ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Когда лошадей – осторожно, по одной – начали сводить по грохочущим дощатым сходням на берег, Эрнан его, наконец, отыскал. Крупный, заросший курчавой бородой матрос прилег неподалеку от швартов и с наслаждением швырял щепки в речной поток.
Эрнан стремительно пересек дорогу возмущенно всхрапнувшей кобыле, перепрыгнул через попавшее под ноги корневище и побежал.
—    Диего! Сзади! — тревожно закричали с бригантины, и матрос оглянулся, вскочил, но было уже поздно.
Эрнан подбил его под ноги, насел сверху, зажал кудлатую голову между колен и, не обращая внимания на хрип и вцепившиеся в его голенища белые от напряжения пальцы, вытащил узорчатый кастильский кинжал. Наклонился и, оттянув заросшую волосом верхнюю губу, протиснул узкое лезвие меж недостающих зубов.
—    Ы-ы-ы! – взвыл матрос. – Н-нет! Н-не надо!
Эрнан поднажал, зубы хрустнули, и матрос заорал во весь голос. Эрнан быстро сунул пальцы в окровавленный рот, ухватился за горячий скользкий язык и, развернув кинжал, аккуратно полоснул.
Моряк заорал так, что шедшая второй лошадь встала на дыбы и рухнула со сходней – прямо в реку.
—    Санта Мария! – яростно закричали с бригантины. – Что там еще?!
Эрнан неторопливо встал, швырнул сочащийся кровью язык отползающему на четвереньках и совершенно обезумевшему от боли моряку и подошел к воде. Сполоснул узорчатое лезвие, затем – руки, вытащил белый платок со своими инициалами и в том же порядке – сначала кинжал и только затем руки – насухо протер.
—    За что ты его?
Эрнан оглянулся и неторопливо поднялся. Это был огромный и рыжий, как дьявольский огонь, Педро де Альварадо.
—    Язык длинноват, — серьезно ответил Эрнан. — … был.
Альварадо тяжело, враскачку подошел к подвывающему матросу, взял его за ворот и оторвал от земли. Заглянул в лицо и – не выдержал, – улыбнулся. Это был известный пересмешник, запустивший удачную шутку о том, что капитан* армады сеньор Эрнан Кортес – единственный, кто нарвался на женское лоно с губернаторскими зубами.

*Капитан (capitan; от лат. caput — голова, capita — глава, предводитель, начальник)

***
Матросская шутка была чистой правдой, но это быдло вряд ли представляло, что стояло за вынужденной женитьбой Кортеса на дальней родственнице губернатора Кубы.
Едва Эрнан позволил себе проигнорировать все намеки родителей Каталины Хуарес ла Маркайда и ясно дал понять, что никакой свадьбы не будет, Диего Веласкес тут же вызвал его к себе. Швырнул на стол пачку доносов со всеми высказываниями небогатого колониста в адрес Короны и Пресвятой Божьей Матери и дал понять, сколь невелик и даже скуден его выбор.
—    Или суд, или алтарь, Эрнан…
Кортес уважительно взял, внимательно пролистал и еще более уважительно вернул мятые, безграмотно составленные листочки.
—    Я подумаю.
—    Только недолго. Родители невесты волнуются.
Бывший нотариус, Эрнан Кортес понимал, сколь опасной может стать самая невзрачная бумажка. Доносчики обвиняли Кортеса в самых обыденных вещах, но дойди эти бумаги до суда, и могло повернуться по-всякому. Вот только женитьбы по принуждению в его планах не значилось. И тогда Кортес контратаковал.
За то недолгое время, что он проработал у Веласкеса секретарем, Кортес успел узнать о губернаторе куда как более интересные для правосудия факты. И теперь, подсобрав – для количества – жалобы других обделенных рабами и землей колонистов, намеревался доставить их на расположенную по соседству Эспаньолу – прямиком в Королевскую Аудьенсию*.

*Королевская Аудьенсия (Real Audiencia) — в XVI в административно-судебная коллегия в испанских колониях.

Кто-то из колонистов его и предал, и когда Кортеса арестовали, а Веласкес просмотрел найденные при нем бумаги, он совершенно взбеленился.
—    Мальчишка! – наливаясь кровью, просипел он. – Забыл, из какой нищеты я тебя вытащил?!
