процедил он. – Мы можем поливать крыши, чем захотим.
Кортес оценил свои шансы и общий градус накала и решил, что пора.
—    Да, ваши солдаты просто трусы! – зло рассмеялся он. – Хуже женщин! Им не мечами махать, а сковородки чистить надо! И вожди у вас такие же…
Какама-цин закипел, начал шарить в поисках меча и тут же вспомнил, что оставил его при входе. И тогда вмешался правитель города Тлакопан, за ним – Альварадо, и члены Высшего совета орали, что кастилане бесчестны, а совет капитанов, даже не понимая, что им кричат, обвинял в бесчестии как раз членов Тлатокана…
И вот тогда Марина посмотрела на Мотекусому.
Тот опустил глаза.
Марина ткнула Кортеса в бок, и он тоже посмотрел на Мотекусому. Тот глаз не поднимал. Кортес недовольно хмыкнул, обернулся, кивнул штатному палачу, и тот вскинул связку инструментов на плечо и, гремя железом, побрел в сторону выделенных под гарем апартаментов.
—    Хватит! – заорал Мотекусома. – Я не могу этого больше слышать!
И те, и другие мгновенно стихли.
Мотекусома бросил болезненный взгляд в сторону удаляющегося палача, глотнул и почти по слогам выдавил:
—    Приговор я вынесу сам.
Оба члена Высшего совета охнули.
—    Ты не имеешь права! Пока нет Верховного судьи, выносит приговор Тлатокан!
—    Если Тлатокан оказывается бессилен принять справедливое решение, его принимает Верховный военный вождь, то есть, я, — выдавил Мотекусома. – Уходите.
Вожди обмерли.
—    Ты что говоришь, Мотекусома? Как ты можешь?
Тлатоани кинул еще один взгляд в сторону лениво гремящего железом палача и заорал.
—    Уйдите, я сказал!!!
***
Кортес попытался вознаградить Мотекусому сразу же после оглашения высочайшего приговора, но тот отказался и от жонглеров, и от акробатов и даже от компании закадычных друзей-картежников. И тогда Кортес велел принести Великому Тлатоани побольше вина и начать сооружение трех столбов – строго напротив парадного входа во дворец.
—    Может, не стоит, Кортес? – заволновался Ордас. – Зачем дразнить собак?
—    Ты что – забыл, как надо с дикарями обращаться? – жестко осадил его почуявший просвет надежды генерал-капитан. – Они тебя уважают, лишь до тех пор, пока ты силен.
—    Так нельзя, — поддержал Ордаса благоразумный Сандоваль. – Казнь для них непривычная, — могут подумать, что это мы…
—    Не трясись, — оборвал его Кортес. – Тлатокан дознание проводил? Проводил. Печать Великого Тлатоани на приговоре стоит? Стоит. Чего тебе еще?
И тогда за вождей заступился Альварадо.
—    Не дело это – военачальников такой смертью казнить. Я же их видел – нормальные капитаны! Давай их просто повесим.
Кортес уже начал сердиться.
—    Вы так ничего и не поняли, сеньоры. А тут все просто: или мы их пугаемся, и нас с вами прямо здесь и порежут на куски, или мы показываем, кто есть кто, и нормально выходим из города.
Капитаны молчали. И вот тогда Кортес не выдержал.
—    Как вы собираетесь пройти до Вера Крус?! – взвился он. – Мы даже из дворца выйти не можем!
—    И ты думаешь…
—    А что тут думать?! – заорал Кортес. – Их запугать их надо! До икоты! Чтобы и в мыслях не было остановить! Чтобы каждый чуял, на чьей стороне сила и Сеньор Наш Бог!
Капитаны переглянулись. В общем-то, Кортес был прав.
Однако наутро все пошло не так, как хотелось бы. Всю ночь напролет пивший горькое вино из агавы Мотекусома категорически отказался освящать казнь своим личным присутствием.
—    Я к вам очень хорошо отношусь, — убеждал его Кортес, — и очень почитаю, однако ваше упрямство вынуждает меня быть жестоким!
Однако ни угрозы поджарить попки его младшеньким дочкам, ни обещания отдать его мальчишек небезызвестному Трухильо не помогали.
—    Уйду, посадишь его в кандалы, – раздраженно приказал Кортес начальнику стражи и повернулся к своим капитанам. — Начинаем!
И тогда всех трех приговоренных Великим Тлатоани военачальников – Коате, Куиавита и Куа-Упопока вывели на площадь перед дворцом, привязали к столбам и поплотнее обложили хворостом.
—    Дети мои, — через двух переводчиков обратился к мятежникам падре Хуан Диас. – Примите Сеньора Нашего Бога, и будете в раю – навечно.
Самый старший – Куа-Упопок задумался.
—    А там, в раю… будут христиане?
—    Самые лучшие из нас! – заверил святой отец.
Индеец рассмеялся.
—    Целую вечность жить среди таких, как вы? Ну, уж нет! Лучше в ад.
И лишь тогда, после того, как они сами отказались от жизни вечной, им через двух переводчиков зачитали приговор, пересыпанный бессчетными ссылками на Сеньора Нашего Бога и его мать Сеньору Нашу Марию, и на глазах изумленных гонцов, торговцев, секретарей и гвардейцев подожгли.
***
Сообщение о жуткой, беззаконной и немыслимо жестокой казни потрясло три главных мешикских города до основания. В столицу тут же зачастили гонцы, и вопрос у вождей был простой и ожидаемый: «Что у вас происходит?» И, поскольку Великий Тлатоани молчал, то и просители, и гонцы, и вожди, и старейшины кварталов начали стремительно стекаться к сыну его сестры – Какама-цину, самому вероятному наследнику.
—    Уицилопочтли говорит, что Мотекусома в плену, — шли и шли к нему жрецы и святые. – Он не волен распоряжаться даже собой, а не то чтобы Союзом.
—    Вам, святым людям, виднее, — едва удерживая булькающую внутри ярость, тихо отвечал Какама-цин. – Поговорите с народом. Что по этому поводу думают простые хорошие люди?
И жрецы уходили в твердой убежденности, что власти остро нужна их помощь в деле сеяния слова правды.
—    Ты делай, что хочешь, Какама-цин, — прямо заявляли наследнику старейшины кварталов, а по нашим улицам кастилане живыми не пройдут.
—    Я еще не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам этого не могу, — сухо ставил в известность старейшин Какама-цин. – Однако ваш гнев мне понятен.
И старейшины немедленно отдавали распоряжения: мужчинам разобрать из арсеналов все оружие, что есть, детям собирать камни для пращей, а женщинам убрать с крыш домов сушеные фрукты, полностью очистив и подготовив площадки для лучников.
—    Мотекусома не молод; его суждения потеряли ясность, а ни встретиться, ни поговорить с ним не удается, — констатировали факт посланцы наиболее нетерпеливых вождей. Так, не пора ли нам подумать о новом Тлатоани?
—    Вы и сами знаете, как непроста процедура досрочных выборов, — жестко напоминал Какама-цин. – Дайте мне достаточно веский повод, и я обязательно поставлю вопрос перед Большим советом.
И вот на этом все и стопорилось. Ни столичные слухи, ни мнение жрецов, ни даже известия о жуткой казни трех военачальников достаточно веским поводом для созыва всех вождей всех племен Союза не были.
Хуже того, провинция вообще все воспринимала иначе!
—    Ну, слышал я о кастиланах, — пожал плечами при встрече пожилой вождь с юга. – Люди говорят, что они бессмертны, и что у них по четыре ноги. Но я в это не верю. И тебе, Какама-цин, не советую.
—    Я так понимаю, ты, Какама-цин, хочешь дядюшку своего поскорее сменить, — прямо в глаза обвинил его другой вождь – с востока.
—    А байки о кастиланах, которые якобы самого Мотекусому Шокойо-цина в плен взяли, ты детям своим расскажи, а не мне, — поддержал его третий провинциал. – Они еще маленькие, может, и поверят.
Выслушав десятки подобных речей, Какама-цин вконец извелся. Он был готов пойти на все, даже честно признать – хоть на Большом совете: ваших дочерей, скорее всего, периодически насилуют, а уж убить могут в любой миг! Но он слишком хорошо знал, что, стоит ему лишь открыть рот, лишь поставить вопрос о засидевшихся во дворце «гостях», как появится новый приговор с личной печатью Мотекусомы. А значит, он, — не то чтобы начать войну, — даже совета не успеет собрать.
Оставался заговор, — пусть тайный и беззаконный, но единственно возможный путь.
***
Первые военные приготовления дозорные Кортеса обнаружили через два часа после казни, а к вечеру факелами переливалась вся столица.
—    Самое время исповедаться, сеньор генерал-капитан, — мстительно уколол Кортеса бывший губернаторский мажордом.
—    Вижу, — хмуро признал Кортес.
—    И это все, что ты хочешь сказать?! – взвился Альварадо. – Это ведь ты из себя карающую длань Сеньора Нашего Бога строил! Не я! Не Ордас! Ты! Мы тебя всем советом уговаривали: не надо, Эрнан! Не испытывай судьбу! И что теперь?
Кортес устало потер лицо узкой ладонью.
—    У нас пороха на две недели осады. А там я что-нибудь придумаю.
Но уже спустя два дня стало ясно: штурмовать их никто не собирается, но и выпустить из столицы – не выпустят. С башен дворца было прекрасно видать: приготовления идут буквально в каждом дворе и на каждой городской крыше.
А спустя неделю Кортес решился.
—    Собирайтесь, — кинул он капитанам.
—    Куда? – с подозрением уставился на него Альварадо.
—    В свет выйдем, по улицам прогуляемся… — невесело усмехнулся Кортес, — святых отцов с собой на прогулку возьмем…
—    Это еще зачем? – побледнел Ордас.
Кортес почесал затылок и засмеялся.
—    Покажем Великого Тлатоани людям. Пусть не думают, что он власть утратил.
Капитаны дружно охнули.
—    Ты, Эрнан, определенно свихнулся!
Кортес понимающе вздохнул и слабо улыбнулся.
—    Надо что-то делать. Марина говорит, если Тлатоани слишком долго не появляется в храме, вопрос о его смещении может поставить даже совет жрецов. Вы представляете, что нас ждет, если наш главный заложник перестанет быть правителем и станет никем?
Капитаны понурились. Они представляли.
***
Осада оказалась тяжким испытанием. И если бы не беседы с Мотекусомой и не рукописи, которые доставили из библиотеки дворца, падре Хуан Диас, пожалуй, не сохранил бы не только благочестия, но даже здравомыслия. Однако беседы и рукописи помогли. И шаг за шагом, где со слов день ото дня мрачнеющего правителя, где при помощи Марины, где благодаря обретенным в монастырях навыкам он сортировал и перекладывал новые знания и удивлялся все больше, — дикие индейцы знали почти все то же, что и он сам!
Они знали движения планет и длину года. Они рассчитывали объем паводков и знали, какой глубины и ширины строить каналы, отводящие воду от посадок. Они сажали на одном поле по две-три культуры и собирали такие урожаи, что египтянам и не снились. У них не было скота, и они вывели мясную породу собак. У них были бедные почвы, и они додумались делать общественные туалеты, чтобы ни капли дерьма не пропало зря. Они совершенно не знали колеса и лошадей, и, тем не менее, построили огромные, на удивление логично устроенные и весьма сложно организованные города.
И только с одной наукой индейцы оплошали почти так же фатально, как и с религией, — с хронологией. Они были абсолютно уверены, что мир существует больше пяти с половиной тысяч лет, а почти стертая катастрофами с лица земли жизнь возобновилась уже, как минимум, в пятый раз! Такой дикой ереси он еще не встречал никогда…
Как раз этим вопросом святой отец и занимался, когда пришел Кортес.
—    Собирайтесь, падре, — без объяснений распорядился генерал-капитан. – В город с нами пойдете.
Падре Хуан Диас иронично изогнул бровь.
—    У нас появились желающие лечь на алтарь Уицилопочтли?
—    А я и не спрашиваю ничьего желания, — отрезал Кортес. – Это приказ.
Падре хотел, было, воспротивиться, но затем переговорил с братом Бартоломе и узнал, что их выведут под прикрытием Мотексомы. Подумал и решил, что ссора с Кортесом все-таки рискованнее этой странной «прогулки». Быстро надел на себя – один поверх другого – два хлопчатых панциря, с трудом натянул еще и рясу и, неповоротливый, словно каплун, пристроился в хвост процессии. Вышел сквозь ворота и сразу же пожалел обо всем.
Более всего процессия напоминала похоронную. Впереди, на позолоченных носилках в окружении слуг, охраны и вождей торжественно несли Великого Тлатоани, и поначалу изумленные горожане начинали бурно приветствовать своего правителя. А потом они замечали, что ближе всего к носилкам идут кастилане в просторных почетных плащах из перьев колибри и кецаля, и восторг мгновенно иссякал.
Но хуже всего были городские мальчишки, неотступно следовавшие за процессией и, – видимо, на спор, — норовящие попасть камешком в одинаковые тонзуры обоих святых отцов. И лишь когда процессия подошла к подножию высоченной пирамиды, мальчишки отстали.
Впрочем, и здесь было не легче. Святой отец насчитал в четырехсторонней пирамиде девяносто одну ступень – как раз, четверть года, и была каждая из них высотой до колена, и, пока он в двух своих панцирях забрался на самый верх, мысль осталась одна – упасть и умереть… до первого взгляда вверх.
—    Сеньора Наша Мария! – охнул падре.
Он видел подобное в каждом городе, но здесь, в главном храме столицы, месте новом и пока еще не намоленном, жрецы обставили все с особой пышностью. Плоская крыша пирамиды была огорожена роскошными фигурными зубцами, а при каждом из двух алтарей стояло по высокому и массивного идолу.
—    Уицилопочтли, — сразу определил брат Бартоломе того, что был справа. – Это у них бог войны.
Падре Хуан Диас, пытаясь не слишком вдыхать запах гнилой крови, поднял взор. Широколицый и широконосый Уицилопочтли был опоясан толстым золотым ужом, а все тело божества целиком покрывали драгоценные каменья.
—    А там дальше стоит похожий на ящерицу Тлалок, — поучительно объяснил брат Бартоломе, — и тело его набито семенами всех местных трав и деревьев. Это чтоб урожай был…
Падре ненавидяще застонал; он этого сукина сына в рясе не мог уже ни видеть, ни слышать!
Кто-то выкрикнул то ли приказ, то ли призыв, и жрецы тут же подожгли местную замену ладана – копал, и процессия разом сдвинулась в сторону, освобождая место перед алтарем.
—    Это большая честь, что нас сюда пригласили, — нравоучительно объяснил ему брат Бартоломе, и падре с наслаждением наступил монаху на ногу.
—    Еще одно слово, и я тебя со ступенек спущу, — шепотом пообещал он. – До самого низу будешь катиться.
Тот зашипел, выдернул ногу и обиженно насупился.
А тем временем события разворачивались весьма необычные. На свободную от процессии площадку вывели полуголого индейца, и капитаны охнули, — это был хорошо знакомый им тлашкалец, один из союзных с кастиланами вождей. И уж, кому-кому, а ему вход в столицу был заказан.
—    Никак, предал, скотина! – прошипел Альварадо.
Но одетый, как на парад, вождь не обратил на него ровно никакого внимания и просто ждал. А едва где-то неподалеку зарокотал индейский барабан, начал танцевать. Он выделывал такие па, которых не видел даже бывалый падре Хуан Диас. Прыгал и корчил гримасы, стучал себя в грудь и бил по бедрам, натягивал невидимый лук и поражал врага копьем, а потом барабан разом умолк, и от процессии отделился Мотекусома.
Изменилось все и сразу. Тлашкальца подхватили за руки и за ноги четыре крепких, заросших спутанными космами жреца, мигом уложили на алтарь, и Великий Тлатоани, приняв из рук одного из них огромный каменный нож, нанес удар.
Кастильцы охнули. Только теперь стало ясно, что тлашкальский вождь – вовсе не предатель, а военнопленный!
Мотексома был мастером этого дела и вскрыл грудную клетку захрипевшего тлашкальца в одно мгновение. Сунул чистую белую руку меж ребер, что-то нащупал, рванул и охнувший падре невольно подался назад. Это было сердце, и оно еще жило.
—    Че-орт! – выдохнул Альварадо.
И вот тогда загудел огромный, в два-три человеческих роста храмовый барабан. Низкий, протяжный, рвущий душу звук понесся над городом, извещая, всех и каждого, что жертва принесена. Мотекусома подошел к идолу Уицилопочтли, мазнул еще бьющимся сердцем по толстым губам и тут же бережно уложил сердце в полыхающий жертвенник.
—    По моему, это намек… — громко, на всю площадку, проронил Альварадо. – Вот скотина!
***
Что бы ни говорил Альварадо, а едва Мотекусому вывели на прогулку, город поуспокоился, и теперь ночами горела от силы четверть прежнего числа факелов. Но опасность все-таки продолжала вызревать – не только снаружи, но уже и внутри. Как сообщил Берналь Диас, солдаты уже оправились от первого страха, и, что еще хуже, начали привыкать к той мысли, что все это золото принадлежит им.
Кроме того, за время похода среди них сами собой начали появляться и вожаки, отнюдь не менее авторитетные, чем сеньоры капитаны, и это было и хорошо, и плохо. На вожаков можно было опереться, если дела пойдут совсем худо, а потому ссориться с ними Кортес не желал. Но сейчас они были настроены против него, и едва Кортес приказал подготовить к выходу из города первый, как бы пробный отряд, мгновенно собралась войсковая сходка.
—    Мы не поняли, Кортес, — начал избранный сходкой вожак. – Что это ты задумал? Только не крути!
Кортес посмотрел ему в глаза. Солдат был настроен достаточно решительно и чувствовал себя уверенно.
—    Хорошо. Я скажу прямо, — кивнул Кортес. – Я задумал выносить золото и небольшими отрядами выводить всех вас.
Сходка насторожилась.
—    Да-да, — поднял брови Кортес. – Но и золото выносить, и вас выводить придется частями. Одни вывозят золото, другие прикрывают.
—    Это еще почему? – прищурился вожак.
—    Они не станут нападать на маленькую группу, — спокойно объяснил Кортес. – Они будут ждать, когда мы выйдем все. А мы все вместе выходить не будем, пока не вывезем всю добычу.
Сходка ненавидяще загудела.
—    Знакомый приемчик! Капитаны с золотом смоются, а нам – разгребать! Даже и не думай, Кортес!
Кортес досадливо крякнул.
—    Ну, хорошо. Если вы капитанам не верите, давайте все вместе выйдем. Налегке.
Солдаты растерянно переглянулись.
—    А добыча как же?
—    Здесь оставим, — пожал плечами Кортес. – В тайнике, конечно… Пригласим подмогу, а когда возьмем город, разделим.
Сходка буквально взорвалась.
—    Знаем мы вас! Понаведете своих капитанских дружков, и от нашей доли одни огрызки останутся! Нашел дураков – с подмогой делиться!
Кортес поморщился.
—    Хорошо. Пусть я не прав. А вы что предлагаете?
Солдаты гудели, перекликались… и ничего предложить не могли. И тогда подал голос Берналь Диас.
—    Озером уходить надо! Всем вместе!
Кортес поджал губы и покрутил пальцем у виска.
—    Ты, Диас, видать, совсем уже в плавильне свихнулся! Как это озером? На чем? Или прямо в твоей каске поплывем?
Берналь Диас обиженно нахмурился и вытолкнул в круг невзрачного солдатика.
—    Вон, Мартин Лопес говорит, он может бригантину построить. Главное, чтобы лес был. Неужели Мотекусома леса не даст?
Сходка замерла. Идея была совершенно свежей и непривычной, но, главное, она исходила не от капитанов!
—    Ну… лес он, конечно, даст, — мигом помрачнел Кортес. – А дальше что? Где мы железо возьмем? Паруса? Канаты, наконец…
Мартин Лопес что-то тихо произнес.
—    Я не слышу! – разозлился Кортес. – Пусть говорит громче!
—    Он говорит, все это можно из Вера Крус принести, — озвучил сказанное корабельным плотником Берналь Диас. – То, что мы сняли со своей армады. А главное, на озере нам соперников нет! Как по маслу из города выйдем!
И вот тогда сходка взволнованно загудела. Это было как раз то, что надо! И лишь Кортес изо всех сил хмурил брови, делая вид, что все его планы только что рухнули.
***
Какама-цина очередные распоряжения Мотекусомы встревожили. Он сразу понял, что замыслил Кортес. И выполнить свой план кастилане могли очень даже просто: все приказы, скрепленные личной печатью Великого Тлатоани, исполнялись, как и прежде – быстро и неукоснительно.
—    Ты напрасно сердишься на меня, Какама-цин, — прямо сказал наследнику трона один из купцов. – Я не могу сорвать распоряжение Мотекусомы о поставках леса во дворец, — они законны. Когда ты станешь Тлатоани, я и твои распоряжения точно так же буду выполнять…
А затем то же самое сказали и поставщики хлопковых канатов, и начальники плотницких бригад, а дворцовый мажордом Топан-Темок превзошел в своей трусливой «разумности» даже Мотекусому.
—    Я вообще не понимаю, что ты так волнуешься, Какама-цин, — пожал плечами главный хозяйственник дворца. – Главное, что вся казна, до последнего зернышка какао на месте. Понимаешь? Эти придурки берут одно лишь «божье дерьмо» – золото…
—    Да, не в казне дело, — поморщился Какама-цин.
—    А в чем еще? – не понял Топан-Темок. – Пусть уходят! Женщин они с собой не возьмут – лишние хлопоты… Казна остается… Мотекусома после плена станет никем. Большой совет на выборах тебя наверняка поддержит… ну, что тебе еще надо?!
—    Их нельзя выпускать из города, — мотнул головой Какама-цин.
—    Какая разница, где ты их убьешь? – улыбнулся мажордом, — были бы солдаты и власть. А и то, и другое у тебя появится, не раньше, чем они уйдут. Дай им уйти…
Какама-цин упрямо поджал губы. Именно такие вот, лишь на первый взгляд разумные, а на деле просто беззубые идеи и привели Мотекусому прямиком в руки кастилан.
***
Лишь когда корабельные плотники изготовили модели двух будущих судов, а купцы доставили весь нужный, распиленный в строгом соответствии с чертежами лес, Кортес по-настоящему поверил в реальность своего плана.
—    Так, Сандоваль, выдвигайся в Вера Крус! – на первом же совете капитанов распорядился он. – Сместишь этого дурака Алонсо де Градо и пришлешь мне паруса, такелаж, смолу, железо.
—    Ты думаешь, они дадут нам достроить флот? – хмыкнул Ордас.
—    А ты можешь предложить что-то иное? – вопросом на вопрос ответил Кортес.
Ордас лишь развел руками.
А едва Сандоваль прислал таки такелаж, смолу и железо, заволновалась и сходка. Увидев стремительно растущие на берегу широкого канала каркасы двух небольших бригантин – как полагается, с веслами и парусами, и почуяв реальность шанса к спасению, солдаты начали требовать переучета золота.
—    Хорошо, — согласился Кортес. – Назначайте выборных лиц и – вперед.
—    Да, там у них в плавильне черт ногу сломит, — резонно возразил кто-то. – Мы днем посчитаем, а они ночью переложат в другое место…
—    Правильно! – заорали солдаты. – Для золота отдельное место подобрать надо! И чтоб не на виду! Мало ли чего?
Кортес обвел сходку критическим взором.
—    Вот вы никогда не слушаете, что вам говорят. Сколько раз я уже говорил, что добычу надо спрятать понадежнее?
Солдаты виновато понурились, но затем снова начали шуметь, громогласно высказывая опасения, что хитрые индейцы заметят сооружение тайника, и, в конце концов, решение было принято вполне изящное: строить часовенку. А что туда стаскивают под видом извести и кирпичей, — издали все одно не разобрать.
***
Подготовив столичную элиту к вооруженному мятежу, Какама-цин – не без колебаний – решил обратиться и к родне. Вернулся в родной город Тескоко и переговорил с братьями, дядьями и некоторыми из племянников.
—    И как быстро ты хочешь их одолеть? – поинтересовались родственники.
—    В четыре дня, — прямо ответил Какама-цин. – Если, конечно, напасть до того, как они достроят парусные пироги.
—    А нас хоть кто-нибудь поддержит?
Какама-цин уверенно кивнул.
—    Я уже говорил с вождями Тлакопана, Истапалапана и Койакана. Время согласовано. Старейшины столичных кварталов нас тоже поддержат.
И тогда подали голос старики.
—    Знаешь, Какама-цин, если бы ты имел на руках приказ Великого Тлатоани, то и мы бы тебя поддержали.
—    Я вас не пойму! – разозлился Какама-цин. – Даже в Наутле научились убивать кастилан! За один день – шесть голов! Чего вы боитесь?!
—    Раскола, — вздохнули старики. – Если начать штурм дворца, Союз рухнет.
—    А если не начать?! – вспылил Какама-цин. – Не рухнет?!
Старики насупились, и Какама-цин махнул рукой.
—    Делайте, как хотите, а я этого позора терпеть не буду.
***
Тревога была буквально разлита в жарком воздухе города. И эту тревогу чуяли все: солдаты, капитаны, святые отцы и уж, конечно, Кортес. И первым делом он снял все ограничения на общение Мотекусомы с подданными, убрал часовых подальше с глаз, а возле Великого Тлатоани посадил превосходно овладевшего языком пажа Ортегильо.
—    Не дай бог, если что упустишь, — сразу предупредил он. – Шкуру спущу.
И дело пошло. За несколько недель беспрерывной смены карт на кандалы, а изысканных увеселений на угрозы поджарить попки его аппетитным дочкам Великого Тлатоани практически сломили. Теперь Мотекусома выслушивал просьбы и доклады вождей в молчании, не давая Ортегильо ни малейшего повода уличить себя в мятеже. А потом Ортегильо старательно записывал все, что услышал, и вечером подавал Кортесу сводный отчет. И чего только не говорили уверенные в том, что юный паж-кастиланин языка не знает, вожди!
И когда градус тревоги стал почти невыносим, Кортес опять отправился к Берналю Диасу.
—    Берналь, — подозвал он солдата, едва тот вышел из плавильни. – Есть дело.
—    Золото… — понимающе ощерился солдат.
—    От тебя ничего не скроешь! – невесело рассмеялся Кортес.
—    А тут все понятно, — пожал плечами Диас. – Когда загорается дом, надо вытаскивать самое ценное. Но как ты его вывезешь?
Кортес поднял брови.
—    Я могу на тебя рассчитывать?
—    А я на тебя? – посмотрел ему в глаза Диас. – Ты не забыл, что треть твоей доли – моя?
—    Договор – это святое, — серьезно заверил Кортес.
—    Как у всех настоящих жуликов, — так же серьезно поддержал Диас. – Говори. Что ты на этот раз придумал?
Кортес быстро огляделся и склонился к самому уху Диаса.
—    Балласт.
—    Что… балласт? – не понял солдат.
—    Мы вывезем золото в мешках для балласта. На дне бригантин.
—    А смысл? – снова не понял солдат. – Все равно эти бригантины бросать придется, едва солдаты выгрузятся на берег…
Кортес улыбнулся.
—    Мы вывезем балласт раньше. Намного раньше.
На следующий день Берналя Диаса за одно лишь не вовремя сказанное острое слово с позором выгнали из плавильни.
—    Ты у меня сгниешь в караулах! – орал на него Кортес. – Ты у меня каждую ночь будешь службу нести! А днем – на балласт!
Понятно, что солдату сочувствовали. Но Кортес как с цепи сорвался, и с того дня бедолага целыми ночами стоял на посту у строящейся для прикрытия тайника часовни. А едва караул кончался, носил на строительство часовни кирпичи, паковал в мешки для балласта строительный мусор и сам же таскал и сбрасывал на днища бригантин. И так день за днем.
Ну, а сам Кортес навестил Мотекусому.
—    Пиши письмо племяннику, Тлатоани. А то он у тебя совсем из повиновения вышел. А заодно подготовь-ка мне приказ о его аресте. Пусть лежит.
Мотекусома опустил голову еще ниже и подтянул к себе чистый лист плотной бумаги из агавы. Кортес на секунду задумался и понял, что в такой ситуации нужно блефовать беспардонно. Так, чтобы у Какама-цина и мысли не было, что Кортес намерен выйти из города в ближайшие два-три дня.
***
Какама-цин получил оба письма почти одновременно.
В первом Великий Тлатоани заверял племянника, что вовсе не находится в плену, как о том повсюду говорит Какама-цин. Тлатоани переехал в старые апартаменты исключительно для того, чтобы поближе лицезреть своих драгоценных гостей – людей высокородных и во всех отношениях достойных. Ну, а в конце послания Мотекусома мягко укорял племянника за дерзость, приглашал во дворец для отеческой беседы и обещал помирить с Кортесом – человеком на редкость учтивым и добропорядочным.
Второе письмо пришло от самого Кортеса, и было оно не в пример откровеннее. Кортес указывал, что возводя напраслину на него, королевского посланника, Какама-цин оскорбляет и великого государя императора Священной Римской империи Карла Пятого. И уж расплата за оскорбление короля и сеньора всех материков и народов наступит неизбежно и будет воистину ужасной. Если, разумеется, Какама-цин вовремя не одумается и не прибудет с покаянным визитом во дворец Великого Тлатоани.
Какама-цин ответил обоим. Кортеса он прямо известил, что никакого «короля и сеньора» знать не знает, да и самого Кортеса предпочел бы не знать. А дядюшке с глубоким почтением обещал выполнить его просьбу и навестить и его самого, и его новых «друзей», для которых этот визит станет последним, что они увидят в своей жизни.
***
В пробный рейс Кортеса и тщательно отобранных сходкой 200 самых надежных солдат провожали, затаив дыхание. Обе миниатюрные бригантины были оснащены как веслами, так и парусами, на мачтах трепетали имперские и кастильские флаги, на палубах стояли по две бронзовых пушки, а команды были подобраны из самых лучших моряков, и все равно… было страшно.
Страшно было и после освящения судов братом Бартоломе. Страшно было даже после того, как святые отцы, смущаясь, отошли, а лекарь Хуан Каталонец с крестным знамением и крепким, словно булатная сталь, заговором окропил суда кровью девственницы и жиром тринадцати язычников. Как поведет себя на воде последняя надежда запертого во дворце отряда, не знал никто.
Опасались и индейцев. Во дворце все понимали, как важно генерал-капитану обеспечить себе надежное прикрытие, а потому никто не удивился, когда Кортес притащил Мотекусому и всю его свиту – незадолго перед отплытием.
—    Великий Тлатоани изъявил желание поохотиться, — серьезно известил всех Кортес. – И я не смею отказать столь высоко почитаемому мной монарху в этой понятной просьбе.
—    Храни тебя Сеньора Наша Мария! – с замирающим сердцем перекрестили генерал-капитана остающиеся солдаты. – Возвращайся быстрее, Кортес…
А потом затрепетали и вздулись развернутые паруса, засвистели матросы, и бригантины тронулись… и пошли.
—    Санта Мария! Ну, куда тебя несет?! – заорал штурман на своего чересчур сблизившегося с его судном коллегу, и оставшиеся на берегу солдаты умиленно засмеялись. Это была жизнь.
А через два часа Кортес выбрал место для высадки вооруженного охотничьим луком Великого Тлатоани и провел краткий, жесткий инструктаж.
—    Значит, так. Все беспрекословно выполняют распоряжения своих капитанов. Оцепление тотальное. При появлении индейцев длинный свисток.
Он оглядел замерший строй.
—    И не приведи Господь, если кто из вас Мотекусому упустит!
А когда солдаты под грозными окриками старших команд бегом умчались в лес выстраивать оцепление для возжелавшей поохотиться монаршей особы и его небольшой свиты, Кортес повернулся к Диасу.
—    Давай в трюм! Будешь подавать наш балласт. Хоть помнишь, где клал?
—    Еще бы, – спокойно отозвался Диас.
—    А ты, — ткнул Кортес в самого здорового и тупого тлашкальца, какого он нашел, — будешь принимать и сбрасывать. Восемьдесят мешков это не так уж и много. Успеете.
И спустя шесть часов весь «лишний» балласт лежал там, где ему и положено, – на мелководье. Вместе с посаженным на нож Диаса тлашкальцем, утяжеленным привязанным к ногам последним мешком.
***
Получив известие о пробном выходе парусных кастиланских пирог в озеро, Какама-цин понял, что действовать следует немедленно. Разослал гонцов по притаившимся в лесах отрядам, собрал вождей, провел краткий, но емкий инструктаж и убедился, что каждый свою задачу понял. А затем обвел собравшихся вождей напряженным и одновременно радостным взглядом и хлопнул себя по бедрам.
—    Ну, что… завтра с утра начинаем?
Вожди одобрительно загудели.
—    Но ты же не отнимешь наших пленных? – внезапно встревожился один.
—    Взятое в бою свято, — решительно кивнул Какама-цин. – Пленный «мертвец» принадлежит лишь тому, кто его поймал.
Вождям понравилось и это. Мотекусома никогда не был столь щедр и самых почетных пленных всегда оставлял себе – для жертвоприношения в столице.
—    И Колтеса оставишь?
—    Конечно, оставлю, — улыбнулся Какама-цин. – Я же обещал.
Вожди возбужденно загудели. Взять в плен Кортеса было весьма соблазнительно, а принести в жертву – крайне почетно.
—    Я все сказал, — поднялся Какама-цин. – Готовьтесь. Время дорого.
Вожди радостно загомонили, а едва начали подыматься, тростниковая занавесь на входе жалобно хрустнула и отлетела в сторону. Они вскочили, потянулись за оружием, но было уже поздно, — в дом, один за другим, влетели два десятка гвардейцев.
—    Что это?! Какама-цин! Что происходит?!
И тогда на входе показался один из самых старых и самых близких родственников предводителя мятежа – почти отец.
—    Какама-цин!
—    Да… – отодвинулся от приставленного к горлу меча Какама-цин.
—    Ничего завтра не будет, Какама-цин, — сурово поджал губы старый вождь.
Вожди замерли. Происходило что-то непоправимое.
—    Вы все арестованы, — печально произнес старый вождь. – Вот печать Мотекусомы. И ты, Какама-цин сейчас предстанешь перед судом Великого Тлатоани.
***
Увидев стоящего на коленях и уже закованного в кастильские цепи Какама-цина, Кортес опешил.
—    Ты?!
Если честно, то, рассылая от имени Мотекусомы приказ об аресте Какама-цина, он не надеялся почти ни на что.
«Разве что на чудо?»
Подошедший вслед Альварадо хохотнул.
—    Смотри, какого зверя привели! Осталось – кольцо в нос и в клетку!
—    Это я его для тебя поймал, Колтес, — забеспокоился, что его ототрут от славы, старый вождь.
—    Пошел вон, — отмахнулся Кортес. – К Мотекусоме иди; это он у вас Тлатоани.
Кортес опустился на корточки – лицом к лицу с Какама-цином – и заглянул ему прямо в глаза.
—    А я тебя предупреждал… не связывайся со Священной Римской империей. Не связывайся с кастильцами. Не связывайся со мной… я и не таких на карачки ставил.
Какама-цин молчал.
Кортес усмехнулся и поднялся с корточек.
—    Кортес…
Он обернулся. Это был штатный палач.
—    Жечь будем? – равнодушно поинтересовался палач. – А то я… все приготовлю…
—    Рано, — мотнул головой Кортес и широко, счастливо улыбнулся.
Он совершенно точно знал: с арестом главного мятежника число осторожных индейцев резко возрастет. А если взять в заложники еще и весь гарем Какама-цина, они, – может быть, — выйдут отсюда без боя.
—    Господи… — глянул он в небо и вскинул руки. – Спасибо! Спа-си-бо, Гос-по-ди!!!
***
Солдаты начали рваться домой уже на следующее утро. Но Кортес понимал – рано. И лишь когда вожди привели еще троих арестованных мятежников, всем телом почувствовал, как там, в небесах что-то сдвинулось, — окончательно.
А той же ночью, одним жестом отправив прочь очередную индейскую жену Кортеса, к нему пришла Марина. Подхватив огромный живот руками, уселась на постель и погладила по волосам.
—    Бедный Кортес… — потешно выговаривая букву «р», произнесла она. – Мне так жалко, что ты безродный.
Кортес улыбнулся и заложил руки за голову.
—    Я не безродный. С чего ты взяла?
—    Ты же не брат дону Карлосу…
—    Ну, и что?
—    Если ты не брат главного вождя, тебя не поставят править это страной.
Кортес рассмеялся. Рассуждать, поставят ли тебя править этой страной, когда жизнь еще болтается на волоске… это было замечательно.
—    Иногда ставят… — возразил он. – Вон Веласкеса несколько лет Колумбы ко двору не допускали… а теперь он – аделантадо.
—    А ты можешь стать аделантадо? – моргнула Марина.
Кортес задумался. Вообще-то верхом его мечтаний было губернаторское кресло – хорошее, удобное и надежное. И если кое-кого подмазать, — а золотишко он в озере уже притопил, — вполне можно и добиться. Вопрос, только где. Куба занята, Ямайка занята… а здесь… дай Бог, чтобы его еще не убили, или дома не повесили… с подачи таких, как Ордас. У этой публики всегда найдется пара опасных свидетелей.
Нет, формально Ордас был прав. И даже взятое Кортесом золото не могло исправить главной беды: Кортес не сумел подвести эту страну под Кастильскую Корону. Хуже того, напрочь испортил отношения, — теперь лет сто придется воевать, пока последнего индейца на колени поставишь.
Кортес потянулся и прикрыл глаза. Если бы мешики были совсем дикими, как, скажем, на островах, он просто зачитал бы им «Рекеримьенто» и – вся эта земля в тот же миг стала бы кастильской.  Но у них были власть и суд, законы и чертовы хроники и даже счетоводы и нотариусы, и вот это резко все усложняло…
—    Я хочу стать Сиу-Коатль! – затрясла его Марина.
—    Что? – не понял Кортес.
—    Я. Хочу. Стать. Сиу-Коатль, — упрямо повторила Марина.
—    Это главной женой, что ли? – рассмеялся Кортес. – Так ты и так здесь у меня главная…
—    Ты опять не понял! – рассердилась Марина. – Я высокородная! Понимаешь?!
Кортес криво улыбнулся. Марина крайне высокомерно упоминала об этом при каждой встрече с вождями, разве что за исключением здешних… и, надо признать, это мгновенно давало ей, а значит, и Кортесу изрядную фору – на любых переговорах.
—    Я имею право стать Сиу-Коатль! – совсем уже разъярилась Марина. – Даже если возьму в мужья простого носильщика!
—    Так становись, — беззаботно хохотнул Кортес.
Марина насупилась.
—    Мне нужен сильный муж. Такой, как Мотекусома. Или как ты. А ты не ничего не понимаешь.
Кортес уклончиво хмыкнул. Его впервые сравнили с Мотекусомой, и, как ни странно, это ему польстило. Марина легла рядом и, аккуратно пристроив живот, прижалась к нему – всем телом.
—    Ты согласился бы стать мужем Сиу-Коатль?
—    Как Мотекусома? – улыбнулся Кортес. – Неплохо бы…
Марина вскочила с постели.
—    Так ты согласен?! Правда?!
Кортес рассмеялся.
—    Сядь. Объясни толком, чего ты хочешь…
Марина сверкнула маслинами глаз и присела рядом.
—    Надо собрать Большой совет. Ты понимаешь? Все вожди должны прийти в столицу. И ты станешь как Мотекусома. Даже больше.
—    Что ты несешь?
Марина обиженно выпятила губы.
—    Помнишь, я тебе сказала, в какой день надо стать вождем?
—    Помню.
—    Я была права?
—    Ну… в общем… да.
Действительно, когда индейцы узнавали, что сходка  назначила Кортеса генерал-капитаном 12 мая, в священный день месяца Паш, все вопросы о его легитимности отпадали сами собой.
—    Тогда пойдем к Мотекусоме! – вскочила Марина. – Ты должен потребовать от него, чтобы он созвал Большой совет.
Кортес невесело рассмеялся. Лично он запланировал отсюда свалить. И очень скоро.
—    Вставай! – заорала Марина и гневно заколотила себя кулачками по бедрам. – Ты мне обещал!
Кортес удивленно моргнул.
—    Что я тебе обещал?
Марина с размаху уселась на постель, закрыла скуластое личико ладошками и заплакала.
—    Ты же сам сказал, что согласен стать мужем Сиу-Коатль… А сам… отказываешься…
***
Мотекусому разбудил Ортегилья. Великий Тлатоани с отвращением оттолкнул пажа Кортеса и сел в постели, вытянув ноги.
—    Чего ты хочешь? Опять карты?
—    Кортес вызывает.
Мотекусома содрогнулся. Он уже чувствовал, что Кортес опять придумал что-нибудь мерзкое. Слава Уицилопочтли, кастиланину объяснили, почему даже правитель огромного Союза не имеет права поставить подпись под приказом о казни своего племянника. А мысли у Кортеса такие были… Мотекусома чувствовал…
Тлатоани крякнул, встал, умылся мерзкой теплой водой из поставленного Ортегильей медного тазика и вышел в зал для приемов. Кортес и переводчица были уже здесь.
—    Что еще ты от меня хочешь?
—    Прикажи позвать Сиу-Коатль, — даже не думая переводить его вопрос Кортесу, распорядилась переводчица.
Мотекусома глянул на Кортеса… и впервые в жизни подчинился чужой женщине. Выглянул в коридор и позвал Ортегилью.
—    Приведи сюда Сиу-Коатль.
Паж с любопытством заглянул в зал для приемов и умчался исполнять распоряжение. Мотекусома сел напротив Кортеса и посмотрел ему в глаза. Они были пустыми и отстраненными, — как всегда, когда он особенно опасен. А потом застучали далекие шаги, и они все приближались, и вместе с ними словно приближалось нечто столь же неотвратимое, сколь и чуждое.
—    Ты меня звал?
—    Садись, — пригласил Мотекусома и снова посмотрел на Кортеса. – Ну?
Кортес что-то произнес, и эта беременная девка тут же, словно знала каждое слово заранее, перевела.
—    Созови Большой совет.
Мотекусома опешил и с трудом взял себя в руки.
—    Нужна веская причина.
—    Причина есть, — сама, даже не обращаясь к Кортесу, произнесла переводчица. – Перевыборы правителя Союза.
Мотекусома похолодел. Какама-цин – самый вероятный его наследник уже много дней сидел в кандалах, и, скорее всего, Кортес хочет выдвинуть кого-то из наиболее слабых его племянников…
—    И… кто претендент?
—    Он, — повернулась переводчица к Кортесу.
И тогда Мотекусома рассмеялся.
—    Это невозможно. В нем нет ни единой каплей крови нашего племени.
—    Во мне есть, — отрезала переводчица.
Мотекусома медленно повернулся к Сиу-Коатль.
—    Ты что-нибудь понимаешь?
Та покачала головой и принялась озабоченно рассматривать наглую девицу.
—    А чья ты, девочка?
Переводчица некоторое время молчала, словно проговаривала ответ про себя, а потом стиснула зубы и процедила.
—    Малиналь-цин. Ты еще помнишь это имя, Мотекусома?
—    Что-о?!
Сердце Великого Тлатоани подпрыгнуло и замерло.
—    Кто ты ему? – мгновенно охрипшим голосом выдавил он.
—    А ты вспомни Пайналу, — яростно предложила Марина-Малиналли. – И ответь себе сам.
***
Малиналь-цина, своего старшего брата, Мотекусома помнил каждый миг своей жизни. Брат с трудом разбирался в религиозных или политических тонкостях, хотя всегда был неплохим воином. А потом пришло время наследовать власть, и гадатели вдруг объявили, что новым главой Союза должен стать лишь Малиналь-цин.
С этим, особенно в столице, не согласились очень и очень многие.
—    Если Малиналь-цин станет Великим Тлатоани, большой войны не избежать, — сразу определили жрецы.
И это было чистой правдой, потому что ничего иного, кроме как воевать, брат Мотекусомы попросту не умел.
—    Великим Тлатоани должен стать Мотекусома, — считали жрецы. – Гадатели ошиблись.
И это тоже было правдой, потому что никогда еще у жрецов не было столь блестящего ученика. За что бы Мотекусома ни брался, все ему давалось почти играючи, и он мгновенно находил три-четыре способа добиться цели там, где остальные не видели и одного.
Вот только гадатели упорно стояли на своем, и тогда жрецы решили просто отправить слишком уж влиятельного претендента в Тлатоани на священную войну с Тлашкалой. И, что-что, а уж детали захвата Малиналь-цина в плен враг согласился обсудить с радостью.
Потом жрецы займутся и членами семьи Малиналь-цина, в том числе и совсем еще маленькой тогда Малиналли. Но будут решать эти непростые вопросы сами, без отвлечения Мотекусомы от государственных дел. И все равно, каждый миг Великий Тлатоани знал, что виновен. Потому что те самые переговоры с Тлашкалой вел именно он.
***
Все, что произошло потом, осталось в памяти Кортеса, как нанесенное резцом на камне. Размазывая по щекам слезы и яростно шмыгая носом, Марина показала татуировки на обоих плечах и рассказала, как ее, наследственную Сиу-Коатль, самую родовитую в Союзе, чуть ли не с трех лет передавали то в Пайналу, то в Шикаланго, то в Табаско, пока ее муж, названный брат Его Величества дона Карлоса Пятого, приемный сын самого Папы Римского и едва ли не личный друг Иисуса Христа – доблестный и могучий вождь Эрнан Кортес не положил этому конец. И только тогда старая жена Мотекусомы остановила ее скупым, но не терпящим возражений жестом.
—    Я не верю ни единому твоему слову об этом безродном разбойнике, — презрительно ткнула она рукой в сторону Кортеса, — но эти татуировки – наши, да и знаешь ты… много. Я тебя признаю.
Подошла к постаменту у стены и вытащила деревянный жезл, вырезанный в виде четырех сплетенных змей. Медленно двинулась к Марине, поклонилась, коснулась ковра у ее ног, затем своих губ и молча вручила жезл ей.
—    Я соберу Большой Совет, — встал и повторил перед Мариной то же самое Великий Тлатоани. – Причина достаточно веская.
И тогда Марина развернулась к своему избраннику.
—    Я – Сиу-Коатль, — счастливо всхлипнула она. – Ты видишь, Кортес? Значит, и ты – мой муж – станешь как Мотекусома.
А той же ночью она родила мальчика.
***
Первым делом на Кортеса насел совет капитанов.
—    Я не понимаю, чего нам ждать?! – орал Альварадо. – Бригантины есть! Возможность есть! Уходить надо!
—    Ты так и будешь молчать или соизволишь поговорить с нами? – возмущался Сандоваль.
—    Это, в конце концов, неумно, — нервно замечал Ордас. – Сеньор Кортес! Вы слышите, что я говорю?!
А потом Кортеса вызвала сходка. Солдаты кричали, возмущались и говорили, что не дело, построив корабли, ждать, когда их сожгут или выкрадут. Что следует немедленно выдвигаться на Вера Крус, а оттуда – Бог даст – попутным судном на Кубу. Но Кортес лишь улыбался, а на все вопросы отвечал одно:
—    Я вас хоть когда-нибудь обманывал?
И люди терялись, потому что Кортес действительно всегда выполнял все, что должен был выполнить генерал-капитан, разве что, кроме последнего этапа – выдать каждому его долю и отечески похлопать на прощание по плечу – и лучше, если подальше отсюда.
А на десятый день в столице собрался Большой совет, и сидящие на широких каменных ступеньках стадиона вожди лишь изумленно разевали рты: Великий Тлатоани вышел на игровое поле вместе с Сиу-Коатль, переводчицей и предводителем кастилан. А потом Мотекусома начал говорить, старчески утирая слезящиеся глаза, и все поняли, что перед ними – другой человек. Этот, новый никогда бы не добился сведения войн с Тлашкалой до трех в год – строго по договору. Этот, новый никогда бы не забил мяч в каменное кольцо «лона смерти» на высоте трех человеческих ростов. Этот, новый вообще ни на что не был пригоден.
—    Все восемнадцать лет я был милостивым и щедрым, — напоминал Мотекусома, и вожди содрогались этому мелочному бахвальству некогда великого человека.
—    Все восемнадцать лет вы были добрыми и верными членами нашего Союза, — пытался похвалить вождей Мотекусома, хотя именно таким и должен быть вождь, заключивший честный договор.
—    Но теперь все изменилось, и новым претендентом в правители Союза впервые становится чужак. Вот он.
Вожди охнули. Мотекусома указывал на предводителя кастилан.
—    У него есть на это право, ибо он породнился с кровью, которая стоит выше моей, — утер старческую слезу Мотекусома.
—    Как?! – хором охнули вожди. – Откуда?!
И тогда Мотекусома вывел вперед юную скуластую переводчицу.
—    Вот наша новая Сиу-Коатль.
И единственный, кроме Кортеса, чужак, — спрятавшийся за трибуной толкователей паж Ортегильо стремительно записывал каждое слово, чтобы затем генерал-капитан мог проверить, все ли и правильно ли перевела ему его индейская жена Марина.
***
Большой совет долго не мог согласиться со свалившейся на них бедой. Вожди потребовали доказательств, и Малиналли тут же показала татуировки и на память продиктовала двенадцать поколений своей родословной, вплоть до Иланкуэитль, дочери правительницы Кулуакана – еще до образования Союза.
Тогда вожди предложили Кортесу выйти на поле и в честной схватке над мячом доказать, что он достоин зваться правителем и мужчиной, но чужак гневно отказался, ибо религия его народа не позволяет играть с судьбой.
Вожди мгновенно за это уцепились и прямо указали, что Кортес не может быть Тлатоани – говорящим с богами, именно потому, что их боги разные, и – хуже того – его боги ненавидят мешикских богов. На что хорошо подготовленный чужак ответил, что и не претендует на это, и пусть «говорящим с богами» остается Мотекусома, а он требует лишь того, что ему, как мужу высокородной Малиналли, положено по праву – места главного вождя Союза племен – Уэй Тлакатекутли. Тем более что Мотекусома сам признал его своим преемником и сам же передал ему всю власть – строго по закону.
Вконец отчаявшиеся найти в законе хотя бы одну зацепку, запрещающую чужаку взойти на самый верх, вожди начали кричать, что процедура передачи всей полноты власти слишком сложна. Что для этого нужно еще найти триста шестьдесят девять незамужних дочерей для нового гарема. Но бледный, словно вырвавшийся из преисподней Малинче напомнил, что по закону для вступления во власть ему вполне хватает и высокородной Малиналли. А уж дочерей вожди ему постепенно подберут, — он потерпит.
И на следующий день уже все кастилане до единого собрались перед лицом все тех же вождей, и тщедушный человечек с толстой папкой в руках читал долгое и почти непереводимое послание неведомого вождя.
Он читал и читал, то пересказывая общеизвестные истины о сотворении мира, то обещая не принуждать племена креститься в новую веру, а, в конце концов, поведал, что давным-давно, чуть ли не до того, как кастильцы вышли в море, Сам Господь Бог отдал им все эти земли вместе с каждым проживающим на них человеком или скотом, — раз и навсегда.

Кортес проснулся, как всегда, с рассветом. Потянулся и раскинул руки по широченной кровати. Немного полежал, глядя, как сквозь тростниковую занавесь пытается пробиться к нему утреннее солнце, рывком сел и спустил ноги с невысокого ложа. Улыбнулся и хлопнул в ладоши.
В пустом дверном проеме мгновенно появилась толстая перепуганная мойщица и жестом показала ему, что все готово. Кортес вскочил, как был – нагишом – прошел в баню и с удовольствием улегся на теплую каменную поверхность.
Мойщицы тут же принялись за дело, и Кортес, чувствуя себя почти Нероном и уж точно – конченым грешником, с наслаждением крякал и поворачивался, подставляя под мочалки нетронутые места. А затем его тщательно омыли теплой водой, бережно промокнули большими ворсистыми утиральниками, надушили туалетной водой со странным терпким духом и подали свежую одежду.
Кортес неторопливо оделся, прошел в обеденную залу и присел на низенькую обитую мягкой тканью скамеечку. На столике мигом появилась сверкающая белизной хлопковая скатерть, а место, где изволит кушать Великий и Грозный Малинче, немедленно огородили расписными ширмами.
Блюд, как всегда, было множество. Кортес кинул в рот с десяток мелких, как ноготь большого пальца, печеных яиц, попробовал жаркое, и еще раз решил, что лучше маисовой каши ничего на свете быть не может. Откушал, выпил два глотка раскаленного какао и, омыв и промокнув мгновенно поданным утиральником руки, щелкнул пальцами.
Из соседней залы тут же выбежали несколько акробатов и жонглеров, и некоторое время Кортес любовался этим изысканным действом, обдумывая, с чего начать день.
Собственно, действительно необходимых дел было несколько. Следовало вместе с Мотекусомой навестить дом призрения ветеранов всех войн, сходить на торжественный обряд почитания грозного Уицилопочтли, проследить, как идут работы по установлению алтаря Сеньоры Нашей Марии – бок о бок с жертвенником ящерообразного Тлалока, а уже после обеда и короткого отдыха заняться главным – золотыми приисками.
Огромные, исполненные красками на хлопчатых полотнах карты один из новых секретарей Мотекусомы выдал ему сразу, как только Кортес об этом заикнулся. Пробы с каждого месторождения у Кортеса тоже были, — на рынке их продавали в прозрачных гусиных перьях, так, чтобы можно было глянуть на просвет и оценить качество песка. Оставалось уточнить детали пути и дипломатическую обстановку с окружающими племенами.
—    Кортес! Кортес! — послышалось из коридора, и Великий и Грозный Малинче жестом отправил акробатов прочь.
—    Что там еще?
В зал влетел запыхавшийся Ортегилья.
—    Сходка, Кортес. Тебя требуют.
Кортес чертыхнулся.
—    О чем еще говорить? Я же все сделал! Пусть до вечера подождут.
—    Там такое… Кортес… — покачал головой Ортегилья. – Лучше тебе прямо сейчас пойти.
Кортес досадливо крякнул, отпил еще пару глотков какао и решительным шагом двинулся по темному коридору, спустился по лестнице мимо замерших громадных дворцовых гвардейцев и выскочил во двор.
Солнце тут же ударило по глазам, и Кортес прищурился. Да, здесь были почти все – за исключением разве что дозорных. Но – странное дело – сходка молчала.
—    Ну, что еще стряслось? – весело и энергично поинтересовался Кортес. – Или вам опять девок не хватает?
—    Золото, Кортес, — подал голос один, самый рослый. – Где наше золото?
—    Какое золото? – не понял Кортес. – Если вы о приисках, так мы туда еще не дошли…
Сходка зло загомонила.
—    Ты дурачка из себя не строй! – выкрикнул кто-то. – Где наши доли?
Кортес обозлился.
—    А то вы не знаете? Все в нашем тайнике… ну, и в плавильне. Мы же договорились: вывезем, тогда и делить будем.
Сходка возмущенно загудела.
—    В часовне трети не хватает, Кортес! А плавильня со вчерашнего дня пуста! Куда все делось?!
Кортес прекрасно помнил выгруженный прямо в воду у самого берега «балласт» в маленьких аккуратных мешках, а потому сразу помрачнел.
—    Вы что… меня обвиняете?!
—    А кого еще?!
—    Так хочу вам напомнить! – вызверился Кортес. – Я золото не плавил! И на посту возле часовни не стоял! И вообще, я – идальго, а не вор!
Сходка снова загудела, но теперь уже растерянно.
—    Где Диас? Его надо сюда!
—    Здесь я! – гневно отозвался Берналь Диас и вышел на открытое место, чуть ниже Кортеса. – Кому что непонятно?
—    Ты старшим в плавильне был! Куда все делось?!
—    Хочу напомнить, что меня из плавильни уж месяц как турнули! – резко выкрикнул солдат. – И я ночами, как шавка на цепи, в карауле торчал, а днем, как последний индеец, кирпичи на стройку на собственной спине таскал!
Берналь Диас резко развернулся и, оттопырив зад, показал, благодаря какой именно спине часовня и была построена.
—    Караульных к ответу! – заорал кто-то, но его не поддержали. Здесь в карауле стоял каждый. Да, и на стройке работали все…
—    Еще вопросы есть? – обвел толпу насмешливым взглядом Кортес.
—    А чего зря шуметь? — мрачно отозвался рослый солдат. – Остатки делить надо. А то, пока, пока до Кубы доберемся, там и дырявого песо не будет.
—    Правильно! Делиться! – загудела толпа. – Прямо сейчас!
Кортес поморщился; все его планы на сегодняшний день рушились на глазах.
—    Ну, что ж, делиться, так делиться, — пожал он плечами и сбежал со ступенек.
***
Когда Кортес подошел к хитро пристроенной к дворцовому комплексу часовне, тайник был открыт. Плавильщики каждый день отправляли сюда очередную партию слитков, а часовые в присутствии капитанов следили, чтобы слитки несли только в потайную комнату, но никак не обратно. Сегодня стену комнаты собирались заложить камнем, и именно поэтому делегация сходки основательно пересчитала слитки.
«Рановато вылезло…» – поморщился Кортес.
—    Вот скажи нам, Кортес, — возбужденно заголосили избранные сходкой делегаты. – Здесь есть семьсот пятьдесят тысяч песо?
Кортес окинул взглядом пять одинаковых золотых штабелей.
—    Ну… семьсот пятьдесят – это вряд ли, а тысяч пятьсот, наверное, будет…
—    А было семьсот пятьдесят! Никак не меньше! Куда все делось?!
Кортес демонстративно потянулся к рукояти кинжала.
—    Ладно! Хорош вам! Хватит пустых разговоров! – тут же одернули скандалистов. – Делить надо! Начинай, Кортес!
Кортес кивнул и подозвал казначея и Королевского нотариуса поближе.
—    Смотрите в оба. Чтобы все по честному. Вот этот, — показал он на первый штабель, — королевская пятина. Все согласны?
—    Все… — загудели делегаты.
—    Вот эта пятина – моя. Согласно уговору.
Солдаты вздохнули. Они уже раз двадцать пожалели, что согласились выделить Кортесу пятую часть добычи, но уговор есть уговор.
—    А вот эти два штабеля… — Кортес повернулся к казначею. – Сколько мы Веласкесу за армаду из одиннадцати судов должны?
—    Двести двадцать тысяч, — мгновенно отозвался казначей.
—    Итак, — деловито ткнул пальцем в оба штабеля Кортес. – Эти два штабеля и еще двадцать тысяч – Веласкесу. За армаду.
Солдаты охнули.
—    Как это – Веласкесу?! Мы за армаду не в ответе!
Кортес, требуя тишины, поднял руку.
—    Кто армаду на мель приказал посадить? – он повернулся к нотариусу. – Что там у тебя записано, Годой?
—    Общее решение сходки, — тут же достал нужную бумагу Королевский нотариус.
Делегаты вызверились.
—    Ты же сам! – орал кто-то. – Мне лично! Сказал, что бояться нечего, и никто, кроме тебя, за армаду долговых расписок не давал!
—    Это ты перед Веласкесом в ответе!
Кортес выждал, когда они прокричатся, и пожал плечами.
—    Во-первых, наши личные с Веласкесом дела никого, кроме нас, не касаются. Так?
Солдаты молчали.
—    Так, я спрашиваю?! – заорал Кортес.
—    Та-ак… — опустив головы, были вынуждены признать делегаты.
—    И на том спасибо, — зло процедил Кортес. – Во-вторых, лично я никому армаду сажать на мель не приказывал. Кто хочет возразить?
Солдаты молчали. Кортес и впрямь ухитрился не отдать на этот счет ни единого распоряжения. Все организовали их собственные, прямо на сходке, крикуны.
—    И, в-третьих, — с напором завершил Кортес, — у королевского нотариуса, слава Сеньоре Нашей Марии, есть документ, где ясно указано, кто именно в ответе за армаду Веласкеса. И там написано: сходка. И подписи стоят. Ваши подписи! Не моя!
Он выхватил у нотариуса бумагу и сунул им в рожи несколько листов, сплошь покрытых крестами и отпечатками пальцев. Солдаты стояли, как неживые.
—    Отложите в долю Веласкеса еще двадцать тысяч, — сухо распорядился Кортес.
Часовые покосились на делегатов и нехотя принялись перекладывать слитки – из пятого общевойскового штабеля в третий и четвертый – Веласкесу.
—    Еще нам нужно оплатить провиант, оружие, порох… — деловито начал перечислять Кортес. – Сколько там, Гонсало?
—    Семьдесят четыре тысячи, — подал ему бумагу казначей.
Солдаты замерли: последний, пятый общевойсковой штабель на их глазах уменьшился вдвое.
—    Ну, а теперь осталось разделить то, что принадлежит нам вместе, — развел руками Кортес. – Начинайте, Мехия.
Казначей Гонсало Мехия принялся диктовать, кому и сколько причитается, и делегаты лишь хлопали глазами. Капитанам полагалось больше всех, всадникам куда как больше, чем пешим, а пушкарям и стрелкам из аркебуз больше, чем арбалетчикам. Ну, а солдаты… оставались в самом, что ни на есть, низу.
Затем казначей напомнил, что есть еще и брат Бартоломе де Ольмедо, и падре Хуан Диас, а еще штурманы со своей, усиленной долей, а еще оставшиеся в крепости Вера Крус семьдесят душ увечных и придурковатых. А когда он высчитал из общей доли возмещение сеньору Кортесу за павшего в Сан Хуан Улуа жеребца и вынужденную покупку новой лошади… в солдатской куче осталось так мало, что не на что было смотреть.
—    И это все? – не могли поверить глазам вот только что, буквально на днях разграбившие самый богатый дворец мира делегаты. – Здесь же и по сто песо на брата не выходит…
—    Не унывайте. Как пришло, так и ушло, — подбодрил их Кортес. – Зато, теперь никаких долгов. Понимаете? Все остальное – только в наш общий карман! Прииски!.. Подати!.. Все! – он оглядел солдат теплым взглядом. – Я думаю, мы еще разбогатеем.
***
Брожения шли еще долго. Солдаты мгновенно вспомнили, как, поддавшись уговорам Кортеса, отказались от своих законных долей, из даров Мотекусомы, чтобы отправленный в Кастилию подарок Его Величеству выглядел солиднее.
Кто-то припомнил, что видел на одном из капитанов, — кажется, у Альварадо, золотую цепь из королевской пятины, но Берналь Диас предложил солдатику самому, как мужик с мужиком, разобраться с Альварадо, а не «пристегивать» к сваре других, и недовольный тут же заткнулся.
Один – из грамотных – заглянул еще глубже и начал копаться в караульных списках, выясняя, кто и когда стоял на посту у часовни, но его случайно зацепили в пьяной драке, и грамотей в четверть часа истек кровью. Ну, а самых неугомонных и заметных Кортес расположил к себе дарами – песо по триста-четыреста. И люди постепенно смирились.
Впрочем, к тому времени Кортесу было уже не до них. Обложив провинции данью золотом, он вычистил все «божье дерьмо», что еще оставалось в стране. Набрал его тысяч на двести песо и распорядился, чтобы мешикские мытари сразу доставляли его в Тлашкалу, – естественно, без ведома сходки, но с общего согласия капитанов.
А потом дошла очередь и до приисков. Допросив Мотекусому и ювелиров, он быстро выделил три главные золотоносные провинции: Сакатула на южном побережье, Туштепек – на северном и весьма изобильные Сапотек и Чинантла. Перетолковал с капитанами и выслал на разведку три группы – в каждую из провинций.
А едва группы ушли, Кортес занялся еще более важным делом – властью. Приняв по совету Марины второе, духовное имя Кецаль-Коатль – Пернатый Змей, он первым делом отстранил от поста правителя Тескоко сидящего под арестом Какама-цина. Присмотрелся к вождям и поставил над городом Тескоко его брата, юношу забитого, а потому безропотно принявшего и непосильную должность, и крещение, и новое имя «дон Карлос».
Затем Кортес потребовал от вождей исполнения обещанного и в считанные недели сыграл более полусотни своих свадеб – с дочерьми самых сильных мешикских вождей. Затем собрал счетоводов, выяснил порядок взаиморасчетов с использованием бобов какао из общегосударственной казны и начал наводить порядок. В несколько раз понизил сумму взноса в общую казну. Сразу же, за недостатком средств, распустил несколько гарнизонов – первым делом тот, что стоял в Наутле. И, наконец, разрешил Семпоале, а затем и остальным провинциям не посылать юношей в столичные училища.
И лишь когда руки Великого Малинче-Кецаль-Коатля немного освободились, он стал выбираться в город. Строго в традициях здешних мест Кортес набрасывал на плечи парадный плащ из перьев священной птицы кецаль, брал переводчиков и вооруженных арбалетами капитанов и шел на базарную площадь.
Понятно, что поначалу обыватели пугались бледного, словно сбежавшего из преисподней, безобразно поросшего волосом и столь странно воцарившегося правителя. Но постепенно люди привыкали, и вскоре при каждом выходе Кортеса на огромную базарную площадь торговцы одаривали его изящными золотыми ожерельями и вкусными бесшерстными и беззубыми щенками, благовониями и расписной керамикой, острейшими кремниевыми ножами и бумагой из агавы «амаль», кроликами и фазанами, шкурами ягуаров и пум, тортами из кукурузных коржей, меда и орехов, – короче, всем, чем сами были богаты.
А потом Кортес поднимался на пирамиду главного храма и подолгу со смешанным чувством изумления и восторга смотрел на странный, не похожий ни на один из виденных им город. Нет, это не был Иерусалим, но даже самые опытные из его солдат, бывшие и в Риме, и в Константинополе, утверждали, что таких ровных и чистых, выложенных шлифованным камнем площадей, высоких дворцов и широких улиц и каналов более нет нигде. И он смотрел и смотрел: на тысячи снующих по озеру цветастых лодок, на ровный, как струна, акведук, сбегающий в город с гор Чапультепек, на дамбы, ведущие к тающим в дымке городам-спутникам… и не мог насмотреться.
А затем наступал вечер, и Кортес возвращался во дворец, отдавал тело опытным осторожным мойщицам, кушал, отдыхал, а к ночи выходил в свой бескрайний сад с тысячами фруктовых деревьев и сотнями прозрачных ручьев, душистых полянок и прудов, полных диковинной разноцветной рыбы. Сидел, слушал птиц и смотрел на полную чувственную луну. Здесь и находила его бывшая рабыня, а ныне царствующая императрица Малиналли, тщательно следящая за тем, чтобы ее высочайший супруг не оставался в постели один, без хорошенькой юной женщины, — по крайней мере, до тех пор, пока она сама не оправится после родов.
—    Кецаль-Коатль собирается ложиться спать? – интересовалась она.
—    Да, Сиу-Коатль, — в тон ей отвечал Кортес. – Уже иду.
Ему было хорошо. Настолько хорошо, что временами он забывал даже о Веласкесе.
***
К отмщению губернатор Кубы и Королевский аделантадо Диего Веласкес де Куэльяр готовился одиннадцать месяцев подряд. К сожалению, он уже не мог исправить разрушенную жизнь ни в чем не повинной девочки – Каталины Хуарес ла Маркайда, но уж отправить Кортеса на виселицу – вполне… после улаживания некоторых формальностей.
С формальностями и вышла задержка.
Поначалу судьба благоволила. С каравеллы Кортеса, битком набитой золотом, предназначенным королю, бежал матрос. Он и передал Веласкесу письмо Диего де Ордаса с ярким описанием подарков Мотекусомы и особенно золотого диска величиной с тележное колесо.
Веласкес мигом осознал, какой шанс предоставила ему Сеньора Наша Мария и отправил вдогонку самый быстрый корабль с жестким приказом: перехватить золотую каравеллу у Гибралтара, а затем отнять и преподнести подарки Его Величеству, – но уже от имени самого Веласкеса.
Увы, суда разминулись.
Тогда люди губернатора Кубы связались с епископом Фонсекой, президентом Королевского Совета по делам Индий и с облегчением узнали, что до короля дары Кортеса не дошли, осев на полпути, в Совете. Понятно, что Фонсеке мягко намекнули на желательность подарить Его Величеству золото вместе – от имени как Фонсеки, так и Веласкеса. Но, увы, понимания не нашли.
Впрочем, Сеньор Наш Бог явно сочувствовал Веласкесу. Оказалось, посланцы Кортеса вдрызг разругались с Фонсекой, пытаясь передать Его Величеству золото лично, — как неотъемлемую часть письма Эрнана Кортеса королю. На что обиженный епископ с удовольствием задержал в Совете, как золото, так и письмо, и мстительно разрешил губернатору Кубы арестовать, а то повесить как Кортеса, так и его людей.
Это было важно. Теперь, когда слухи о богатой добыче Кортеса просочились в Королевскую Аудьенсию, повесить негодяя без поддержки сверху Веласкес уже не мог. И вот Фонсека такую поддержку давал.
Тогда Веласкес и влез в долги и начал собирать новую экспедицию. Вместе со своим генерал-капитаном Панфило де Нарваэсом он объехал всю Кубу, говорил с каждым, обещал золотые горы и все-таки набрал 19 кораблей с 20 пушками и 1400 солдат.
И снова вмешалась Королевская Аудьенсия. Высокопоставленный покровитель Кортеса – Николас де Овандо определенно желал успеха своему племяннику больше, чем Веласкесу. Но даже посланный на Кубу Королевский аудитор не мог отменить назначенного Небом отмщения.
—    Аудитора ссадишь где-нибудь по пути, – чтобы не мешал, Кортеса в цепи и ко мне, добычу и все документы тоже, — жестко проинструктировал губернатор капитана Панфило де Нарваэса, — с остальными разберешься на месте.
—    А если он и впрямь нашел что-то необычное? – так, на всякий случай поинтересовался Нарваэс. – Прииски, города…
—    Золото и рабов – как договорились, делим по долям, а славу целиком перепишешь на себя, сынок, — ласково потрепал высоченного капитана по щеке губернатор. – Я разрешаю.
***
Благодаря сохранению Союза, почта работала, как и прежде, идеально, а Кортес был занят крещением самых слабых вождей и приисками. Именно поэтому сохранивший за собой пост «говорящего с богами» Мотекусома узнал о новой армаде первым. На великолепных рисунках было отражено все: пироги, лошади, пушки… и новые «мертвецы». Много «мертвецов».
А вот смысл докладов заставлял думать. Во-первых, новая армада остановилась, не доходя до крепости Вера Крус. Во-вторых, высадившаяся на берег разведка новых «мертвецов» была настороже и расспрашивала о Кортесе не без опаски.
«Уж не португальцы ли это? – с замирающим сердцем думал Мотекусома; он уже чуял возможность стравить и тех, и других. – Надо бы потянуть время…» И лишь, когда стало ясно, что Кортес вот-вот получит те же самые известия от тотонаков, Мотекусома передал красочные рисунки своему «соправителю».
—    Малинче… я получил известие, — мягко произнес Тлатоани и отдал рулон с рисунками. – Прибыли восемнадцать кораблей, и, как мне сказали, люди на них похожи на тебя. Ты рад?
Кортес побледнел и едва удержался, чтобы не схватить документы немедленно.
«Может быть, и португальцы… по крайней мере, он их боится…» — понял Мотекусома и прикрыл глаза, чтобы Кортес не увидел его чувств.
Но Кортес уже ничего не видел. Схватившие полотно пальцы побелели от напряжения, а челюсти были стиснуты, словно он готовился отразить атаку целой команды игроков в мяч.
—    Ты рад? – повторил вопрос Мотекусома.
—    Что? – непонимающе заморгал Кортес. – А… да… Только помощников мне и не хватало.
Ортегилья на секунду задумался и перевел, как мог.
—    Мне очень не хватало помощников.
Мотекусома выслушал перевод Ортегильи и улыбнулся: Кортес определенно лгал. «Великий Малинче» совершенно не желал «помощи» полутора тысяч вооруженных земляков.
***
Панфило де Нарваэс избавился от Королевского Аудитора сразу, — приказав силой высадить его в первом же порту. Веласкес был прав, и догляд человека, целиком подчиненного родне Кортеса был ему ни к чему. Везло Нарваэсу и дальше: утратив лишь один корабль, разбившийся о рифы, и встав неподалеку от Сан Хуан Улуа, он почти сразу же наткнулся на трех отправленных Кортесом снимать пробы с приисков солдат. И эти солдаты были из обиженных.
—    Счастливчик ты, Нарваэс, — всхлипывал Сервантес-Остряк, налегая на солонину с почти забытым божественным вкусом свинины. – Кортес на семьсот пятьдесят тысяч золота взял…
—    Сколько?! – подскочили капитаны.
—    Семьсот пятьдесят тысяч, — подтвердил Эрнандес-Каретник. – Это все знают.
Нарваэс переглянулся с капитанами. Отобрать такую сумму, не вступая ни с кем в бой, а просто предъявив постановление об аресте, было бы сказкой.
—    Вы, главное, крепость его возьмите, Вера Крус, — посоветовал Эскалоп, и ему тут же подлили хорошего кастильского вина. – Там человек семьдесят осталось – одни инвалиды.
Нарваэс широко улыбнулся. И впрямь, чтобы напрочь отрезать Кортесу все пути к бегству, достаточно было взять крепость на берегу.
—    А что… солдаты меня поддержат? – чувствуя, как в груди разгорается огонь вожделения, поинтересовался Нарваэс.
—    Однозначно, — кивнул Сервантес-Остряк. – Он при дележе всех обманул, даже капитанов. – Главное, возьми их в долю. Чтобы все по честному.
Капитаны иронично переглянулись. Пообещать взять в долю? Почему бы и нет?
—    Да, и сколько тех солдат осталось? – горько вздохнул Эрнандес-Каретник. – Триста пятьдесят душ.
Внутри у Нарваэса полыхнуло. Даже если договориться с людьми Кортеса не удастся, его вооруженные силы превосходили число противника вчетверо.
А потом из столицы прибыло странное индейское посольство. Проделав приветственные ритуалы и щедро одарив гостей золотом, туземцы долго, где при помощи жестов и рисунков, где при помощи коллективных переводов трех солдат-дезертиров расспрашивали Нарваэса о цели его визита, но сами большей частью помалкивали. И лишь одно посланник губернатора понял ясно: Кортес в богатой индейской столице закрепился, но особого удовольствия это ни у кого не вызывает.
«Пора подминать под себя Вера Крус, — решил он. – А там посмотрим…»
***
Первым делом Кортес вызвал капитанов на совещание. Кинул на стол рисунки, переждал, когда пройдет первое потрясение, и сухо поинтересовался:
—    Что думаете? Кто это?
—    Веласкес. Больше некому, — первым подал голос Диего де Ордас.
И тогда вступил Альварадо.
—    Дело не в том, кто к нам в гости пожаловал. Главное, решить, что с нашим золотом делать. Сила у них изрядная.
—    Вывезти золото надо… — зашумели капитаны. – В ту же Тлашкалу. Мало ли как повернется?
Кортес покачал головой.
—    Солдаты не дадут. Вас на дележе не было, а мне всю кровь отсосали, пока выясняли, куда что делось.
Изрядно запустившие руки в общую казну – пусть и с позволения Кортеса – капитаны покраснели. И тут Кортес задумался.
—    Разве что… под видом доли гарнизона Вера Крус. Что скажете?
Капитаны переглянулись. Идея была неплоха.
—    А что… — начал развивать мысль Кортес. – Никто, кроме самого гарнизона, к этой доле никакого отношения не имеет, а значит, помешать не может. А уж добавить к ней лишку всегда можно. Особенно в спешке.
Он оглядел капитанов.
—    Ну… кто возьмется организовать спешку?
—    А что ее организовывать? – хмыкнул Альварадо. – Едва начнем выяснять, кто к нам с армадой пожаловал, здесь такой гвалт поднимется! Слона можно вынести, — не заметят!
Капитаны разулыбались.
***
Комендант крепости Вера Крус Гонсало де Сандоваль узнал о прибытии армады от разведчиков-тотонаков. Было ясно, что устоять перед такой махиной городу не удастся, однако, и «гости» – кто бы они ни были, ничего об истинных силах города не знали. А потому Сандоваль собрал гарнизон, провел инструктаж, взял клятву оборонять крепость до конца, водрузил для поддержки боевого духа новую виселицу и приготовился ждать. И, не прошло и двух дней, как армада встала на рейде, от главного судна отделилась шлюпка, а вскоре перед настежь распахнутыми воротами крепости появились парламентеры.
Их было шестеро: священник Гевара, родич Веласкеса Амайя, нотариус Вергара и трое свидетелей из матросов – на всякий случай. Настороженно поглядывая на оборонительные сооружения и таскающих бревна индейцев, парламентеры прошли через весь город и не обнаружили ни единой души.
—    Может, это уже индейская крепость, а не кастильская? – холодея от дурных предчувствий, выдавил нотариус.
—    Ты думай, что говоришь! – осадил паникера падре Гевара. – Вон, посмотри, новая виселица на холме. Ее что – индейцы поставили?
—    Храм Божий! – вдруг заорал один из матросов. – Братцы! Вон, смотрите! Может быть, там кто есть?!
Парламентеры ускорили шаг, мигом пересекли пустынную площадь и, чуть ли не толкаясь локтями, ввалились в храм.
Он был пуст.
—    Сеньора Наша Мария! – перекрестился падре Гевара, а за ним и остальные. – Что здесь творится?
То, что в городе происходит нечто странное, видели все, и, вкупе с остовами выбросившихся на берег и вконец разбитых прибоем каравелл, общее впечатление составлялось просто жуткое. Тем более что индейцы продолжали работать, — так, словно над ними нет и никогда не было хозяев.
—    Надо попробовать вон в то здание заглянуть, — осторожно предложил Амайя и ткнул пальцем в сторону самого большого, каменного дома.
—    А если и там… — переглянулись парламентеры и поняли, что иного выхода, кроме как искать и когда-нибудь все-таки найти здешнюю власть, у них все равно нет.
Гуськом, пригибаясь от каждого шороха и треска, они перебежали безлюдную площадь и, на всякий случай, приосанившись, вошли в дом. И тут же увидели первого и, похоже, единственного во всем городе кастильца. Он сидел за столом и что-то быстро писал.
—    Здравствуйте, сеньор, — хором, наперебой и с огромным облегчением поприветствовали незнакомца парламентеры.
—    Здравствуйте, — сухо кивнул человек и встал из-за стола. – С кем имею честь?..
Парламентеры переглянулись.
—    А… кто вы? – попытался выровнять положение падре Гевара.
—    Капитан Гонсало де Сандоваль, — поклонился незнакомец. – Комендант города Вилья Рика де ла Вера Крус.
Парламентеры выпрямили спины, один за другим представились, а потом падре выступил вперед и, пункт за пунктом, принялся исполнять возложенную на него задачу. Он помянул и отеческую заботу губернатора Кубы аделантадо Диего Веласкеса де Куэльяра о всемерном освоении новых земель, и неблагодарность изменника Эрнана Кортеса, и силу и славу пославшего их Панфило де Нарваэса и, в конце концов, предложил то, за чем пришел, — сдать город.
—    Я что-то не расслышал, святой отец… — прищурился Сандоваль. – Ты сказал, что Кортес – изменник? Или мне показалось?
—    Да, сказал, — гордо выпрямился падре Гевара.
Сандоваль мгновенно посерьезнел.
—    Я комендант этого города, и лишь из уважения к вашему сану, святой отец, я не назначу вам бастонаду – двести палок по спине.
—    За что? – опешил Гевара.
—    За оскорбление генерал-капитана и старшего судьи Новой Кастилии – вот за что, — процедил Сандоваль.
Священник побагровел.
—    Вергара, — повернулся он к нотариусу, — ну-ка, зачитай сеньору коменданту текст назначения Панфило де Нарваэса. Пусть убедится, что Кортес уже – не генерал-капитан и уж тем более, не старший судья Новой Кастилии.
—    Я не хочу ничего слышать, — решительно мотнул головой Сандоваль. – Если у вас есть какие-то бумаги, зачитайте их лично Кортесу, а не в моем городе…
Падре Гевара усмехнулся. Он уже одерживал верх.
—    Читайте Вергара, читайте, — поощрительно кивнул он нотариусу.
—    Так! – вызверился Сандоваль. – Я вижу, здесь еще кто-то сотню палок заработать хочет!
Нотариус поежился, и тогда священник взбеленился.
—    Что ты слушаешь изменника! – рявкнул он. – Читай, как велено! Каждое слово!
Сандоваль развернулся, крикнул несколько слов на индейском, и комната – вся – мигом заполнилась крепкими полуголыми аборигенами, а парламентеров начали вязать.
—    Отпустите меня!
—    Я требую соблюдения закона!
—    Ты за это поплатишься!
Сандоваль дождался, когда свяжут всех, и кивнул главному носильщику:
—    Доставить в столицу.
***
Кортесу доложили о доставке парламентеров загодя, и он встретил их в полутора легуа от столицы.
—    Вот тупой народ! – орал он на тотонаков. – Как вы могли так обращаться с моими гостями?!
Тотонаки старательно улыбались и быстро развязывали «гостей».
—    Как вы, святой отец? – склонился Кортес над падре Геварой.
—    Ы-ы… — выдохнул тот. – Четверо суток… на чужой спине… все затекло…
—    Неужто и ночью несли? – возмутился Кортес.
Молча трясущие затекшими конечностями гости закивали, — ни на что другое их просто не хватало. А потом донельзя раздосадованный такой непонятливостью диких злобных индейцев Кортес на лучших лошадях, по лучшей дороге привез опешивших посланцев Нарваэса в свою столицу и одарил столь щедро, что у изумленных парламентеров долго не поворачивался язык зачитать то, что они привезли с собой. Но даже когда им пришлось это сделать, Кортес проявил себя с самой достойной стороны.
—    Я выслушал вас, сеньоры, и надеюсь, что недоразумение вскоре иссякнет. А теперь позвольте мне предъявить свои доводы – не на бумаге, на деле.
Он провел гостей в хранилище за часовней и распахнул дверь.
—    Я знаю, что Веласкес мне не слишком доверяет, но вот она – его доля.
Потрясенные парламентеры дружно открыли рты. Столько золота в одних руках они и представить не могли.
—    Подтверди, Педро, — повернулся Кортес к часовому.
—    Да, третий и четвертый штабели – доля губернатора Веласкеса, — нехотя подтвердил часовой. – Это все знают. За армаду…
Парламентеры потрясенно заморгали. Честность Кортеса оказалась просто фантастической!
—    А вон там королевская пятина, — уважительно показал Кортес в сторону крайнего штабеля клейменных слитков. – Мы ее сразу отложили…
Парламентеры понемногу приходили в себя и теперь уже криво улыбались, — им бы хоть тысячную часть этой кучи…
Но Кортес и тут оказался молодцом.
—    А это вам… и вам… и вам, — начал совать он слитки дорогим гостям. – Берите, берите… это из моей доли, не из королевской… имею полное право.
Послы зарделись и, млея от нахлынувших чувств, трясущимися руками приняли все, что дают: стать богачами вот так, за один счастливый миг не думал никто.
***
Паж Кортеса Ортегилья следил за каждым шагом Тлатоани, и Мотекусома передавал записку племянникам бесчестно, тайно.
«Пироги кастиланские, — было сказано в записке, — но Кортес прибывших людей боится. Думаю, будет война между кастиланами. Случай удобный. Знаю, как вам непросто, — Какама-цин до сих пор сидит в закрытой комнате под охраной. Но если Колтес погибнет, его жену высокородную Малиналли, а значит, и наследственную власть моего старшего брата, возьмет кто-то из вас. Будьте осторожны. Никакой помощи ни тем, ни другим. Пусть кастилане убивают друг друга сами».
***
Парламентеры этого не знали, но первые три письма Кортес отправил Нарваэсу почти сразу, и первым корреспондентом стал совет капитанов.
«Панфило, — писали капитаны. – Мы понимаем чувства Веласкеса, однако ему с Кубы не видно ничего. Да, индейцы замирены, но ситуация весьма неустойчива. Зная тебя, как человека разумного, просим: никаких порочащих имя кастильцов слов и дел. Поговори с Кортесом сам – лучше, тайно и ни в коем случае не дай индейцам повода решить, что между вами есть разногласия. Иначе взорвется все».
Поучаствовали в этом важном деле и солдаты.
«Высокочтимый сеньор Нарваэс, — писали избранные войсковой сходкой грамотеи, — не смеем вам указывать, даже если бы не понимали, какая за вами сила. Разбирайтесь с сеньором Кортесом сами. Однако хотим заявить, что наша доля добычи, как бы мала она ни была, принадлежит лишь нам, потому что взята в боях и лишениях, и многие наши товарищи мученически пали в борьбе с нечестивыми во имя Его Величества Императора и Сеньоры Нашей Марии, а потому золото это наше, а не ваше, и мы его не отдадим. Если захотите взять силой, правда и закон будут не на вашей стороне, а тем более Сеньор Наш Бог и Его Величество Дон Карлос V».
А уж потом, прочитав оба письма, взялся за дело и Кортес.
«Сеньор Панфило де Нарваэс! Рад приветствовать тебя на земле Новой Кастилии. Здешние земли столь обширны, а богатств так много, что – видит Сеньор Наш Бог – мне отчаянно не хватает рук, чтобы взять это все по-настоящему крепко. Уверен: такие надежные, отважные рыцари, как ты и твои капитаны, найдут здесь и добычу, и славу. И того, и другого здесь хватает на всех. Еще раз приветствую тебя и надеюсь на скорую встречу».
А потом он вызвал гонцов – тотонаков и семпоальцев.
—    Напоминая о нашем родстве, — через двух переводчиков надиктовал он, — прошу и требую вашего участия в боях с прибывшими с людоедских островов самозванцами. Добычи вам от этого не будет, но слава возрастет безмерно.
Тем же вечером, после обильного торжественного застолья, Кортес проводил парламентеров и немедленно, в ужасной спешке отправил долю гарнизона Вера Крус на сохранение в Тлашкалу. Затем около двух часов размышлял и все-таки направил всех своих мешикских жен – главную гарантию его личной власти – в город Тлакопан, под защиту пусть и второстепенного, но зато поставленного лично им крещеного вождя. Он уже чувствовал – всей своей кожей, – сколь ненадежна столица.
А спустя еще час Кортес оставил во дворце восемьдесят человек и Альварадо за старшего, а сам, с пушками, конницей и арбалетчиками, короткой горной дорогой двинулся навстречу Нарваэсу.
***
Мельчорехо, бывший толмач Кортеса, сбежавший от крестивших его кастилан, появился у главного столичного храма Уицилопочтли и Тлалока, едва Кортес покинул город.
—    Я хочу стать Человеком-Уицилопочтли, — на все еще плохом мешикском языке произнес он, когда на него, наконец-то, обратили внимание.
—    А ты откуда? – не поняли, что это за акцент, жрецы.
—    С севера, — махнул рукой Мельчорехо. – Очень далеко отсюда.
Жрецы насмешливо переглянулись.
—    Как ты можешь стать нашим Уицилопочтли, если ты чужак?
Мельчорехо развел руками.
—    Я все сделал, как надо. Я ходил по городам и селам. Я говорил только правду. Я постился. Я даже не знал женщин.
—    Сколько дней? – заинтересовались жрецы; человека-Уицилопочтли у них не было давно.
—    Уже больше года. Тринадцать месяцев.
Жрецы переглянулись. Срок полного поста был назван исключительно благоприятный. А день Тошкатль – праздник весны и возрождения должен был наступить вот-вот.
—    Ты говоришь правду? Ты действительно год постился и не знал женщин?
—    Я говорю чистую правду.
Жрецы отошли в сторону, перекинулись десятком слов, а потом от них отделился самый старый.
—    Извини, сынок, но ты – чужак. Нашим Человеком-Уилопочтли может быть только человек мешикской крови. Ты же сам это знаешь…
Мельчорехо горько улыбнулся.
—    Вы не понимаете. С того дня, как Иисус взошел на крест, ни эллина, ни иудея больше нет.
Жрец замешкался. Он не до конца понимал, что ему говорят.
—    Отныне нет ни тотонака, ни мешиканца, — улыбнувшись еще горше, пояснил Мельчорехо. – Мы умрем вместе. И какая разница, что мы разной крови?
Жрец посуровел.
—    Все, сынок. Иди. Мы вынесли решение.
—    Глупцы, — всхлипнул Мельчорехо и вдруг сорвался на крик. – Уже год, как Уицилопочтли посылает вам знаки! Или вы не видели Громовых Тапиров?!
Жрецы смутились, а возле бесноватого чужака сразу начала собираться толпа.
—    А может быть, вы не заметили Тепуско?! – хрипло кричал Мельчорехо. – Тепуско, кидающих круглые камни на десять полетов стрелы?!
Жрецы уже начали сердиться. А толпа все собиралась.
—    Или вам так и не удалось увидеть ни одного бледного лицом посланца из преисподней?! – надрываясь, рыдал Мельчорехо.
Люди начали переглядываться. В чем-то чужак определенно был прав.
—    Все знаки, что ваш Иерусалим падет!
Главный жрец растерялся; он не знал, что такое Иерусалим. Однако быстро взял себя в руки, посуровел и легонько толкнул бесноватого в грудь.
—    Не пугай людей попусту. Иди к себе домой и стань там, кем хочешь, даже Человеком-Уицилопочтли. А здесь ты – чужак.
—    Мы все умрем вместе, — всхлипывая, пробормотал Мельчорехо. – Поймите это. И не будет никакой разницы между тобой и мной.
Толпа взволнованно загомонила.
—    Все! – махнул жезлом в виде змеи жрец. – Расходитесь. Видите же, что человек не в себе! Все-все… разойдитесь…
А люди все стояли и стояли.
***
Братья и племянники Мотекусомы собрались на совет в считанные минуты после выхода отряда Кортеса из дворца.
—    Надо штурмовать дворец! – горячо предложил племянник Мотекусомы – Куит-Лауак. – Отобрать высокородную Малиналли, а кастилан убить!
—    Дворец нам не взять, — возразил один из братьев Мотекусомы. – Они закрылись изнутри, да и воинских сил там осталось много.
Молодежь заволновалась.
—    А зачем нам дворец?! – вскричал юный Куа-Утемок. – Давайте нападем на самого Кортеса!
—    А смысл? – уже с раздражением отозвались пожилые родственники. – Мотекусома прямо написал: не вмешиваться! Пусть кастилане сами перебьют друг друга.
Молодежь закипела.
—    Кастилане могут и замириться! Это же одна стая! А Мотекусома – трус!
Теперь уже вскипели старцы.
—    Мотекусома – Тлатоани! Придержи язык, щенок! Тебе до него, как до неба!
—    И что теперь – ничего не делать?
Вожди снова сцепились. Все понимали, сколь уникальный шанс предоставили им боги, но никто не знал, как использовать этот шанс наилучшим образом. А ставки были нестерпимо высоки. И лишь в самом конце кто-то произнес главное – то, что боялись сказать остальные:
—    Зачем мы с вами шумим? Все равно самим нам не справиться. Совет всего нашего рода собирать надо. Иначе «мертвецов» не одолеть.
Ближайшие родственники Мотекусомы понурились. Чуть ли не половина мешикских вождей уже успела породниться с Малинче-Кортесом-Кецаль-Коатлем, а кое-кто даже принял христианство, рассчитывая передать власть не по обычаю – племяннику или брату, а по более выгодному кастиланскому закону – сыну. А значит, жди раскола, — убедить их порвать родственные связи и напасть на собственного зятя – Кортеса было немыслимо. Да, и авторитет новой Сиу-Коатль, жены Кортеса – Малиналли значил очень даже много. Выходил порочный замкнутый круг, и всех их могла ждать судьба арестованного самыми близкими людьми Какама-цина.
—    Нельзя нам ничего делать. Ни на Кортеса нападать, ни совет всего рода собирать, — нехотя подвел итог Куит-Лауак. – Сначала между собой следует согласие найти.
***
Осознав, что из Вера Крус ему ответа уже не дождаться, Панфило де Нарваэс плюнул на оставшихся там парламентеров, да и на саму крепость и двинулся прямиком в Семпоалу. А, как только вошел, понял, что лучшего шанса судьба не предоставит уже никогда!
Серебристые в утреннем солнце стены провинциального по здешним понятиям городка сверкали так, как ни в одной столице Европы. А когда его солдаты – и бывшие крестьяне, и даже идальго – увидели, сколько прекрасной хлопковой ткани, драгоценных камней и ярких юных девушек сосредоточено во дворце местного князька, они буквально ошалели!
—    Что вы делаете?! – кричал князек, пытаясь отстоять хотя бы дочерей. – Я тесть самого Колтеса! Вы не смеете!
—    Кортес?! – улавливали в тарабарском языке единственное знакомое слово воины. – Хо-хо! Скоро твой Кортес будет болтаться в петле! Может быть, вместе с тобой!
И Нарваэс вовсе не собирался мешать своим рыцарям. Он уже чувствовал, насколько больший приз получит сам, когда войдет в столицу этой благословенной земли.
А через несколько дней в Семпоале вдруг объявились его подзадержавшиеся парламентеры – и пришли они вовсе не из крепости Вера Крус.
—    Были мы столице, — глотая от возбуждения слюну, доложил падре Гевара, — и, слов нет, – велика-а…
—    Стоп! – не понял Нарваэс. – А как вы туда попали?
—    Нас отвезли, — пожал плечами святой отец.
—    Кто?
—    Индейцы…
—    На чем?
Падре Гевара смутился.
—    На спинах.
—    На спинах?!
Нарваэс глянул на своих капитанов, капитаны – на него, затем все они – на падре Гевару, представили, как индейцы, пыхтя, несут не маленького святого отца на закорках, и дружно расхохотались.
—    Так-так… — внезапно опомнился Нарваэс. – Значит, вы видели Кортеса! И что же он вам сказал?
—    Только хорошее, — дружно закивали послы. – Очень достойный идальго.
Нарваэс вскипел.
—    Он же висельник! Бунтарь! Изменник!
Послы переглянулись и столь же дружно возразили:
—    Вы ошибаетесь. Ничего подобного. Очень достойный слуга Его Величества.
Нарваэс ни черта не понимал. Да, первое полученное от Кортеса письмо было безупречным. Пожалуй, лишь благодаря этому учтивому письму Нарваэс и решил, что к Кортесу давно пора посылать Королевского нотариуса Алонсо де Мата – со всеми документами, включая приказ немедленно подчиниться. И он никак не ожидал, что за Кортеса поднимут голос его собственные люди.
А спустя сутки с очередным письмом от Кортеса прибыл брат Бартоломе де Ольмедо, и вот это письмо вмиг перевернуло все представления Нарваэса о том, что – черт подери! – происходит.
«Панфило, — сразу приступил Кортес к делу, — я не препятствую тебе вернуться на Кубу, но с единственным условием – не бунтуй индейцев! А если ты так ничего и не понял, то я объясню доступнее: будешь распускать язык среди местных, я тебя поймаю, посажу на цепь и доставлю прямиком в Кастилию, – как человека, замыслившего резню меж своими…»
Когда Нарваэс это прочел, у него полыхнуло в груди от ярости, но затем он вспомнил свои неосторожные речи, увы, доступно переведенные местным аборигенам при помощи трех дезертиров, и призадумался. В Королевском суде могло повернуться по всякому.
«Кроме того, — напоминал бывший нотариус Кортес, — Семпоала принадлежит Короне, а значит, все, что ты, Нарваэс и твои люди творите в Семпоале, является делом уголовным – Бог тому свидетель. И я, как генерал-капитан Новой Кастилии, требую от тебя объяснений».
Дойдя до этих строк, Нарваэс опять вскипел и приказал привести доставившего письмо монаха.
—    Как он смеет такое писать?!
—    Я не читал, сеньор, — подобострастно склонился брат Бартоломе.
—    Да, я тебя арестую, скотина! – заорал Нарваэс. – Я всех вас арестую! В цепи! Изменники! Быдло!
Его осторожно взяли под локотки, пытаясь успокоить, но Нарваэс вырвался, яростно глянул, кто посмел… и осекся. Это был Андрес де Дуэро – личный секретарь Веласкеса.
—    Не надо, Панфило, — поднял брови Дуэро. – Здесь ты битвы не выиграешь…
Нарваэс досадливо крякнул, тяжело выдохнул и махнул рукой. Чертов секретарь был прав.
—    А что ты предлагаешь?
—    Надо продолжать посылать Кортесу парламентеров, — пожал плечами секретарь, – но только поумнее, чем падре Гевара.
—    Поумнее? – язвительно скривился Нарваэс. – Это кого? Может, тебя?
—    Можно и меня, — кивнул Дуэро.
***
Кортес делал, что мог. Выслал гонца в крепость и потребовал, чтобы Сандоваль брал всех своих убогих и увечных и выступал навстречу – в небольшое селение возле самой Семпоалы. Затем зашел в Чолулу и уже оттуда послал гонцов в Тлашкалу, требуя выставить пять тысяч воинов. Как вдруг получил отказ.
«Если дело идет о сражении с местными племенами, мы тебе дадим столько, воинов, сколько у нас мужчин, — писали вожди. – Но со своими кастильскими «духами» разбирайся сам».
«Это Шикотенкатль, — вспомнил Кортес молодого непокорного вождя. – Его происки… Черт! Надо было его втихую убрать… еще тогда»
Но сожалеть о прошлых упущениях было бесконечно поздно, а на полпути к Семпоале судьба снова показала ему свое капризное и жестокое лицо.
Всех пятерых приволокла за шкирки конная разведка. Четверо – обычные солдаты и один – с застывшим лицом чиновника средней руки. Кортес быстро спешился, передал узды коня Ортегилье и подошел.
—    Здравствуйте, сеньоры. Куда путь держите?
—    В Мешико, — настороженно ответили «сеньоры». – К Кортесу.
Кортес широко улыбнулся и повернулся к отряду.
—    Слышали? Ко мне идут… — развернулся и придвинулся к самому главному – с лицом чиновника. – С кем имею честь?
—    Королевский нотариус Алонсо де Мата, — с достоинством поклонился чиновник.
Кортеса как ударили в живот. Он понимал, что какие-то полномочия у Нарваэса есть, но то, что в его рядах оказался Королевский нотариус, означало, что полномочия весьма значительные.
«Неужели у него есть оформленный приказ? – мучительно соображал он. – И что мне тогда делать?»
Наличие официального приказа об отстранении мгновенно лишало Кортеса всего, – по крайней мере, в глазах Короны.
—    И у вас есть приказ, сеньор Мата? – вполголоса поинтересовался Кортес.
—    Есть… — понемногу расправил плечи нотариус, — и я вам его немедленно зачитаю…
—    Один момент подождите, пожалуйста, — просительно поднял палец Кортес.
«Отобрать?»
Приказ вполне возможно было отобрать. Но это ничего не решало, — вряд ли тот экземпляр, что у нотариуса на руках, — единственный.
«Убить?»
Это был бы идеальный вариант, потому что, пока пришлют другого, пройдет время – главное сокровище. Но свидетелей было слишком уж много.
—    Пойдемте, сеньор Мата, — бережно взял Королевского нотариуса под локоть Кортес и повел в сторону. – Сейчас вы мне все зачитаете…
Нотариус напрягся.
—    Но свидетели…
—    Ортегилья! – обернулся Кортес к пажу. – Барабаны мне и сеньору Мата!
—    Уже несу, Кортес!
Нотариус панически обернулся в сторону четырех свидетелей-матросов, но тех разведка удерживала – силой.
—    Я не любитель играть на барабанах, сеньор Кортес… — резко вырвался он из рук Кортеса.
—    Я – тоже нечасто играю, — признался Кортес и развел руки в стороны, показывая, что силу применять не собирается. – Это вместо стульев.
Нотариусу сразу полегчало, и он кивнул, принял поданный пажом барабан, тут же уселся и достал приказ об отстранении. Кортес щелкнул пальцами, шепнул Ортегилье пару слов, а затем принял из его рук небольшой увесистый мешок. С хитрым видом порылся и вытащил золотую цепь.
—    Позвольте одарить вас плодами этой земли…
—    Сначала, сеньор Кортес, я зачитаю приказ…
—    Да успеете вы его зачитать! — рассмеялся Кортес.
—    И пригласите моих свидетелей! – сварливо затребовал нотариус.
Кортес кивнул и помахал своим всадникам.
—    Приготовьте сеньоров свидетелей! – и тут же сунул цепь нотариусу. – Держите, пока никто не глазеет…
Нотариус с некоторым смущением принял цепь и понял, что она раза в три тяжелее, чем он думал.
«Сеньора Наша Мария! Сколько же в ней?!»
—    Вы должны понимать, что это не избавит меня от необходимости зачитать вам приказ об отстранении.
—    Конечно-конечно, сеньор Мата, — успокаивающе выставил руки Кортес. – Но сначала позвольте убедиться, что вы действительно – Королевский нотариус…
—    Да, разумеется, — сухо кивнул нотариус и принялся искать в папке свое свидетельство.
Кортес тоже начал рыться в своем мешочке и вдруг вытащил золотую собаку.
—    А вот еще… правда, очень милая?
Нотариус удивился и принял подарок; тот был раза в три тяжелее цепи.
—    Значит, вы Королевский нотариус, и у вас на руках есть свидетельство? – спросил Кортес и тут же сунул еще одну фигурку – еще тяжелее.
—    Ну… да, — с возрастающим сомнением рассовал подарки по карманам нотариус. – А… как же иначе?
Подвели всех четырех свидетелей, но теперь и Кортес, и нотариус просто молча смотрели друг другу в глаза. Кортес не без усилий пододвинул ногой весь мешочек в сторону нотариуса.
—    А у вас на руках оригинал свидетельства или копия? – кинув быстрый взгляд на мешочек, поинтересовался он. – В такой ситуации, сами знаете, нужен только оригинал.
Нотариус уставился на лежащий у его ног мешочек. Столько он не сумел бы скопить и за три жизни.
—    Э-э-э…
Кортес щелкнул пальцами.
—    Ортегилья! Принеси еще этих замечательных плодов!
—    Увы, сеньор Кортес, оригиналом свидетельства я не располагаю, — покосился в сторону свидетелей нотариус и протянул папку Кортесу. – Извольте убедиться: здесь лишь копия.
—    Что вы! Я вам верю! — удовлетворенно рассмеялся Кортес, жестом давая понять, что просмотрит бумаги позже, и повернулся к Ортегилье. – Щедро одари сеньоров свидетелей, и всем – за стол! Хорошенько покушаем и поедем говорить с Нарваэсом.
***
Мельчорехо так и бродил по огромному чужому городу, пока почти случайно не наткнулся на купцов из своей земли.
—    Я хочу стать Человеком-Уицилопочтли. Помогите мне.
Купцы опешили.
—    А почему ты не идешь к жрецам?
—    Здешние жрецы погрязли в страхе и книгах, — пожаловался Мельчорехо. – Домой мне и за полгода не дойти. А срок выходит.
Купцы нахмурились.
—    Это серьезное решение, брат. Ты хорошо подумал?
—    Судите сами, — развел руками Мельчорехо. – Я год не касался запретного. Даже женщин.
—    Полный год? – заинтересовались купцы.
—    Больше. Тринадцать месяцев.
Купцы заволновались. Им предлагали очень почетную миссию; священный день Тошкатль должен был наступить вот-вот, а главное условие – пост было вполне соблюдено.
—    Ладно, пошли с нами, брат. Мы найдем, как тебе помочь.
***
Даже через три дня жарких обсуждений преодолеть раскол между ближайшими родственниками Мотекусомы не удавалось. Молодежь во главе с Куит-Лауаком так и настаивала на немедленном штурме дворца и освобождении Мотекусомы, Какама-цина и женщин. Пожилые вожди намерены были ждать встречи двух враждующих кастильских племен и хоть какой-нибудь развязки. Дошло до того, что они втайне обратились к совету жрецов, но те лишь разводили руками: эта ваше семейное дело, решайте сами. И тогда Куит-Лауак взорвался.
—    Я вызываю вас на игру! – решительно кинул он «партии осторожных». – Докажите, что боги с вами!
Старики заволновались.
—    Ты бы за языком следил, мальчишка! Кого ты на игру вызываешь?!
—    Вас! – заорал Куит-Лауак. – Всех! Если среди вас еще остались мужчины!
Старики вскипели.
—    Да, ты еще сиську сосал, когда я три мяча подряд в «лоно смерти» засунул!
—    Мальчишки! Совсем уважение потеряли! Своих дядьев на игру вызывают!
И вот тогда завелась и остальная молодежь, и лишь вмешательство жрецов заставило вождей поумерить пыл.
—    Скоро наступит священный день Тошкатль. Найдите хороших, почетных пленных, приведите к нам, затем подберите команды, а на празднике и сойдетесь на поле. Сейчас-то зачем орать?
Вожди переглянулись и признали, что жрецы правы.
***
Кортес работал, как заведенный. Не переставая двигаться в сторону Семпоалы, он связался с кузнецами Чинантлы и заказал им 300 копий индейского образца – с лезвиями на обоих концах древка и длиннее кастильских на целый локоть.
—    Но чтобы успели до Пасхи Духа Святого! – наказал он гонцу-оружейнику. – И пусть не вздумают кремень ставить – лучше уж медь!
Второго гонца он послал уже за войсковой подмогой в племя, которое не должно было отказать.
—    Пусть дадут хотя бы две тысячи воинов, — жестко наказал он гонцу. – Иначе… сам знаешь, где наши доли будут.
А потом разведчики привели секретаря Веласкеса Андреса де Дуэро, несколько лет назад принявшего свою должность прямо из рук Кортеса.
—    Здорово, висельник, — обнял Кортеса посланник Нарваэса.
—    Будь здоров и ты, каналья! – рассмеялся Кортес, хлопая друга по спине. – Надо ж, где судьба свела!
—    Сколько у тебя народу? – отодвинулся Дуэро.
—    Двести шестьдесят шесть душ, — честно признался Кортес.
—    Мало.
—    Зато золота много.
Оба захохотали. Затем они уединились в шалаше Кортеса, всю ночь напряженно разговаривали и остались довольны, — Дуэро загруженной на коня поклажей в две карги весом, а Кортес – перспективами. Купить удалось почти всех.