Кортес ничего не забывал.
—    Я ж тебя на виселицу отправлю! Ты хоть это понимаешь?!
Кортес понимал.
—    Или все еще на родственника надеешься?
Николас де Овандо, наместник Его Величества и командор де Ларис Ордена Алькантара действительно мог помочь Кортесу… если бы знал о случившейся с племянником беде. Но обсуждать это с губернатором Кортес не собирался.
—    В тюрьму! – правильно расценил опасное своей непреклонностью молчание губернатор. – А завтра же – суд и в петлю! Все. Прощай, Эрнан. Видит Бог, ты сам напросился.
Той же ночью Кортес подкупил охрану и бежал. Используя право убежища, укрылся в церкви и с первой же каравеллой отправил на Эспаньолу путанную, многостраничную повинную – единственный способ вырваться с Кубы. А когда Эрнану дали знать, что Королевский суд затребовал его немедленной явки на Эспаньолу, вышел и спокойно сдался прокараулившим его несколько суток солдатам Веласкеса.
Никогда еще Кортес не видел губернатора в такой ярости.
—    Мерзавец! – брызгая слюной и забыв, что Эрнан все-таки – идальго, орал Веласкес. – Сбежать от меня пытаешься?!
Так оно и было.
—    Думаешь, я не найду, что написать Королевскому суду?!
Кортес молчал. Он знал главное: на Кубе его уже не повесят.
Он видел, что это не самый достойный выход. Судебное разбирательство заставит Николаса де Овандо, его главного и, так уж вышло, единственного покровителя прилагать существенные усилия, и мягкий приговор будет достигнут… не безвозмездно. И лишь когда каравелла уже отошла от причала, Кортес – абсолютно случайно – узнал самое страшное: Николас де Овандо недавно отбыл в Европу и даже не знает о нависшей над племянником опасности.
Вот тогда Кортес и почувствовал невидимую петлю на шее особенно остро. Пригласил капитана – умного, родовитого человека, и тот, выслушав арестанта, понимающе кивнул, весьма убедительно порекомендовал охране оформить документы о побеге и распорядился спустить шлюпку.
На следующий день Веласкес получил самое нелепое предложение за всю его жизнь: повторно бежавший из-под ареста Кортес приглашал его на приватные переговоры. Губернатор видел, что это – капитуляция, но была она слишком уж запоздавшей, а потому бесполезной. В отличие от этого щенка, губернатор знал, как сложно остановить однажды запущенную судебную машину, и на что Кортес надеется, решительно не понимал.
—    Ты слишком далеко зашел, Эрнан, — первое, что произнес раздосадованный затяжным скандалом Веласкес, едва переступил порог храма Божьего.
—    Вот именно, — кивнул Кортес. – Каталина беременна.
Позже он узнает, что с девственной Каталиной Хуарес ла Маркайда от этого наглого навета случился истерический припадок. Точь-в-точь, как сейчас – у ее родственника, губернатора Кубы Диего Веласкеса.
—    Убью-у! – ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. – На куски-и порежу!
—    Моя смерть не избавит ее от позора, — спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.
Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника – это было еще хуже, чем просто беременная девушка.
—    Свадьба избавит, — подсказал выход Кортес.
—    Ну, ты и мерзавец… — выдохнул Веласкес.
—    Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, — широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: – И давайте не тянуть со свадьбой…
Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.
—    Посторонись! – не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.
Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной – так уж вышло – супруги; дело было в насмешке над командиром – худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.
***
Едва вырезанное обсидиановым ножом сердце пленного предводителя дикарей было брошено в священный огонь, над ступенчатой пирамидой взвился легкий, чуть заметный в сумерках дымок, а над городом раздался густой рев храмовой раковины.
Мотекусома вскочил с широкой каменной скамьи и пружинящим шагом двинулся вниз – на узкое, окаймленное высокими каменными бортами игровое поле. С восточной трибуны освещенного сотнями факелов четырехугольного стадиона, на ходу поправляя наплечные щитки и обтянутые кожей крепкие шлемы, спускались тлашкальцы. Медлить было нельзя; именно сейчас, в первые мгновенья после получения жертвы боги должны были явить в игре свою волю.
—    Великий Тлатоани!
Мотекусома обернулся. Это был Повелитель дротиков.