*Карга (carga — ноша, бремя) — мера веса; 1 карга = около 24 кг.

И все-таки Кортес посылал и посылал гонцов к Нарваэсу, – обвешанных золотыми цепями, с карманами, полными подарков и как бы случайных остатков золотого песка и с единственной целью – на себе показать: с Кортесом дело иметь можно.
***
За день до дня Тошкатль – праздника Уицилопочтли, праздника весны и праздника возрождения жрецы уже приготовили все. У них были мак и освященный маис, мед и яйца нужных птиц, у них были перья, нефрит и золото… у них не было одного – одобрения Тлатоани.
Конечно же, жрецы пришли к дворцу Мотекусомы заранее. Долго добивались от стоящих на часах кастилан, чтобы те отнесли письмо Великому Тлатоани, затем полдня ждали, и лишь когда из дворца вынесли письменное одобрение «говорящего с богами», женщины принялись за дело.
Изо всех сил стараясь успеть, они быстро смололи нужное количество зерен мака и освященного маиса, напекли несколько сот коржей, а затем начали сооружать праздничный торт в виде вертикальной, стоящей в полный рост фигуры Уицилопочтли. Сделали каркас из прутьев и начали аккуратно нанизывать на прутья смазанные медом коржи – слой за слоем. Этап за этапом, снизу вверх вывели ступни, голени и бедра, фаллос, живот и грудь, шею, руки и голову, все это подровняли, обмазали фаллос взбитым яичным белком и посыпали – в надежде на зачатие хорошего урожая – отборными семенами маиса и лишь тогда начали все это украшать.
Они выложили уши бирюзой и покрыли грозное лицо широкими полосами из золота и кусочков редкого пронзительно-синего нефрита, наложили золотую мозаику на ступни и кисти, а затем – на грудь, живот и на все тело. Затем принялись приклеивать медом перья самых редких, самых священных птиц, и лишь когда каждое перышко было прилажено на свое место, хлебного Уицилопочтли начали одевать и вооружать.
Ему приладили набедренную повязку из лучшей бумаги «амаль», накидку из листьев крапивы, бумажный нож, в точности похожий на священный кремниевый, вручили щит с огромным крестом из орлиных перьев, надели браслеты из шкуры койота, и лишь в самом конце за спиной Бога-Отца водрузили пронзительно алое знамя.
И тогда наступило время мужчин.
***
За день до Пасхи Духа Святого, уже к вечеру, Кортес собрал всех своих людей и громко, но не в надрыв, сказал:
—    Мы многое выстрадали и пережили вместе. Вспомните реку Грихальва. Вспомните Тлашкалу. Вспомните Чолулу, наконец. Но завтра нас ждет куда как более тяжелое испытание…
Солдаты замерли.
—    И не потому, что придется поднять оружие на своих. И даже не потому, что силы Нарваэса превосходят наши вчетверо. А потому… что если мы проиграем, нас не только ограбят, но и ошельмуют.
Солдаты помрачнели.
—    Да-да, из нас, верных воинов Его Величества и Церкви, наши недруги очень быстро сделают убийц и грабителей. Так уж карта легла.
Кортес на секунду задумался и вдруг усмехнулся.
—    И знаете, я бы сдался…
Солдаты – весь строй – недоуменно загудели.
—    Да-да! Я бы сдался! – широко улыбнулся Кортес. – Если бы не вы. Если бы не вы, — прошедшие и Грихальву, и Тлашкалу, и Чолулу. Если бы не вы, — на деле доказавшие, что для кастильца невозможного нет. Если бы не вы, доверившие мне самое драгоценное, что у вас есть, — жизнь.
Кортес по-хозяйски оглядел войска и возвысил голос:
—    Но вы у меня есть! А значит, мы победим!
Войско отозвалось не слишком уверенным боевым кличем, и Кортеса пронзила острая тревога, — они так и не были готовы сражаться.
***
На рассвете дня Тошкатль давшие должные обеты на весь следующий год люди получили право открыть лицо хлебного Уицилопочтли. Затем, едва Он увидел встающее солнце главного весеннего дня, Его бережно взяли на руки и вознесли по ступеням на самый верх пирамиды, а едва огромный человек-торт был установлен, праздник начался, – как всегда, танцем Змеи.
Постившиеся – кто двадцать дней, кто сорок, а кто и целый год – «братья и сестры Уицилопочтли» встали во главе торжественной процессии и с пением повели за собой длинную пляшущую цепочку. И каждый горожанин – мужчина, женщина или ребенок – обязательно пристраивался в хвост Вселенского Змея, и вскоре этот хвост Млечным Путем протянулся по главной улице через весь город, а все горожане стали одним счастливым существом.
А потом весь день люди ходили в гости и поздравляли друг друга, а те из детей, кто пришел в этот удивительный день к первой исповеди и получил крещение водой, и вовсе считались божьими баловнями.
И только собравшиеся к вечеру столичные жрецы все еще были невеселы и озабочены. Впервые за много лет, совет жрецов действительно не знал, чем завершить праздник. У них было все, кроме одного – того, кто бы добровольно принял на себя бремя и честь Человека-Уицилопочтли.
Ни в какой другой год это не стало бы проблемой, и праздник замечательно закончился бы и без него, но совет жрецов столицы слишком хорошо знал, какие ставки у всего народа этой весной.
—    Вожди все-таки решили играть? – спросил главный жрец.
—    О, да… — один за другим подтвердили члены совета. – Они очень решительно настроены… особенно, молодежь.
—    И если Куит-Лауак победит, начнется штурм… — сокрушенно покачал головой главный жрец. – Хорошо еще, если им удастся вытащить Мотекусому и женщин живыми…
—    Ты же знаешь, на все воля Уицилопочтли, — сказал кто-то. – Если он нас услышит… все пройдет хорошо.
Главный жрец вздохнул.
—    А если не услышит?
И тогда кто-то встал.
—    Нам обязательно нужен Человек-Уицилопочтли – тот, кто донесет наши мольбы до Творца всего сущего.
—    Ты же знаешь, у нас нет такого, — раздраженно отозвался главный жрец. – Одно дело поститься, и совсем другое – добровольно уйти в страну предков.
—    А как же чужак? Тот, что откуда-то с севера…
—    Да-да… — подхватили остальные. – Можно попросить чужака.
Главный жрец насупился. Он и сам ругал себя за недальновидность, но где его теперь искать, этого чужака?
—    Ищите, — развел он руками. – Если найдете, — наше счастье.
***
В ночь на Пасху Духа Святого пошел дождь – такой сильный, что даже устроенная из пальмовых листьев крыша походного навеса нещадно протекала. Но Кортес не спал вовсе не поэтому. Он сделал все, что мог, и большая часть капитанов Нарваэса была скуплена подарками и обещаниями на корню. И все-таки Кортес боялся – страха своих солдат. Воины все еще не были готовы к беспримерно наглому налету на превосходящие силы противника, и в завтрашний день смотрели без оптимизма.
—    Надо что-то придумать, — бормотал Кортес, расхаживая под большим капитанским навесом из угла в угол. – Я должен что-нибудь придумать…
—    Ты уже все сделал, – подал голос Гонсало де Сандоваль. – Награду за поимку Нарваэса объявил. Пароль стоящие за тебя капитаны знают. У тебя даже перебежчики появились.
Все это было правдой. Уже первый, кто лишь попытается пробиться к Нарваэсу, должен был получить три тысячи песо; второй – две тысячи, а третий – одну. Не должно было возникнуть проблем и при атаке: достаточно было стоящим за Кортеса капитанам Нарваэса выкрикнуть пароль, и они, вместе со своими людьми, сразу же становились своими. Да, и перебежчиков из лагеря Нарваэса день ото дня становилось все больше.
И все-таки солдаты боялись.
—    Перебежчики… — задохнулся от восторга Кортес. – Я все понял!
—    Что ты понял? – моргнул Сандоваль.
—    Как там его фамилия? Ну… последнего перебежчика?
—    Гальегильо, — еще не понимая, что за хитрость измыслил Кортес, вспомнил Сандоваль.
Кортес энергично крякнул и рассмеялся.
—    Мы атакуем прямо сейчас!
—    Что-о? – опешил Сандоваль.
Но Кортес уже выскочил под дождь.
—    Где Гальегильо?! – на весь притихший лагерь заорал он. – Где эта паскуда?! Сбежал! Всем подъем!
—    Ты что делаешь?! – выскочил вслед Сандоваль.
—    Не мешай! – обрезал его Кортес и помчался по чавкающей промокшей земле. – Подъем! Гальегильо сбежал! Нас предали! Всем в строй! Подъем, я сказал!
Потревоженные, заспанные солдаты вскакивали, начинали строиться, а Кортес все продолжал кричать.
—    Они уже знают! Надо опередить! В строй, я сказал! Потом разберетесь!
Он уже видел эту смесь испуга и безумия в заспанных глазах, когда человеку можно внушить почти все.
—    Собрались?! Ну, с Богом! Бего-ом… марш! – все также всполошено скомандовал Кортес. – На ходу разберетесь, я сказал! Капитаны, не отставать!
Солдаты, придерживая замотанное тряпками оружие, затоптались на месте, а затем тронулись и пошли – одной заспанной серой, насквозь промокшей массой.
—    Сеньор Кортес! Сеньор Кортес! Я не понял…
Кортес оглянулся. Это был Гальегильо.
—    В строй! – коротко скомандовал Кортес. – Потом поговорим.
***
Молодые родственники Мотекусомы вывели на поиски практически всех мужчин рода. Квартал за кварталом они обыскивали гостиницы и храмы, дворцы и замкнутые семейные дома с мансардами, балконами и квадратным двором посредине, а к полуночи, кто-то из людей Куит-Лауака наткнулся на перевозчика грузовой пироги.
—    Я сегодня людей с севера по центральному каналу возил, — вспомнил перевозчик. – Они как раз последний товар скинули… домой собирались.
—    Где они остановились? – насел Куит-Лауак.
—    Пошли покажу, — пожал плечами перевозчик.
И через считанные минуты Куит-Лауак с десятком воинов ворвался на постоялый двор с небольшим, исполненным в северной традиции алтарем Уицилопочтли в самом центре.
—    Где купцы?! – крикнул он. – Еще не уехали?
—    Тише-тише… — зашикали на него. – Приличия соблюдайте, уважаемый.
—    Где они?! – еще громче выкрикнул Куит-Лауак и принялся сдвигать тростниковые занавеси и заглядывать внутрь номеров. – Извините… Вы не видели?… Ох, еще раз извините…
А когда он сдвинул предпоследнюю занавесь, то понял, что поиски завершились. Окруженный двенадцатью – в строгом согласии с ритуалом – помощниками Человек-Уицилопочтли сидел в самом центре трапезной и медленно, торжественно вкушал тело священного гриба.
—    Мужчины! – повернулся Куит-Лауак к задержавшимся на той стороне квадратного двора друзьям. – Ко мне! Я нашел!
—    Ты кто такой? – с угрожающим видом поднялся один из помощников. – А ну, выйди!
—    Лучше помолчи, — положил руку на подвешенный к поясу обоюдоострый меч Куит-Лауак. – Целее будешь.
И тогда они начали вставать один за другим – все двенадцать. И оружие было у каждого. Куит-Лауак пронзительно свистнул, подзывая запоздавших друзей, и они сшиблись, даже не пытаясь выяснить, кто за что воюет… И лишь когда более опытные, закаленные в стычках купцы начали беспощадно теснить окровавленных друзей Куит-Лауака к выходу с постоялого двора, он решил пойти на мировую.
—    Мы ничего не возьмем! Только праведника!
—    Зачем он тебе?! – наседал самый старший из купцов.
—    Он не мне… он всем нам нужен… Меня совет жрецов послал.
—    Что-о? – охнул старший и поднял руку, призывая остановить бой. – Совет жрецов Мешико?
Жадно глотающий воздух Куит-Лауак кивнул.
—    А зачем им чужак? – оторопел купец.
—    Выхода уже нет… — мотнул головой Куит-Лауак. – Пора изгонять кастилан.
Купец повернулся к своим.
—    А ну, прекратить! Хватит, я сказал!
Те понемногу начали отступать от почти изгнанного противника.
—    Кастилан гнать пора, но я не отдам тебе праведника, — покачал головой купец. – Ты знаешь закон: это наш праведник, он нашей крови. Никто не может…
И тогда из-за тростниковой занавеси показалась фигура Человека-Уицилопочтли, и по каждому его замедленному движению было видно – он уже наполовину там, наверху.
—    Я пойду с ними… — тихо произнес праведник. – Ибо перед лицом конца света равны все, а поэтому в нашей земле давно уже нет ни своих, ни чужих…
***
Едва Кортес вышел из дворца, падре Хуан Диас прочно засел в дворцовой библиотеке. Он уже разбирал кое-что в этих лишь поначалу показавшихся примитивными значках и понемногу дошел даже до Священных Писаний мешикских жрецов. Но, чем глубже падре уходил в рукописи, тем жутче ему становилось: понятия не имевшие ни о Европе, ни о Древнем Риме, жрецы этого Богом забытого народа пересказывали отдельные места Ветхого Завета один в один.
—    Чертовщина какая-то! – выдохнул святой отец, отложил книгу и вышел на балкон библиотеки – отдышаться.
То, что Писания перекликались, было еще полбеды. Главное, мешики имели свой собственный взгляд на общую историю человечества – пусть и несколько странноватый, а порой неоправданно жестокий, но уж точно более обширный, чем все, что он видел до сих пор.
—    Это ересь… — выдохнул падре и тут же усмехнулся.
Еще лет двадцать лет назад он видел немало подобной ереси – даже в монастырской библиотеке, а потом из Ватикана прибыли распоряжения и списки, и девяносто девять фолиантов из ста тихо и методично отправили в печи – той же зимой.
Бог мой! Сколько там всего было! Недостаточно почетные родословия правящих династий, а значит, и неправильные истории стран, слишком старые штурманские карты и описания слишком уж греховных обрядов европейских народов… в общем, все ненужное. А здесь… здесь падре Хуан Диас копался – или купался? – во грехе в таких количествах, что, знай об этом инквизиция…
Святой отец содрогнулся и, чтобы отвлечься от нахлынувших воспоминаний и унять мгновенно пробившую тело дрожь, принялся внимательно рассматривать дворцовую площадь.
Собственно, эта площадь лишь в южной своей части была дворцовой. Северная ее часть примыкала к огромному храмовому комплексу, а с запада и востока была ограничена каменными трибунами – хоть для Большого совета вождей, хоть для игры в мяч. Вот и теперь здесь определенно что-то происходило… Падре прищурился и обмер: на южной стороне площади устанавливали самый настоящий крест!
—    Матерь Божья! – выдохнул падре и пригляделся. – Это еще что?!
Все пространство возле креста стремительно заполнялось гудящим народом. А потом откуда-то появился полуголый, чуть пошатывающийся индеец, и падре Диас обмер. Даже с такого расстояния было видно: это его крестник – беглый толмач Мельчорехо!
***
Куит-Лауак стремительно натягивал щитки для игры в мяч.
—    Скоро там?! – раздраженно кинул он наблюдателям.
—    Только начали…
Куит-Лауак яростно застонал, вскочил, немного попрыгал, давая снаряжению облечь тело и, раздвигая соплеменников, прошел в первые ряды. Северянина уже привязывали к кресту.
—    А почему не столб?
—    Он сам настоял, — ответил кто-то. – Совет жрецов сказал, что так раньше не было, а он говорит, иначе я уйду. Пришлось поставить крест.
Куит-Лауак досадливо цокнул языком. Сын жреца, он прекрасно знал: веками проверенный обычай следовало соблюсти до малейших деталей, хотя… совет жрецов тоже понять можно.
Подчиняясь жесту седого, покрытого шрамами командира, воины отошли на два десятка шагов, и северянин едва заметно кивнул, показывая, что уже готов начать путь. Люди замерли. Командир тут же махнул рукой, и в руки Человека-Уицилопочтли со свистом вошли первые стрелы.
Толпа охнула.
—    Ты про моего сыночка не забудь там, наверху сказать! – прорыдал женский голос. – Чтоб не болел…
—    И про наших братьев напомни, северянин! Уж год, как вестей нет!
—    И чтоб урожай был, попроси!
Истекающий кровью прведник приподнял голову и слабо улыбнулся.
—    Услышал! – обрадовались люди. – Он услышал…
Седой командир дождался, когда люди успокоятся, и махнул второй раз. Взвизгнули стрелы, и по ногам человека-бога тоже потекла кровь.
—    Слишком быстро… — недовольно проворчали рядом. – Боги любят медленную смерть…
—    Заткнись! – взорвался Куит-Лауак. – Уважение имей! Можно подумать, никто, кроме тебя, не знает!
Стрелы взвизгнули еще раз и еще раз, и еще, поражая конечности привязанного к невысокому кресту праведника, а потом командир скупым жестом остановил воинов и подошел ближе. Обеими руками взял Человека-Уицилопочтли за мокрые холодные скулы и заглянул истекающему кровью посланнику в туманящиеся глаза.
—    Ты, сынок, главное, про кастилан Ему все расскажи. Пусть вступится за нас, пока не поздно…
Протянул руку, не глядя, принял протянутый жрецом освященный дротик и бережно пронзил праведное сердце.
Толпа с облегчением вздохнула.
—    Пора! – повернулся Куит-Лауак и жестом приказал команде следовать за ним – на поле.
—    Накажем трусов! – подбадривая друг друга, заорали игроки и перешли на бег. – Чтоб уже не боялись!
Там, в центре поля их уже поджидала сборная команда не таких уж и пожилых вождей.
—    Сунем мальчишкам! – хором рявкнули крепкие опытные мужики. – Боги покажут, на чьей стороне правда!
***
Альварадо растолкали посреди ночи – в самом финале невнятного кошмарного сна.
—    Ух! Кто это?! – вскочил мигом взмокший капитан.
—    Это я, падре Хуан Диас!
—    А-а-а… святой отец, — с облегчением рухнул обратно в постель Альварадо и скинул с себя горячую ногу одной из индейских жен. – Что еще не так? Мыши просвирки поели?
—    Там такое! Там такое! – принялся тормошить его падре Диас. – Вставайте, негодяй! Как можно спать?!
Альварадо, едва удержавшись от хорошей затрещины, с усилием поднялся и, как был, босиком подошел к торчащей из стены расписной керамической трубе. Плеснул водой в лицо несколько раз и понемногу пришел в себя.
—    Что вы копаетесь?! Там человека убивают! – заорал падре Диас. – Нашего Мельчорехо!
—    Стоп-стоп! – выставил руку Альварадо. – Мельчорехо уже год как труп…
—    Я вам говорю: это – Мельчорехо! Что я – своего крестника не узнал?! Там, вообще, такое творится! Вся площадь полна!
Альварадо прищурился.
—    Бунт, что ли? То-то они уже сутки в барабаны молотят – башка трещит…
—    Я не знаю, — бессильно признал падре. – Но они его на крест привязали…
—    Что-о? – вскинулся Альварадо. – Как это – на крест? Как христианского мученика?!
Святой отец еще что-то пробормотал, но Альварадо его уже не слушал. Накинул перевязь и, как был почти голым, выбежал в коридор. Сунулся в крайнюю комнату и замер.
—    Тс-с… он только уснул, — прижала палец к губам Марина.
Альварадо кинул взгляд на вечно плачущего младенца и жестом выманил Марину в коридор.
—    Пошли со мной, объяснишь, что там, — взял ее за руку Альварадо.
Отмахиваясь от семенящего за ними святого отца, он вывел Марину на балкон библиотеки – лучшее место для обзора во всем дворце и замер. Это и впрямь был беглец и предатель Мельчорехо, но его уже снимали с креста. А на площади, вмиг ставшей стадионом, творилось еще более богохульное действо, — они еще и играли!
—    Язычники чертовы! – процедил Альварадо. – Ну, я Мотекусоме завтра устрою!
Ему был глубоко безразличен сам Мельчорехо, но надругательства над таинством смерти Альварадо не терпел. Да, и Мотекусома клялся, что никаких пакостей не будет! Лишь бы праздник разрешили.
—    Это же Человек-Уицилопочтли! – внезапно охнула Марина.
—    А что это такое? – забеспокоился Альварадо.
—    Т-с-с, — жестом приказала молчать Марина и прислушалась. – Это важная игра… здесь играют… молодые против стариков. Обычно так не бывает.
Она слушала еще несколько минут, а потом вдруг повернулась к Альварадо и Диасу и вытерла мгновенно выступивший на лбу пот.
—    Они играют на вас.
***
Кортес обвалился на лагерь Нарваэса в самый ливень. Мгновенно захватил орудия и лошадей и после стремительного обмена паролем «Дух Святой», присоединил к себе три четверти скупленных на корню военных сил противника. Нет, кое-кто еще сопротивлялся, но уже через час к нему привели Нарваэса, — причем, свои же.
Растерянный гигант прижимал к лицу окровавленный платок и непонимающе озирался по сторонам единственным уцелевшим глазом.
—    Тебе конец, — прохрипел Нарваэс, едва разглядел Кортеса. – Ты же против Короны пошел!
Кортес усмехнулся и уселся на барабан.
—    Против Короны пошел не я, а ты. Еще когда не позволил Королевскому аудитору сопровождать поход.
Нарваэс болезненно поморщился. Аудитор был доверенным лицом Николаса де Овандо, а значит, и человеком Кортеса, но суд, разумеется, этим не пробьешь.
—    Законник чертов… — буркнул он. – Бумагомарака…
Кортес терпеливо подождал, когда тот пробормочется, и с удовольствием продолжил:
—    Кроме того, у тебя нет Королевского нотариуса, чтобы предъявить мне приказ об отстранении по всей форме.
—    Как это нет? – возмутился Нарваэс и тут же зашипел от боли.
—    А он свое свидетельство где-то потерял, — тут же объяснил Кортес и обернулся. – Алонсо де Мата! Иди сюда, подтверди…
—    Чистая правда, сеньор Нарваэс… — вынырнул как ниоткуда нотариус. – То ли на корабле оставил, то ли…
—    Тварь! – выдохнул Нарваэс. – Продался!
Кортес немного подождал, закинул ногу на ногу и выдвинул последний козырь.
—    А главное, ты разорял Семпоалу – землю кастильской Короны. А это уже чистой пробы разбой. Ты уголовник, Нарваэс.
—    А ты?! – рванулся вперед, но тут же повис в руках конвоя Нарваэс. – Ты ничего не разорял?! Или у тебя в экспедиции одни херувимы?!
Кортес покачал головой.
—    Ты так ничего и не понял, Нарваэс. Я обкатал своих ребят на две сотни легуа ближе к Кубе, пока рабов брал. И сюда они пришли уже солдатами – лишней курицы не взяли. А ты со своими новичками мало того, что захотел поиметь все и сразу, так еще и на чужое позарился. А за это наказывают, Нарваэс.
***
Куит-Лауак стал проигрывать сразу, — сборная пожилых оппозиционеров оказалась на удивление хороша. Нет, они вовсе не порывались забить мяч в самое почетное – на высоте трех человеческих ростов – каменное кольцо «лона смерти», но уж сунуть мяч в одну из шести дырок в бортах стадиона случая не упускали, и зарабатывали очко за очком.
—    Ну, куда ты смотрел, Койот?! – чуть не плакал Куит-Лауак после очередного конфуза. – Такой легкий мяч упустил…
—    Вот сам бы и перехватил! — огрызался расстроенный Койот, — а я, что мог, то и сделал…
А потом на балконе дворца появились фигуры двух кастилан и предавшей свой народ высокородной Малиналли, и стадион на мгновение замер, а внутри у Куит-Лауака словно полыхнула молния.
—    Мне! – яростно распорядился он и тут же получил мяч, подбросил его коленом и, чуя всем своим существом, как вселенная свернулась до размеров этого мяча, пнул его вверх.
Мяч вошел точно в каменное кольцо – то самое, на девять очков.
Стадион охнул.
Куит-Лауак дождался следующего судейского хлопка и на этот раз перехватил мяч сам. Передал его Койоту, снова принял и легко сунул в боковую дыру.
—    Хо-хо! – захохотал на трибуне какой-то ценитель. – Вот что значит настоящий мужчина! Везде дырку найдет!
Куит-Лауак стиснул челюсти и на следующем хлопке не дал «старичкам» даже опомниться: перехватил мяч и пнул его через себя, даже не глядя… и снова попал – в «девятиочковое».
Трибуны взорвались: такого здесь не видели годиков двадцать, еще с той поры, когда Мотекусома был молодым. Вторя людям, загрохотали и священные барабаны-атабали, а едва Куит-Лауак изготовился взять еще один мяч, как вдруг атабали смолкли – разом.
Куит-Лауак тряхнул головой; ему показалось, он оглох! Поднял глаза и увидел солнечного Тонатиу-Альварадо. Огненно-рыжий кастиланин стоял с обнаженным двуручным мечом возле главных атабали, а возле его ног корчился залитый кровью барабанщик – без обеих рук.
—    Сантьяго Матаиндес! – жутким, томящим сердце голосом заорал Альварадо, и от всех четырех ворот двинулись кастилане.
Они шли и шли – бледные, словно сбежавшие из преисподней духи, с большими деревянными щитами наперевес и уже обнаженным оружием, и одни двинулись к танцевавшим неподалеку в знак поддержки игроков мальчишкам-болельщикам, а другие пошли прямо по широким каменным ступеням трибун, рубя налево и направо.
Куит-Лауак сорвал шлем, и его уши вмиг наполнились ревом.
«Оружие!» – мелькнуло в голове, но он уже знал – мысль пустая: с оружием на этот великий праздник не приходил никто.
—    Сантьяго Матаиндес!
И не видящие с трибуны, что выход уже перекрыт, вожди метнулись к Воротам Орлов и Ягуаров, надеясь прорваться к арсеналу.
—    Сантьяго Матаиндес!
И вечно голодные кастиланские боги вырвались из преисподней и мигом слетелись к двум главным воротам стадиона, жадно вдыхая запах свежей крови.
—    Сантьяго Матаиндес!
И Куитлауак понял, что живыми отсюда не выпустят никого.
***
С той самой минуты, как они вошли на стадион, — да что там! – с той самой минуты, как они вошли в этот проклятый город, Альварадо знал, что добром это не кончится. Но действовать вынужден был методично и планомерно.
—    Вождей! Вождей добейте! – орал он, прыгая по скользким, залитым кровью ступеням трибун.
И уже прикидывал, какой дорогой им всем придется уходить из города – раньше или позже.
—    Не выпускать! – кинулся он к Воротам Ягуаров, видя, что защита слабовата.
А сам уже рычал от досады, вспоминая, как немного на самом деле во дворце запасов пороха и ядер.
—    Во имя Сеньоры Нашей Марии! – подбадривал он очумевших от столь стремительной рубки солдат.
И через минуту уже взбегал по ступеням высоченного храма Уицилопочтли. Рубанул одного за другим двух набросившихся жрецов, с усилием повалил хлебного гиганта на пол и принялся отдирать липкие, тошнотворно пахнущие сдобой и медом золотые пластины.
—    Чертов Кортес! – беспрерывно бормотал он. – Разве это – доля?! Вот у Веласкеса – доля! А у меня?! Смех!
И тогда он услышал этот вой. Он был так жуток, что поначалу выскочивший на площадку пирамиды Альварадо даже не понял, откуда исходит наибольшая угроза, а потом увидел стекающиеся к стадиону факельные огни и взревел.
—    Назад! – метнулся он по ступенькам вниз, чувствуя, как прыгает в нашитых на камзол карманах слипшееся золото. – Всем отступать! Отступать, а не бежать! Вместе! Вместе, я сказал!..
***
Одержав победу, Кортес первым делом послал Франсиско де Луго на побережье – с приказом снять с армады Нарваэса и вынести на сушу рули, компасы и все остальное, дающее возможность выйти в море без его, Кортеса, приказа. И снова помогло золото, — штурманы подчинились без малейшей попытки к бунту. Затем он торжественно похоронил десятерых убитых с обеих сторон. И только затем разрешил брату Бартоломе отслужить мессу в честь давно уже наступившего дня Пасхи Духа Святого.
А вечером был парад. Музыканты из корпуса Нарваэса играли туш и орали «Слава нашим римлянам!», а когда прибыли две тысячи союзных Кортесу индейцев из Чинантлы, бывшие подчиненные Нарваэсу капитаны и солдаты по несколько раз и с огромным облегчением перекрестились.
Индейцы шли под густой барабанный бой своим особенным маршем – несколько шагов вперед, один назад, и не нарушали единства строя ничем. Одновременно вскидывали копья, одновременно ухали, поражая невидимого врага, и одновременно отступали. А, едва поравнявшись с членами командного состава кастильцев, разом повернули оружие в сторону невольно подавшихся назад капитанов.
—    Да здлавствует кололь! – как один человек, рявкнули они. – Наш сеньол!
Капитаны оторопело моргнули.
—    Да здлавствует Элнан Колтес! Наш полководец!
И, пожалуй, лишь тогда капитаны до конца осознали, с кем вел их воевать Нарваэс.
—    Ну, Кортес! Ну, молодец! Вот это выучка! – смущенно кинулись они поздравлять Кортеса. – Неужели они все твои?!
И Кортес принимал поздравления, улыбался, но уже понимал: испуг скоро проходит, а вот жадность – это навсегда. А значит, капитанов нужно продолжать покупать и покупать, пока они, все до единого, не подпишут с ним тот контракт, который ему нужен.
***
Куит-Лауак убил только одного кастиланина. Тот ударил его копьем, но железный наконечник согнулся и застрял в массивном нагрудном щитке, и, пока враг пытался выдернуть копье, Куит-Лауак швырнул ему в лицо то, что было в руках, — тяжелый каучуковый мяч.
Позже Куит-Лауака били еще несколько раз – в плечо, в живот, по голове, но его снова и снова спасало снаряжение для игры. А потом наступил момент, когда в живых осталось от силы два десятка вождей, и Куит-Лауак осел на колени, стиснул челюсти и с горьким ощущением несмываемого позора заставил себя упасть лицом вниз, — как мертвый среди мертвых.
И лишь тогда подоспела подмога.
***
Уже на третий день после парада собственные солдаты и даже капитаны Кортеса начали проявлять недовольство. В основном, неумеренной щедростью генерал-капитана к побежденным капитанам Нарваэса.
—    Я не пойму, Кортес, — наступал Алонсо де Авила, — из каких таких бездонных запасов это золото?
—    Ты хочешь сказать, что я вор?! – прищурился Кортес.
—    Нет, — благоразумно сдал назад Авила. – Просто я не пойму, с чего такая щедрость? На кой ты этих новичков задабриваешь?
—    Мне нужны новые солдаты, — отрезал Кортес. – Вот и все. Кому не нравится, пусть катится обратно на Кубу!
Авила побагровел.
—    Будешь такими словами бросаться, вообще без солдат останешься.
Кортес хотел, было, тоже вспылить, но удержался.
—    Кастильские бабы еще нарожают, — холодно произнес он. – Слава Богу, у нас в Кастилии каждый мальчишка – солдат.
А тем временем недовольство стремительно росло, и однажды, перед самым подписанием капитанами Нарваэса контрактов с Кортесом, прибыли делегаты из крепости Вера Крус.
—    Мы слышали, ты золото даришь, Кортес, — мрачно изрек старший делегации Хуан де Алькантар, известный под кличкой «Старый».
—    Только за службу, — усмехнувшись, развел руками Кортес.
Делегаты переглянулись.
—    А разве мы плохо тебе служили? Где наша доля, Кортес?
Капитаны Нарваэса заинтересованно следили за развитием беседы.
—    Никуда ваша доля не делась, — рассмеялся Кортес.
—    Так, где она?
Кортес на секунду замешкался и понял, что ни врать, ни отказывать при новичках нельзя.
—    В Тлашкале, — почти равнодушно кинул он.
—    А почему она в Тлашкале? – насторожились делегаты. – Главная казна в Мешико, а наша доля почему-то оказалась в Тлашкале…
Кортес криво улыбнулся.
—    Для безопасности, друзья, только для пущей безопасности…
Делегаты помрачнели и поджали губы.
—    Мы хотим получить ее, Кортес, — внятно произнес Алькантар. – У нас в карманах – как раз самое безопасное место.
Кортес мысленно чертыхнулся. Прежде чем отдать долю гарнизона, от нее следовало отделить не учтенное сходкой «лишнее» золото. Однако ответить гарнизону он должен был немедленно…
—    Собирайте сходку гарнизона, избирайте доверенного человека и – вперед! – пожал он плечами. – Письмо к отцу Шикотенкатля я дам.
Кортес уже прикинул, что пока делегаты будут добираться до Вера Крус, собирать сходку, а затем еще и возвращаться назад, он вполне успеет вывезти из Тлашкалы все лишнее.
—    У нас уже есть доверенное лицо, — победно улыбнулись делегаты, — Вот он: Хуан де Алькантар. Давай письмо, Кортес. Он поедет прямо сейчас.
Кортеса как ударили в живот.
***
Альварадо едва успел ввалиться в ворота старых апартаментов дворца, когда в небе сверкнула первая молния начавшегося сезона дождей, а через высоченные каменные стены посыпались первые, наудачу пущенные стрелы.
—    Все живы? – выдохнул он.
—    У нас один погиб, — отозвался один из старших команды.
—    А у меня четверо.
—    И у меня двое…
Альварадо грязно выругался: сколько он помнил, головы кастильцев оказывали на индейцев прямо-таки магическое действие, – язычники тут же рвались в бой.
—    Осмотреть и укрепить все ворота! – хрипло скомандовал он. – Проверить боезапас! Усилить караулы вдвое.
В ворота тяжело ударили.
—    Всем остальным – на стены! – выдохнул Альварадо.
Солдаты кинулись выполнять приказание, и Альварадо поймал на себе взгляд вождя двух тысяч крепких тлашкальских «носильщиков», предусмотрительно вызванных Кортесом в столицу перед тем, как уйти.
—    Вам пока работы не будет, — мотнул головой Альварадо. – Ждите.
Вождь оценивающе глянул, как взбираются на стены кастильцы и развел руками, — нельзя так нельзя. Но прошло не более двух часов, и Альварадо, едва сумев отправить переодетого в одежду дворцовой прислуги гонца за подмогой, признал, что заблуждался, и ему нужен каждый человек. А осаждающие все прибывали.
Уже после первых попыток ворваться в старые апартаменты с налета среди индейцев мгновенно появились командиры, а, не прошло и суток, как осада приняла продуманный и бескомпромиссный характер. На улицах стремительно росли баррикады, мосты убирались, а ведущие к дворцу каналы круглые сутки углублялись, на глазах превращаясь в почти непреодолимую водную преграду. И – Бог мой! – сколько же здесь было людей… они шли и шли, и Альварадо прошибал холодный пот, едва он представлял себе, что его – рано или поздно – постигнет, если Кортес и Нарваэс перебьют друг друга, а он с гарнизоном останется в этой мышеловке.
А потом из расписных керамических труб перестала поступать вода.
***
Никогда ни сидевшие в кандалах и вчетверо превосходящие числом «старичков», капитаны Нарваэса быстро осваивались. А когда они увидели, с какой легкостью Кортес выдал гарнизону Вера Крус его изрядную по размерам долю, вдруг посыпались двусмысленные шутки насчет повторного дележа Мешиканской добычи – нет, разумеется, только шутки…
И тогда Кортес решился. Зная, что позволить нагловатым нахлебникам войти в столицу – ни под каким предлогом – нельзя, он стремительно принялся формировать два отряда для экспедиций в Пануко и на Коацакоалькос. Пропорция состава была тщательно продуманной: двадцать своих на сто новичков – самых буйных.
—    А где этот Коацакоалькос? – уже приготовившиеся хотя бы подержать в руках сказочную мешиканскую добычу, кривились новички.
—    Какая вам разница? – хмыкнул Кортес. – Главное, что это золотоносная провинция, пригодная еще и для разведения скота. Вы ведь еще помните, сколько на лошадях можно заработать? Да, и прииски…
Капитаны уважительно притихли.
—    Деньги на закупку скота я дам, — развел руками Кортес. – Работников там полно. В долях не обижу, — вон, Ордас хорошо знает.
Уже сидевший в кандалах, однако отнюдь не обиженный долей Диего де Ордас преданно ощерился.
—    Завтра с утра выходите, — коротко распорядился Кортес. – И учтите: если кто-то с вечера не приготовит, скажем, альпаргаты, пусть не обижается, — утром пойдет босиком. У нас так…
Капитаны для приличия пошумели, но каждый помнил: договор с Кортесом подписан, а значит, придется идти, куда посылают. А едва отряды покинули город, а небо затянуло синими грозовыми тучами, прибежал гонец из Мешико.
«Это Альварадо пишет. В столице мятеж», — прочитал Кортес и встревожено затаил дыхание.
Он оставил столицу в абсолютном спокойствии – Какама-цин в цепях, Мотекусома под домашним арестом… и все-таки город был ненадежен.
«Вожди хотели напасть на нас, — писал Альварадо, — но я их опередил и убил почти всех…»
В небе раскатисто пророкотал гром, и по спине Кортеса пробежал холодок. Он знал, что Альварадо не смог бы собрать в одном месте всех без исключения вождей, но знал и другое: убийство даже одного вождя – огромная беда.
«Это все из-за Мельчорехо, — разбирал Кортес прыгающие буквы, — его здесь распяли, как Христа, а потом…»
—    Уф-ф. Ты, верно, напился, Альварадо! Мельчорехо уже год, как покойник, – с облегчением выдохнул Кортес и повернулся к Ортегильо. – Спроси гонца, что там происходит…
—    Восстание, — коротко перевел Ортегильо.
—    И кто взбунтовался? – уже не зная, чему верить, прищурился Кортес.
Все еще не успевший отдышаться гонец произнес длинную тираду.
—    Он говорит, вся столица, — растерянно моргнул толмач. – Альварадо убил почти всех вождей и много жрецов, и теперь сидит во дворце – в осаде.
—    Что-о?! – подскочил Кортес. – Как это в осаде?!
Гонец что-то пробалаболил.
—    Да, в осаде, — подтвердил Ортегильо. – В старых апартаментах. Осаждают со всех сторон, мешиканцы уже сделали два пролома в стенах и несколько раз поджигали ворота.
—    Господи! – схватился за голову Кортес. – Чертов Альварадо! Что ты натворил!
Он превосходно понимал, что его ждет, если этот край немедленно не замирить, – утрата добычи, в том числе и законной королевской пятины и не менее законной доли Веласкеса, горящая под ногами земля, поимка своими же капитанами, цепи, суд на Кубе и виселица. В последнем он был особенно уверен, — после утраты такого количества золота Короны его даже Николас де Овандо не спасет.
—    Ну, две-три недели Альварадо продержится… — бормотал он. – Просто обязан продержаться…
Во дворец нужно было вернуться любой ценой. Если не за Мотекусомой и Какама-цином, то за их гаремами – главной гарантией послушания провинциальных вождей.
«Стоп! – осенило Кортеса. – У меня же теперь и свой гарем есть! Неужели мешики против своего зятя пойдут?!»
В крайнем случае… следовало бросать гаремы и спасать золото, а если в столицу не удастся даже войти … что ж, все его богатство сводилось к неучтенным сходкой двумстам тысячам, лежащим в Тлашкале.
«Берналь Диас… — понял он. – Такое дело больше поручить некому…»
—    Приведи мне Диаса, – повернулся он к Ортегилье. – И сразу же объяви сбор капитанов. Немедленно! Но чтоб язык мне держал за зубами. Иначе отрежу!
***
Когда недоумевающие капитаны, невзирая на льющий, как из ведра, дождь, собрались, Кортес первым делом подозвал коменданта крепости Вера Крус Гонсало де Сандоваля.
—    Готовься передавать крепость Родриго Рангелю, — вполголоса произнес он. – Со мной пойдешь.
Умненький Сандоваль кинул на Кортеса испытующий взгляд, но промолчал.
—    Ну, что друзья, — широко улыбнулся Кортес капитанам. – Кто-то из вас хотел военной славы и добычи?
Капитаны удивленно зашумели, и Кортес улыбнулся еще шире.
—    Сеньор Наш Бог услышал ваши молитвы…
—    Мы думали, ты здесь уже всех замирил, даже нам ничего не оставил, — произнес кто-то, и капитаны хамовато засмеялись.
—    Так оно и было, — кивнул Кортес, — но в столице случился мелкий мятеж, и нам придется его подавить – быстро и беспощадно.
Капитаны переглянулись.
—    А-а… насколько мятеж… мелкий?
Кортес выдержал паузу и глянул в сторону замершего Сандоваля.
—    Это неправильный вопрос. Мы обычно спрашиваем две вещи: попал ли кто из наших товарищей в беду, и против кого мятеж. Отвечаю сразу на оба: в беду попал Альварадо с товарищами, а мятеж против Короны.
—    Может, Альварадо сам виноват? – хрипловато выкрикнул кто-то из толпы.
—    Если он виноват, он ответит перед Королевским судом, — отчеканил Кортес. – А наша задача: вернуть мятежников под руку Кастилии и всей Священной Римской империи.
Он повернулся к Королевскому нотариусу.
—    Подтвердите, Годой.
—    Это так, — привычно закачал головой нотариус.
Капитаны скривились. Они уже чувствовали: там, где однажды прошел Кортес, большой добычи уже не возьмешь, так что шкурой предстоит рисковать не за свой интерес, а за королевский.
—    Надо срочно вернуть экспедиции в Пануко и Коацакоалькос, — предложил Гонсало де Сандоваль. – Все-таки две с половиной сотни бойцов…
—    Я уже послал за ними, — кивнул Кортес.
—    А индейцы? – вспомнил кто-то бравых союзников из Чинантлы.
Кортес нахмурил брови и сосредоточился.
—    Хорошо. Индейцами я займусь сам, а ваша задача: дождаться возвращения экспедиций и выступить вслед за мной в Тлашкалу. Оттуда и ударим.
***
Когда насквозь промокший от вечного дождя Хуан де Алькантар пешком, с двумя товарищами, полусотней тотонаков и письмом, дозволяющим вынос доли гарнизона Вера Крус, прибыл в Тлашкалу и нашел отца Шикотенкатля – старого слепого вождя, тот выглядел напуганным.
—    А-а… ваши уже здесь… — выдавил он.
—    Как здесь? – не мог сообразить уже знающий по-мешикски Алькантар.
—    Да, здесь, — подтвердил старик. – Золото вывозят.
Алькантар вскочил.
—    Кто позволил?! Где это?! Откуда они его вывозят, я спрашиваю!
—    Из арсенала, — моргнул ненужными веками слепец. – Это на площади.
Алькантар грязно ругнулся и выскочил во двор.
—    Быстро к арсеналу! – скомандовал он. – Нас кто-то опередил!
Товарищи зло крякнули и сопровождаемые полусотней тотонаков помчались в центр города. Выскочили на центральную площадь, добежали до арсенала и замерли. У входа в арсенал стояли три лошади – все новые, из отряда Нарваэса.
—    Ч-черт… — стиснул челюсти Алькантар.
Он уже понимал, что Кортес в очередной раз предпочел капитанов Нарваэса своим старым, проверенным в боях солдатам, и кто-то сейчас получит еще даже не заработанный кредит, а гарнизон – очередную порцию обещаний расплатиться как-нибудь потом.
Он подал знак носильщикам, чтобы те оставались на месте, а двум товарищам – готовиться. Дождался, когда те зарядят арбалеты, и тихо прокрался в арсенал.
—    Диас?!!
Перед ним стоял Берналь Диас, и в руках у Диаса и двух его друзей были стопки одинаковых золотых слитков из общей добычи отряда.
—    Ты что здесь делаешь, Диас? – непонимающе моргнул Алькантар.
И, словно отвечая ему, один из друзей Берналя Диаса со звоном выронил слитки на каменный пол арсенала и потянулся к мечу.
—    Не надо, ребята, — покачал головой Алькантар. – Мы вас мигом уложим.
Диас глянул на выставивших арбалеты солдат и поднял руку.
—    Опусти оружие, Алькантар. Мы просто выполняем приказ.
—    Чей?
—    Кортеса, чей же еще… – пожал плечами Диас. – Просто здесь, кроме доли Вера Крус, есть и еще золотишко. Мы забираем только его. Ваше не тронем.
Алькантар нахмурился и подал знак своим, чтобы держали Диаса на прицеле.
—    Дай-ка, посмотрю… что это за золотишко…
—    Не надо Алькантар! Не ходи!
Но доверенный человек гарнизона Вера Крус уже отодвинул Диаса в сторону, прошел в арсенал чуть глубже и обмер.
—    Сеньора Наша Мария! Откуда?!
Перед ним ровными рядами шли не только слитки – в гораздо большем, чем полагалось гарнизону, количестве – тысяч на двести, но и прочные хлопковые мешочки. Он оторопело тряхнул головой, подошел, вытащил кинжал, вспорол один из мешочков и подтвердил себе наихудшие подозрения.
—    Еще и золотой песок… От сходки укрыли!
—    Зря ты в это вмешиваешься, Алькантар! – донеслось сзади. – Или знаешь, давай миром все решим!
Алькантар усмехнулся и стремительно развернулся.
—    Как это миром, Диас?
Солдат натужно улыбнулся.
—    Ты ведь еще не знаешь, что в Мешико мятеж…
Алькантар оторопел.
—    Ты что несешь? Какой еще мятеж?
—    Точно, — поддержали Диаса оба его друга. – Там сейчас ужас, что творится…
Диас поднял руку, и те умолкли.
—    Это так, Алькантар, — подтвердил Диас. – Альварадо и все наши убиты, а добыча опять в руках мешиков. И второй раз Кортесу в столицу уже не войти, — это точно.
Алькантар переглянулся с товарищами; те были ошарашены не меньше его.
—    Так что, все кончено, Алькантар, — печально произнес Диас. – А мы с тобой снова нищие.
Алькантар крякнул, тряхнул головой и с подозрением уставился на Диаса.
—    И что ты предлагаешь?
Диас посерьезнел.
—    Уходить отсюда надо, Алькантар. Вместе с капитанским золотом. У нас есть три лошади, у вас – носильщики. Выйдем на берег, найдем штурмана… сам заешь, за такие деньги черта можно купить. А что останется, поровну.
Алькантар на секунду задумался.
—    У меня другое предложение. Мы вместе идем в Семпоалу и проверяем весь этот бред. А сейчас… сдать оружие!
Диас усмехнулся, расстегнул широкий кожаный пояс, и амуниция со звоном упала на каменный пол арсенала.
—    Как скажешь, брат. Но ты лучше головой подумай: а если я не вру, и это золото – последнее? Может, нам вместе…
Алькантар поджал губы.
—    Это золото утаили от сходки, — решительно произнес он. – Так что, врешь ты или нет, а капитанов ждет виселица. Кортеса – в первую очередь.
И тогда подал голос один из друзей Диаса.