—    Что тебе?
—    Отмени игру, Тлатоани, — выдохнул военачальник. – Пока не поздно.
—    Ты знаешь, как мы решаем споры, — гневно отрезал Мотекусома, — с врагами – войной, с друзьями – игрой! — и пружинисто перепрыгнул через борт.
Но стадион – впервые за много лет – восторженными воплями не взорвался.
—    Тлашкальцы никогда не были нам друзьями! – отчаянно закричал вслед правителю военачальник.
Мотекусома стиснул зубы и двинулся в отмеченный круглой каменной плитой с изображением бога смерти центр поля. Прошел мимо вделанных в каменные борта, полыхающих отраженным светом округлых обсидиановых зеркал, мимо нависающего над краем поля узорчатого каменного кольца, мимо замерших трибун. Крепко, так, чтобы почувствовать тело, стукнулся плечом о плечо со Змеем, Койотом, Орлом и Ягуаром, – полным именем на поле никто никого не звал. Встретился взглядом с молодым вождем тлашкальцев Шикотенкатлем и, крепко обнявшись со своими, согнулся над расписанным под человеческий череп каучуковым мячом – лоб в лоб, щека к щеке с противником. Считающий очки тут же хлопнул трещоткой, и они, упираясь головами и натужно кряхтя, начали теснить соперников.
—    Я тебе печень вырву! – просвистел прямо в ухо Шикотенкатль.
—    Сначала от мамкиной сиськи оторвись, щенок! – усилил напор Мотекусома.
И в этот самый миг сцепка дрогнула и рассыпалась.
—    Есть! – откуда-то снизу крикнул тлашкалец и выбил мяч в сторону.
—    Змей – на перехват! – заорал Мотекусома и бросился вперед.
Огромный и страшный, как статуя Тлалока*, Змей мигом догнал тлашкальца, легонько двинул плечом, и тот, обдирая наколенники, покатился по полю.

*Тлалок (Tlaloc – «Заставляющий расти») – в религии мешиков бог дождя (воды) и плодородия. Тлалока изображали с глазами совы, с кругами в виде змей вокруг глаз, с клыками ягуара и с завитками в виде змей у носа.

—    Давай! – заорал Мотекусома. – Сюда давай!
Змей прибавил шагу, но подобрать мяч не успел, — опередил второй тлашкалец. Сидящие на каменных ступенях вожди завороженно охнули.
Мотекусома зарычал, кинулся на перехват, но тлашкалец промчался, как ветер, и мигом забил мяч в круглое отверстие в каменном бортике поля – первое из шести.
Считающий очки хлопнул трещоткой, и восточная трибуна восторженно взревела.
—    Тлаш-ка-ла! Тлаш-ка-ла! Давай! Сунь им еще раз!
Внутри у Мотекусомы полыхнуло.
—    Койот! Держи его! – напряженно кивнул он в сторону шустрого тлашкальца. – Ягуар! Ты берешь мяч!
Команда стремительно рассредоточилась, а едва Считающий очки вбросил мяч, Ягуар совершенно немыслимым образом проскользнул меж двух тлашкальцев и в падении выбил тяжеленный каучуковый мяч коленом.
Стадион взорвался.
Мотекусома отошел на шаг, принял мяч на грудь и отметил, что на него уже несутся трое дюжих соперников – во главе с молодым и ярым тлашкальским вождем.
«Не прорваться», — понял Мотекусома, подбросил мяч ступней и, практически наудачу, что было силы, пнул его вверх, в сторону узорчатого каменного кольца. Пытаясь предугадать, куда он отскочит, на бегу проводил полет взглядом и охнул! Мяч, послушно поднялся на высоту трех человеческих ростов и лег точно в кольцо.
Стадион замер. А едва мяч вывалился с противоположной стороны и звонко шлепнулся о землю, взревел так, что со всех окрестных крыш в ночное небо посыпались мириады ошалевших птиц.
Громко, девять раз подряд – ровно по числу слоев побежденного подземного мира хлопнул трещоткой Считающий очки, и Мотекусома, сделав неприличный жест, наглядно показал восточной трибуне, кто кому засунул.
Справа и слева, счастливо гогоча, подбежали Змей, Орел, Ягуар и Койот, и они обнялись и так – впятером – двинулись под рев стадиона к западной трибуне – ждать результатов. Теперь умудренные толкователи должны были обдумать каждое движение мяча мимо вделанных в каменные борта священных черных зеркал, оценить каждое попадание в «лоно смерти» и раскрыть проявленную в игре волю богов.
Мотекусома легко перепрыгнул через высокий каменный борт и тут же увидел осторожно спускающуюся к нему по ступеням трибуны Сиу-Коатль. Женщина-Змея избегала смотреть ему в глаза, но вся ее поза выражала острое недовольство.
—    Зачем тебе это надо? – подошла, наконец, она.
—    Глупый вопрос, — отрезал он и стянул влажные от пота перчатки из кожи ягуара.
Вопрос был действительно глупым, тем более что игра уже состоялась.
—    Ты делаешь друзей врагами, — осуждающе покачала головой самая первая из его жен. – Это, по-твоему, умно?
—    Помолчи, а… — уже теряя терпение, попросил Мотекусома.
Он и сам прекрасно осознавал, сколько недовольных грядущим примирением собралось на стадионе, — без участия в боевых действиях жрецы не получали даров, народ – героев, а в элитных военных кланах прекращалось главное – продвижение вверх по лестнице доблести и заслуг. Поэтому в столице замирения с Тлашкалой не хотел никто, — ни могущественный клан Орлов, ни – тем более – Ягуары.
—    Если Тлашкала перестанет с нами воевать, где брать пленных? – буркнула Сиу-Коатль. – Чьими сердцами кормить богов? Как мы… без войны?
—    Слушай, ты молчать умеешь?! — разъярился Мотекусома и, обрывая кожаные шнурки, стащил с головы тяжеленный шлем. Немного отдышался и понял, что должен успокоиться.
Нет, Мотекусома не был противником воинской доблести, но с Тлашкалой все обстояло не просто. Хронические войны с говорящим на том же языке народом стала истинным разорением. Жрецы с обеих сторон приносили обильные жертвы, солдаты увешивали пояса трофеями, и никого не интересовало, во что обходятся казне выжженные маисовые поля.
Мотекусома, в отличие от жрецов и воинов, подсчитывал все. А когда потерял терпение, провел энергичные переговоры с наиболее авторитетными вождями вражеского стана, с трудом, но договорился разрешить проблему по обычаю – священной игрой и… победил! С тех пор священные войны шли только трижды в год – весной, перед сезоном дождей, осенью, когда початки маиса надламывают, и в январе, после сбора последнего урожая. Теперь, после честной схватки пять на пять, вожди с вождями, должно было решиться, быть ли договорным войнам вообще. Но Мотекусома уже знал, что снова одержал верх.
Протяжно взревела священная раковина, и освещенный факелами Главный толкователь поднялся со скамьи и сложил руки особым образом.
Трибуны – все триста семьдесят вождей – охнули.
—    Что-о?! – вскочил Мотекусома. – Где он увидел нарушение правил?!
—    Боги узрели нарушение правил… — уже вслух, еле слышно из-за ропота трибун озвучил приговор толкователь и сделал второй жест. – Игра продолжается.
Мотекусома гневно стукнул кулаком о закованное в щиток бедро, но тут же взял себя в руки и властно махнул своим игрокам.
—    Пошли! Сунем Тлашкале еще разок!
Перемахнул через борт, пробежал несколько шагов, на ходу обернулся в сторону Сиу-Коатль и замер. Рядом с Женщиной-Змеей стоял отчаянно жестикулирующий ему Повелитель дротиков.
—    Ждите меня! – бросил Мотекусома игрокам и стремительно вернулся на край поля. – Ну?! Что там еще стряслось?!
—    Четвероногие! – выдохнул военачальник. – Они снова здесь…
—    Ты не ошибся? – побледнел Мотекусома.
Военачальник скорбно поджал губы.
—    Из Чампотона зарисовки прислали. Все точно. Это они.
***
Игру они продули с разгромным счетом 14:9. Едва Мотекусома узнал о приходе «четвероногих», он стал нервничать, раздраженно и совершенно без толку орать на команду и терять самые что ни на есть верные мячи.
—    Тлаш-ка-ла! – почти беспрерывно скандировала восточная трибуна, — Тлаш-ка-ла!