—    Это тебя ждет виселица, болван.
***
Через четверо суток после начала штурма дворца круглосуточно бегущие гонцы принесли Куит-Лауаку свежие данные разведки: войска кастилан столкнулись и после короткого боя соединились. И он впервые не поверил разведке.
—    Не может быть…
Перечитал лаконичное донесение и признал, что ему придется собирать совет вождей всего рода. А когда совет собрался, его сердце ухнуло и провалилось куда-то вниз. Здесь не было никого из его друзей. Не было здесь и почти никого из партии «осторожных». Зато здесь были избранные взамен павших вождей новички: молодые, старые, но одинаково неопытные. И, что хуже всего, здесь были те, кто отдал своих дочерей за Кортеса.
—    Разведчики пишут, что кастилане вступили в бой, но затем соединились, — левой, неповрежденной рукой протянул Куит-Лауак донесение вождям.
—    Значит, пора снимать осаду дворца, — веско подал голос самый старый вождь, и половина совета одобрительно загудела. – Если кастилане сумели договориться, нам их уже не победить.
—    А мне кажется, надо напасть! – возразил молодой голос, поддержанный второй половиной совета. – Прямо сейчас! Пока до них вести об осаде дворца не дошли!
И Куит-Лауак некоторое время слушал пререкания, но уже видел: в таком составе совета ни одно из предложений принято не будет – даже за месяц.
—    Ни то, ни другое не годится, — остановил он спор. – Если мы заранее, до суда начнем извиняться, нас обязательно сочтут виновными. Верно?
Вожди согласились.
—    Но и напасть означает признание состояния войны, а мы с вами ни о мире, ни о войне пока так и не договорились. Я прав?
Вожди вздохнули: так оно и было.
—    Но, чтобы договориться, нам надо сначала хотя бы узнать, что происходит, — подвел итог Куит-Лауак. – Поэтому давайте подождем, что скажет разведка. Штурм прекратим, но осады не снимем, чтобы Тонатиу-Альварадо опять не вышел и кого-нибудь не убил.
Вожди восхищенно зацокали языками, — решение было простым и воистину мудрым.
***
Берналь Диас был достаточно хитер, чтобы попытаться уйти с золотом самому, а Хуан де Алькантар – достаточно осторожен, чтобы не идти самой широкой дорогой. Но на Кортеса работала вся тлашкальская разведка, а потому, не прошло и четырех дней, и Кортес уже знал, что Диас арестован, а все золото у идущего горными тропами Алькантара. И на восьмой день они встретились на скользкой от вечного весеннего дождя горной дороге – на полпути из Семпоалы в Тлашкалу.
—    Слава Сеньоре Нашей Марии, что ты его взял, Алькантар! – широко улыбнулся Кортес и направил жеребца навстречу.
Спутники Алькантара потянулись к арбалетам.
—    Представляю, что он тебе наговорил, — рассмеялся Кортес и показал им, что его руки пусты.
Но Алькантар не был склонен обниматься.
—    В Тлашкале было лишнее золото, — прямо обвинил он. – А значит, ты укрыл его от сходки.
—    Отчасти ты прав, — кивнул Кортес. – Золотой песок поступил в арсенал через два дня после моего выхода к Нарваэсу. Я просто не успел сообщить о нем сходке. А лишние слитки принадлежат лично мне.
Алькантар на секунду растерялся: это могло быть правдой.
—    Но Диас говорил, что ты отдал ему приказ вывезти золото, – ткнул он идущего рядом связанного солдата. – И лошадей ты ему дал.
Кортес недобро усмехнулся.
—    Лошади пропали сразу, как вы ушли. Я даже подумал на тебя. А потом на построении выяснил, что у меня появились три дезертира.
Берналь Диас побледнел.
—    Ты что городишь, Кортес? Имей ввиду: на виселицу вместе пойдем!
—    Помолчи! – оборвал его Кортес и весело уставился на Алькантара. – Ну, что, есть еще вопросы?
Алькантар надолго задумался, и все-таки нашел изъян.
—    И что теперь – золотой песок придется делить с людьми Нарваэса?
—    Нет-нет, — успокаивающе выставил вперед ладонь Кортес. – Никто из них не подписал контракта до того, как золото поступило в арсенал, а значит, все принадлежит «старичкам». Так что, бери долю гарнизона, передай мне остатки, и на первой же сходке мы его разделим.
И тут Алькантар покачал головой.
—    Я не знаю, правду ли ты сказал, Кортес. А потому доставлю излишки прямо на сходку. Пусть люди сами решают, кто прав. А до той поры ты к этому золоту не прикоснешься.
Кортес досадливо крякнул.
—    Жаль. Очень жаль, Алькантар. Ты был хорошим солдатом.
Развернулся к лесу, махнул рукой, и в следующий миг доверенный казначей гарнизона покачнулся и повалился с седла с арбалетной стрелой в ухе, — как и оба его товарища. Кортес быстро спешился, убедился, что все трое мертвы, подошел к Диасу и вытащил узкий кастильский кинжал.
Диас подался назад.
—    В следующий раз, — взрезал Кортес веревки, — думай, прежде чем на меня голос повышать. Я же говорил тебе: наш договор это святое…
Диас увидел, как из леса выходят еще четверо его друзей-арбалетчиков, и тронул генерал-капитана за рукав.
—    Прости, Кортес.
Кортес горестно усмехнулся и принялся освобождать остальных пленников.
—    Сеньор Наш Бог! Я думал, что хоть вы поумнее окажетесь…
—    Прости нас, Кортес… — затянули уже все трое.
—    Простить-то я вас прощу, — кивнул генерал-капитан, — но вот доверять, как прежде…
Он повернулся к мокрым не столько от дождя, сколько от страха носильщикам и махнул им рукой.
—    За мной идите.
—    А мы?! – хором выдавили все трое.
Кортес взыскующе оглядел проштрафившихся солдат. По-хорошему их следовало лишить права на долю из этих едва не утерянных двухсот тысяч. Но союзники ему были нужнее, чем золото; даже Алькантара было жаль…
—    Черт с вами! – махнул рукой Кортес. – Забирайте трупы и пошли.
Проштрафившаяся троица переглянулась. Они почти не верили в свое счастье.
***
Отряды собирались в Тлашкале немыслимо долго – около трех недель, даже дождь перестал идти, но Кортес намеренно никого не торопил. Он знал, что Альварадо продержится, и тем временем аккуратно собирал доносы о поведении каждого капитана и солдата Нарваэса, так что, когда они все-таки дошли, знал почти все о почти каждом потенциально необходимом либо слишком опасном человеке. И даже смотр, выявивший, что под его началом стоит 1300 солдат, 96 всадников, 80 арбалетчиков и 80 стрелков из аркебуз, не мог переубедить Кортеса, совершенно точно знавшего: три четверти его солдат и капитанов – мусор. А по-настоящему надежны только 262 «старичка», да 2000 тлашакальцев.
Однако приходилось идти в столицу с теми, кто есть, и Кортес быстро довел свое войско до города Тескоко и наглядно убедился, насколько все изменилось: город встретил кастильцев пустыми улицами. И вот это было хуже всего.
—    Сеньора Наша Мария! – крестились и жались один к другому бледные от страха новички, в основном, из Бискайи, видя роскошные пустые дворцы и широченные пустые каналы, огромные пустые стадионы и некогда уютные, а теперь пустые дворы.
—    Быстрее! Быстрее! – орал Кортес. – Шире шаг, римляне! Подтянись!
Но и его волосы вставали дыбом от крайне тягостных предчувствий – настолько тягостных, что он встал лагерем в трех легуа от столицы, чтобы детально разведать весь путь – чуть ли не до дворца. Но разведка вернулась уверенная в полной безопасности дороги, и в день Сеньора Сан Хуана Крестителя, 24 июня 1520 года они вошли в Мешико.
Солдат разве что не рвало от страха. Огромная, сказочно богатая столица, была похожа на свежий труп. Нет, по каналам плавали мелкие пироги, по дорогам бежали гонцы, а на крышах нет-нет, да и показывались головы женщин, вроде бы собирающих в мешки сушеные фрукты. Но чем ближе они подходили к дворцу, тем чаще замечали высокие, бог весть, почему и кем построенные, а затем заброшенные баррикады да колоссальные запасы обточенных в форме остроконечных яиц камней для пращников. И – почти никаких людей!
—    Это ловушка, Кортес, — тихо произнес едущий рядом Сандоваль.
—    Вижу, — мрачно отозвался Кортес.
***
Первым делом к приведенному Кортесом огромному полутора тысячному отряду подлетели изможденные защитники апартаментов.
—    Вода есть?
—    У кого есть вода?
—    Давай-давай, потом объясню, что да как…
Они припадали к мехам пили, сколько могли, порой без разрешения сливали воду в свои меха, и лишь потом ошарашенной подмоге объяснили, что водопровод перекрыт, дождевой воды собрали мало, а во всех выкопанных с начала осады колодцах вода мерзко-соленая и для питья почти непригодная.
Кортес отметил это, быстро обошел укрепления, досадливо цокнул языком, увидев из башни обе сожженные бригантины, оценил запасы, убедился, что и золото, и гарем, и Мотекусома содержатся в целости и сохранности, и лишь тогда назначил совет капитанов – для выяснения обстоятельств осады и степени вины Альварадо.
—    Объясни мне, Альварадо, лишь одно: зачем… — сразу потребовал он.
Рыжеволосый гигант густо покраснел.
—    Марина сказала, они замыслили напасть.
Кортес подозвал стоящую неподалеку Марину.
—    Это правда? Ты сказала ему, что они замыслили напасть?
—    Нет, Кортес, — цокнула языком Марина. – Вожди играли в мяч, и я только сказала, что они играют на вас.
—    Как это – играют на нас? – не понял Кортес. – Как на приз?
Еще толком не обкатанные капитаны Нарваэса замерли. Такого они еще не видели!
—    Если бы победили молодые, они бы напали, — пожала плечами Марина, а если победили бы старые, то вожди отдали бы себя на твой суд. Они ждали в игре указаний богов.
—    И… кто побеждал? – криво улыбнулся Диего де Ордас.
—    Я не знаю, сеньор Диего, — замотала головой Марина. – Я ведь не видела игры целиком.
Кортес на минуту ушел в себя. Быть призом в игре – большего позора для себя он не знал. Но он понимал и другое: если бы боги подтвердили, что он, Кортес, находится здесь по праву, мешиканцы приняли бы это – раз и навсегда.
—    Эх, Альварадо… — выдохнул он. – Какой шанс упустил…
—    Зато я всю их верхушку прикончил, — упрямо процедил гигант.
Кортес вздохнул: объяснить недалекому капитану, что ввязаться в драку он бы успел всегда, было невозможно. А когда закончился совет, и Кортес лично попробовал то, что пьют и едят осажденные, он встревожился всерьез.
—    А ну-ка, Сандоваль, пошли кого-нибудь на разведку, — распорядился он.
И Сандоваль послал, а разведка, спустя четыре часа вернулась, но то, что они сумели добыть в огромном, сказочно богатом городе, могло вызвать разве что истерический смех: несколько кур, полмешка маиса и шесть мехов не очень хорошей воды.
—    Рынки пусты, а водопроводы не работают – по всей округе, — развели руками разведчики. – Эту воду мы в бане нашли… ну, там, где ополаскиваются.
—    В дома заходили? – поинтересовался Кортес.
—    Рядом с дворцом дома пусты, а там дальше мы не рискнули, — честно признали разведчики, — мужчины прямо волками на нас смотрели.
Кортес удовлетворенно покачал головой. Раз не напали, значит, единства среди вождей нет, и Мотекусома остается пусть и не слишком любимым, но все еще действующим Тлатоани, а сам он – верховным вождем. Теперь их обоих ждал кропотливый процесс восстановления своей власти, и для начала следовало перевести из Тлакопана в столицу своих женщин – дочерей самых сильных вождей самых сильных родов.
***
Едва за кастиланами закрылись ворота старых апартаментов, самый вероятный наследник Мотекусомы – Куит-Лауак собрал старейшин кварталов Мешико.
—    Не буду скрывать: совет вождей рода раскололся надвое, — прямо сообщил он старейшинам, — и многие хотят снова поклониться Кортесу.
Старейшины столичных кварталов поджали губы. Они не считали, что совет вождей им указ.
—    Поэтому вы и начали борьбу сами, — продолжил Куит-Лауак, — перекрыли воду, а многие даже закрыли рынки, чтобы кастилане не получили и горсти маиса.
—    А что думает благородный Куит-Лауак? – подал голос кто-то. – Мы можем теперь начать их убивать?
Куит-Лауак через силу улыбнулся.
—    Вы не хуже меня знаете, что я пока – не Тлатоани, а потому ни разрешить, ни запретить вам ничего не могу.
Кто-то тяжко вздохнул.
—    То же самое и Какама-цин говорил. И где он теперь? Вместе с Мотекусомой в плену. Ты уж, Куит-Лауак, реши для себя раз и навсегда: ты с нами или с кастиланами?
Куит-Лауак вспомнил, как притворялся мертвым, и стиснул челюсти.
—    Вы не хуже меня знаете, кто с кем. Но не мне болтать языком попусту. В совете вождей достаточно тех, кто завтра же донесет о каждом моем слове во дворец. Поэтому давайте обойдемся без лишних слов.
Старейшины печально закачали головами. Однако уже на следующий день все прошло именно так, как нужно: Кортес послал людей в город за маисом и водой и не нашел ни того, ни другого, — ближайшие к дворцу трубопроводы были сухи, а рынки пусты.
—    Ты, Куит-Лауак, лучше прямо скажи, с кем ты! – кричали ему на совете вождей. – С нами – друзьями Малинче или с этими предателями – старейшинами кварталов!
—    Ничего не могу поделать, уважаемые, — пожимал плечами Куит-Лауак. – Вы меня еще в Тлатоани не выбрали, и я старейшинам не указ.
—    Мы же знаем, что ты с ними встречался! – взвились вожди.
Куит-Лауак, требуя тишины, поднял руку.
—    Вы можете вызвать любого из старейшин и прямо спросить, отдавал ли я какой-либо приказ. Сделайте это, и увидите: моя совесть перед вами чиста.
Вожди вскипели. Они понимали, что вряд ли хитрый Куит-Лауак сболтнул старейшинам что-то лишнее, но прекрасно чуяли эту его скрытую враждебность.
—    Ты, Куит-Лауак, учти: мы с Колтесом-Малинче – родня! Мы дочерей за него замуж отдали! И мы своему зятю войны объявлять не собираемся!
Вожди начали отчаянную перебранку, выясняя, кто из них роднее Великому Малинче, а потом прибежал гонец, который что-то шепнул на ухо Куит-Лауаку, и никем еще не избранный наследник поднял руку.
—    Ну, вот и все, — зло улыбнулся он, когда совет вождей поутих. – Теперь вы не родственники Колтесу.
Вожди непонимающе переглянулись.
—    Как это?
—    Колтес отправил людей за своими женами в Тлакопан, а по пути назад на них напали… по моему приказу. Женщин отбили, и скоро они вернуться по домам, — он обвел совет вождей торжествующим взглядом. – Есть и первые кастиланские головы.
Совет потрясенно замер.
—    Так что война уже началась, уважаемые, — играя желваками, процедил Куит-Лауак. – Хотите вы этого или нет. И я прямо сейчас иду осаждать дворец – до тех пор, пока последний кастиланин не будет убит или принесен в жертву.
***
Когда из всего посланного в Тлакопан отряда вернулся лишь один, да и то тяжело раненый человек, все кончилось. В одночасье, едва мешикские жены Кортеса были силой отняты и возвращены отцам, верховный правитель Союза Малинче-Колтес-Кецаль-Коатль стал практически никем. Даже его Сиу-Коатль Малиналли это, пусть и нехотя, но подтвердила.
И тогда, не желая рисковать относительно надежными капитанами, Кортес вызвал к себе Диего де Ордаса и вручил ему письменный, составленный по всей форме приказ.
—    Возьмешь 400 бойцов и осмотришь выходы из города.
—    А что там смотреть? – диковато покосился на него Ордас. – Выходить надо! Пока они всеми племенами не навалились!
—    Ты хочешь, чтобы я вывел людей без разведки? – прищурился Кортес. – Или ты был бы даже рад, если бы я угодил в ловушку?
—    Мы и так в ловушке, — с ненавистью посмотрел на генерал-капитана Ордас. – Это даже самые тупые понимают.
Кортес стиснул челюсти.
—    Если ты не выйдешь немедленно, как об этом написано в приказе, я пошлю другого, а тебя буду судить и повешу.
Диего де Ордас богохульно выругался и подчинился, а едва он принялся строить солдат, на Кортеса насели «старички».
—    Зачем тебе разведка?! Уходить надо отсюда, Кортес! – принялись кричать они. – Прямо сейчас! Вместе с Ордасом! Неужели не видишь?
—    Я уже отдал приказ о предварительной разведке, — жестко отрезал Кортес. – А вы, если чем недовольны, собирайте сходку и выдвигайте требования…
Но Ордас вышел, ворота закрыли, сменились посты… а сходка все никак не могла собраться. Ясно, будь отряд в прежнем составе, и сходка бы собралась мгновенно, и требования предъявили бы по всей форме. Но после слияния с Нарваэсом солдат стало вчетверо больше, и вот ссориться с Кортесом новички не желали.
—    Вы балбесы! – орали на щенков старые вояки. – Что вы ему в рот заглядываете?! Он же всех нас на погибель оставляет! Выходить из города надо! Или снимать его к чертовой матери с капитанства!
Но проведенная Кортесом вербовочная работа была безукоризненной, и смутьяны получали в ответ лишь уклончивые смущенные улыбки:
—    Ничего не знаю; я всего три недели как подписал контракт и пока условиями доволен.
А потом начался штурм – со всех сторон.
Сначала напали на Ордаса. Как и было написано в приказе, он вышел из дворца, стараясь избегать применения оружия, двинулся к выходу из города и уже в следующем квартале попал в засаду. С балконов и крыш полетели тучи стрел, дротиков и выпущенных пращниками камней.
Ордас отступил немедленно, но плотность огня была столь высокой, что на поле боя остались 19 убитых, а рев раненых солдат заполонил всю улицу. А когда они бегом, прикрывая головы щитами и гремя бесполезным оружием, вернулись назад, крики боли сменились криками ужаса. Старые апартаменты штурмовали полчища вооруженных горожан, не дававшие осажденным ни малейшего шанса открыть ворота и впустить своих.
—    Открывай, Колтес! – орали язычники, пытаясь выбить тараном ворота. – Или ты только с бабами и детьми воевать умеешь?!
—    Малинче! Хватит прятаться под юбкой высокородной Малиналли! Выйди и докажи, что ты мужчина!
А когда они обложили все четверо ворот хворостом и подожгли, боевое исступление почти перешло в безумие.
—    Вспомни наших, которых ты сжег, Малинче! – едва не рыдая от злости, орали воины.
Стоящие в сотне шагов от спасительных стен солдаты Ордаса, выставив арбалеты и укрывшись щитами от летящих с крыш камней и стрел, тихонько подвывали от ужаса и молились всем святым, каких могли вспомнить. И лишь когда ворота стали прогорать и осыпаться, Ордас взвился.
—    Щиты сомкнуть! – взревел он. – К ворота-ам! Бего-ом! Ма-арш!
Не понимающие, чего он хочет, солдаты едва пошевелились и лишь еще громче стали выть молитвы.
—    Сквозь ворота! – заорал Ордас. – Прямо сейчас! Иначе все здесь ляжем!
И тогда они вмиг умолкли, сомкнули щиты и, отчаянно поливая врага стрелами из арбалетов, длинной змеей потекли к пылающим воротам. Пробили мечами осыпающееся почти прогоревшее дерево и ворвались внутрь.
***
Кастильцы продержали оборону еще сутки, когда Кортес собрал совет капитанов и высказал очевидное:
—    Это безнадежно. Сколько ворота не укрепляй, они их все время поджигают.
—    Камнем надо заложить, — предложил Альварадо.
Черные от копоти капитаны язвительно переглянулись.
—    Чтобы остаться здесь навсегда?
Кортес поднял руку, призывая к тишине.
—    Мы в обороне проигрываем, — прямо сказал он. – Надо атаковать.
—    Надо было отсюда в первый же день свалить, — мрачно парировал Ордас.
Остальные капитаны, понимая правоту обоих, молчали. А на следующий день Кортес вновь пытался пробиться – хотя бы в одном направлении. Он менял тактику, делал обманные маневры, а к ночи даже выслал отряд, чтобы поджечь окружающие дворец и служащие укрытием врагу дома. Но каждая его атака оборачивалась только потерями и новыми головами кастильцев, немедленно выставляемыми на копьях вкруг дворца.
Нет, пока бои шли в непосредственной близости от дворца, перевес был на стороне кастильцев, но, стоило схватке переместиться за угол первого же дома, и поддержка артиллерия становилась невозможной. Вот тогда к генерал-капитану и подошел корабельный плотник Мартин Лопес.
—    Надо сухопутные шхуны сделать.
—    Как это? – не понял Кортес.
—    На колесах и без дна, — пояснил плотник и развернул скатанный в трубочку чертеж.
Кортес наклонился над перепачканным сажей рисунком и напряженно прикусил губу. Он видел поставленную на колеса маленькую бревенчатую крепость с широкими отверстиями для орудий и несколькими десятками узких – для арбалетов и аркебуз.
—    А как такую передвигать?
—    Ногами, — пожал плечами плотник и развернул второй чертеж – в разрезе. – Вот рукоятки, на них солдаты будут налегать руками и грудью. Вот помосты для второго этажа стрелков. Сверху – крыша… Тяжеловата, конечно, будет эта крепость, но дороги здесь ровные – должна покатиться, как по маслу.
Кортес сосредоточенно сдвинул брови: это был шанс, и следующие два дня все свободные от обороны руки были заняты на разборке крыш дворца. Одни снимали бревна и доски, другие вытесывали нужные формы и сверлили отверстия, а третьи под руководством обоих плотников собирали сухопутную шхуну, скрепляя доски при помощи деревянных шпунтов. А на вторые сутки, когда все четыре шхуны-крепости поставили на колеса – каждую на полдюжины – и опробовали, как они идут, Кортес восхищенно охнул. Они и впрямь двигались прекрасно – пусть и с отчаянным скрипом.
—    Колеса мы салом индейцев смажем, — пообещали плотники. – Здесь этого добра навалом. Главное, чтобы она орудия выдержала.
А потом настала очередь капитанов.
—    Здесь тактика нужна другая, — мгновенно оценил новшество Сандоваль. – Это все-таки дерево, и без поддержки пехоты шхуну можно поджечь.
—    Зато при случае, есть за что солдату укрыться, — то ли возразил, то ли поддержал его Ордас.
—    А главное, артиллеристы стрелам недоступны, — восхищенно зацокал языком главный канонир Меса. – Впервые такое вижу!
Капитаны удовлетворенно переглянулись, и Альварадо подытожил – за всех:
—    Наконец-то вырвемся отсюда…
—    Нет, Альварадо, — широко улыбнулся Кортес. – Вот теперь-то нам как раз и не надо сбегать. Теперь мы будем только атаковать – до полного замирения.
Капитаны оторопели.
—    Да-да, — закивал Кортес и расстелил план-карту города. – Смотрите, как все просто: завтра мы берем главный объект страны, и мятеж заканчивается!
Капитаны обмерли и тут же принялись кричать, что это – самоубийство, но Кортес не собирался уступать. Он слишком хорошо понимал: уйди они из города, и назад уже не войти, а значит, его ждут кандалы, Куба и виселица. И на следующее утро все четыре махины – одна за другой – вышли из ворот.
***
Когда Куит-Лауак увидел выплывающие из ворот одна за другой четыре деревянных пироги, он обомлел: они двигались! Сами! По камню! А потом из нешироких щелей выдвинулись бронзовые глотки Тепуско, ухнул залп, и, лишь когда эхо этого залпа затерялось в стенах города, вожди как очнулись.
—    Что это?! – закричали они. – Куит-Лауак! Смотри!
Куит-Лауак потрясенно молчал; он и сам уже видел, сколь велики потери.
—    Они из дерева, — наконец-то собравшись, констатировал он. – Значит, их можно поджечь.
Вожди содрогнулись и, преодолевая страх и недоумение, послали выполнять приказ несколько десятков лучших воинов с факелами. И вот тогда из ворот, вслед за огромными самодвижущимися, плюющимися огнем пирогами выскочили всадники на Громовых Тапирах, и порубленные факельщики, обливаясь кровью, попадали на мостовую.
—    Копьеносцы, вперед! – скомандовал Куит-Лауак.
Вожди мигом передали команду дальше, и лучшие копьеносцы выскочили из укрытий с длинными, специально против конницы изготовленными копьями и почти сразу же начали падать, сраженные засевшими в деревянной пироге арбалетчиками. И вот тогда из ворот вслед за пирогами пошли еще и тлашкальцы – сотня за сотней!
—    Их не удержать… – как один, признали превосходство сухопутных пирог вожди.
—    Пусть дойдут до первого моста, — стиснув челюсти, процедил Куит-Лауак и вдруг зло рассмеялся. – Посмотрим… не вырастут ли у них крылья!
Но прошло совсем немного времени, и стало ясно, что пироги движутся вовсе не из города, а к храму Уициолопочтли и Тлалока.
—    Они снова собираются надругаться над нашими богами! – наперебой заголосили вожди. – Что делать, Куит-Лауак?! Как их остановить?!
—    Всех на защиту храма! – отрывисто скомандовал Куит-Лауак. – Они не смогут затащить такую тяжесть по ступенькам.
***
Было очевидно, что по ступенькам храма шхуны-крепости не затащить, а потому, едва кастильцы, – потеряв сорок человек, – докатились до цели атаки, наступила очередь тлашкальцев. Ненавидящие мешикских богов более всего на свете воины Тлашкалы облепили ступени и двинулись вверх столь неудержимо, что даже Кортес едва за ними поспевал. А потом схватка переместилась на верхнюю площадку, и атака захлебнулась, — собравшиеся возле двух главных идолов Союза знатные мешиканцы обороняли их совершенно остервенело. И лишь когда Кортес потерял еще 16 кастильцев и не мерянное количество тлашкальцев, ему удалось прорваться наверх и с помощью капитанов и солдат сбросить богов с постаментов – прямо вниз по ступенькам.
Раненый в руку, окровавленный, потный, он торжествующе оглядел только что покоренный им город, и окаменел: город и не думал сдаваться! А там, внизу его шхуны-крепости уже были облеплены сотнями врагов с факелами и топорами. Не обращая ровно никакого внимания ни на поверженных богов, ни на потери, воины рубили и кололи ненавистных деревянных врагов и, рискуя взлететь на воздух вместе с остатками пороха, десятками запихивали факела во все мыслимые отверстия.
—    Назад! – хрипло скомандовал он, с ужасом представляя, что их сейчас ждет. – Всем назад! Отходим!
А тем же вечером, едва они с еще большими потерями прорвались-таки назад в крепость, Кортеса вызвали на совет капитанов.
—    Ты зарвался, Кортес, — от имени всех сказал ему Гонсало де Сандоваль. – Мы могли выйти вместе с золотом в первый же день, но ты бездарно потратил время, пытаясь перетащить сюда своих индейских баб. Мы могли уйти во второй день – вместе с Ордасом. А с теми силами, какие ты угробил сегодня, мы легко могли прорваться до самых дамб. С нас хватит, Кортес. Ты понял?
Кортес вгляделся лица капитанов, и глаз не отвел ни один.
А тем же вечером все снова встало на свои места. Корабельный мастер Мартин Лопес увидел, во что превратились его сухопутные шхуны, и покачал головой.
—    Все, сеньоры. Нам их не восстановить.
—    Может, попробуешь? – заволновались капитаны.
—    У нас леса нет, — развел руками плотник. – Я вообще не понимаю, на чем вы их назад приволокли. Вы только гляньте: у каждой от силы по два-три колеса остались!
И вот тогда взоры капитанов снова обратились к Кортесу, — как всегда.
***
Кортес думал недолго и вскоре приказал привести Мотекусому.
—    Скажи ему, — повернулся он к Марине, — что завтра с утра ему предстоит уговорить своих подданных выпустить нас из города без боя.
Марина перевела.
Мотекусома печально улыбнулся и почти равнодушно что-то произнес.
—    Он говорит, что не сможет тебе помочь. Да, и не желает.
—    А если я снова отправлю к его детям палача? – прищурился Кортес. – Вот только с кого бы мне начать… с девочек или с мальчиков? Пусть посоветует.
Лицо Мотекусомы перекосилось.
—    Он говорит, что ты обещал больше не трогать детей, — сухо перевела Марина. – Он говорит, что уже не может тебе верить, а помощь тебе все равно уйдет в песок. Так всегда было.
—    А вот это не его забота, — отрезал Кортес. – Он пусть делает, что велено, а думать буду я.
Мотекусома выслушал перевод, произнес что-то короткое и махнул рукой, а на следующее утро, после ночи беспрерывной осады, солдаты вывели Великого Тлатоани на плоскую крышу дворца.
—    Мотекусома! – охнул кто-то, и осаждающие мгновенно откатились от стен, чтобы разглядеть того, кто правил ими восемнадцать лет.
—    Что тебе надо, Мотекусома? – пронзительно выкрикнул кто-то из вождей. – Или ты вышел полюбоваться на свой позор?!
Вся улица замерла.
Мотекусома обвел горожан слезящимися глазами.
—    Дети мои… простите. И делайте то, что должно. Это все, что я имею право сказать вам.
Он скорбно поджал губы и, давая понять, что более не произнесет ни слова, понурился. Воины, – как вверху, на крыше, так и внизу, на улице, – переглянулись.
—    Пращники! – скомандовал вождь. – Вы слышали, что вам приказал Великий Тлатоани! Ну, так делайте, что должно!
И тут же на Мотекусому и прикрывающих его кастильских солдат обрушился град заточенных в форме остроконечных яиц камней.
***
Когда раненого в голову Мотекусому принесли в его покои и предложили услуги войскового лекаря, тот отказался. Хотя, если честно, Кортес так до сих пор и не решил, что нужнее бывшему Тлатоани – лекарь или палач.
—    Его надо убить, — мрачно произнес солнечный Альварадо.
—    Не уверен, — мотнул головой Кортес. – Труп, возможно, еще придется выдавать. У них к этому строго относятся.
—    Отдайте его мне, — попросил стоящий здесь же палач. – Я все сделаю, как надо.
—    И что ты сделаешь?! – взвился Кортес. – Вытащишь нас из этого дерьма?!
Палач осклабился.
—    Насчет дерьма не знаю, не моя это профессия… а вот если шпагу в задницу воткнуть, эти дикари ни за что не догадаются, что он убит. А язычникам скажем, что он сам помер, — от их же камней…
И лишь тогда вмешались духовные лица.
—    Передайте его нам, сеньоры, — от имени обоих попросил падре Хуан Диас. – Над ним вашей власти уже нет… по глазам видно.
Кортес секунду размышлял и кивнул. Если бы Тлатоани принял перед смертью католичество, это можно было использовать… Но и духовные лица, даже приложив поистине титанически усилия, оказались не властны над язычником.
—    Покайтесь, Мотекусома, — через Марину уговаривал брат Бартоломе. – Примите крещение, и Христос тоже примет вас – в царство вечной любви… туда, где нет зла.
Мотекусома прикрыл глаза и что-то произнес.
—    Вы, как дети, — начала переводить Марина, — закрыли глаза на Черное лицо бога, и думаете, что его не стало…
Падре Диас поморщился. Он терпеть не мог этой дикарской философии.
—    Отвернись от зла, Мотекусома… — убедительно произнес он. – И оно потеряет власть над тобой!
И тогда Мотекусома выдавил что-то протестующее и отвернулся к стене.
—    Что он сказал?! – накинулись оба святых отца на Марину.
—    Правду, — пожала плечами она. – Кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею.
***
Куит-Лауак вел осаду планомерно и расчетливо, но и Малинче был неглуп, и вскоре начал делать фальшивые попытки к примирению – одну за другой. Уже на второй день он выдал начавшее пованивать тело Мотекусомы и выиграл для своих бойцов часа полтора передышки, а на третий день – частями, по два-три человека – выпустил на волю целую партию взятых в плен при штурме храма высокопоставленных жрецов.
Конечно же, Куит-Лауак осаду приостановил и доставленное жрецами письмо прочел, однако ничего нового для себя не узнал. Загнанный в ловушку, словно зверь, «Малинче-Кецаль-Коатль» обещал убить жен и детей Мотекусомы и Какама-цина, если вожди не покаются.
Куит-Лауак показал это письмо всем принимающим участие в осаде вождям, и те сочли его главным признаком поражения. И вскоре осажденные сами в этом расписались.
Куит-Лауак взыскующе посмотрел на присланного ему Кортесом в качестве парламентера очередного жреца и переглянулся с усмехающимися, только что одержавшими убедительную победу вождями.
—    И что на этот раз хочет сообщить мне Малинче? – поинтересовался он у жреца.
—    Он просит мира, — серьезно произнес тот.
—    Просто мира – и все? – поднял брови Куит-Лауак.
И вот тогда улыбнулся и посланник.
—    Он… предлагает в обмен за свои жизни всю казну бобов какао и все золото, какое имеет.
Вожди непонимающе переглянулись, и вдруг кто-то прыснул.
—    Он предлагает нам нашу же казну? Хе-хе…
—    У нас же и сворованную! — гоготнул второй.
—    Он даже «божье дерьмо» готов отдать! – захохотали уже все – сначала просто от души, затем гомерически, взахлеб, а уж потом и вовсе истерично.
И лишь когда все немного отсмеялись, утирающий слезы Куит-Лауак обвел глазами вождей.
—    Я всегда знал, что Малинче вернется за золотом хоть в преисподнюю. А теперь попавшая в силки лиса предлагает за свою шкурку отрыгнутую приманку. Что скажете, охотники? Возьмем лисью отрыжку?
Но у посмеивающихся вождей все еще не было слов, и они лишь беспомощно разводили руками.
—    Передай Малинче то, что я скажу, — наклонился Куит-Лауак к посланцу. – Мы не против того, чтобы поторговаться.
Вожди, избавляясь от остатков смеха, торопливо закашлялись.
—    И еще недавно я бы выпустил кастилан после освобождения Мотекусомы и его семьи и выдачи Тонатиу-Альварадо для честного суда. Просто чтобы не было ненужных смертей…
Вожди замерли.
—    Но сегодня все изменилась. Кастилане оскорбили наших богов и должны ответить – своими сердцами.
***
А тем временем, в крепости спешно разбирали пострадавшие в боях деревянные боевые машины и кропотливо изготавливали последнюю надежду на спасение – длинный переносной мост.
Да, шансы на прорыв были весьма слабы: дозорные в один голос указывали на вколоченные прямо в мостовую палисады из острых кольев, разрушенные дамбы и мосты и поджидающих на каждой крыше лучников и пращников. Вот только сейчас Кортес куда как более склонен был верить своему чутью ну, и, может быть, некроманту и астрологу Ботелло, нежели дозорным.
—    Если мы не выйдем этой же ночью, с 30 июня на 1 июля, — сказал высокоученый умеющий вызывать духов Ботелло, — то ровно через четыре дня заплатим индейцам за все… своими жизнями.
—    А если выйдем?
Ботелло пожал плечами.
—    Твои звезды в целом расположены хорошо, Кортес, но более я тебе ничего не выдам. Вытащи меня отсюда, тогда я тебе каждую кочку на сорок лет вперед предскажу.
Кортес усмехнулся и объявил общий сбор.
—    Римляне! Нам предстоит непростая задача, – торжественно начал он, едва войско собралось, и тут же сменил тон. – Друзья… Этой ночью мы выходим из города. Будет трудно. Очень трудно.
Войско молчало. Много дней солдаты требовали от Кортеса лишь одного – вывести их из этого жуткого места. И теперь, когда он все-таки созрел, в счастливое окончание похода не верил почти никто. Что бы он там ни говорил.
—    Мост понесем впереди, — как не заметил гнетущего молчания Кортес. – Думаю, четыреста тлашкальцев до разрыва в дамбе его донесут. Ну, и в оборону моста я поставлю… Сандоваль!
—    Да… — отозвался Гонсало де Сандоваль.
—    Подберешь полторы сотни человек и вместе с Ордасом займешься охраной и обороной моста.
—    Понял, — мрачно отозвался Сандоваль.
Кортес досадливо крякнул: от Сандоваля он ожидал иной, лучшей реакции.
—    Следом пойдут оба наших Франсиско – де Сауседо и де Луго. Подберите людей в отряд поддержки в авангард… человек сто побойчее.
—    Сделаем, Кортес! – дуэтом отозвались оба Франсиско.
Кортес едва заметно перевел дух и деловито продолжил:
—    В середине пойду я, Авила и Олид с грузом, обоими гаремами и королевскими чиновниками… затем Альварадо с пушками и своими людьми, ну, и арьергард…
Он снова перевел дух, но продолжить не успел.
—    А ну-ка, объясни еще раз: кто пойдет в арьергарде… — подал голос один из капитанов Нарваэса.
«Началось!» – понял Кортес.
—    Ты и пойдешь, — отрезал он.
Новички, составляющие практически все войско, заволновались.
—    Ну, да! Ты с золотишком и своими людьми вперед проскочишь, а нам – ваши зады прикрывать?!
—    У вас у каждого контракт! — жестко напомнил Кортес. – И каждый подписан в присутствии Королевского нотариуса!
—    Да, в ж… засунь себе этот контракт! – пронзительно выкрикнул кто-то. – Мы из-за тебя подыхать здесь не будем!
—    Правильно! – загудело войско. – Сюда шли, — золотые горы обещал…
Кортес побледнел и подался вперед.
—    Я не понял! – заорал он. – Вы что, – вперед меня, вашего генерал-капитана, драпать собрались?!
Солдаты немного поутихли.
—    Да, никто и не пытается удрать вперед тебя, Кортес! – раздался все тот же пронзительный голос. – Все равно не выйдет!
По войску пробежали злые смешки.
—    Постыдились бы! – поддержал Кортеса из толпы Берналь Диас. – Мы, «старички» половину людей потеряли, пока этот край завоевали, но никто же не ноет!
Но поддержка определенно запоздала.
—    Порознь надо выходить! – отчаянно крикнул кто-то. – Раз уж золотишко порознь, так пусть и риск будет порознь!
Кортес вскипел.
—    Кто хочет золота?! – во всю глотку заорал он.
Толпа недоуменно умолкла.
—    Я еще раз спрашиваю: кто хочет золота?!
—    Золото еще никому не мешало… — мрачно отозвался кто-то.
—    Будет! – решительно и зло рубанул рукой воздух Кортес. – Всем будет! И в арьергард я вас уже не поставлю, — нельзя такое г… положиться! Следом за бабами индейскими из гарема пойдете.
—    А в арьергарде, значит, я? – басисто прогудел Альварадо.
—    А ты что думал?! – рявкнул Кортес. – Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать!
В следующие два часа в присутствии Королевских чиновников и доверенных лиц от каждого отряда он отделил королевскую пятину, навьючил ее на восемь раненых и хромых лошадей и на восемьдесят самых крепких тлашкальцев и призвал внимание всех присутствующих.
—    Я требую вашего свидетельствования: больше ни вывезти, ни вынести невозможно. Ни долю Веласкеса, ни солдатскую, ни тем более мою. Потому что и лошади, и люди будут участвовать в бою.
—    Подтверждаем… верно… все так, Кортес, — хмуро отозвались свидетели.
—    Тогда составляем акт, — поджал губы Кортес и повернулся к Годою. – Напишите и проверьте, чтобы каждый подписал.
Годой быстро составил акт, и грамотные подписали его, а неграмотные поставили крест, и вот тогда Кортес вышел к ожидающим его войскам.
—    Все остальное – ничье, — кивнул он в сторону тайника за часовней. – Пусть каждый возьмет, сколько ему заблагорассудится. И чтоб не говорили потом, что Кортес жаден. Я даже свое бросил.
Солдаты растерянно переглянулись. Такого не ждал никто, и лишь Берналь Диас, да еще два десятка самых опытных солдат смотрели на ринувшихся в тайник, отталкивающих друг друга новичков с презрительной и брезгливой ухмылкой. Но вот ни стыдить их, ни, тем более, отговаривать они явно не собирались.
***
Разведчики отслеживали каждый шаг вышедшей около полуночи огромной колонны.
—    Они вынесли переносной мост, — докладывала разведка. – Если отнять и сжечь, они уже не выберутся никогда!
Но Куит-Лауак лишь качал головой.
—    Пусть идут, — не обращая внимания на изнемогающих от желания отомстить воинов, твердил он. – И не трогать, пока они не дойдут до пролома в дамбе.
—    Но почему?!
—    Если атаковать в городе, — терпеливо объяснял Куит-Лауак, – они засядут в домах. Месяц придется выбивать… А на дамбе им спрятаться будет негде – и справа, и слева только вода и наши пироги.
Прошло еще совсем немного времени, и разведка донесла следующую весть.
—    С ним все жены и дети Мотекусомы и Какама-цина! Что делать?!
—    Ждать, — отрезал Куит-Лауак. – На дамбе женщины и дети начнут мешать движению колонны, и всех их бросят.
А потом прошло еще немного времени, и разведчики донесли, что в самом хвосте колонны идет Альварадо. Куит-Лауак невольно скрипнул зубами: он слишком хорошо запомнил свой позор, когда солнечный кастиланин грабил хлебного Уицилопочтли, а он, будущий вождь всего Союза, лежал, притворяясь мертвым среди мертвых.
—    Ждать! – хрипло выдохнул он. – Альварадо всего лишь один, совсем незначительный вождь, а нам нужно убить всех!
И лишь когда мост был уложен через пролом, и по нему пошли, а точнее, побежали первые кастилане, Куит-Лауак отдал приказ:
—    Начинаем! Убейте их всех!
***
Кортес подгонял тлашкальцев – каждый с грузом золота на спине – и конюхов, под узды ведущих «золотых» лошадей, и словом, и кулаком, но когда над озером прогремел клич «Пироги в атаку», плюнул на всех и вся и пустил жеребца галопом. А едва последняя лошадь Кортеса перешла мост, Берналь Диас в двух местах перерубил связывающие бревна канаты, и перегруженный мост начал стремительно рассыпаться.
—    Ты что делаешь, нехристь?! – проревел один из капитанов Нарваэса, видевший, что произошло.
Но и его лошадь уже провалилась ногой в щель между бревен, а сам он, получив индейскую стрелу в горло, захрипел и откинулся на спину.
И вот дальше пошло, как по писаному. Озеро вмиг покрылось бесчисленными пирогами, и воины бросались в воду и, стоя по шею в воде, принялись яростно растаскивать разъезжающиеся бревна моста в разные стороны. А сзади по перегруженным золотом, а потому безнадежно отставшим от всех, новичкам ударили отборные силы Куит-Лауака.
Они настолько разъярились, что даже не думали ни об ушедшем небольшом передовом отряде, ни о том, что где-то здесь, посреди давящих друг друга кастилан должны быть и члены семей Мотекусомы и Какама-цина.
Альварадо кинул взгляд назад: кое-кто из людей Нарваэса уже не выдержал и рванулся назад, под защиту стоящих на суше стен… и это было хорошо. Затем он глянул на доверенные ему, но уже брошенные тлашкальцами пушки и понял, что спасать здесь нечего. И лишь там, впереди, среди сотен торчащих из воды голов и вскинутых в мольбе рук еще брезжила надежда.
Он пришпорил коня и, сшибая с дамбы подворачивающихся баб и пацанов из гарема, подъехал к тому, что когда-то было мостом. Мигом оценил обстановку, развернул коня и галопом помчался назад, в самый конец огромной, почти двухтысячной толпы членов двух высочайших семей.
—    Всем идти вперед! – рявкнул он по-мешикски и поднял коня на дыбы. – Вперед или мой Громовой Тапир всех пожрет! Сантьяго Матаиндес!
Вставшая на дыбы лошадь до смерти ужасала всех мавров, каких он только видел, – в каждом городке, когда-либо посещенном их армадой. Подействовало это и теперь. Бабы завизжали, подхватили детей и рванули по дамбе прочь от исходящей пеной гигантской свиньи.
—    Быстрее! – уже на кастильском орал Альварадо. – Быстрее, чертовы дикари!
И они давили и давили друг друга, пытаясь убежать от этого кошмара и спихивая в пролом тех, кто волей судьбы оказался впереди. И когда их, еще удерживающихся на суше, осталось от силы полсотни, Альварадо ударил шпорами и направил спотыкающуюся и проваливающуюся кобылу через шевелящийся сотнями тел пролом – прямо по головам.
***
Сандоваль нагнал Кортеса с его двумя с половиной сотнями отборных солдат и грузом золота уже на суше – неподалеку от города Тлакопана.
—    Кортес! – страшно заорал он. – Они гибнут!
—    Заткнись! – на ходу огрызнулся генерал-капитан.
—    Но они гибнут! – уже в совершенном отчаянии выкрикнул Сандоваль. – Их еще можно спасти!
Кортес грязно выругался и остановил коня.
—    Ты себя спаси, Сандоваль, а потом уже о других думай!
—    Сандоваль прав! – подъехал запыхавшийся Кристобаль де Олид. – Там еще многих можно вытащить! Ты не можешь их просто бросить!
Кортес кинул в них ненавидящий взгляд. И Сандоваль, и Олид намеревались настаивать на своем до конца, — это было видно.
—    Черт с вами! – зло выдохнул он и развернул коня. – Носильщикам стоять! Остальные – за мной!
В четверть часа они домчались по широкой, мощеной шлифованным камнем дамбе почти до самого города, но едва подъехали к пролому, как поняли, что все кончено. Воду возле пролома сплошным ковром покрывали трупы и редкие бревна, а на той стороне стоял вой добиваемых солдат. И лишь на этой стороне еще остался пяток израненных кастильцев, да восемь тлашкальцев, из последних сил отбивающихся от наседающих на них и тоже порядком измотанных «охотников за пленными».
—    Ну, что вы стоите?! – взревел один из кастильцев и вдруг развернулся и, хромая, двинулся к Кортесу. – Или ждете, когда я свою долю вам в наследство оставлю?!
Это был Альварадо – последний, кто сумел прорваться на эту сторону жизни.

К утру с застрявшими на переправе кастиланами было покончено. Лишь около сотни сумели вернуться в город, пробиться на вершину одной из пирамид и забаррикадироваться в храме. И хуже ситуации, чем эта кажущаяся победа, быть не могло, ибо вожди, отправив от каждого рода по восемьдесят воинов осаждать кастилан, занялись трофеями, жертвами и отмщением.
Куит-Лауак метался от племени к племени, уговаривая продолжить преследование прорвавшейся на сушу части врагов, но те не считали нужным даже слушать так и не назначенного Верховным вождем Куит-Лауака.
—    У нас четырнадцать пленных! – огрызнулся один из вождей. – Я просто обязан проследить, чтобы каждого принесли в жертву по всем правилам.
Тогда Куит-Лауак побежал к месту битвы, надеясь найти там еще не утоливших жажду отмщения, но и там происходило нечто неописуемое. Сотни мешиканцев вытаскивали из воды трупы родственников, рыдали, причитали и отсылали гонцов, чтобы в домах готовились к погребальному обряду.
Появились и любители не взятых с бою трофеев. Одни искали среди кастилан еще живых, а потому пригодных к принесению в жертву. Другие ныряли на дно, доставая утерянное и брошенное врагом оружие. Но хуже всех были третьи, те, что копались в сумках мертвых кастилан, выискивая самую сладкую добычу – похищенные из дворцовой коллекции бесценные нефриты.
Куит-Лауак стиснул челюсти и повернулся к оставшимся рядом с ним немногим вождям.
—    Трупы врагов собрать и вывезти подальше от города в камыши – пусть их пожрут падальщики. Вражеское оружие достать со дна или выкупить у тех, кто его уже достал, – будем учиться воевать по-кастилански.
—    А золото? – спросили его.
Куит-Лауак на секунду задумался.
—    «Божье дерьмо» утопить в озере. В самом глубоком месте. Чтобы никто не сумел достать.
—    Все?!
—    Все!
Вожди немедленно кинулись отдавать распоряжения, но если трупы хотя бы плавали, а золото блестело, обнаруживая себя само, то за пушками, арбалетами и аркебузами, алебардами и копьями, нагрудниками и шлемами, кольчугами и щитами воинам приходилось нырять в мутную соленую воду.
Впрочем, Куит-Лауак думал уже о другом. Он отчаянно пытался сообразить, как ему собрать хотя бы два шикипиля* воинов, чтобы нанести по ушедшим вперед кастиланам последний удар.

*Шикипиль – (xiquipil); счетная единица двадцатеричной системы исчисления. Каждый шикипиль насчитывал 8 000 воинов.