А потом Считающий очки разразился целой серией хлопков, Толкователь ткнул рукой на север, и это означало, что воля богов окончательно проявилась. И, судя по счету, число договорных войн можно было даже увеличить, – по меньшей мере, до четырех-пяти раз в год.
Трибуны взвыли от восторга.
Мокрый, вымотанный до предела Мотекусома сорвал шлем и, не обращая внимания на то, что творится за его спиной, почти побежал в примыкающий к стадиону одноэтажный дворцовый комплекс. Сунул шлем прислуге, с трудом дождался, когда ему расшнуруют громоздкое снаряжение и, едва ополоснув лицо, бросился в зал для приемов. Выхватил у гонца толстенный рулон хлопковых полотен, жестом приказал придвинуть светильники ближе и развернул первое послание.
На куске полотна, явно отрезанном от мужской накидки, был изображен след четвероногого «гостя».
—    Копыто? – удивился Мотекусома. – У него копыта?! Как у свиньи?
—    Да, Великий Тлатоани, — склонил голову еще ниже гонец. – Снизу он похож на очень большого тапира.
Мотекусома прикусил губу; он с трудом представлял себе свинью вдвое выше человеческого роста. Развернул следующее полотно, и сердце его подпрыгнуло и замерло. Холст понесли к нему еще свежим, непросохшим, и краски местами смазались, а местами поплыли. И все равно: столь качественное изображение «четвероногого» он видел впервые. Высокие, по грудь человеку ноги, странная, ни на что не похожая передняя голова и – самое жуткое – верхняя часть человеческого тела, выросшая точно посредине хребта.
—    Кто рисовал? – глотнув, бросил он.
—    Горшечник Веселый Койот из рода Чель.
—    Наградить, — решительно распорядился Мотекусома и хлопнул в ладоши.
У входа в зал появился, и почтительно застыл казначей и мажордом двора Топан-Темок, и Мотекусома кивнул в сторону гонца.
—    Выдашь тысячу зерен какао. Пятьсот ему и пятьсот горшечнику.
Гонец растерянно моргнул, — это было целое состояние, и, подчиняясь жесту казначея, задом попятился к выходу.
Мотекусома развернул следующее полотно, за ним – следующее. Не нашедший под рукой бумаги амаль* безвестный горшечник из немыслимо далекого приморского городка Чампотон пустил весь свой гардероб, чтобы отобразить на кусках материи то, что увидел. Бледные, словно трупы, воины с огромными, дикими бородами, сгоняющие людей в кучу. Сверкающие металлическим блеском нагрудные панцири. Оперенные и тоже металлические шлемы. Высокие парусные пироги, явно собранные из досок. Паруса…

*Amales (от науа amatl – аматль) – бумага, изготовленная из агавы.

Мотекусома досадливо крякнул и присел на невысокую, обитую таканью скамейку. Если верить немногим уцелевшим очевидцам, «четвероногие» умели плыть к цели и при боковом, и даже при встречном ветре. Как это у них получается, он не представлял.
—    Ну, что, получил, что хотел?
Мотекусома поднял голову. Это была Сиу-Коатль.
—    Перестань, — совершенно не желая обсуждать игру, попросил он. – Лучше посмотри, что из Чампотона прислали.
Женщина-Змея подошла, взяла верхнее полотно и охнула.
—    Это они?
—    Да.
И еще этот металл… Мотекусома отдал короткое распоряжение, и замерший у дверей слуга тут же исчез и вскоре появился с расписной шкатулкой. Открыл и с поклоном поставил ее перед Великим Тлатоани. Мотекусома наклонился и один за другим достал все три предмета из этого странного отдающего синевой металла.
Первый попал в его руки шесть лет назад. Этот браслет с обрывком толстой цепи был снят с руки мертвеца, выброшенного на один из островов на маленьком бревенчатом плоту. Вообще-то браслетов было два, но второй отнять у обнаруживших труп дикарей-людоедов не удалось.
Следующий предмет попал в эту шкатулку чуть позднее, два года назад – с севера. Как утверждал доставивший его гонец, эту зубчатую звездочку «четвероногие» прикрепляют то ли к щиколотке, то ли к пятке, — здесь мнения перепуганных очевидцев расходились.