Он подозвал писца, принял из его рук дощечку и листок бумаги и быстро, почти не раздумывая, написал: «Шикотенкатль, тебе пишет Куит-Лауак.
Шикотенкатль, у нас один язык и одни боги. Пора забыть старую вражду и объединиться, чтобы истребить главное зло – кастилан. Мы уже отняли у Малинче наших дочерей, и теперь мы и кастилане – не родня. Сделайте так же, и греха в убийстве кастилан уже не будет…»
Куит-Лауак на секунду задумался. Оставалась лишь одна препона – Малиналли, законная жена Кортеса-Малинче. Отнять ее так и не удалось.
«Ты спросишь, а можно ли тебе верить, Куит-Лауак? Разве можно было не посчитаться с высокородной Малиналли, по праву ставшей Сиу-Коатль? Разве можно было изгонять Колтеса-Малинче, нами же избранного Верховным вождем Союза? Разве не лживы твои слова, Куит-Лауак?
Я отвечу. Малинче надругался над нашими общими богами Уицилопочтли и Тлалоком и потерял право на власть. А Малиналли предала свой народ столько раз, словно всегда была чужой. Мне не удастся пригласить ее на честный суд, — ты сам это понимаешь. Поэтому я проведу ритуал изгнания из рода без нее. Вожди согласны. Закон нарушен не будет. Собери свое войско, Шикотенкатль, и пусть наши воины сражаются бок о бок».
***
Под утро изможденные конкистадоры укрылись в небольшом, совершенно пустом поселке возле города Тлакопан, но Альварадо, похоже, не собирался оставлять генерал-капитана в покое.
—    Хуан Веласкес де Леон убит, Франсиско де Морла убит, Франсиско де Сауседо убит… — методично отчитывался он Кортесу. – Там, на мосту одних капитанов Нарваэса было около сотни, – все полегли.
—    Ты можешь помолчать? – с ненавистью спросил Кортес. – Я спать хочу.
—    Я лишь одного не пойму, — как не услышал его Альварадо, — что с мостом случилось?
—    Перевернулся мост, — подал голос Берналь Диас. – Я лично видел. Там почти разом две лошади поскользнулись… вот и накренился чересчур.
Альварадо задумчиво оттопырил нижнюю губу.
—    Две лошади перевесили полсотни идущих следом всадников и полторы сотни пехоты? Чудны дела твои, Господи! А главное, как вовремя… Ты ведь успел золотишко переправить, Кортес?
—    Успел, — поджал губы тот. – Так же, как ты успел перейти на эту сторону. Ты ведь в самом конце должен был идти, Альварадо? Однако тысяча бойцов там осталась, а ты здесь… живой.
—    Исключительно с помощью Сеньоры Нашей Марии… — пробормотал Альварадо и нежно поцеловал свисающую с груди иконку.
Кортес хмыкнул и подоткнул под себя попону. Однако выспаться ему так и не удалось; едва Альварадо заткнулся, раздался долгий разбойничий свист, и поселок начали осаждать индейцы. Это не были регулярные войска, — просто мелкие группы мстителей, но шли они отовсюду.
Израненные солдаты принялись со стонами подниматься, занимать позиции, но вскоре стало ясно, что это лишь начало, и придется немедленно выходить из очередной западни. После короткого остервенелого боя, потеряв еще трех человек, они кое-как прорвались сквозь оцепление врага и, поставив наиболее израненных в центр колонны, двинулись в сторону Тлашкалы. Но города и поселки встречали их мертвой тишиной пустых дворов и амбаров, а мелкие, разрозненные отряды так и преследовали все еще грозного врага, крича оскорбительные слова и предлагая добровольно сдаться и взойти на алтарь Уицилопочтли и Тлалока.
Лишь через сутки тлашкальцы провели своих союзников до небольшого, но надежного святилища на вершине пирамиды, где кастильцы смогли хотя бы перевязать раны. А потом был утомительный переход в город Куаутитлан, в котором каждый мальчишка счел своим долгом швырнуть в сторону Кортеса если не дротик, то камень, а покупка маисовой лепешки по цене четырех верховых лошадей превращалась в издевательское театральное представление для всей ликующей улицы.
Солдаты оголодали до такой степени, что, когда враг подстрелил двух солдат и кобылу, то остальные, вместо того, чтобы бежать из этого места к чертовой матери, развели костер, выставили оцепление из сменяющих друг друга арбалетчиков и не ушли, пока не доели кобылу целиком – с кожей и кишками.
«Еще немного, — понял Кортес, — и мы начнем жрать трупы…»
***
На плоской вершине пирамиды не было даже воды, а раскаленное солнце час за часом, с каждой каплей пота выжимало не просто влагу – саму жизнь. И на третьи сутки отступившие от перевернутого моста и укрывшиеся в языческом храме кастильцы сложили оружие.
В чем-то им повезло: измотанные трехсуточным поиском родственников и погребальными обрядами горожане, потеряли всякую чувствительность и немедленно  отмстить не рвались. Поэтому связанных и соединенных рогатинами, словно диких зверей, кастилан просто провели по центральной улице и закрыли в огромном помещении близ главного столичного храма. А вскоре пленным принесли не только воду, но даже еду – лепешки, мед и орехи.
—    Чего это они? – начали переглядываться пленные. – Может, отравлено?
—    Эй! Кто знает?! Есть тут старички?!
—    Ну, есть… — хмуро отозвался из угла огромного пустого помещения раненый в бедро солдат.
Новички, и кастильцы, и бискайцы, – кто хромая, а кто и ползком, — тут же переместились к единственному попавшему в плен вместе с ними «старичку».
—    Почему такая хорошая еда? Может, отравить хотят?!
—    А то вам не рассказывали? – мрачно усмехнулся солдат.
Наступила пауза.
—    Неужто откармливают?! – охнул кто-то.
«Старичок» хмуро кивнул.
—    В жертву приносить будут.
Пленные замерли.
—    И… как это… будет? – отважился, наконец, спросить молоденький капитан.
«Старичок» оглядел замерших вокруг товарищей по несчастью, тяжело вздохнул и уселся поудобнее.
—    Сначала откормят. Пока все мы не станем жирными, словно каплуны.
Пленные дружно глотнули.
—    Потом поведут по ступеням на самый верх пирамиды… Положат каждого на алтарь-камень… возьмут острый каменный нож…
Тишина повисла такая, что стало слышно, как переговариваются снаружи часовые.
—    Ударят в грудь напротив сердца и разрежут полосу между ребер… потом раздвинут ребра и сунут в грудь руку…
—    Да, иди ты! – не поверил кто-то, но тут же получил затрещину.
—    Помолчал бы, когда знающие люди говорят!
«Старичок» дождался, когда все снова утихнут и, выражая недовольство тем, что его прервали, досадливо крякнул.
—    А потом вырвут сердце. И оно еще будет живое… даже прыгать в руке у здешнего «папы» будет.
Пленные дружно зашмыгали носами и принялись утирать мигом заслезившиеся глаза.
—    Смажут кровью от сердца губы здешнего бога и кинут сердце в огонь.
Кто-то болезненно застонал, и «старичок» ухмыльнулся.
—    Но это еще не все. Самое страшное впереди будет…
—    Сеньора Наша Мария! – дружно стали креститься пленные. – А что же еще им надо?
«Старичок» усмехнулся, сунул руку в карман и неторопливо достал толстую трубочку из черных листьев.
—    Есть у кого огниво?
—    Эй! У кого огниво? У кого?.. – понеслось от человека к человеку, и в считанные секунды огниво нашлось.
«Старичок» сунул трубку в рот, подпалил огнивом фитиль, поднес тлеющий фитиль к трубочке и жадно всосал через нее воздух. Новички замерли. Лишь немногие успели увидеть нечто подобное в Семпоале. Пошел дым со странным дурманящим запахом, и рассказчик втянул его в рот и с явным наслаждением выпустил через ноздри. Кто-то охнул и перекрестился.
—    Спаси и сохрани…
«Старичок» опять усмехнулся, и сквозь дым эта усмешка выглядела совершенно уже сатанинской.
—    А потом с каждого из нас, и с меня, и с тебя, и вон с тебя… — начал он тыкать пальцами в невольно подающихся назад слушателей, — снимут кожу, затем каждому отрубят голову, затем руки и ноги…
Светловолосый и румяный, совсем еще молоденький солдат громко икнул.
—    И эти ноги и руки порежут на кусочки и скормят самым сильным и свирепым воинам.
—    А тело? – тоненько пискнул кто-то, спрятавшийся за чужую спину.
—    А тело сбросят с вершины пирамиды, — презрительно пустил им в лицо струю сизого дыма «старичок», — и оно будет катиться, катиться, катиться… — пока не достигнет земли. Там его и сожрут всякие звери и гады.
***
Куит-Лауак с неполными восемью тысячами воинов двигался Кортесу наперерез и очень быстро, не останавливаясь нигде, однако почту получал беспрерывно. И главную весточку подали послы из Тлашкалы.
«Куит-Лауак, ты был прав, — писали они, — Молодой Шикотенкатль очень хочет отомстить Колтесу-Малинче за то, что тот когда-то отрезал руки его друзьям. Он и многие молодые вожди хотят замириться с нами и вместе изгнать кастилан. Но отец Шикотенкатля, а также Машишка-цин, Тапанека и Чичимека-Текутли и другие старые вожди наполнены страхом.
Они говорят, что у нас на устах мед, а в сердце злоба, и верить нашей дружбе нельзя. Они говорят, что мы трусы, если боимся напасть на кастилан сами, без помощи Тлашкалы. Они говорят, что надо помнить, как их народ был в блокаде и не имел ни соли, ни тканей из хлопка, ни медных топоров. Они говорят, что Мешико и Тлашкала никогда не помирятся крепко.
А еще старые вожди говорят, что кастилане помогли Тлашкале отстоять свои интересы. Что закон родства и гостеприимства свят, и кто убьет кастиланина, будет ничтожен перед богами.
Тлашкала не будет воевать с кастиланами. Надежды нет».
Когда Куит-Лауак прочел это, он просто ускорил шаг. Вышел в долину рядом с поселением Отумба и отметил, что подоспел на удивление вовремя: сверху, из ущелья, отчаянно отбиваясь от настигающих его разношерстных отрядов, спускался почти истребленный отряд Кортеса.
—    Ну, вот и все, — устало улыбнулся Куит-Лауак. – Теперь кастиланам конец.
И тут же увидел, как из-за холма на той стороне долины медленно поднимается, приближаясь к нему, стяг города Тескоко.
—    Ждите, — повернулся он к вождям и тронулся вперед.
Прошел около тысячи шагов и подтвердил себе самые худшие опасения. К нему навстречу, оторвавшись от огромного, вставшего неподалеку войска, шел его племянник – Иштлиль-Шочитль или, если по-новому, — дон Эрнан.
—    Ты с кем? – громко поинтересовался Куит-Лауак.
—    Со своими единоверцами, — отозвался племянник.
Куит-Лауак стиснул зубы. Полгода Колтес-Малинче подбирал среди вождей самых слабых. Полгода Колтес-Малинче убеждал их, что они — избранные. Полгода Колтес-Малинче убеждал, что каждый, принявший кастиланскую веру, сможет взять в этой земле все, что захочет, а затем оставить награбленные медные топоры и бобы какао лично себе, не делясь даже с детьми родных сестер, не говоря уже обо всем племени.
—    Может быть, передумаешь? – предложил Куит-Лауак.
—    У меня нет другого выбора, — покачал головой племянник.
Куит-Лауак горько усмехнулся и остановился – в сорока шагах. Теперь, когда чужаков погнали, у его племянника, принявшего из бандитских рук и веру, и власть, действительно не оставалось иного выбора, кроме как помогать кастиланам до конца.
—    Но ты же видишь: здесь у меня все – твои родственники, – Куит-Лауак ткнул рукой назад, в сторону своих войск. – Неужели ты поддержишь инородца и начнешь убивать своих братьев? Зачем тебе кровный грех?
—    Перед Его лицом… нет ни эллина, ни иудея… — с непроницаемым лицом процедил племянник, — а значит, и разницы между людьми нет.
Куит-Лауак замер. Это и было самое жуткое в новой вере, ибо если нет кровной разницы между людьми, то убить свою мать ничуть не более греховно, чем любого дикаря с людоедских островов.
***
Пожалуй, пленных кастилан принесли бы в жертву сразу. Но совет жрецов неожиданно встал в тупик, — а как именно это сделать? Привыкшие к жестко регламентированным Великим Тлатоани трем войнам в год, жрецы были в полной растерянности.
Если бы сейчас был апрель-май, и богам следовало указать на то, что посеянный маис уже сбросил кожу и просит дождя, с пленных также следовало снять кожу, надеть ее на танцующего жреца и как можно обильнее увлажнить землю кровью жертв.
Если бы сейчас был август-сентябрь, и богам следовало напомнить, что початки маиса должны успеть вызреть, поскольку уже надломлены, пленных следовало обезглавить, — точь-в-точь, как початки.
И, наконец, если бы шел октябрь-ноябрь, время шелушения, когда початок разбивается на семена, тела военнопленных следовало аккуратно расчленить – на как можно большее число кусочков.
Но сейчас, в начале июня, когда все и посеяно, и проросло, а время хлопотать об урожае не настало, жертвы были бесполезны. Понятно, что первых пленных, которых расхватали мелкие роды, давно поднесли богам – кто как захотел. Но эта сотня кастилан была взята в плен совместными усилиями и принадлежала всему Союзу в целом. Никакая торопливость здесь уместной не была.
В конце концов, совет жрецов решил дожидаться возвращения Куит-Лауака – пусть еще и не ставшего ни Великим Тлатоани, ни Великим Тлакатекутли, но, по крайней мере, взявшего на себя ношу Верховного военного вождя. Они разумно полагали, что пленных следует продержать живыми хотя бы до времени сгибания початков. Но, когда Куит-Лауак, мрачный, с жалкими остатками от восьми тысяч взятых с собой воинов вернулся в столицу, все повернулось совсем не так, как думалось.
Первым делом, едва совет вождей – пусть и не в полном составе – собрался, был поднят вопрос о власти. Нет, никто не оспаривал того факта, что ближайшим выжившим после жуткой «пасхальной бойни» родственником прежней Сиу-Коатль и Мотекусомы является Куит-Лауак. Но вот размеры причитающейся ему власти оспаривались почти всеми и очень жестко.
—    Надо оставить взносы в казну такими, какими их установил Малинче! – требовали вожди.
—    Это явно заниженный взнос, — не соглашался Куит-Лауак. – Так мы развалим не только армию, но и весь наш Союз.
—    У нас уже нет Союза, — возразили ему. – Тескоко отложился, Семпоала и тотонаки отложились. Чолула отложилась…
—    Это ничего не значит, — упрямо настаивал на своем Куит-Лауак. – Разве ты бросишь командовать, если часть бойцов убита?
Но вожди все спорили, и жрецы осознали, что единственный способ хоть как-то объединить вождей, — немедленно принести пленных в жертву – всем вместе. И вот тут все застряло еще глубже, но не на вопросе «как», а на вопросе «где».
—    Это наша общая добыча. Поэтому давайте принесем их в жертву в головном храме, — прямо предложил Куит-Лауак. – Именно там, где кастилане оскорбляли наших общих Уицилопочтли и Тлалока.
Но провинциальные вожди тут же недовольно загудели.
—    Опять столица себе все самое лучшее забирает! Лучше уж поделим их между родами.
—    А еще лучше по доблести разделить… не все одинаково воевали!
Это «не все одинаково воевали» ударило Куит-Лауака в самое сердце. Он вдруг пронзительно ясно вспомнил, как лежал, притворяясь мертвым среди мертвых, в то время как Тонатиу-Альварадо срывал с хлебного Уицилопочтли золотые пластины, и стиснул челюсти.
—    Я, избранный вами Верховный военный вождь, настаиваю на принесении кастилан в жертву в головном храме! Я требую этого!
Вожди оторопели. До сей поры Куит-Лауак не слишком-то козырял своим титулом.
—    Ты не прав, Куит-Лауак, — выступил вперед один из самых старых вождей.
—    Только я и прав, — покачал головой тот.
Вожди переглянулись. Начиналась та же история, что и при Мотекусоме.
—    Я требую суда, — поднял руку старый вождь.
Куит-Лауак недобро усмехнулся.
—    Ты сам знаешь, что суд невозможен. Едва Мотекусома был убит, я потребовал созыва Большого совета, чтобы выбрать Тлатоани, Верховного судью и членов Тлатокана. Но у вождей все время находятся более важные дела! Так какого же ты суда требуешь? Может быть, моего?
Вожди растерянно переглянулись. Многие помнили, как еще при Мотекусоме ввели правило, что если судьи нет, а Тлатокан принять решение не может, спор разрешает Верховный военный вождь. Но раньше никто как-то не думал, чем оно может обернуться. И лишь теперь вожди осознали, сколь много прав они утратили при Мотекусоме, и что сдаться сейчас его племяннику означает снова вступить на однажды пройденный путь медленного, но неуклонного подчинения трехсот семидесяти народов одной-единственной семье.
—    Есть и другой путь! – выкрикнули из толпы. – Священная игра!
—    Да! Игра! Правильно! – загудели вожди. – Выиграешь у нас, забирай военнопленных себе, а если мы победим, – разделим их между родами!
Куит-Лауак стиснул зубы. Он уже видел, к чему все клонится: если он сейчас проиграет, они шаг за шагом отберут назад все. И тогда от некогда могучего Союза останется лишь триста семьдесят раздробленных слабосильных родов. Но не принять вызова было немыслимо.
—    Хорошо. Я выйду на поле, — процедил Куит-Лауак. – И… берегитесь!
***
Едва вырвавшись из ущелья и увидев два огромных войска, Кортес понял, что все закончилось. Поняли это и остальные, а поэтому израненные, измотанные трехсуточным, почти без сна и еды переходом солдаты просто сгрудились вместе, закрыли головы щитами и начали молиться.
Вот тогда и прогремел боевой клич кастильского воинства:
—    Сантьяго Матаиндес!
Кортес поднял голову и оторопел: оба войска уже сшиблись, и во главе одного из них он явственно видел штандарт крещенного лично им, как дона Эрнана, Иштлиль-Шочитля из Тескоко. И битва дяди и племянника была настолько жестокой, что даже трое суток подряд преследовавшие кастильцев мелкие разношерстные отряды замерли там, где встали.
А потом была победа и стремительный, более похожий на бегство переход в Тлашкалу, и ни Кортес, ни всю дорогу сопровождавший его индеец дон Эрнан вовсе не были уверены, что не найдется кто-нибудь еще, мечтающий принести ненавистного Малинче в жертву своему кровожадному богу дождя.
И лишь перейдя тлашкальскую границу, Кортес остановился и подсчитал оставшихся в живых: 20 лошадей из 97; 12 арбалетчиков из 80; 7 стрелков из аркебуз из 80; 440 солдат из 1640 и полная потеря всей артиллерии. Павших на его стороне индейцев Кортес даже не считал, – полегли почти все.
И даже две самые главные женщины в его жизни – бывшая Сиу-Коатль донья Марина и дочь вождя Тлашкалы донья Луиза уже не могли гарантировать ему ничего – ни поддержки, ни защиты, ни будущего.
***
Пленных разбудили рано поутру.
—    Выходите, — на приличном кастильском языке произнес Топан-Темок – мажордом дворца Мотекусомы
—    Ты знаешь по-нашему?! – обомлел сидящий прямо против прохода «старичок». – Мерзавец! Так, ты все понимал?!
Мажордом пригляделся к солдату и пожал плечами.
—    Я мажордом и казначей. Я должен понимать, что говорит враг.
Израненные пленные со стонами зашевелились.
—    Сеньор! – плачуще протянул кто-то из молодых. – Скажите, нас убьют?
—    Не сейчас, — на секунду прикрыл глаза мажордом. – Выходите быстрее, вас ждут.
Пленные со стонами поднялись и один за другим потянулись к выходу. Моросил мелкий, теплый дождь, сквозь пелену белых, размазанных по небу облаков просвечивало слабое желтое солнце, и «старичок» вздохнул:
—    Пораньше бы этот дождик… мы бы еще держались.
—    А толку? – недобро одернули его.
«Старичок» улыбнулся.
—    Дурак ты, да простит меня Сеньора Наша Мария. Мы бы еще жили…
Здоровенные, изрытые шрамами индейцы быстро построили пленных в одну колонну, затем долго и кропотливо сцепляли их друг с другом рогатинами – от шеи к шее и, раздвигая мгновенно собравшуюся толпу, повели по улице.
—    Черт! Смотрят… — зашептались пленные, прижимаясь один к другому.
—    Не подавай вида, что боишься…
—    А я и не подаю…
Но не показывать чувств было сложно, ибо в каждых глазах они читали одно и то же – свой смертный приговор, а потому вскоре все до единого опустили головы, стараясь не видеть ничего, кроме поясницы впереди идущего земляка. А потом их вывели на храмовую площадь, и кастильцы обмерли.
Чуть более чем полгода назад именно здесь индейцы слушали «Рекеримьенто», молчаливо соглашаясь, что отныне и навсегда все их земли принадлежат Священной Римской империи, а особенно – Кастилии и Арагону. Они и теперь сидели на тех же трибунах, и были столь же молчаливы и внимательны. И лишь кастильцы, лишенные плюмажей, воротников и сверкающего оружия, черные от сажи и липкие от холодного пота вносили явный диссонанс в это воистину торжественное молчание.
—    Стоять! – приказал мажордом, и кастильцы послушно встали.
—    Отойдите, пожалуйста, за линию поля, — попросил мажордом, и кастильцы послушно отошли.
От одной из трибун вышел в самый центр важный старый индеец, щелкнул трещоткой, зачитал короткую энергичную речь, и лишь тогда через ворота Орлов и Ягуаров на поле выбежали две группы индейцев – по пять человек.
—    Чего это они?! – охнули новички Нарваэса. – Чего это?
Индейцы и впрямь выглядели странно: массивные, обтянутые кожей шлемы, округлые наплечные щитки, панцири из дерева и кожи, наколенники…
—    Эй, друг! – затолкали «старичка» в бок. – Чего они делать-то будут?
Тот поджал губы.
—    Не знаю. Но может быть, и распинать…
Пленные охнули.
—    Как мучеников, что ли? За что?
«Старичок» пожал плечами. Он видел только одну игру, ту самую, что остановил сеньор Педро де Альварадо, а потому особенно хорошо запомнил именно крест – настоящий, деревянный, с обильными потеками крови.
—    Эй, сеньор! – наперебой заголосили пленные, обращаясь уже к мажордому. – Нас распинать будут?
Тот повернулся.
—    А вы постились?
—    Нет…
—    Тогда может быть, вы говорили весь год одну правду и не касались женщин?
Пленные обмерли… если бы это было ценой спасения, они бы и постились, и женщин бы избегали, а теперь врать было уже поздно, — их грехи видели чересчур многие из индейцев.
—    Конечно, если бы вы постились, — серьезно продолжил мажордом, — ваша смерть была бы более почетной. А так… не рассчитывайте на распятие. Это не для вас.
Пленные с облегчением вздохнули. Хотя бы что-то было лучше, чем они ожидали.
***
Совет столичных жрецов лучше многих понимал ставки в этой игре: случись выиграть сборной провинциалов, и Союз просто рухнет. А потому, когда Куит-Лауак внезапно слег, у его постели сошлись ведущие лекари страны.
—    Что это? – рассматривали они высыпавшие по всему телу Верховного военного вождя страшные язвы.
—    У нас раньше такого не было…
—    Наши боги таких болезней не насылают.
И лишь тогда до них дошло.
—    Ты что – крестился в кастиланскую веру, Куит-Лауак?
—    Не-ет… — выдохнул вождь.
—    Тогда, может быть, держал в руках изображение их богов?
Куит-Лауак сосредоточился… и вспомнил.
—    Да… держал, — нехотя признал он. – Малию, родившую Иисуса.
—    Но зачем?
—    Я выносил кастиланский алтарь из нашего храма, — выдохнул вождь.
Лекари переглянулись.
—    Мы думаем, кастиланская Малия тебе отомстила. Мы не сможем помочь.
И тогда наступила очередь совета жрецов.
—    Куит-Лауак, ты сильно болен. Поставь вместо себя замену. Ты имеешь на это право. Мы даже игрока тебе найдем. Самого сильного.
Куит-Лауак болезненно скривился.
—    А потом я умру, и вожди начнут говорить, что победил не я, а купленный за мешок с какао чужой игрок? Это моя игра. И победа должна быть моей…
Наутро, накачанный по совету жрецов жуткой смесью из особого отвара бобов какао и семян травы, растущей только на людоедских островах, он вышел на поле, перехватил первый же мяч и более его не выпускал.
Куит-Лауак загонял и загонял мячи – в каждое из шести священных отверстий вдоль бортов, затем стал целиться в расположенное в трех человеческих ростах над уровнем поля каменное кольцо «лона смерти». И лишь когда Считающий очки остановил схватку за явным преимуществом его команды, а Толкователи выдали суждение богов, Куит-Лауак медленно развернулся и, почти не слыша восторженного рева стадиона, вышел через ворота Ягуаров. Сел у стены, прислонил затылок к теплому гладкому камню и в тот же миг с немыслимым облегчением начал новый путь – прямиком на север, в страну предков.
***
Несчастья продолжали сыпаться на кастильцев одно за другим. Во-первых, стало известно о гибели Хуана де Алькантара и пропаже вывезенного им груза золота. Правда, было не вполне ясно, кто мог это сделать на землях Тлашкалы, — обычно соседние племена без объявления войны границ не нарушали, да и вообще более интересовались в качестве добычи тканями, солью да бобами какао… впрочем, какая разница, кто это был?
Во-вторых, молодой военный вождь Шикотенкатль перестал скрывать свое отвращение к Кортесу и желание заключить с Мешико вечный мир, и многие молодые вожди его стали поддерживать. Даже когда собственный отец заковал мятежного Шикотенкатля в кастильские кандалы, настроения молодежи никак не изменились, и порядок поддерживался лишь привычкой слушаться старших.
Ну, и, в-третьих, отложившиеся от Кортеса семпоальцы не без удовольствия доложили в гарнизон Вера Крус о шумном провале в Мешико – во всех деталях. В общем, сплошной позор.
А потом из Мешико прибыл очередной лазутчик.
—    Ваших всех принесли в жертву, — первым делом сообщил он.
Капитаны понурились. Каждый, проскочивший через мост, чувствовал свою вину в том, что их зады – своими жизнями – прикрыли двенадцать сотен слишком еще неопытных, а потому и перегрузившихся золотом новичков Нарваэса.
—    Как их принесли в жертву? – сухо поинтересовался Кортес.
—    Как воинов, — уважительно склонил голову лазутчик. – С почетом.
—    Как именно?.. – поджал губы Кортес.
Лазутчик пожал плечами.
—    Завели на вершину главного храма Уицилопочтли и Тлалока…
Альварадо потупил взгляд.
—    Затем они стали танцевать перед богами…
—    Что?! – вскочил падре Хуан Диас.
—    Сядьте, святой отец, – процедил сквозь зубы Кортес и тут же рявкнул: – Сядьте, я сказал!
Капитаны замерли. Каждый помнил пленного тлашкальского вождя, недолго танцевавшего перед мешикскими богами, а затем принесенного в жертву лично Мотекусомой – прямо на их глазах.
—    А потом им вырвали сердца, а отрубленные головы установили на шестах перед храмом. Все, как полагается настоящим воинам.
Кортес прикрыл глаза, а капитаны шумно забормотали молитвы:
—    Прости меня, Сеньор Наш Бог…
—    Смилуйся, Сеньора Наша Мария…
—    Спаси и сохрани, Иисусе…
Лазутчик терпеливо дождался, когда кастилане успокоятся, и лишь тогда – строго по обычаю перешел от известий о друзьях к известиям о врагах:
—    А Куит-Лауак умер от кастиланской болезни…
Капитаны обмерли.
—    Что?! – взревел Кортес и схватил индейца за грудки. – А чего же ты молчал?! Когда?! Когда он умер?!
—    Да, уж неделю… — пробормотал испуганный лазутчик.
—    Сеньора Наша Мария! – выдохнул Кортес. – И кого избрали вместо него?
—    Куа-Утемока, — пришибленно улыбнулся полузадушенный лазутчик.
Капитаны переглянулись.
—    Кто такой?
—    Молодой вождь… — осторожно освобождаясь от хватки Кортеса, пояснил индеец. – Лет семнадцати… Никого лучше не нашлось.
Кортес выпустил индейца и встал. Оглядел капитанов и недобро улыбнулся:
—    Ну, что, сеньоры, самое время поквитаться…
Капитаны дружно заморгали.
—    Ты что, Кортес… с ума сошел?
***
На это раз во главе оппозиции встал Андрес де Дуэро – секретарь губернатора Кубы и Королевского аделантадо Диего Веласкеса де Куэльяра. Нет, он очень даже ценил старинную дружбу с Кортесом, но вот цифры, проклятые цифры упрямо говорили сами за себя.
—    Считай сам, Эрнан, — улыбаясь, развернул он мелко исписанный листок. – Двести двадцать тысяч долгов Диего Веласкесу на тебе висят?
—    Я их верну, — поджал губы Кортес.
—    Нет, не вернешь, — цокнул языком Дуэро. – Слитки, почти все, что было новички расхватали, а теперь они, сам знаешь где…
Кортес угрюмо молчал.
—    Кроме того, если верить тому, что сказал наш лазутчик, — продолжил Дуэро, — то все собранное золото Куит-Лауак приказал утопить в озере. В самом глубоком месте.
—    Ну, хорошо! – раздраженно отозвался Кортес. – Что дальше?
Дуэро, дружески тронул его за рукав.
—    Ну, павших людей Нарваэса я не считаю, они губернатору даром достались. Как пришло, так и ушло. А вот снаряжение…
Дуэро разложил перед Кортесом листок.
—    Суди сам: лошади, артиллерия, порох, провиант, аркебузы – все, что Нарваэс привез, ты уже угробил. А скоро и каравеллы Нарваэса черви жрать начнут. Сам знаешь, корабль на рейде долго не выстоит. И с кого спрашивать?
Кортес равнодушно пожал плечами.
—    Я делу Священной Римской империи служу. А тут, сам знаешь, без потерь не бывает…
Дуэро, оценив шутку, рассмеялся.
—    В общем, ты, как знаешь, друг, но вот тебе официальный протест. Как нотариус, ты и сам увидишь, — все по правилам. А значит, и ты, и мы теперь потихоньку сворачиваемся и плывем на Кубу.
—    На виселицу? – прищурился Кортес.
Дуэро сочувственно развел руками.
—    А вот тут, Эрнан… тут уж у кого какая судьба: кому сердце на вершине пирамиды вырвут, а кого…
А тем же вечером за Андресом де Дуэро пришли – прямо в дом.
—    Вставай, сеньор, — тряхнул его за плечо мрачный тип.
—    Не понял… в чем дело?! – стряхнул его лапу Дуэро
—    Сходка тебя вызывает, сеньор, — угрожающе выпятил губы солдат. – Сейчас ответ будешь давать!
—    Кому? – оторопел Дуэро.
—    Нам, верным солдатам Его Величества. Понял?! Ты!
Дуэро чертыхнулся, но, разглядев, что у выхода стоит еще парочка бугаев, решил сходить, так сказать… посмотреть. Отбиваясь от пытающихся взять его под руки быдловатых «спутников» прошел к площади… и обмер. В центре выложенной шлифованным камнем площади горел огромный костер, а кругом сидели солдаты – все четыре с половиной сотни!
—    Ну, иди сюда, сеньор, — по-хозяйски, даже без нажима, произнес один… кажется, Берналь Диас. – Объясни нам, пусть и неграмотным, но верным слугам Государя и Церкви, какая муха тебя укусила…
Дуэро судорожно огляделся в поисках хотя бы одного капитана… и не нашел никого.
—    Так, все, я думаю, ясно… — пробормотал он и тут же заставил себя распрямить спину. – Хватит вам ни за что помирать.
Берналь Диас криво усмехнулся.
—    Эх, ты… вроде, сеньор, а ни черта не понимаешь.
—    Чего не понимаю? – растерялся Дуэро.
—    А того не понимаешь, — со вздохом вышел в центр круга Диас, — что дело Священной Римской империи не терпит своеволия, и требует и от нас, и от вас, благородный сеньор, одного, — он вдруг возвысил голос и почти перешел на крик. – Железной! Дис-цип-лины!
Дуэро обмер.
—    А с трусами мы поступаем очень даже просто, — уже тихо, почти шепотом произнес Диас и тут же перешел на «книжную» речь, — ну что, отзываешь свой протест? Или как?
Дуэро судорожно оглядел солдат. От силы полсотни выглядели зачинщиками, а все остальные, что называется, «смотрели в пол». Вряд ли они понимали, о каком протесте идет речь; они просто были готовы проголосовать за любое решение – даже не Кортеса – Диаса.
—    Отзываю…
***
Сменившей умершего Куит-Лауака новый правитель Куа-Утемок едва сумел сползти с положенных по титулу Великого Тлатоани и Великого Тлакателкутли золоченых носилок и на подгибающихся ногах прошел мимо вытянувшихся перед ним гвардейцев. Добрел до бани, сорвал одежду и рухнул на прогретую каменную плиту. И тогда занавесь из крашеного тростника зашелестела, и его спины, а затем и ягодиц коснулась мягкая, смоченная в мыльном растворе мочалка мойщицы.
«И что мне теперь делать?»
Несмотря на свои неполные восемнадцать лет, Куа-Утемок вовсе не был ребенком, и даже убил одного врага, – правда, не кастиланина, а тлашкальца… но как управлять Союзом, не знал.
Собственно, уже когда ему сообщили, что по настоянию выжившего из ума Змеиного совета правителем Союза выдвинули именно его, стало ясно, что здесь не все чисто.
—    Вожди хотят развалить Союз, — мгновенно сообразил отец. – Не соглашайся – позора не оберешься.
Однако отказаться не вышло: едва жену Кортеса – Малиналли торжественно изгнали из рода за предательство, титул Сиу-Коатль получила Пушинка – единственная дочь прежней Сиу-Коатль и Мотекусомы, а значит, самая высокородная женщина Союза.
Будь Пушинка не замужем, ее бы отдали самому сильному вождю – вместе с верховной властью. Но она была замужней. И Великим Тлатоани стал ее муж – восемнадцатилетний Куа-Утемок.
Куа-Утемок вздохнул: уже на Большом совете стало ясно: три четверти племен возвращаться в Союз не намерены. А потом вожди потребовали снижения союзного взноса, и спасло казну лишь нападение Колтеса-Малинче на город Тепеаку. Едва Малинче, взяв четыре сотни «мертвецов» и четыре тысячи тлашкальцев, двинулся в Тепеаку, Куа-Утемок отложил вопрос о снижении союзного взноса и выслал навстречу Кортесу войска и послов. И совет вождей не посмел противиться. Но что-то уже происходило, даже внутри его дворца, и послы дрогнули и, приказав армии не вмешиваться, сдали город на разграбление.
Теплая мыльная мочалка заскользила быстрее, и Куа-Утемок сладко расправил уставшие члены.
Послы еще не вернулись, и он не знал обстоятельств переговоров, но итог был ужасен: тысячи и тысячи людей были взяты в плен, и, как сообщила разведка, каждому из них было выжжено на щеке клеймо в виде кастиланского знака «G», что означало, — все они рабы*.

* «G» (от «guerra» — война) – военная добыча.

Мочалка вдруг исчезла, и на него, прямо сверху, легло теплое молодое тело. Куа-Утемок вздрогнул, но тут же рассмеялся:
—    Пушинка?! А ты здесь что делаешь?
Осторожно перевернулся на спину и прижал юную жену к себе.
—    А ты думал, я позволю тебя касаться этим сорокалетним мойщицам? – ревниво прошептала она.
—    Пушинка… — ласково провел он по шелковым черным волосам. – Как я по тебе скучал…
Пушинка прильнула щекой к его груди, и Куа-Утемока пронзила острая болезненная догадка, что не пожени их тогда родители, его юная супруга так и осталась бы в захваченном кастиланами гареме, вместе со своей матерью. А значит, оказалась бы там, на дне озера возле пролома в дамбе, вместе с остальными двумя тысячами женщин, подростков и детей.
—    Что на этот раз мучает моего мудрого повелителя? – спросила жена и заглянула ему в глаза.
—    Вожди дочерей мне в гарем не отдают… — лукаво улыбнулся Куа-Утемок. – Что делать?! Союз опять под угрозой…
Пушинка ревниво задышала, и Куа-Утемок рассмеялся. Он был счастлив.
***
Потерявший три четверти солдат, Кортес всех захваченных в Тепеаке рабов разослал во все порты Кубы и Ямайки, щедро одарив матросов и штурманов золотишком – на карманные расходы. Понятно, что едва матросы ступили на берег и принялись продавать рабов и швыряться золотом направо и налево, пошли слухи, и в августе-сентябре, — как прорвало, — привлеченное запахом добычи «пушечное мясо» заспешило в Вера Крус отовсюду.
Всех опередил Веласкес, выславший небольшое судно под командованием Педро Барбы с 13 солдатами, двумя лошадьми и грозным, самоуверенным письмом. И, понятно, что комендант крепости мигом арестовал и переправил в Тепеаку всех до единого, а Кортес долго смеялся, читая письмо старого хрыча, отправленное так и сидящему под арестом Нарваэсу.
«Панфило, — явно хмурил брови, когда писал это, Веласкес, — до меня дошли слухи, что ты, без моего ведома, торгуешь добычей, причем, не только на Ямайке, но и у меня – на Кубе! Изволь объясниться, любезный.
И вообще, почему ты молчишь? Я так полагаю, да и по добыче это видно, что ты уже овладел всей Новой Кастилией. Не смей молчать, Нарваэс! Если уж ты нашел способ отправить на продажу четыре судна с рабами, то обязан был хотя бы одно отправить и мне – с моей законной долей и письмами.
И вот еще что… где Кортес? Почему ты до сих пор мне его не доставил? Не смей с этим более тянуть! Я просто обязан отправить этого висельника в Кастилию для справедливого суда, как предписал мне Хуан Родригес де Фонсека, президент Совета по делам обеих Индий. Жду твоих незамедлительных объяснений и Кортеса, если он, разумеется, тобой не убит».
Не прошло и восьми дней, как пришло еще одно судно с Кубы, и Кортес получил еще один «подарок от Веласкеса» – груз хлеба из кассавы и четырнадцать бойцов. Затем встали на рейд и были присвоены людьми Кортеса еще три каравеллы с Ямайки. И солдаты все пополняли и пополняли ряды Кортеса, и он все брал и брал города – один за другим.
***
Первым осознал, что происходит на самом деле, главный жрец города Чолула. Уйдя в небольшой «Черный дом», он просидел за священной трапезой, вкушая от тела гриба, дня три, – пока не прозрел все.
Бледные, словно вырвавшиеся из преисподней духи, кастилане и их Громовые Тапиры, неведомые прежде болезни, жуткий неурожай и выгоревшие поля… Мир определенно готовился погибнуть, чтобы пришло новое солнце следующего, шестого по счету мира.
Жрец сосредоточился, чтобы прозреть, кто именно станет новым солнцем, и ответ пришел мгновенно – Исус Клистос!
Жрец быстро стряхнул наваждение и сосредоточился еще раз! И получил еще более дурацкий ответ: солнцем станет Илнан Колтес.
Тогда он собрался в третий раз и лишь тогда увидел нечто приемлемое: новым шестым солнцем станет уже приходивший прежде Пернатый Змей.
И вот затем вселенная вдруг полыхнула белым огнем, и до него – совершенно немыслимым образом – дошло главное: и Пернатый Змей… и Бог кастилан Исус Клистос… и Великий Илнан Колтес – одно лицо!
Эта истина была так же проста, сколь очевидна. Ибо лицо Илнана Колтеса было белым, а это цвет Пернатого Змея. Первые звуки имени Илнан Колтес были те же, что у Исуса Клистоса. Но главное, — принятое во дворце духовное имя Колтеса-Малинче звучало совершенно недвусмысленно – Кецаль-Коатль, то есть Пернатый Змей!
И когда жрец вышел из «Черного дома» к поджидающим его ученикам, он сказал только одно:
—    Готовьте хорошую, большую жертву. Грядет конец нашего мира, и имя шестого солнца и нашего нового главного Бога – Малинче-Илнан-Колтес.
***
Когда наступила пора пересчитать и отправить очередную, самую большую партию рабов, Андрес Дуэро снова пришел к своему бывшему другу.
—    Ты думаешь, я не найду способа отправить письмо в Кастилию? – улыбнулся он.
Кортес прищурился. Переправить небольшой кусок бумаги в Кастилию было нетрудно. Но главное, Дуэро был слишком уж умен, — что кляузу грамотно составить, что человека под виселицу подвести.
—    Будь уверен, я уже переговорил с остальными капитанами, — словно прочел его мысли Дуэро. – Так что второй раз мною сходка подавится.
Кортес прокашлялся. Он и сам уже видел, как пообвыкший к местным условиям секретарь Веласкеса день ото дня становится все опаснее.
—    А главное, я так понял, что Королевскую пятину ты намерен оставить себе, — подвел итог Дуэро.
Кортес криво улыбнулся: старая пройда Дуэро видел его насквозь.
—    Чего ты хочешь? Уехать на Кубу?
—    Нет, — покачал головой Дуэро. – Я хочу уехать на Кубу богатым человеком. Ты видишь разницу?
Кортес разницу видел.
—    Хорошо, — кивнул он. – Пошли со мной.
Провел Андреса Дуэро в хранилище и показал на уложенные стопками слитки.
—    Бери, сколько хочешь.
—    Вот эти две стопки, — с явным облегчением указал Дуэро. – Ты же знаешь, я не один на Кубу еду… со мной капитаны Нарваэса.
Кортес усмехнулся: людей у него теперь было достаточно, а Дуэро и уцелевших капитанов Нарваэса проще было купить, чем удержать.
—    Две, значит, две, — развел он руками. – Лошадей и носильщиков я дам.
И оба они знали главное: едва Дуэро и капитаны возьмут хотя бы частичку королевского добра себе, все они окажутся связанными единой цепью молчания – на всю жизнь. Кортеса это устраивало.
—    Ну, и… рабов бы нам, — замялся Дуэро, — а то, сам знаешь, руки рабочие нам всем нужны, а на Кубе покупать накладно.
—    Сделаю, — кивнул Кортес. – Но не безвозмездно.
Дуэро насторожился.
—    Что тебе нужно?
—    Как всегда, солдаты, — пожал плечами Кортес. – Хотя бы одного на каждую сотню рабов, которых я тебе дам.
Дуэро мысленно подсчитал барыш, кивнул и протянул руку, — договор был заключен. И на следующий день Эрнан Кортес объявил переучет рабов.
—    А что там учитывать? – возмутились вояки. – Мы своих рабов и так знаем!
—    А про королевскую пятину вы, как я понял, забыли? – ехидно напомнил Кортес.
Солдаты растерянно переглянулись. Как ни противно, а Кортес был прав, и Его Величество имел право на пятую часть ЛЮБОЙ добычи. И к обеду они повели все, чем владели, на переучет в самое большое здание города – зернохранилище.
—    Клеймить заново придется, — цокал языком контадор*, разглядывая очередную аппетитную индианку лет тринадцати с воспаленным ожоговым шрамом на щеке.

*контадор (contador — букв, считающий) — счетовод, интендант.

—    Зачем? – охал хозяин. – У нее и так вся рожа распухла!
—    Неправильно тавро поставил! Не на той щеке, – бросался на выручку коллеге веедор*. – Сколько раз вам говорить: в Священной Римской империи все должно быть по единому образцу! Все, нам некогда! Завтра придешь – заберешь. Следующий!

*веедор (veedor- смотритель, контролер) — должностное лицо, наблюдавшее за соблюдением интересов короны.

Бедолага растерянно моргал и отходил.
—    Следующий, я сказал! – подзывал контадор следующего солдата. – Сколь у тебя? Двести восемь голов привел? Ого! Оставляй. Завтра заберешь.
Собственник начинал возмущаться, но все было без толку.
—    А когда мы тебе их проклеймим? – снова бросался на выручку коллеге веедор. – И так всю ночь придется работать!
А на следующее утро, когда все четыре с половиной сотни «рабовладельцев» собрались у зернохранилища, там стояли только три-четыре десятка не первой молодости бабищ.
—    Кортеса! Кортеса сюда! – взревели собственники и тут же умолкли.
Из-за огромного здания выходил сам генерал-капитан, и вид у него был – краше в гроб кладут.
—    Что, ребята, вас тоже пощупали? – печально покачал он головой. – Еще радуйтесь, что у вас мало было. Я вон пяти тысяч голов лишился.
—    Ты?! – не могли поверить солдаты. – И тебя обсчитали?!
Кортес хмыкнул и ткнул рукой в сторону зернохранилища.
—    Вы же сами видели, что нам оставили… один мусор.
Он оглядел замерших солдат и с веселой горечью махнул рукой.
—    А-а-а… как пришло, так и ушло!
И вот тогда солдаты взвились.
—    Где они?! На первом же суку повесим!
—    Стоп-стоп, ребята! – насторожился Кортес. – Вы что это – серьезно?!
—    Это последнее, что у нас было! – белугами ревели солдаты. – Они же нашу единственную добычу украли!
—    Ты хоть понимаешь, сколько за них на Кубе можно было взять?!
—    Это им даром не пройдет! – начали стремительно рассредоточиваться, готовясь к погоне, пострадавшие. – Далеко не уйдут!!!
Кортес обмер. Капитаны во главе с Андресом Дуэро и впрямь не должны были уйти далеко.
—    Тихо, — поднял он руку. – Тихо, я сказал! Вы думаете, почему я вместе с вами в погоню не кидаюсь?! Уж я-то больше всех потерял!
Солдаты на секунду замерли.
—    Почему?
—    Золото, — с трудом выдавил Кортес. – То золото, которое я разрешил вам взять из Мешико. В нем все дело.
Вояки оторопели.
—    Как так?
—    Веласкес потребовал, чтобы мы вернули все, что вынесли из его доли, — до последнего песо. Иначе обещал повесить всех.
—    Но ты же нам разрешил!
—    Да что я?! – горько усмехнулся Кортес. – На стороне Веласкеса закон. Это его имущество было. Нотариально заверенное. Понимаете?
Все молчали. Такой пакости не ждал никто.
—    Вот то-то же… — цокнул языком Кортес. – Нет, если кто-то готов отдать незаконно взятое Веласкесу…
Солдаты возмущенно и одновременно жалобно загудели, и Кортес понимающе возложил руку на сердце.
—    Вот и я так подумал. Пришлось мне своей долей рабов пожертвовать, чтобы вас не трогали. Но вы же знаете, этих чиновников, — им все, сколько ни дай, мало. Отправили на Кубу и ваше – в счет погашения, так сказать…
Солдаты убито переглянулись. Такого наглого грабежа не ожидал никто.
—    Ничего, ребята, — похлопал ближайших по плечам Кортес. – Мы с вами еще разбогатеем.
А тем же вечером к нему пришел Королевский нотариус Диего де Годой.
—    Вы отдали Андресу де Дуэро рабов и золото из пятины короля, сеньор Кортес, — прерывающимся голосом сказал нотариус. – А это незаконно.
Кортес окинул его внимательным взглядом. Судя по мешкам под глазами, Годой готовился к этой речи всю ночь.
—    Возможно, Годой, — кивнул он. – Давайте сделаем так: вы принесете мне все документы, и мы с вами вместе сядем и посмотрим, как это можно исправить.
Годой вздрогнул, просиял и, захрустев попавшейся на пути тростниковой занавесью, вышел прочь. В считанные минуты вернулся и начал бережно перекладывать документы.
—    Вот, посмотрите, сеньор Кортес, — это наше решение о выносе королевской пятины. – Как раз перед выходом из Мешико…
—    Ну-ка, ну-ка… — принял бумагу Кортес. – А еще что у нас есть?
Нотариус закопошился в бумагах.
—    Это опись добычи… еще одна опись на рабов… еще…
—    Давайте, я помогу, — деловито предложил Кортес и принялся бегло просматривать бумаги. – Ну что ж, все понятно.
Подошел к очагу и начал с хрустом рвать старую бумагу и тут же швырять ее в огонь.
—    Что вы делаете?! – охнул Королевский нотариус и кинулся спасть бесценные документы.
И тут же почувствовал у своего горла холод кастильского кинжала.
—    Не надо, Годой, — серьезно произнес Кортес. – Это всего лишь бумажки. Будем считать, что они просто пропали.
—    Они не пропали! – не отрывая глаз от перегорающих бумаг, болезненно выдавил Годой. – Вы их уничтожили!
Кортес недобро улыбнулся, перехватил нотариуса под руку и, не отводя кинжала, силой оттащил от очага.
—    Я просто все исправил, Годой. Теперь ничего не было: ни пятины, ни добычи.
—    Это противозаконно, — выдохнул Годой, стараясь не коснуться горлом лезвия.
—    А кто об этом узнает? – легко парировал Кортес. – Пройдет несколько месяцев, и из тех, кто что-то видел своими глазами, в живых останется от силы человек двадцать. Уж я об этом позабочусь.
Годой шумно сглотнул и почувствовал, как по шее потекла теплая струйка.
—    Ну, что, Диего, вы предпочтете договориться? – легонько встряхнул его Кортес. – Или мне и о вас позаботиться?
—    Не надо, — всхлипнул Королевский нотариус. – Не надо заботиться… я… лучше я как-нибудь сам…
Спустя неделю Кортес отправил четыре каравеллы: в Кастилию, на Кубу, на Ямайку и в Санто-Доминго – с самыми разными поручениями.
Законная и, надо полагать, все еще девственная супруга Каталина Хуарес ла Маркайда получила высокопарное письмо, в котором ее Эрнан рассказал, сколько подвигов во имя Короны совершил, и сколько в ближайшие годы собирается совершить еще.
Его Величеству было отправлено длинное послание, в котором Кортес правдиво описал все чудеса этого края, а также перенесенные им и его солдатами труды и муки. Он искренне сожалел, что не сумел вынести из осажденного Мешико королевской пятины, хотя и рисковал за нее жизнью.
Дядюшка Николас де Овандо получил письмо на судне, изрядно загруженном подарками для Королевской Аудьенсии. Чиновники должны были понять, что имущество Диего Веласкеса де Куэльяра – 11 посаженных на мель и 18 стоящих на рейде судов, а также порох, лошади, провиант, оружие и солдаты – истрачено исключительно для славы Священной Римской империи!
Ну, и неплохая партия рабов ушла на Ямайку…
А спустя еще неделю Кортес начал сооружать озерный флот для нового штурма столицы, ибо стало предельно ясно: иначе стоящий в центре озера город не покорить. И когда на рейде у Вера Крус встал огромный корабль, битком набитый оружием, амуницией и лошадьми, Кортес скупил все, что привезли.
***
Отряды разведчиков присылали сведения о том, что делает Кортес, ежедневно. Поэтому Куа-Утемок знал, что тысячи мужчин из самых разных племен валят и на своих плечах доставляют «мертвецам» лес, тешут и распиливают его на доски, помогая строить озерный флот –грозное оружие умеющих плавать против ветра чужеземцев.
И все-таки главным оружием «мертвецов» был не флот, не Громовые Тапиры и даже не Тепуско. Главным их оружием были новая болезнь и новая вера. Стоило вождю взять из рук парламентера Кортеса письмо с требованием покориться, как вскоре он покрывался язвами, и ни тщательное мытье, ни припарки из горных трав не помогали. И в считанные месяцы вся элита огромного Союза погибла от неведомой прежде хвори, а племена были фактически обезглавлены.
Вот на эту, уже подготовленную «почву» и приходил потом Кортес, предлагая принять новую веру и новые законы – единственное спасение от болезней и разорения. И, если ему отказывали, мстил беспощадно.
Кортес вообще был неистощим на выдумки. Мог сознательно выжечь поля с маисом или разрушить водопровод. А мог вызывать врага на бой, и пока часть его солдат сражалась, другая входила в беззащитный город и уводила всех девочек от одиннадцати до пятнадцати лет. И люди совершенно терялись, потому что так в этой стране еще не воевал никто. А когда по совету Малиналли самые высокородные девочки оказывались в личном гареме Кортеса, проще всего было признать, что Кортес, пусть и силком, но уже родственник.
***
Второй по значению город Союза – Тескоко сдался без боя. Нет, на дорогах все еще встречались засеки и завалы, по всей благодатной долине Мешико горели сигнальные огни, а какой-то отряд даже поджидал кастильцев на той стороне реки, у моста. Но по всей земле уже свирепствовал оспа, и кастильцы буквально смели еле держащих оружие воинов с лица земли. А наутро Кортеса посетили восемь вождей – по одному от каждого рода – и со словами покорности вручили ему сплетенный из тончайшей золотой проволоки стяг.
—    Мне нужно снабжение едой и людьми, – только и сказал на это Кортес.
И самый старый вождь склонил голову в знак полного подчинения каждому слову Великого Мертвеца.
Однако когда колонна вошла в город, стало ясно, что все обстоит не так, как надо бы: ни детей, ни женщин – да, и вообще никого пригодного в добычу в городе не было. Кортес тут же послал Альварадо и Сандоваля на вершину главного храма – осмотреть округу, и те сообщили, что всех женщин и детей грузят на спрятанные в камышах лодки, явно намереваясь отправить подальше. Понятно, что Кортес немедленно выслал погоню… и не успел. Отправил конвой к вождям… и узнал, что тех, кто его встречал, в городе уже нет.
Тогда и наступила очередь падре Хуана Диаса.
—    Сколько вам нужно солдат, святой отец? – сухо поинтересовался Кортес.
—    Два десятка хватит, — склонил голову падре Хуан Диас.
Кортес поднял руку, намереваясь отдать распоряжение… и тут же ее опустил.
—    Я сам с вами пойду.
Они тронулись по главной улице, равнодушно проходя мимо самых роскошных домов, и обязательно поднимаясь по ступеням каждой, даже самой захудалой пирамиды. И там, наверху Кортес, как всегда, менялся в лице, брал из рук Ортегильи тяжелый двуручный меч или кузнечный молот и принимался крушить увешанных золотом и перепачканных кровью идолов – с такой ненавистью, словно у него к ним были личные счеты. Ну, а паж Ортегилья и солдаты не без удовольствия выдирали из ушей и носов золото и нефрит, не забывая восхищенно охать при каждом особенно удачном ударе Кортеса.
—    Так его, Кортес!
—    Круши идола!
—    Хороший удар, Кортес!
А под вечер, когда уже стало темнеть, они пришли в маленький неприметный храм на самой окраине города. Порядком уставший Кортес уже поднял меч, как один из солдат вдруг охнул и ткнул пальцем прямо в идола.
—    Смотрите!
—    Что это? О, Господи!
—    Это же ты, Кортес!
Кортес непонимающе моргнул, взял из рук падре Диаса факел и поднес его ближе. Все замерли.
Неведомый скульптор воплотил в идоле каждую деталь одежды и лица Великого Малинче: высокий кастильский шлем с выгнутыми полями, густая борода, острый нос, перевязь для меча – все было абсолютно узнаваемым!
—    Во, дьявольщина! — выдохнул кто-то за спиной.
Падре Диас изумленно качнул головой и подошел ближе. Ткнул пальцем в каменную вязь надписи на стене и, на ходу переводя слова по смыслу, прочитал:
—    Топиль-цин Кецаль-Коатль Накшитль… четвероногий Пернатый Змей прибыл в нашу землю в год Тростника. Прибыл к нам с моря, с востока, управляющий ветром Белый Бог. Прибыл на пироге из досок… прибыл сюда, в центр мира, желая сгореть в костре и стать шестым солнцем Вселенной.
Кортес поперхнулся.
Падре Диас покосился на него и прочел последнюю строку:
—    Ему, Богу единому, доброму, всемогущему несите жертвы. Только ему.
Падре Диас облизнул мигом пересохшие губы и, не рискуя повернуться спиной ни к генерал-капитану, ни к его каменному двойнику, отошел в сторону.
—    Глупость какая… – хрипло хохотнул Кортес и – не в силах держать – опустил факел.
Солдаты охнули.
—    Сеньора Наша Мария!!!
Внизу, на расположенном у коленей идола алтаре лежал свежий детский труп – без сердца, без головы, без рук и без ног.
***
С этого самого момента Кортес, как сошел с ума. Не оставив от идола камня на камне, он почти скатился по ступеням и помчался в лагерь, яростно требуя найти и привести ему всех жрецов этого поганого города. И стремительно идущий вслед падре Хуан Диас его понимал: случись такой улике попасть в руки инквизиции… и жизнь покажется – да, что там покажется?! Станет! – адом.
—    Где они?! – орал убежавший вперед Кортес. – Всех! Взять! Раздавить… — и вдруг стал, как вкопанный. – А это еще что?!
Выстроившиеся у длинной, на тринадцать персон, виселицы солдаты замерли.
—    Так, это… Хуан Каталонец…
Падре поежился.
—    Что – Хуан Каталонец?! – заорал Кортес и выхватил меч. – Вы меня должны слушать, а не Каталонца! Кто инквизиции будет отвечать: я или Каталонец?!
Падре Хуана Диаса пробил озноб. Связываться с Каталонцем он зарекся давно.
—    Я вам покажу Каталонца! – взревел Кортес и принялся перерубать веревки, с такой яростью, словно это могло спасти от инквизиции.
—    Ты что делаешь, Кортес?! – взвыли солдаты. – Фарта же не будет!
Но было уже поздно: все тринадцать женских трупов с глухим стуком уже попадали на землю.
—    Во, дурак! – чуть не рыдали бойцы. – Ну, дур-рак!
—    Сеньор Наш Бог тебе еще покажет!
Кортес побледнел и затрясся.
—    Кто упомянул имя Господне всуе?! Какая тварь, я спрашиваю…
Солдаты мигом подались назад.
—    Все! С меня хватит! – рубанул воздух мечом Кортес. – Если еще раз какое богохульство услышу, — виселица! Сразу! Без разговоров!
***
Пушинка обняла его сзади.
—    Подожди, родная, не сейчас… — простонал Куа-Утемок.
—    Ты совсем со мной не бываешь, — стараясь заглянуть в его лицо, надула губки жена. – Все дела и дела…
—    Тескоко отложился, — выдохнул Куа-Утемок.
Пушинка обмерла и отпустила мужа.
—    Как?
—    У них тоже появилась эта новая болезнь, — мрачно вздохнул Куа-Утемок. – И теперь там правит Малинче.
Пушинка всхлипнула. Она любила этот дивный город художников и поэтов.
—    Хуже того, — цокнул языком Куа-Утемок. – Он уже сменил вождей, а новых окрестил в свою веру. Теперь у мертвецов появились еще восемь тысяч рабочих для постройки флота.
—    И что ты собираешься делать?
Куа-Утемок мотнул головой. Следовало сжечь флот – столько раз, сколько его построят. Но он уже понимал, что, обороняясь, только проигрывает. Нужно было придумать что-нибудь необычное, какую-нибудь ловушку – в духе Великого Мотекусомы. У него, даже ушедшего в страну предков, можно было еще учиться и учиться.
***
В Тескоко тлашкальцы заскучали быстро.
—    Малинче, — буквально через пару дней принялись они осаждать своего зятя. – Куда ты нас привел? Брать, что нравится, нельзя. Мужчин для наших богов брать нельзя… Мы ведь воины, а не бабы.
Кортес крякнул и начал объяснять, что грабить Тескоко теперь, когда вожди приняли христианство и подданство Священной Римской империи, нельзя. Однако он и сам видел: необходимость в новом походе есть. Близилось время сбора урожая, а значит, и провианта для войска. И, увы, это понимал не только он, но и Куа-Утемок. В последнее время этот мальчишка почти не ввязывался в бой, чтобы отстоять города, а вот посевы его отряды охраняли круглосуточно, мгновенно вывозя все, что успело вызреть, в столицу, – в том числе и через Истапалапан, главный перевозочный пункт.
—    В том числе и через Истапалапан… — вслух повторил он.
—    Истапалапан? – обрадовались тлашкальцы. – Очень хорошо. Ты умный, Малинче. Давай Истапалапан ограбим!
Кортес удовлетворенно хмыкнул, — отрезать Итапалапан от столицы это было бы неплохо, — и повернулся к Ортегилье.
—    Собирай капитанов. Мы выступаем.
А спустя два часа, переговорив с капитанами, он уже обратился к солдатам.
—    Друзья! Вы все знаете, сколь виноват город Истапалапан перед нами.
Солдаты взволнованно загудели.
—    Ни для кого не секрет, — продолжил Кортес, — что их воины досаждали нам во время выхода из Мешико, а в их мечетях и поныне лежат останки наших братьев и коней.
—    Даешь Истапалапан! – выкрикнул Берналь Диас.
Кортес улыбнулся, но тут же сам себя одернул и посерьезнел.
—    Этот языческий город следует примерно наказать! Но при одном условии: никакого богохульства! Никаких мне этих виселиц на тринадцать персон! Две-три – пожалуйста, но не тринадцать же! Мы воины, а не колдуны!
Войско недовольно загудело.
—    А кто этого еще не понял… — поднял брови Кортес, — прошу подойти к нашим святым отцам. Они вам все объяснят лучше, чем я, — и про инквизицию тоже…
Солдаты мгновенно притихли.
—    В добрый путь, христиане! – широко улыбнулся Кортес. – С Богом!
***
За ходом операции по сдаче Истапалапана Куа-Утемок наблюдал с борта простой солдатской пироги — лично. Именно для этой операции стоящий на сваях и связанный множеством каналов с обоими озерами город подходил, как нельзя лучше. К сожалению, хитрый Малинче вывел далеко не всех своих солдат, и впереди сплошной волной, как всегда, шли тлашкальцы. И поначалу небольшие, но отборные отряды мешиков как бы сражались, а затем, как бы напуганные огромным числом врага, стали планомерно отступать.
—    В пироги! В пироги! – покрикивали командиры. – И в камыши! Быстрее!
—    Нас хоть не перевернет? – рассмеявшись, повернулся Куа-Утемок.
Гребцы по обычаю мгновенно опустили глаза перед взором Великого Тлатоани.
—    Нет, Великий Тлатоани, — за всех ответил старший. – Носом развернемся.
—    Тогда, пожалуй, пора начинать… — пробормотал Куа-Утемок, внимательно рассматривая входящих в город кастилан. – Еще немного… еще… Пора!
Сидящий на корме сигнальщик поднял флажок, и на самой высокой пирамиде города поднялся точно такой же, подавая сигнал тем, кто уже несколько дней подряд готовил самое главное звено операции. И тогда раздался этот гул.
—    О-о! Пошла! – счастливо крикнул Куа-Утемок и ухватился за борт пироги.
Уже расслышавшие гул, уже видящие, что город совершенно пуст, и они в нем одни, но так и не понявшие, что это, кастилане испуганно завертели шеями.
—    Вот она! – охнул кто-то. – Мамочка моя!
И в следующий миг весь город накрыла огромная, в два человеческих роста выпущенная сквозь открытую в нескольких местах дамбу волна. Она шла, захлестывая дома и пруды, улицы и стадионы, храмы и дворцы…
Пирогу качнуло, и Куа-Утемок почуял, как она мигом взлетела вверх, и вцепился в борт обеими руками.
—    А-а-а! – дружно заорали гребцы.
—    Ровней! Ровней держи! – рявкнул старший.
И лишь Куа-Утемок, не отрываясь ни на миг, смотрел, как шедших впереди тлашкальцев сметает и сбрасывает в озеро – сотнями, а затем и тысячами.
—    Великий Уицилопочтли! – закричал он. – Помоги! Больше ничего не надо, только убей их всех!
И в следующий миг огромная волна дошла и до кастилан. Ударила, сбила с ног и потащила по широкой центральной улице – прямо к озеру.
—    Приготовиться! – отчаянно заорал Куа-Утемок.
Белый от ужаса, словно кастиланин, сигнальщик выбросил флажок означающий «Приготовиться», и точно такой же флажок появился на самой высокой пирамиде. Куа-Утемок замер и досадливо стукнул себя в лоб. Кастилане слишком быстро сориентировались, и большая часть уже сумела зацепиться за деревья и кровли домов. А ушедшая в соседнее озеро волна уже спадала.
—    Начали! – яростно приказал он сигнальщику. – Немедленно! Пироги в атаку!
И вот тогда только что позорно бежавшие от врага на пирогах отборные отряды, подбадривая друг друга криками и дружно гребя веслами, начали входить в город.
—    Отправляетесь обратно в ад! – кричали мужчины.
И сгрудившиеся на крышах кастилане тщетно щелкали вмиг размокшими тетивами своих железных луков.
—    И заберите с собой ваших богов и ваши болезни!
И повисшие на деревьях, словно мокрые птицы, кастилане тщетно колдовали над вымокшим зельем своих Громовых Труб.
А расплата все приближалась и приближалась – с каждым новым гребком разукрашенных в боевые цвета мужчин.
***
Кортес, даже вырвавшись из этого кошмара, долго не мог поверить, что смерть прошла стороной. А тем временем Куа-Утемок действовал точно и планомерно, продолжая вывозить с полей маис и оставляя кастильцам лишь обезлюдевшие города и пустые зернохранилища.
Дошло до того, что Кортес был вынужден свернуть даже постройку бригантин и заняться главным – поисками еды. Днями и ночами его отряды объезжали поля, пытаясь отстоять в преддверии зимы хоть сколько-нибудь провианта.
И только оспа, да слухи о том, что кастилан отказались взять даже духи озера, по-прежнему работали на него. И новые, отчаянно боящиеся умереть от язв и колотья в боку вожди принимали христианство. И в каждом покорившемся городе возникал новый храм с новым идолом – в характерном кастильском шлеме, бородатым и остроносым.
Кортес попросил совета у духовника армады брата Бартоломе, но тот жутко перепугался, и в результате расследованием пришлось заниматься падре Хуану Диасу. И вывод святого отца был весьма удручающий: по всей Новой Кастилии со скоростью оспы распространялся новый языческий культ – не менее кровавый, чем предыдущие.
Согласно новым «священным писаниям», Пернатый Змей, он же Топиль-цин Се Акатль Накшитль – белый, бородатый и четвероногий Бог, прибывший в год Тростника, был очень добр, однако неуклонно вел мир к Апокалипсису через войны, мор и голод. Он велел жить с одной женой до самой смерти, хотя сам, ввиду своей божественной природы, мог иметь столько женщин, сколько хотел. Любил золото и люто ненавидел Уицилопочтли, а потому запрещал приносить ему в жертву воинов, — правда, только воинов.
И в храмы понесли золото, а на алтарях появились девочки, еще не познавшие мужа, – как раз такие, каких особенно любил «Пернатый Змей», тысячами вывозивший их на Кубинские рудники и Ямайские плантации.
—    Что делать? – в отчаянии спрашивал святых отцов Кортес. – А вдруг сюда Королевские аудиторы нагрянут?
—    Лишь бы не аудиторы Ватикана… — хором ответили святые отцы и дружно перекрестились.
А едва зима пошла на убыль, и начались весенние дожди, приехали и те, и другие – сначала из Кастилии, а затем и из Ватикана.
***
Едва зима пошла на убыль, разведка донесла Куа-Утемоку, что прибыли четыре новые парусные пироги кастилан, и на сушу вышли двести солдат, восемьдесят Громовых Тапиров и очень много всяких грузов, назначения которых, ни они, ни Куа-Утемок так до конца и не поняли. Но главное, на пирогах определенно прибыли какое-то очень большие вожди, перед которыми пресмыкались все – от коменданта крепости до сопровождающих капитанов.
—    Я посылаю к ним посольство, — сразу заявил новому Совету Куа-Утемок.
—    Зачем?! – вытаращили глаза вожди. – Мы и так уже Малинче на веревке держим! Надо просто убить их всех! И все…
—    Да, Малинче уже на привязи, — согласился Куа-Утемок, – но разве плохо держать оба конца веревки? А если он виноват перед этими вождями? Гляньте!
Он швырнул им зарисовки разведчиков.
—    Видите? Они все дарят прибывшим золото! Где вы видели, чтобы мертвец отдал свое золото другому? А если это прибыл сам Карлос Пятый?
Но вожди тут же уперлись. Да, они понимали всю заманчивость предложения, но понимали и всю его опасность. Они едва отстояли те немногие права, что почти отобрал Мотекусома, но теперь, если Куа-Утемок сумеет договориться с Карлосом Пятым… у него будет слишком уж большой вес. Война их пугала куда как меньше.
—    Ты, что – христианство задумал принять, — осадил Куа-Утемока Верховный судья. – Так и рвешься повстречаться…
—    Мы тебя любим, Куа-Утемок, — поддержал судью новый Повелитель Дротиков, — но не пытайся превзойти своего дядю Мотекусому. Молод ты еще… А кастилан мы и так убьем – к тому все идет.
Куа-Утемок досадливо цокнул языком, свернул рисунки, и спустя полчаса сделал так, как сделал бы Мотекусома: отправил парламентеров без одобрения Тлатокана. И спустя четыре дня узнал, что охрана Малинче убила их всех – даже без попытки узнать, зачем их прислали.
Что ж, это тоже был ответ, и Куа-Утемок сразу же атаковал. Сначала – в Чалько, а когда мертвецы перебросили туда свои отряды, — в третий раз за последние несколько недель поджог строящиеся бригантины. С какой бы целью не прибыло новое начальство, такие вещи ему нравиться не должны.
Кортес понял намек верно и, забрав 8.000 человек у принявших его веру вождей, двинулся на Шочимилько. Выглядеть битым в глазах приехавших он совершенно не хотел. И тут же попал в ловушку.
Сначала Куа-Утемок заманил его в места напрочь лишенные воды, так что кастилане вынуждены были есть кактусы, а затем атаковал, и раненый в голову Кортес, едва не попал в плен и еле ушел – с жуткими потерями.
Куа-Утемок снова выслал человека с требованием переговоров с прибывшим начальством. И Кортес опять убил парламентера. И вот тогда пришла пора мешиканского флота.
Куа-Утемок выслал две тысячи пирог озером и восемь тысяч воинов – берегом, и кастилане после первой же стычки дрогнули, бросили не только награбленное, но даже собственную поклажу, и побежали – во главе с Кортесом. А двух его личных конюхов Куа-Утемок с удовольствием передал жрецам – для Тлалока. И едва обоим вырвали сердца, полил такой дождь, что сомнений не оставалось, — боги его услышали.
***
Едва ливень иссяк, и на просветлевшем небе показалось солнце, перевязанный тряпками Кортес со стонами водрузил на пробитую голову шлем и прошел в дом, выделенный прибывшему из Кастилии Королевскому казначею.
—    Не желаете увидеть отличный пейзаж, сеньор Альдерете? – превозмогая тошноту, поинтересовался он.
Казначей бросил на него умный и несколько критический взгляд.
—    Охотно.
Хулиан де Альдерете давно уже стремился к этому разговору, но сеньор Эрнан Кортес все время воевал, и времени все как-то не находилось.
Кортес подал знак пажу Ортегилье и двинулся вперед по широкой, гладкой мостовой.
—    Вы отвергли мои дары, сеньор Альдерете, — вполголоса произнес он. – Почему? Они были сделаны от чистого сердца.
—    Дары как приходят, так и уходят, — усмехнулся казначей, — а служба Его Величеству остается.
«Мало предложил», — понял Кортес.
—    Его Величество не останется внакладе, — тут же заверил он. – И едва я войду в Мешико…
—    Вы входили в Мешико уже дважды, сеньор Кортес, — внезапно оборвал его казначей, — а Его Величество все еще ничего не получил.
Кортес поморщился, но тут же взял себя в руки.
—    Вот здешняя мечеть, — указал он в сторону пирамиды, — не желаете пройти наверх и осмотреть окрестности, сеньор Альдерете?
Казначей кивнул.
—    Я вас уверяю, — заново начал Кортес, — что если бы не повороты военной фортуны…
Казначей поставил ногу на первую ступеньку и повернулся к нему.
—    Под военной фортуной вы, вероятно, понимаете покупку четырех набитых оружием и солдатами каравелл? Кстати, на какие деньги вы все это приобрели?
Кортес отвел глаза. В своем письме Карлу Пятому он пожаловался, что все золото пришлось бросить в Мешико. И объяснить, откуда взялись деньги на покупку оружия и вербовку солдат, было непросто.
—    Может, те солдаты, что рассказали мне об успешном выносе королевской пятины из Мешико, не лгут? – усмехнулся казначей. – Сколько там было, сеньор Кортес?
Кортес поперхнулся и закашлялся. Невидимая, тянущаяся еще с Кубы петля снова захлестнула его горло.
—    Половина, — выдохнул он.
—    Что – половина? – не понял казначей.
—    Половина всего, что у меня есть, — ваша, — с трудом проговорил Кортес, — и вы больше не будете задавать мне вопросов о Королевской пятине.
Казначей усмехнулся и начал подниматься по лестнице высоченной пирамиды. Кортес досадливо крякнул и, превозмогая жуткую боль в пробитой голове, принялся подниматься вслед. Он знал эту паучью породу, – пока все не высосет, не отстанет, и – Бог мой! – с каким наслаждением он вонзил бы в него лезвие – туда, в самую глубь гнилых кишок…
—    Где вы там? – бодро окликнул его сверху сытый, выспавшийся казначей. – Здесь и впрямь превосходный вид!
Кортес преодолел тошноту, из последних сил поднялся на плоскую площадку на самой вершине и – не выдержал – застонал. Площадка была забита людьми: в центре – приехавший торговать индульгенциями толстый францисканец брат Педро Мелгарехо де Урреа, а вокруг свежие, только что прибывшие солдатики. И они уже шумно приветствовали Кортеса – героя и покорителя.
—    Воистину, прибытие ваше в Новую Кастилию и все деяния – великая милость Бога! – восторженно изрек монах. – Вы избранники! Откройте листы истории, и ни разу не найдешь столь же великих заслуг перед государем!
Кортес покачнулся, но удержался на ногах и впился взглядом в белеющий сквозь дымку далекий город Мешико.
—    Не смею возражать, сеньоры, — тихо согласился он.
Давший ему – пусть и всего на несколько месяцев – чувство абсолютного счастья город был так близок…
Неподалеку сдержанно кашлянул казначей, и Кортес взял себя в руки.
—    Но знали бы вы… сеньоры, сколь печалят меня наши прошлые и будущие потери… сколь гнетет тупое упрямство не желающих спасения своих душ язычников… сколь обескураживает гордыня здешних королей, отвергающих отеческую руку нашего христианнейшего государя…
***
Дождь, а точнее, ливень, шел беспрерывно, и прошло не более двух недель сплошного отступления, и даже новички перестали задавать глупые вопросы о золоте, бесплатных юных девах и прочем дерьме. Все они так вымотались, что спали на постах, а некоторые умирали прямо на ходу. И первым прорвало Антонио де Вильяфанья – по пути в очередной брошенный индейцами город.
—    Нас ничего не ждет, сеньоры, — повернулся Вильяфанья к друзьям. – Мешиканское золото утопил еще прежний правитель. Все, что было в Тлашкале, пропало. А то, что оставалось у Кортеса, истрачено им на оружие.
Продрогшие, вымокшие до последней нитки друзья так и шли – молча.
—    Даже если мы возьмем столицу, — предположил Вильяфанья, — добычи там будет не больше, чем в Тескоко.
Спутники молча продолжали месить грязь размокшими альпаргатами.
—    Вообще вся эта затея со штурмом нужна только одному Кортесу, чтобы не попасть на виселицу, — развивал мысль Вильяфанья. – И деться ему некуда: Веласкесу он должен столько, что за тысячу жизней не расплатиться. Верно?
—    Верно, — мрачно отозвался кто-то.
—    А тут еще и королевский казначей приехал. А значит, и махинации с пятиной вот-вот вскроются. Представляете, я подходил к Годою, а он говорит, что все бумаги пропали! Но люди-то эту пятину видели…
—    Видели… — со вздохом подтвердил кто-то. – Вот только много ли этих людей после штурма в живых останется?
—    Так, я об этом и говорю! – подхватил Вильяфанья. – Ни для чего, кроме как его задницу прикрыть, этот штурм не нужен!
—    На пику его посадить пора, — подал голос мрачный, немолодой солдат. – Иначе он всех нас похоронит…
Солдаты шумно вздохнули.
—    Я бы его убил… — вдруг произнес кто-то. – И совесть бы не мучила.
—    И я бы убил.
—    И я…
Вильяфанья, не веря своим ушам, хмыкнул и остановился – прямо посреди мокрой грязной дороги.
—    А какого тогда черта мы ждем? Неужели мы все стали баранами? Нас на бойню ведут, а мы даже не блеем!
И тогда остановились все.
***
Кортес делал все, что мог. 8.000 индейцев все несли и несли к углубленному, ведущему в озеро каналу изготовленные аж в Тлашкале части бригантин. А Мартин Лопес вместе со всеми, кто умел держать в руках топор, уже третий раз восстанавливал сожженный флот. Не забывал Кортес и о гостях из Кастилии, на первом же дележе отобрав для них лучших рабынь – и для Королевской пятины, и в качестве небольшого подарка.
Вой, конечно, поднялся жуткий, солдаты потребовали полного расчета, и тогда Кортес переговорил с интендантом, и через пару дней солдатам выдали счета – за амуницию, за оружие, за порох…
—    Вы хотели полного расчета? – сухо поинтересовался Кортес. – Вот он ваш полный расчет.
Те, что умели немного читать, глянули в бумаги и остолбенели: выходило так, что они еще и должны.
—    Здесь все точно, — добил их Кортес. – Королевский казначей подтвердит.
Солдаты изумленно глянули на важно кивнувшего казначея и поняли – через такого даже к Сеньору Нашему Богу не пробиться. А тем же вечером генерал-капитана навестил Берналь Диас.
—    Как шея? – поинтересовался Кортес.
—    Плохо, — прохрипел так и держащий голову набок Диас. – Гниет.
Индейская стрела, лишь зацепила шею Диаса, когда он отбивался, сидя на крыше одного из домов затопленного Истапалапана. Но затем было несколько часов боев по грудь в ледяной воде, и рана застыла – так, что даже человечий жир не помогал.
—    Главное, что живой остался, — подбодрил его Кортес.
—    И тебе того же желаю… — выдавил солдат.
Кортес насторожился.
—    В чем дело? Опять солдаты? Это из-за счетов?
—    Не только солдаты и не только из-за счетов, — прохрипел Диас и положил на стол Кортеса несколько листов скрученной в трубочку индейской бумаги.
Генерал-капитан развернул трубочку и замер. Это была жалоба Его Величеству. На нескольких листах шло детальное описание всей взятой в боях добычи, а затем и то, как ею распорядились – в обход интересов Короны.
—    Это кто ж такой умный нашелся? – мгновенно осипшим голосом спросил Кортес.
—    Антонио де Вильяфанья, — коротко ответил Диас. – Его подпись первая стоит.
Кортес глянул в конец жалобы и взмок: кресты и подписи шли в два ряда на восьми с половиной страницах – человек триста-четыреста… две трети всех его бойцов. Даже только что прибывшие из Кастилии и Бискайи новички подписались.
—    Черт…
—    Ага, — хмыкнул Диас. – Да еще почти все капитаны…
Кортес быстро нашел начало списка подписей. Кроме пяти-шести капитанов, здесь подписались все.
—    Но есть и хорошие новости… — проронил Диас. – Ни кандалов, ни Веласкеса, ни суда ты уже можешь не опасаться.
Кортес прикусил губу.
—    Да-да, ты правильно понял, — краем рта усмехнулся Диас. – Они тебя казнить хотят. Прямо здесь.
И лишь тогда Кортес облегченно вздохнул.
—    Все-таки боятся…
И капитаны, и солдаты явно не верили, что жалоба – сама по себе – способна что-то изменить.
—    Только ты поторопись, Кортес, — мрачно вздохнул Диас. – Я эту жалобу прямо у Вильяфанья стащил. Он уже, наверное, хватился…
***
Из полутора десятков капитанов Кортес мог положиться лишь на пятерых: Педро де Альварадо, Кристобаля де Олида, Франсиско де Луго, Гонсало де Сандоваля и Андреса Тапию. Они и ворвались в дом Вильяфанья первыми. Стащили с постели, бросили на пол и, связав руки за спиной, поставили на колени.
И только тогда, затрещав занавесями из крашеного тростника, вошел Кортес. Приблизился, ухватил заговорщика за волосы и развернул его лицо на себя.
—    Ты на кого голос подымаешь, Антонио?
—    О чем ты, Кортес? — дернул кадыком Вильяфанья.
Кортес недобро хохотнул и развернулся в сторону выхода.
—    Берналь! Зайди!
Занавесь опять затрещала, и на пороге появился Диас.
—    Ты?! – обомлел Вильяфанья.
Кортес поднялся.
—    Начинайте.
Избранные сходкой Королевскими альгуасилами, капитаны тут же поставили заговорщика на ноги и деловито начали дознание. И только Кортес вышел во двор – подышать.
Красота этих мест была поразительной.
—    Не-ет! – заорал Вильяфанья, но, подавившись кляпом, тут же захлебнулся.
Кортес потянул воздух ноздрями и застонал от наслаждения; сейчас, в самом начале сезона дождей цвело и распускалось все, и города превращались в сады.
Послышалась целая серия тупых звуков, и Вильяфанья лишь сдавленно мычал сквозь кляп.
А рассветы… Бог мой! Какие здесь были рассветы! Кортес прикрыл глаза и замер, наслаждаясь прохладой весенней ночи. Этой странной смесью утренней прохлады и ярких тропических ароматов можно наслаждаться без конца… без конца… без конца… Он стоял и стоял, дыша и обоняя, а не прошло, казалось, и получаса, как его тронули за плечо.
—    Он подписал.
Кортес вздрогнул и пришел в себя. Тревожно глянул на занимающийся рассвет и метнулся в дом. По плану заговорщиков именно это утро должно было стать последним в жизни Кортеса.
Вильяфанья уже почти ничего не соображал, а белая рубаха голландского полотна была обильно, до пояса залита кровью. Кортес быстро оглядел капитанов, подошел к еще не повязанному с ним по-настоящему Франсиско де Луго, расстегнул бляху его ремня, стащил кинжал и сунул ремень все еще недоумевающему капитану.
—    Приведи приговор в исполнение.
—    Я?! – оторопел Франсиско. – Я не палач!
—    Через четверть часа ты будешь труп, — жестко осадил его Кортес и насильно втиснул ремень в его руки. – Давай!
И в этот миг окровавленный Вильяфанья поднял трясущуюся голову.
—    Ты… преступник… Кортес.
—    Ну! – рявкнул Кортес и отступил подальше, чтобы видеть все. – Начинай!
Франсиско неловко развернул ремень в руках.
—    Ты… висельник… — выдохнул Вильяфанья.
И тогда Кортес взорвался. Прыгнул к Франсиско, вырвал из его рук ремень, насел на Вильяфанья сверху и, запустив ремень под горло, стиснул челюсти.
—    Я тебе… покажу… висельника… — скрипел он зубами. – Я тебе… покажу…
И Вильяфанья задергался, засучил ногами, и лишь когда его шея хрустнула, дернулся в последний раз и обвис.
—    Я тебе покажу… — шипел Кортес, — что такое висельник…
А потом Альварадо и Сандоваль не без труда оторвали белого от ненависти генерал-капитана от безжизненного тела, выволокли труп во двор, перекинули через ветку огромного плодового дерева крепкую индейскую веревку и, придавая акту правосудия общепринятый характер, сунули Вильяфанья в петлю.
—    Сеньор Наш Бог!
—    Спаси и сохрани…
Мокрый от возбуждения Кортес обернулся. На широкой мощеной улице уже начали собираться капитаны – те самые, из длинного, на восемь с половиной страниц списка.
—    Я объявляю войсковую сходку! – яростно процедил Кортес. – Прямо здесь. За неявку – виселица.
***
Он знал, что делает, а потому речь была короткой и энергичной.
—    Видите этот труп? – ткнул он в повешенного. – Вы думаете, это Антонио де Вильяфанья?
Сходка потрясенно молчала.
—    Нет, друзья, — тряхнул головой Кортес. – Это наш общий позор. Это – выродок, из-за которого нас и начали бить чичимеки*!

*Чичимеки – воинственный народ Мезоамерики. Буквальное значение – «собаки».

Солдаты начали переглядываться.
—    Только из-за таких выродков, дикари думают, что белого человека можно запугать!..
—    Только из-за таких трусов, как он, имя кастильского солдата покрывается бесчестием!..
—    А самое страшное… — Кортес втянул ноздрями воздух. – Из-за таких, как он, мы сами перестаем верить, что можем все!
Он обвел притихшую сходку хищным, взыскующим взором. Подписавшихся под спрятанным у него на груди доносом здесь было две трети. И они молчали.
—    Все, римляне! – отрезал он. – Завтра общий смотр! Отдыхайте.
***
Тем же вечером брат-францисканец Педро Мелгарехо продал все остатки индульгенций, подтверждающих полное отпущение грехов. А на следующий день был объявлен приказ Эрнана Кортеса на время кампании по осаде Мешико.
«Никто да не дерзнет поносить священное имя Нашего Сеньора Иисуса Христа, Нашей Сеньоры — его благословенной матери, Святых Апостолов и других святых.
Никто да не обижает союзника, никто да не отнимет у него добычу.
Всякая игра на оружие и коней строжайше карается.
Всем спать, не раздеваясь и не разуваясь, с оружием в руках, кроме больных и раненых, которым пой¬дет особое разрешение.
За ослушание в строю – смерть, за сон на посту – смерть, за дезертирство – смерть, за позорное бегство – смерть».
***
С того дня, как все тринадцать парусных пирог были спущены на воду, они стали недоступны – ни поджечь, ни захватить. Куа-Утомок посылал самые лучшие отряды, но круглосуточно снующие по озеру парусные пироги не останавливались ни на миг, и шли очень быстро… слишком быстро.
Не лучше обстояли дела и на суше. Куа-Утемок был готов рвать на себе волосы и двадцать раз признал правоту отца, считавшего, что такой молодой вождь, может быть, и способен воевать, но никак не собрать в один кулак распадающийся Союз.
У мертвецов дела шли не в пример лучше. В считанные дни вожди выслали Кортесу всех мужчин, способных держать оружие или хотя бы плотницкий топор: 8.000 из Отумбы, 8.000 из Тескоко, 8.000 из Чалько и других мест, а были еще и десятки мелких племен. Выходило так, что на той стороне воинов чуть ли не вдвое больше – весь бывший Союз!
—    Ты был с ними слишком мягок, сынок, — прямо сказал отец. – Не взнос надо было понижать, а дочерей в заложницы брать, — как Кортес. И Союз бы уцелел, и тебя все уважали б…
А потом Кортес разрушил идущий в город водопровод из Чапультепека, рассредоточил свое огромное войско на три ведущие к городу дамбы и начался штурм – беспрерывный и круглосуточный.
Стоило защитникам разрушить очередной участок дамбы, как поутру появлялись носильщики и воины, которые под проливным дождем стрел и дротиков стремительно засыпали проломы – камнями, бревнами и своими телами. А едва лучники Куа-Утемока подплывали на пирогах и начинали бить врага с воды, как появлялись кастильские бригантины.
Поначалу кастиланские парусные пироги держались поодаль и предпочитали расстреливать пироги из Тепуско, а потом, узнав на деле, насколько сильны их суда, принялись буквально давить врага. Зная, что на такой скорости ничто им не угрожает, кастилане просто наполняли паруса ветром, шли в самую гущу пирог противника и топили, топили и топили…
Загнанный, круглые сутки руководящий обороной Куа-Утемок запросил совета у вождей, но те ничего более толкового, чем продолжать атаки, придумать не сумели. И тогда он вызвал плотников.
—    Мы проигрываем, — честно сказал он. – А главное, я не знаю, как бороться с парусными пирогами мертвецов. Посоветуйте. Все-таки вы – мастера…
Плотники переглянулись и, все еще не веря, что Великий Тлатоане не сердится, когда ему смотрят в глаза, пожали плечами:
—    Лес будет, — сделаем.
Куа-Утемок замотал головой.
—    Разбирайте любую крышу. Можете прямо с моего дворца начинать.
И через два часа плотники начали разбирать крыши домов, отбирая самые лучшие, самые длинные бревна, а той же ночью Куа-Утемок выслал на озеро несколько сот рабочих и лишь вдвое меньше барабанщиков – заглушать звуки.
***
К священному дню выборов вождей – 12 мая 1520 года Кортес готовился загодя, но к совещанию пришел с жуткой головной болью и совершенно разбитым. Этой ночью индейцы на всем озере подняли такой шум, гремя во все барабаны, что выспаться не удалось.
—    Слышите? Уже начали праздновать, — потирая виски и болезненно морщась, сказал он капитанам. – К вечеру и наши вожди тоже… поразбегутся по своим племенам.
—    Ты боишься, что индейцы останутся без руководства? – не поняли капитаны.
—    Не в этом дело, — процедил сквозь зубы Кортес. – Молодой Шикотенкатль – вот, кого надо бы наказать!
Капитаны понурились. Они уже поняли, к чему клонит Кортес, но заняться этим грязным делом никто не рвался.
—    Значит, придется назначать, — усмехнулся Кортес, видя, что добровольцев нет. – Поедешь ты… ты… и ты. Все. Исполняйте.
Встал, выскочил из-под навеса и широким шагом отправился на бригантину – топить чертовых индейцев.
Шикотенкатль и впрямь становился все более опасен. Этот молодой и весьма непокорный вождь давно уже сделал тот же вывод, что и сам Кортес: кастилане держатся только на страхе. Так что, достаточно показать пример, и вся власть «мертвецов» рухнет – в одночасье. И, как уже сообщил тайно крещенный тлашкалец из окружения Шикотенкатля, сразу после выборов, то есть, завтра к полудню назревал мятеж…
Кортес быстро поднялся на палубу и кивнул штурману:
—    Вперед.
—    О-о, сейчас повеселимся! – загоготали солдаты, и Кортес отечески улыбнулся.
Эти удальцы устроили между собой постоянно действующее пари: чья бригантина потопит пирог больше, чем остальные, и ставки были немалые. Впрочем, надо признать, что и риск был немалый: отчаявшиеся индейцы все чаще пытались забраться в проходящую прямо по их пирогам бригантину при помощи крюков, да, и вообще в последнее время выходили в озеро, как на верную смерть, а значит, без страха.
—    Смотри, сколько собралось! – возбужденно загомонили солдаты. – Как вшей!
Кортес прищурился. Он распределил бригантины между всеми тремя дамбами, и даже его, тринадцатая, прикрепленная к корпусу Кристобаля де Олида, лишней не была. Но сегодня он задержался на совете…
—    А это что? – настороженно ткнул рукой в горизонт штурман.
Кортес пригляделся. Возле дамбы стояла осажденная пирогами со всех сторон бригантина. И маленькие, едва заметные матросы отчаянно махали веслами, явно призывая поспешить на помощь.
—    Давай к ним, — приказал он.
Матросы быстро перекинули паруса, и Кортес невольно подался вперед. Если честно, ему до дрожи нравился этот звук сминаемых и хлюпающих бортами индейских лодок. А индейцы уже кричали, судорожно загребая веслами и пытаясь уйти из-под рубящего удара стремительно идущего прямо к ним корабля. И едва они на огромной скорости, смяв сотни две пирог, подошли к дамбе, раздался этот жуткий звук, а Кортеса швырнуло вперед.
—    Дьявол! Что это?!
Кортес охнул, потирая ушибленное колено, поднялся с четверенек и спустя доли секунды понял, что это какая-то хитрая ловушка.
—    К оружию! Держать оборону! – заорал он. – Всем на правый борт!
А с правого борта вставшую посреди озера бригантинку уже тучами осаждали раскрашенные счастливые индейцы, и гребцы едва успевали сбрасывать их вниз веслами.
Бригантина скрипнула и накренилась.
—    Матерь Божья! Что это?! – не понял Кортес.
—    Сваи! Смотрите! Они вбили сваи!
Кортес кинулся к борту и похолодел. В локте под поверхностью воды, длинной, прихотливо изогнутой прерывистой линией шли торцы вколоченных в дно – под шум барабанов – бревен.
—    Ну, куда вас понесло?! – орали отбивающиеся от индейцев матросы с тоже застрявшей соседней бригантины, — мы же показывали, что сюда нельзя!
***
Крещенный как дон Лоренсо де Варгас, старый слепой отец Шикотенкатля узнал, что его сына казнили, одним из первых. Попросил отвести его к Малинче, но того не было в доме, и старику пришлось ждать.
Дон Лоренсо де Варгас понимал, что по закону Малинче имел право убить Шикотенкатля. Когда он запросил у совета вождей разрешения казнить всякого труса и предателя, без его разрешения покинувшего строй, вожди это одобрили, и Дон Лоренсо – тоже.
Более того, Малинче, как Верховный военный вождь, имел право одним вождям разрешить уйти на выборы, а другим запретить. Он так и поступил, разрешив уйти из лагеря всем, кроме Шикотенкатля.
Да, и в способе казни Малинче также не отступил от закона ни на шаг. Шикотенкатля повесили за шею – бескровно. Это означало, что, приказав казнить брата своей жены Луизы, Малинче не совершил кровного, самого тяжкого, преступления.
Но один закон, самый основной – держать слово – Малинче все-таки нарушил. В самый жуткий для Малинче миг, сразу после бегства из Мешико, когда от него отложились и семпоальцы, и тотонаки, а сам он прятался в Тлашкале, Малинче сказал два слова: «мы – одно».
Теперь Великий Малинче обязан был отказаться от выборов на пост Верховного военного вождя и повеситься на том же дереве. А его жен и детей должны были заклеймить кастиланским знаком «G» и отправить к остальным рабам – так же, как и жен и детей Шикотенкатля. Только так Малинче мог сдержать свое слово, и сохранить честь. Но этого почему-то не произошло.
Дон Лоренсо де Варгас долго шевелил губами, проговаривая каждое слово своего построения, но изъянов не находил. А потом прибежал гонец.
—    Кортеса убили! — выдохнул он.
—    Как?! – начали вскакивать все вокруг старика. – Где?! Когда?!
—    Только что. У дамбы. Бригантина напоролась на сваи, и ее подожгли.
Дон Лоренсо де Варгас поджал губы. Судя по своевременной смерти Малинче, боги сами восстановили закон и честь. А значит, пора думать о следующих преемниках для обоих – и для Шикотенкатля, и для Малинче. Потому что война продолжается…
Дон Лоренсо де Варгас начал думать, перебирая всех, кого знал, и думал долго, но никого подходящего на место Малинче не видел. Более того, он вдруг осознал, что, кого бы ни выбрали, уставшие воевать племена отвернутся от нового Верховного военного вождя. Он подумал еще, и понял, что тогда Мешико снова наберет силу, а бедная горная Тлашкала снова окажется в блокаде – без соли, без хлопка и без почетных военнопленных для жертв.
И тогда он пожалел, что Кортеса убили.
А потом, уже к вечеру, когда все мысли были додуманы, вернулся Малинче. От него пахло кровью, гарью и озерной водой.
—    Дон Лоренсо де Варгас? – дребезжащим, словно тетива, голосом произнес Малинче. – Ты хочешь что-то сказать о смерти своего сына Шикотенкатля?
—    Нет, — поднялся старик. – Я ничего не хочу сказать о смерти моего сына. Я просто пришел убедиться, что ты жив.
***
С того дня, как две бригантины разом сели на сваи и едва не были захвачены, Куа-Утемок выслушивал не только вождей, но и всех, кто мог предложить что-нибудь дельное. И в считанные дни кузнецы выдали первую партию специальных копий против Громовых Тапиров.
—    Что это? – не понял он, впервые увидев странное изогнутое, неправильной формы лезвие.
И тогда ему показали, как великолепно способно рвать мясо гигантских зверей странное не то копье, не то коса. А потом пришли лучшие разведчики из клана Ягуаров, и по его приказу за считанные часы научили каждого из вождей ловить вражеские парусные пироги на наживку.
Игра была рискованной. Несколько пирог, якобы доверху груженных едой для осажденного города намеренно попадались на глаза кастиланам и сразу же, что есть сил, удирали в камыши. И едва «мертвецы» на это «клевали», из тех же камышей появлялись боевые пироги. Вместе со сваями получалось здорово, и поврежденные, со сгоревшими парусами и вечно меняющимся составом бойцов и матросов бригантины затем по трое-четверо суток не могли выйти в озеро.
Но Малинче посылал все новые и новые войска «родственников». А потом его штурмы стали столь отчаянны, что Куа-Утемок вдруг вспомнил оставшиеся еще от Мотекусомы донесения. На рисунках люди Кортеса сажали парусные пироги на мель, сами себе отрезая все пути к отступлению.
—    Он пытается пробиться в центр города, — сделал он вывод на ближайшем собрании Высшего совета.
—    Но зачем?! – оторопели члены Тлатокана. – Мы же сразу перережем дамбы и захлопнем за ними ловушку!
—    А ему это и надо, — вслух подумал Куа-Утемок. – Он хочет отрезать своим людям пути назад. Только так их можно заставить драться по-настоящему.
Вожди притихли. Все превосходно помнили, что мертвецы дерутся по-настоящему лишь в двух случаях – за «божье дерьмо» и, спасая свои шкуры. Но никто не мог поверить, что Малинче может быть столь расчетливо жесток.
—    И что ты думаешь сделать? – выдохнул кто-то.
—    Надо помочь замыслам Малинче…
Члены Тлатокана вытаращили глаза… и впервые не посмели перечить. До сих пор ни одна военная идея Куа-Утемока не проваливалась.
***
Идее любой ценой ворваться в город и закрепиться на базарной площади в районе Тлателолько капитаны сопротивлялись отчаянно.
—    Как только мы войдем, они перережут дамбы! – сразу начал кричать Сандоваль. – Будет еще хуже, чем когда мы из Мешико выходили!
Кортес попросил тишины и начал выдавать пункт за пунктом:
—    Продукты у нас кончаются, а мы топчемся на месте. Утром атакуем, а вечером отступаем. Днем восстанавливаем дамбы, а ночью они их снова разрушают. Куда уже хуже? А входить в город все равно придется.
Понимающие, что такое уличные бои, при которых флот бесполезен, капитаны взорвались.
—    А как мы без флота! – наперебой заголосили они. – Лошадей они уже не боятся! Нас не боятся! Мы же только за счет флота и держимся!
—    Они уже и флота не боятся, — тыкал их носом в очевидное Кортес. – Как только первую бригантину захватили, так все и кончилось.
—    А как нам тогда помогут наши союзники-индейцы?! Ты об этом подумал?!
—    Кто прячется за чужие спины, становится трусом, — жестко парировал Кортес.
И тогда подал голос Альварадо.
—    Кстати, насчет трусов и чужих спин… Кто пойдет первым? – как всегда, поигрывая двуручным мечом, иронично поинтересовался он. – Что-то я в последние два месяца тебя на дамбе не видел… Все больше на бригантинке генерал-капитанской прохлаждаешься.
Внутри у Кортеса полыхнуло.
—    Я пойду первым, Альварадо. Я.
Капитаны замерли. Он их снова уел.
***
На следующий день, отвлекая индейцев от направления главного удара, Альварадо и Сандоваль атаковали каждый свою дамбу особенно яростно, а сидящий на своем жеребце Кортес вместе с полутора сотнями солдат просто ждал своего часа. И к полудню что-то изменилось.
—    Сантьяго Маиндес! – заорал он. – Бей индейцев, ребята!
Уставшие и уже совершенно озверевшие от беспрерывной сечи солдаты нестройно подхватили клич, но пошли вперед, словно боги мщения, неотвратимо и яростно. И ослабленная оборона дрогнула и подалась назад.
Внутри у Кортеса полыхнуло, и он послал коня вперед.
—    Дави! Дави их!
Солдаты поднажали… и начали сбрасывать индейцев с дамбы – прямо в пролом.
—    Господи! – взмолился Кортес. – Дай мне шанс! Только один!
А солдаты – по пояс в воде – уже перебирались на ту сторону пролома. Кортес взревел и пустил коня вскачь вперед: он ждал этого часа два долгих месяца. Прижался к упругой шее, позволяя коню самому пройти через пролом, едва удержался в стременах, когда тот выскочил на дамбу. Охнул от восторга. Рассек мечом одно раскрашенное лицо, второе, третье… И в этот момент ворота, принимая измотанных отступающих индейцев, распахнулись.
—    Не дайте им закрыть! – заорал Кортес и пришпорил коня.
Солдаты уж отбивали ворота… Он мигом оказался внутри, добил четырех пытающихся отстоять ворота охранников, стремительно огляделся и обмер: с плоских крыш, окружающих въезд со всех сторон, словно яблоки с веток, сыпались, как на подбор, крепкие ребята с черно-желтыми полосами на лицах.
—    Ягуары! – охнули солдаты и единой массой подались назад.
—    Стоять! – заорал Кортес. – Держите ворота!
Но его уже никто не слышал.
—    Сейчас придет подмога! – почти рыдал он. – Ворота… ворота держите…
И его, вместе с конем, тут же смели и потащили назад к пролому. И вот тогда Кортес понял, что это конец. У пролома, словно рыбаки на перекате во время нереста, с копьеметалками в руках, ждали битком набившиеся в пироги копейщики. А потом его конь рухнул.
Кортес на лету выдернул ноги из стремян, упал, перекатился через голову и бросился к пролому. Рухнул в воду и тут же услышал эти жуткие всхлипы. Именно с этим звуком, ускоренные копьеметалками дротики пробивали все – и панцири, и груди – насквозь. А потом его схватили за ворот, и он вырвался и тут же увидел, как с пирог уже тянутся к нему десятки жадных мускулистых рук, а с дамбы одна-единственная – капитана Кристобаля де Олида.
***
В течение только этой операции защитники убили восемь Громовых Тапиров и взяли в плен семьдесят восемь «мертвецов», включая мажордома Кортеса – Кристобаля де Гусмана. И первым делом Куа-Утемок обратился к совету столичных жрецов.
—    Мне нужна ваша помощь.
—    Наша или богов? – насторожились те.
—    Ваша, — кивнул Куа-Утемок. – Я не хочу, что вы всех их немедленно принесли в жертву.
Жрецы окаменели. Ничего подобного от Великого, пусть и слишком еще юного Тлатоани, они не ждали.
—    Я хочу, чтобы вы приносили их в жертву каждый день и понемногу – человек по десять…
—    Но зачем?! – изумился главный жрец.
—    И я хочу, чтобы жертвоприношение видели остальные кастилане, — пояснил Куа-Утемок. – Каждый день. В одно и то же время. Перед завтраком.
Жрецы переглянулись. Это было необычно, но правилам не противоречило.
—    И еще… — улыбнулся Куа-Утемок. – Мне нужны головы. Побольше.
Жрецы растерянно развели руками. По правилам головы должны были прославлять храм, но если Великий Тлатоани просит…
***
Тем же вечером небольшой отряд Ягуаров, нагло приблизился к авангарду штурмующего пролом Альварадо, и буквально зашвырял солдат врага головами белых людей.
—    Это головы Малинче, Сандоваля и прочих… — проорали они. – То же будет и с вами!
Альварадо взревел, кинулся заглядывать головам глаза, но они все были на одно лицо – страшные, грязные, искаженные нечеловеческой мукой, с выбитыми зубами, выглядывающими из оскаленных ртов.
—    Кортес! – чуть не плакал рыжий гигант. – Прости, Кортес! Ну, где же ты, Кортес?!
И когда воодушевленные индейцы провели контратаку, все войско сломалось, и, оставляя раненых и убитых врагу, откатилось назад – до самой суши. А потом то же самое – один в один – повторилось и на двух остальных дамбах.
—    Это головы Альварадо и Малинче! – орали Ягуары Сандовалю.
—    Это головы Сандоваля и Альварадо! – извещали они и без того напуганных солдат Кортеса.
И кастильцы дрогнули и покатились назад – стремительно и безостановочно, до тех пор, пока преследователей не отбросили точно нацеленные стволами вдоль дамбы пушки.
А наутро раздался мучительно низкий, выворачивающий все внутренности звук главного барабана столицы. На верхнюю площадку главной пирамиды столицы вывели первую партию пленных солдат, и сначала они испуганно озирались, а затем позволили надеть на себя почетные воинские головные уборы из перьев орла и, продляя свои жизни – пусть всего на минуты, стали танцевать в честь великого бога Уицилопочтли.
—    Не-ет! – бился в истерике Кортес. – Только не это! Не-ет!
И за руку вытащивший его из битком набитого трупами и индейцами пролома Кристобаль де Олид прижимал Кортеса к груди и гладил по голове. С такого расстояния никто не мог разглядеть деталей происходящего на пирамиде, но все понимали, что их ждет – каждого из них.
***
Головы Громовых Тапиров и солдат, конечности и содранную с лиц вместе с бородами кожу Куа-Утемок приказал разослать в каждый город и в каждое крупное селение страны.
—    С мертвецами покончено, — на словах передавали радостную весть гонцы. – Теперь они действительно мертвы. Можете потрогать, – уже не укусит.
И уж в первую очередь эти подарки – самые лучшие – получили примкнувшие к Малинче города.
—    Вот, что стало с вождями Кортеса, — наглядно показывали гонцы жителям Отумбы и Тескоко, Чолулы и Уэшоцинко, Чалько и Тлальманалько. – То же будет и с Тлашкалой.
И, спустя несколько дней, подчиняясь воле только что избравших их горожан, вожди – один за другим – начали выходить из лагеря Малинче. И когда там осталось не более двухсот, большей частью, крещеных, индейцев, Куа-Утемок высадил своих воинов на берег.
Мертвецы спасались, как умели: кто на бригантинах, а кто, стремительно уходя прочь от озера. Но скрыться было невозможно, и в каждой деревне мальчишки кричали им вслед, что мертвецу – даже сбежавшему из преисподней – все одно придется возвращаться в сумрак. Потому что земля живых людей не для них.
А на полпути к морю разбитый, изможденный отряд Кортеса встретило свежее, в несколько раз превосходящее все его силы, организованное Андресом де Дуэро пополнение – и с порохом, и с пушками, и с людьми.
***
Кортес начал с самого начала. Обходя город за городом и рассылая гонцов во все стороны, он демонстрировал, что, как и прежде, жив и даже здоров, и напоминал вождям, что заключенный между ними договор вечен. И вожди, уже двадцать раз проклявшие час, когда их дернуло заключить договор с мертвецом, снова подчинялись – один за другим.
Но падре Хуану Диасу было не до того: вместе с пополнением прибыл и человек из Ватикана – бодрый, энергичный и веселый.
—    Что, святой отец, много эта жирная сволочь золота загребла? – по-свойски мотнул головой в сторону распродавшего весь запас индульгенций францисканского брата Педро Мелгарехо.
—    Не жаловался… — осторожно заглянул в холодные умные глаза падре Диас.
Он уже встречал эту странную смесь панибратства и холодного ума, а потому старался близко к себе не подпускать – себе дороже выйдет.
—    И казначея, как я вижу, пропавшая королевская пятина не слишком беспокоит? – хохотнул «гость». – Чуть ли не в друзьях у Кортеса.
—    Я не влезаю в отношения казначея и генерал-капитана, — снова уклонился от навязчивой фамильярности падре Диас.
Ватиканец мгновенно что-то переценил и тут же стал сосредоточенным и даже, пожалуй, жестким.
—    Ну, а задание Ватикана вы исполнили?
—    Почти, — глотнул падре Диас. – Но к отчету я пока не приступал.
—    Думаю, два дня вам хватит, — сухо бросил гость и мгновенно потерял к собеседнику всякий интерес.
Падре Диас взмок и, проводив уходящего посланца Рима тоскливым взглядом, сорвал с плеч котомку, вытащил распухшую от вставок из индейской бумаги «амаль» книгу путевых записей и принялся судорожно оценивать, что из этого колоссального богатства можно включить в отчет.
«Расчеты, доказывающие, что эта земля, вопреки отредактированным «сверху» штурманским картам, – не Индия?»
—    Упаси Господь!
«Странный алфавит из смеси иероглифов и слогов?»
—    Нет, алфавит дикарей их вряд ли заинтересует.
«А что тогда?»
Падре Диас судорожно пролистал книгу в начало и обмер. С наслаждением копаясь в священных писаниях и гидрологических расчетах, он уже и думать об этом забыл. А главным заданием с самого начала так и оставалась нахождение способа быстрого приведения индейского народа в христианство.
Святой отец болезненно крякнул. Весь его опыт упрямо говорил одно: какое учение этому народу ни дай, он мгновенно, но по-своему его «поймет», переосмыслит и приспособит к привычному порядку вещей – с жертвами, идолами и пирамидами.
Нет, в обиходе индейцы были даже очень милыми людьми, почти кастильцами, да, и на войне вполне походили свирепостью на того же среднего, не слишком обремененного честью и грамотой кастильца. Но как только дело казалось богов и традиций, всякие стройные схемы рушились мгновенно.
Род они вели по матери, как евреи, но жили в блуде, как древние бритты; друг дружке помогали, почти как армяне, а бесстрашием и жестокостью вполне могли сравниться со скифами.
Их города превосходили разумностью все европейские, но центром каждого города был жуткий кровавый храм. Они собирали огромные, не меньше египетских, урожаи, но залогом хорошего урожая считалось вырванное из груди человека сердце.
А хуже всего было с религией. Индейские боги играли этим миром, словно с мячом, не стремясь ни спасти его, ни уничтожить, но когда приходил срок, мир все равно умирал, и тогда четыре божественных брата соревновались между собой за право заживо сгореть в костре и стать новым солнцем очередного мира. Чтобы снова играть в него, — как в мяч.
Если честно, святой отец понятия не имел, как всю эту разноцветную жизнь свести к сухому отчету и набору практических рекомендаций для грядущих вслед ему миссионеров.
***
Войска обеих сторон судорожно копили силы. Каждый день в лагерь Кортеса возвращались новые и новые, неосмотрительно отложившиеся племена, но точно так же каждый день пироги доставляли в Мешико тысячи новых защитников.
—    Малинче! Почему ты не нападаешь?! – донимали Кортеса вожди, и особенно старый, но воинственный Ауашпицок-цин. – Чего ты ждешь?
—    Жду, когда в Мешико соберутся все союзники Куа-Утемока, — честно отвечал Кортес.
—    Ты хочешь драться с ними со всеми? – обомлел старый вождь. – Сразу?
—    Именно, — подтвердил Кортес. – Так что пропускайте к нему всех, кто ни придет.
А когда в Мешико прошли все, кто хотел, Кортес понял, что уже победил. Потому что каждый день тысячи исполненных отваги индейцев съедали свою порцию маиса и выпивали свою порцию плохой соленой воды. А вырваться из этой клетки назад было уже невозможно: озером правили его бригантины, а на выходе с каждой прямой, как стрела, дамбы стояли пушки, сметающие каждого, кто отважится на нее ступить.
Никогда не воевавшие по таким правилам и с таким противником индейцы сами загнали себя туда, откуда нет, да, и не может быть выхода.
***
Когда Куа-Утемок вернулся в свои покои, на его тарелке лежала только одна маленькая рыбешка.
—    Кушай, — ласково улыбнулась Пушинка. – Я сама ее для тебя поймала.
Куа-Утемок облизал сухие потрескавшиеся губы. Как только запасы еды во дворце кончились, он приказал поварам приготовить сидящих в клетках змей, орлов и ягуаров, а затем разрешил прислуге охотиться в своем огромном саду. Но у прислуги были семьи, родственники, дети родственников, и сад опустел недели за две – ни птиц на деревьях, ни рыбы в прудах.
А потом вся прислуга отпросилась воевать, и во всем огромном саду осталась лишь одна охотница и рыбачка – его жена.
—    А ты сама кушала? – спросил он.
—    Конечно, — рассмеялась Пушинка. – Я сегодня подстрелила из детского лука двух птиц… и вот – поймала то, что у тебя на тарелке.
Куа-Утемок вздохнул и аккуратно взял за хвостик маленькую декоративную рыбку. Бережно положил ее в рот, пожевал и понял, что проглотить не может.
—    У меня не получается… — виновато улыбнулся он.
—    Опять? – побледнела она.
Куа-Утемок сокрушенно мотнул головой.
—    Если ты не сможешь есть, кто будет командовать нашим войском? Ты должен есть!
Куа-Утемок снова попробовал проглотить, и тут же начались рвотные позывы.
—    У меня ничего не получается, — утирая выступившие слезы, пробормотал он.
—    Давай сюда, — решительно приставила руку к его подбородку жена.
Куа-Утемок аккуратно вывалил языком пережеванную рыбешку, и улыбнулся. Он слабел день ото дня, но был счастлив, что боги сжалились над ним и наградили этой странной болезнью. Потому что каждый раз Пушинка жадно поедала все, а потом долго и тщательно, словно кошка, вылизывала узкую красивую ладонь.
А город тем временем голодал. Сначала жители съели всех ласточек, собак и ящериц. Затем собрали, выварили и съели всю кожу мелких, не более собаки ростом оленей, затем – лилии в дворовых прудах, а затем начали искать пауков и выщипывать еще не съеденную соседями траву…
Куа-Утемок нежно прижался к бархатной щечке Пушинки и вышел на балкон. Город – весь – был в дыму и огне, но держался. Каждую ночь сотни пирог выходили по каналам на рыбную ловлю и, отталкивая веслами плавающие трупы сородичей, закидывали сети. И каждую ночь возвращалась от силы каждая двадцатая пирога, — озеро безраздельно принадлежало умеющим ловить ветер мертвецам.
А потом наступил день, когда войска Малинче заняли окраины города. Мужчины обороняли каждый дом, каждую улицу и каждую площадь, но Малинче все гнал и гнал союзных индейцев перед собой, а когда те, своими телами прокладывали ему дорогу, приходило время мертвецов.
Первым делом они вытаскивали из домов обессилевших от голода женщин, и каждый разводил огонь, доставал свое личное клеймо и немедленно метил свою добычу, дабы никто не перепутал ее со своей. А потом чужаки забирались на немногие не разобранные плотниками крыши и терпеливо ждали, когда союзники отвоюют для них следующий двор и разберут свою долю добычи – мужчин. И снова забирали женщин и подростков.
И лишь когда они утыкались в очередной прорезавший город канал, воины Куа-Утемока получали передышку – до тех пор, пока помощники врага не разрушат ближние дома и не завалят канал битым кирпичом.
Сзади зашелестела тростниковая занавесь.
—    Тлатоани!
—    Что тебе надо? – повернулся Куа-Утемок.
Это был гвардеец-Ягуар.
—    Пора, Тлатоани…
Куа-Утемок посмотрел в сторону пылающего храма близ базарной площади в Тлателолько и вздохнул. Сегодня мертвецы заняли и его. И это означало, что дворец пора покидать. Потому что завтра-послезавтра мертвецы будут и здесь.
—    Пошли, Пушинка, — вернулся в комнату Куа-Утемок. – Будем перебираться в свайный городок.
—    А рыбу там ловить можно? – сразу же вскинулась жена.
Куа-Утемок повернулся к гвардейцу-Ягуару и, возблагодарив богов за то, что никто уже давно не опускает перед ним глаз, незаметно подмигнул.
—    Что скажешь, солдат… можно там ловить рыбу?
—    Конечно, Тлатоани, — опустил глаза Ягуар. – Только там рыба и осталась.
***
Вместо отпущенных двух дней, падре Хуан Диас готовил отчет вторую неделю, а когда принес его ватиканцу, тот стремительно его пролистал и тут же сунул обратно.
—    От вас ждут не дневниковых записей, а точного способа, — размеренно произнес ватиканец: — Как. Окрестить. Этот. Народ.
—    Но не за один же год… — начал обороняться падре Диас.
Ватиканец поджал губы.
—    У нас нет столько времени. Вы хоть представляете, что сейчас в Европе творится?
Падре Диас пожал плечами. Он уже не был в Европе несколько лет. И тогда ватиканец жестом пригласил присесть и внимательно заглянул ему в глаза.
—    Рим окружен врагами со всех сторон. На севере франки. В Германии – Мартин Лютер. С юга – магометане. На востоке вообще черт знает, что!
—    И что? – моргнул падре Диас.
Кроме неведомого Лютера, все остальное, сколько он помнил, было всегда.
Ватиканец сокрушенно покачал головой.
—    Папе очень трудно. Очень…
Падре Хуан Диас открыл рот и превратился в слух.
—    И выхода у Вселенской церкви лишь два: либо переносить престол сюда, в Новый Свет, либо… нападать.
В животе у падре забурчало.
—    Переносить престол? – выдохнул он. – Он собирается уйти из Рима?!
«Гость» прищурился: он явно не понимал, в самом ли деле столь наивен его собеседник, а потом вздохнул и начал на память цитировать «Рекеримьенто»:
—    Но дозволил ему Бог, если будет в том необходимость, переносить престол свой в любое место и оттуда управлять всеми людьми – христианами, маврами, иудеями, язычниками и иными…
Колени падре Диаса мелко затряслись. Он никогда не вслушивался в детали текста «Рекеримьенто», хотя было совершенно очевидно: такими словами попусту не бросаются.
—    Нет, есть и лучший выход, — поднял брови ватиканец, — замирить франков, покарать лютеран и отобрать у турков Константинополь.
Падре Диас обмер. Ни один из Пап не был настолько силен, хотя мечтали все.
—    Но для этого Крестового похода Риму нужны солдаты, — придвинулся к нему ватиканец. – Сотни тысяч новых солдат!
У падре Диаса потемнело в глазах.
—    Рим хочет… переправить… индейцев… в Европу?! – икая через слово, выдохнул он.
Ватиканец лишь усмехнулся и похлопал святого отца по колену.
—    Думайте, святой отец, думайте. Вы человек неглупый. У вас должно получиться.
***
Кортес сжимал Мешико в своих объятиях все сильнее и сильнее, и чем ближе подступал вожделенный миг, тем чаще ему снился далекий утраченный рай.
Обычно ему снилось, как он бродит по огромному роскошному саду, пьет из рукотворных родников, слушает свезенных со всей страны певчих птиц и, смеясь, ловит руками разноцветную мелкую рыбешку.
Но иногда снилось и нечто игривое, будто Сиу-Коатль привела очередную очаровашку лет четырнадцати, а он все размышляет, взять ли эту, приказать привести ту, что была вчера, или оставить в своей постели обеих. Или все-таки троих?..
А в последнее время начал приходить этот – особенный – сон. Кортесу виделось, как он стоит на вершине пирамиды, озирая огромный, цвета серебра с хрусталем, словно сам собой выросший посреди синего озера город, и в его груди такой восторг! И тогда он весело говорил что-то стоящей рядом Сиу-Коатль, а когда поворачивался, его пробивал озноб. Черный, задымленный, торчащий ребрами проваленных крыш город полыхал со всех концов.
Нет, Кортес еще пытался спасти хоть что-то из тех, прежних снов, и посылал парламентеров несколько раз. Но его даже не слушали, и лишь когда он зацепился за окраину по настоящему прочно, на той стороне канала появился вождь.
Он ел печенье. А точнее, отчаянно пытаясь не глотать, чтобы печенье не так быстро кончалось, показывал, что ест. А рядом с ним, и справа, и слева стояли воины с полными горстями спелой вишни. И были они такими наглыми, такими… самодовольными!
—    Зачем это тупое сопротивление? — чувствуя, как в груди разгорается огонь ярости, тихо спросил Кортес. – Разве тебе не жалко этот город?
Он спросил это сам, без переводчика, на почти освоенном мешикском языке. Но вождь понял. Поперхнулся. Выплюнул все, что держал во рту, и с такой же ненавистью процедил:
—    Когда я возьму тебя и твоих «мертвых» в плен, я не отдам вас богам, пока вы не поставите на место каждый наш камень.
С этой минуты Кортес жаждал одного: накинуть на шею этого города ремень и душить… душить… душить до тех пор, пока этот город не обмякнет и не рухнет рожей вниз, как Антонио де Вильяфанья.
***
В конце концов, наступил момент, когда вожди осознали, что дальнейшие бои бесполезны.
—    Пора сдавать город, Тлатоани, — глядя Куа-Утемоку прямо в глаза, сказали они.
—    А что потом? – спросил Куа-Утемок. – Клейма на щеках наших дочек?
—    У тебя нет дочери, — хмуро посмел возразить кто-то. – Ты не можешь знать, что такое – потерять дочь.
Куа-Утемок потер словно засыпанные песком глаза.
—    Все так решили?
—    Все… все… все… — раздалось из разных концов.
—    Тогда я вызываю вас на поле, — встал Куа-Утемок. – Всех! И пока игра не закончится, ни один из вас не смеет уводить воинов.
Вожди замерли. Они не имели права отвергнуть вызов, но пока подберешь команду, пока отыщешь среди полумертвых бойцов игроков… Куа-Утемок просто выигрывал время – еще, как минимум, сутки сопротивления.
И целые сутки Мешико еще простоял. А потом наступил рассвет, и Куа-Утемок, с трудом влез в нагрудные щитки, надел шлем и наколенники и, пошатываясь, вышел на поле. И впервые увидел трибуны пустыми – только они, по пять игроков с каждой стороны, Считающий очки, да Толкователь.
Куа-утемок поджал губы, дождался, когда старый Считающий очки щелкнет трещоткой, взял мяч, повел его к ближайшему борту и тут же понял: что-то не так.
Обернулся и обмер. Все игроки противника просто стояли и ждали.
—    Что вы стоите?! – преодолевая наплывающую на глаза темноту, взорвался он.
—    Забрасывай, скорее, Куа-Утемок, и мы пойдем, — тихо сказал один. – Нечего нам здесь делать. Нас там, на крышах племянники малолетние подменяют.
Куа-Утемок посмотрел в сторону храма и вдруг вспомнил крест и праведника с севера, предсказавшего, что город падет и будет разрушен, и тогда наступит конец пятого солнца, а с ним и всего этого прекрасного мира. Ибо время живых кончилось, и мир уже отдан во власть мертвых.
Он отшвырнул мяч и побрел во дворец. Игра закончилась, едва начавшись, — как и его жизнь. Как жизнь всех, кого он знал.
***
Последние уходящие на штурм затянутого дымом города тлашкальцы шли с боевым кастильским кличем.
—    Сантьяго Матаиндес! – в предчувствии обильной добычи счастливо орали они. – Святой Апостол Иаков! Бей индейцев!
—    Ну, как, вы подготовили то, что обещали? – повернулся озирающий шествие с пирамиды ватиканец к падре Хуану Диасу.
Падре виновато опустил голову. Если бы порыться во дворцовой библиотеке Мотекусомы, то может быть…
—    Я постараюсь, — торопливо пообещал он.
—    Я не могу ждать, — сердито проронил ватиканец. – И тем более, не могу верить словам. Да, и Ватикан ждать не может.
Падре отчаянно скосил глаза в сторону. Город еще дымился, но если верить гонцам от Альварадо, они уже взяли шесть из восьми районов города, и, кажется, дворец тоже…
—    Идите, и не возвращайтесь, пока все не сделаете, — приказал ватиканец и не выдержал: — Бездельник! Давно вами инквизиция не занималась…
Падре вздрогнул, развернулся и на подгибающихся ногах побрел вниз по ступенькам. С трудом дошел до самого низа и, некоторое время размышлял и, старательно пытаясь убедить себя, что это безопасно, пристроился в хвост тлашкальской колонны – к четырем сопровождающим кастильцам.
—    Педро, говорят, уже полторы тысячи рабынь заклеймил… — горячо делился кто-то.
—    Не ври! Педро и драной козы не поймает! – захохотали солдаты.
—    Вот вам крест! – выдохнул рассказчик. – Только вчера одиннадцать колонн за ворота выгнали, и в каждой тысячи по три-четыре! Вот и считай, сколь на брата выйдет!
Падре тронули за рукав.
—    А вы, святой отец, тоже за добычей?
—    Что? – повернулся падре Хуан Диас. – Нет, разумеется.
—    А напрасно… — закачали головами солдаты, — наши говорят, сейчас там – самый фарт. Никогда такого не было!
Они шли и шли, слушая, как залпами из всех орудий расстреливают свайный городок бригантины, как гремят в городе барабаны-атабали. А потом были столь хорошо знакомые ворота, через которые их год назад с такими почестями провели мешиканцы, некогда цветущая, тенистая улица…
Понятно, что война есть война, и теперь все выглядело несколько иначе… падре пригляделся и прикусил губу: кора на совершенно голых деревьях была обглодана до корней… и еще и эта вонь…
—    А черт! – рявкнул идущий впереди солдат и рухнул спиной на мостовую.
—    Поднимайтесь, — помог ему падре Диас и тут же брезгливо отдернулся.
То, на чем поскользнулся солдат, оказалось кишкой.
Падре немедленно уставился в мостовую, чтобы не вляпаться самому, и понял, что это уже невозможно. Как только начался город, под ногами сразу же стали попадаться трупы – больше и больше, и сначала их обходили, затем перешагивали, а потом уже пришлось наступать.
Падре стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на что наступает, а затем тлашкальцы повернули туда, где, судя по грохоту барабанов, шли бои, и зажимающий нос рукавом рясы святой отец остался совсем один.
Глядя под ноги и боясь нечаянно наступить на что-нибудь, он развернулся к ведущей на дворцовую площадь улицу и замер: улица – вся! – была вымощена трупами, словно толстым ковром. Они лежали навалом, лицом вверх или вниз, и отовсюду торчали руки и ноги, обильно залепленные черной тухлой кровью. Над ними летали мухи, но трупов было больше, чем мух.
Падре стошнило, и только щипцами вколоченный восемнадцать лет назад ужас перед братьями-инквизиторами заставил его сделать то, что должно. Падре болезненно застонал и, через силу наступая на колыхающиеся раздутые животы, тронулся вперед.
—    Тут же близко… — бормотал он сквозь рукав, — шагов двести…
И лишь когда он ввалился сквозь сломанные дворцовые ворота во двор старых апартаментов, его немного отпустило. Пустующий дворец отдали почти без боя, и внутри старых апартаментов лежало от силы несколько сотен тел. Все так же, зажимая нос, падре стремительно прошел к поставленной для прикрытия тайника часовне, нырнул в соединяющее оба дворца квадратное отверстие и двинулся темным коридором. Прошел наизусть выученным путем, как вдруг сверху ударил свет! Падре задрал голову вверх и ахнул: крыши над библиотекой не было – даже балок.
—    Сеньора Наша Мария, — болезненно крякнул он. – Как же так можно? Книги же…
Книги и впрямь уже начали портиться. Ветер вовсю шелестел сложенными гармошкой листами – и там и сям. Краски поплыли, а сами фолианты разбухли и отсырели. Но времени на сожаления у него не было. Запертый в Риме, как в осажденной крепости, окруженный врагами со всех сторон, Папа Вселенской Церкви ждал от падре Хуана Диаса результата и только результата.
—    Где же это должно быть? – пробормотал падре и побежал вдоль стеллажей. – Ага! Вот оно…
Именно здесь он видел труды, относящиеся к религиозным догмам индейцев. Падре схватил первый попавшийся том, на ходу листая, вышел на балкон и в глазах у него потемнело, а горло перехватило.
—    О-о, че-орт!!!!
Прямо перед ним – почти до облаков – возвышалась гора человеческих тел правильной пирамидальной формы!
—    Спаси и сохрани! – икая, перекрестился падре.
Он знал, что на самом деле это – стоящая за площадью для языческих игрищ мечеть Уицилопочтли и Тлалока. Просто ее ступени были закрыты от взгляда телами погибших защитников, и там, под ними камень, а не трупы, – уж он-то это знал!
Но глаза видели то, что они видели.
Падре Хуан Диас тоскливо поморщился: в один миг ему стало ясно, что этот народ никогда не откажется от своих богов добровольно. Этот народ до тех пор не будет с придыханием произносить слово «Рим», пока будет помнить, каким был его собственный центр мира – Мешико. И этот народ не будет слушать чужих миссионеров до тех пор, пока в его памяти звучат слова собственных священных писаний. А значит, остается только один метод исполнить заказ Ватикана.
Падре глотнул, сунул руку в карман и достал огниво. Потому что, лишь очистив листы памяти от языческих каракулей, можно вписать в нее новую прекрасную историю – историю человека цивилизованного.
Через несколько минут он уже выбирался из квадратной дыры, соединяющей дворцы, а через час, спотыкаясь, падая и чертыхаясь, брел по трупам, даже не оглядываясь на густой дым позади.
***
Едва столица пала, и барабаны-атабали умолкли, наступила такая тишина, что солдатам казалось, они оглохли. А потом небо стало стремительно затягиваться синими тяжелыми тучами, остро запахло грозой, и все словно сошли с ума.
Первыми это безумие окончившейся войны поразило тлашкальцев, и они, как очумелые, засновали по городу, вырезая каждого встречного. А когда горожане побежали, волна безумия настигла и кастильцев, ибо шла добыча сплошным потоком, как рыба на нерест.
Одни шли по дамбам, где их тут же подбирали капитаны. Другие пытались выбраться на пирогах, и этих захватывали экипажи бригантин. Третьи, посадив детей на шеи, брели через озеро вброд, в двух-трех, лишь им известных местах и оказывались в руках лишенных хорошего места, а потому снующих по берегу солдат-новичков. И всех женщин первым делом загибали и, суя пальцы между ног, без конца выковыривали кусочки спрятанного там нефрита и лишь изредка, если очень повезет, — золото. Тут же отсеивали непригодных по возрасту, а подходящим выжигали на щеке жирное клеймо и сгоняли в табун – у каждого хозяина свой.
Почти то же было и в лагере. Осознавший, что отсеянные за непригодностью к работе прелестные малыши никому не нужны, ошалевший Трухильо собрал целый гарем и, не стесняясь даже святых отцов, тут же дегустировал каждого, отбирая особо полюбившихся в отдельное ревмя ревущее стадо.
Неподалеку от него монах-францисканец вел дознание по делу крещеных, но затем предательски отложившихся от церкви вождей-еретиков, время от времени грозно покрикивая на ставящих длинную череду столбов и собирающих валежник рабочих.
Чуть дальше натасканными на человечину собаками травили трех пришедших к Малинче с предсказаниями жрецов. Еще чуть дальше, одной кучкой, стояли самые высокопоставленные люди отряда, а немного поодаль – королевский казначей Альдерете и черный от гари Кортес.
—    Вы так и не ответили на мое предложение, — хрипло напомнил Кортес, — как насчет половины?
—    Половины чего?
—    Всего, что я имею. Я сказал ясно, — отрезал Кортес и кивнул в сторону бредущей по дамбе веренице беженцев. – Вот смотрите: каждый пятый раб мой, а здесь их уже тысяч сто…
—    А золото?
Кортес наклонил голову.
—    И золото. Все, что вы видели – только ваше и мое.
—    А прииски?
Кортес на миг стиснул челюсти. Он еще не владел приисками, но казначей не собирался останавливаться и определенно пытался выжать все, что можно. И едва он все-таки нашелся, что ответить, как из бесконечно снующей перед глазами озабоченной добычей толпы вырвался новенький штурман, два матроса и еще кто-кто на веревке.
Кортес открыл рот и замер.
—    Куа-Утемок?
—    Это я его взял! Сам! – заголосил штурман. – Если вам сеньор Сандоваль будет говорить, что…
В глазах у Кортеса потемнело. Именно этот щенок за несколько месяцев отнял то, к чему идальго Эрнан Кортес, порой не осознавая этого, стремился всю свою жизнь – его прекрасный город в самом центре этого нового мира.
—    Куа-Утемок…
Казначей забеспокоился.
—    Это – их император? Тот самый, у которого золото?
—    Да, — хрипло выдохнул Кортес и двинулся навстречу.
—    Это я, Гарсия Ольгин, его… — продолжил, было, штурман… и осекся.
Вокруг уже стремительно собиралась вся элита Новой Кастилии: падре Хуан Диас, ватиканский гость, брат Педро Мелгарехо, Королевский казначей и Королевский нотариус…
—    Куа-Утемок…
Он стоял перед Кортесом так, словно не был должен ровным счетом ничего. Немыслимо молодой, тощий и почти отрешенный. И глаз не опускал.
Элита загомонила.
—    Надо бы допросить его… насчет золота…
—    Кортес, потребуй у него…
Штурман забеспокоился еще сильнее.
—    Это я его выловил… на пироге… — и уже в совершенном отчаянии: — я и бабу его привел!
Матросы вытащили в круг юную девочку лет шестнадцати, и элита охнула. Она была немыслимо хороша…
—    Я их… обоих… — уже совсем тоскливо пробормотал штурман.
Кортеса тронули за плечо, и он обернулся. Это была Марина.
—    Это последняя дочь Мотекусомы, — тихо произнесла переводчица.
Так оно и было. Все дочери Мотекусомы, кроме Пушинки, выложили своими телами дорогу через пролом в дамбе – для Альварадо.
—    Возьми ее, и ты снова станешь Верховным вождем, — посоветовала знающая толк в таких делах Марина.
И это тоже было правдой. После ритуального изгнания Марины-Малиналли из рода испуганно прижавшаяся к мужу Пушинка – одна-единственная – имела право на титул Сиу-Коатль. И только ее мужа индейцы могли бы признать своим повелителем.
Кортес бросил затуманившийся взгляд на девчонку, затем на догорающий на горизонте город, и снова – на нее, и снова – на город. Тоненькая, с огромными испуганными глазами, она была почти так же хороша, как некогда стоявший посреди синего озера то ли серебряный, то ли хрустальный Мешико. И она тоже не желала принадлежать ему.
Он застонал, стиснул челюсти, рванул ее за руку в круг и швырнул животом на продавленный индейский барабан. Расстегнул ремень, сбросил амуницию, развязал тесемку на штанах и, придавив Пушинку к барабану, яростно навалился сверху.
Куа-Утемок рванулся вперед, но его тут же бросили на колени и, под командой пажа Ортегильи, удерживая со всех сторон, поставили напротив, – чтобы видел.
И тогда он закатил глаза вверх и закричал.
—    Отец всего сущего! Убей меня! Прямо сейчас!
В грозовом темно-синем небе заворчал гром.
—    Что он говорит? – заволновался ватиканец.
Падре Диас сосредоточился.
—    Он просит у Бога смерти, — как мог, перевел он.
Кортес побагровел и задвигался чаще, а Ортегилья, чутко отслеживая ситуацию, грамотно не позволял мятежному Тлатоани уклониться.
—    Спаси меня от муки быть живым! – прорыдал Куа-Утемок.
—    Что он говорит? – шмыгнул носом ватиканец.
Падре Диас взволнованно кашлянул.
—    Он просит Бога спасти его.
С темно-синего неба начали падать крупные редкие капли, и Кортес коротко крякнул, расслабленно выдохнул и начал медленно вставать на ноги.
—    Берналь! – неторопливо завязывая тесьму и поглядывая на догорающий посреди озера город-мечту, подозвал он.
—    Да, генерал-капитан.
—    Отдай эту шлюху солдатам. Пусть потешатся. Если выживет, клеймо – и в стадо.
И тогда Куа-Утемок выдохнул последнее:
—    Или отними у меня душу. Сделай меня таким же «теулес*», таким же мертвым, как они.
Падре Диас вздрогнул.
—    Что он говорит? – забеспокоился ватиканец. – Ну, же! Что он сказал?!
Падре Диас судорожно дернул кадыком.
—    Он просит сделать его таким же теотлем*, таким же божественным, как мы.
Ватиканец улыбнулся, подошел к Куа-Утемоку и присел на корточки – точно напротив.
—    За этим мы и пришли сюда, сынок.

*теулес (науа teules) – мертвец
*теотль (науа teutl) – бог

***
НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
Куа-Утемок будет подвергнут пыткам, затем крещен и несколько лет проведет в заложниках, а потом, будучи сильно не в духе, Кортес отрубит ему руки и повесит.
Пушинку по зрелому размышлению Кортес отнимет у солдат и переведет к остальным своим индейским «женам».
Марину-Малиналли – за полной непригодностью в качестве «первой леди» – выдадут замуж за некоего Хуана Харамильо.
***
Эрнан Кортес еще послужит Церкви и Короне и, судя по трудам Торбио де Бенавенте, даже поможет Ватикану готовить индейцев для десанта в Европу. Так что, если бы не оспа, мигом выкосившая 95 % населения Центральной Америки, мировая история сложилась бы иначе.
И, тем не менее, в свет его не пускали – долгих шесть лет.
Впрочем, Сеньор Наш Бог видел это рвение Кортеса и наказывал всех, кто хоть как-то противостоял его святому делу. Так, назначенный вместо Кортеса губернатором Новой Испании Кристобаль де Тапия внезапно заболел, (как говорили, с горя) и очень быстро уехал.
Супруга Кортеса донья Каталина Хуарес ла Маркайда приехала к мужу, но вскоре ночью скончалась от лихорадки. В «бедности и раздражении» умер и сосватавший ее Кортесу Диего Веласкес де Куэльяр.
Франсиско де Гарай, попытавшийся оттянуть у Кортеса провинцию Пануко, простудился, слег и на четвертый день скончался.
Луис Понсе де Леон, назначенный «навести порядок» во владениях Кортеса, умер от злокачественной лихорадки сразу после прибытия, а его преемник губернатор Маркос де Агиляр угас от чахотки.
Некий Рибера, укравший отосланные Кортесом в Испанию несколько тысяч песо, поел ветчины и умер без покаяния. Почти одновременно захворал и предстал перед Господом и епископ Фонсека – давний недруг Кортеса.
***
Не везло и соратникам Кортеса. Солдат Берналь Диас доживал свои дни в бедности, а бывший королевский нотариус Диего де Годой – в качестве коменданта заштатной крепости.
За описанные в повести деяния, в том числе за неоправданное пленение Мотекусомы перед судом предстал Педро де Альварадо – почему-то в гордом одиночестве.
И только один соратник был убит по прямому приказу Кортеса. Это был заподозренный в попытке «отложиться», некогда вытащивший Кортеса из провала в дамбе за руку и тем спасший от верной смерти Кристобаль де Олид.
***
Эрнан Кортес получил титул маркиза де Оашака и герб с семью нанизанными на одну цепь головами и стал одним из богатейших людей в Европе.

КОНЕЦ

Книга «Катастрофа»: http://catastrophe1707.blogspot.com/
Книга «Истории больше нет»: http://historyisnomore.blogspot.com/
Книга (фрагменты) «Подложный XIX век»: http://fakexixcentury.blogspot.com/2012/01/blog-post.html
Маленькие находки: http://the-small-joys.blogspot.com/2012/01/blog-post.html

Еретик (роман): http://eresiarh.blogspot.com/2012/03/blog-post.html
Великий Мертвый (роман): https://chispa1707.ussr.win/4206
Часовщик (роман): http://horologer.blogspot.com/2012/03/blog-post.html