Но более всего правителя поражал третий предмет – длинный, все время обрастающий рыжим налетом нож. Мотекусома лично проверил нож в деле и был потрясен; он легко резал золото и медь и уступал в прочности разве что кремню – с тем существенным отличием, что при ударе не крошился.
—    Это люди, — задумчиво произнесла Женщина-Змея.
—    Что? – поднял голову Мотекусома.
—    Я сказала: это – люди, – отчетливо повторила жена и ткнула пальцем в холст. – Видишь?
Мотекусома заинтересованно привстал со скамеечки. На округлом боку гигантского двухголового тапира, в том месте, на которое указывала Сиу-Коатль, отчетливо виднелось то ли утолщение, то ли нарост.
—    Это нога, — поджала губы Сиу-Коатль. – Он сидит на тапире верхом. Понимаешь?
—    Как это – верхом? – не понял Мотекусома.
—    Так женщина иногда садится на мужчину! – раздраженно пояснила главная жена.
—    Глупая! Тогда бы тапир ходил вверх животом! – насмешливо осадил ее Мотекусома… и осекся.
Женщина-Змея определенно была права. Только бледные бородатые воины сидели у гигантских тапиров на спинах, а не на… животах.
—    Что думаешь делать? – словно не заметив насмешки, поинтересовалась жена.
—    Собирать Высший совет. Немедленно.
***
На этот раз высадка на сушу стала для всех сплошной мукой. Суда все время стаскивало вниз речным течением, и штурманы вконец извелись, пока сумели пришвартовать хотя бы половину судов армады. А потом начали падать с шаткого трапа драгоценные во всех смыслах лошади.
—    Вот что значит, без молитвы начать, — нравоучительно произнесли сзади.
Падре Хуан Диас тут же захлопнул книгу для путевых записей и обернулся. Это был духовник армады брат Бартоломе де Ольмедо.
—    Сойдете с нами, святой отец? – как бы равнодушно поинтересовался Ольмедо.
Хуан Диас решительно мотнул головой.
—    Спасибо, брат Бартоломе, не в этот раз.
Монах как-то криво улыбнулся и развернулся, чтобы уйти.
—    И ведь не боится… — пробормотал он вбок.
Хуана Диаса как ударили.
—    Что ты сказал?! – ухватил он монаха за грудки и рывком подтянул к себе. – Кого я должен бояться?!
—    Ну, как же… — глотнул тот, — не участвуете вы в борьбе с язычниками. Хотя и посланы. О таком и донести могут…
По спине Хуана Диаса словно промчался ледяной ураган, а щеки задергались. Ему уже приходилось отвечать церковному суду – по молодости, и раздробленные на допросе пальцы ног болели к непогоде и поныне.
—    Не говори, о чем не знаешь! — яростно процедил он в лицо монаху и отшвырнул его от себя.
Брат Бартоломе судорожно поправил рясу.
—    Зря вы так, святой отец… — обиженно выдохнул он, — я вот каждый день… поддерживаю наших воинов на их многотрудном пути.
—    Бог в помощь, — решительно перекрестил его Хуан Диас и, пытаясь успокоиться, открыл свою книгу путевых записей.
Он знал, что духовник армады, простой полуграмотный монах, отчаянно завидует его сану и положению. Диасу не приходилось выслушивать короткие, как выстрел, но от этого не менее тягостные исповеди солдатни, – перед каждым боем! – а главное, Диас был свободен в своем выборе. Например, идти ли ему с отрядом.
Хуан Диас глубоко вдохнул пахнущий гнилыми водорослями воздух и, уже успокаиваясь, сокрушенно покачал головой. Во-первых, он к этой своей относительной свободе шел восемнадцать лет. А, во-вторых, ему действительно нечего было делать в Шикаланго. Он уже посещал этот городок в прошлом году, отчет Ватикану составил, образцы идолов приложил и ничего нового для себя не ждал. Куда как важнее сейчас было разобраться с идеей шарообразности земли, ибо одно дело согласиться с ней, и совсем другое – рассчитать, в какую именно точку земного шара тебя занесло.
По сходням загрохотали десятки ног, и Хуан Диас поморщился, дождался, когда арбалетчики сойдут, и снова уткнулся в книгу путевых записей.
С геометрией у него всегда были нелады, но если ватиканские братья правы, то остров Святой Марии Исцеляющей*, на который они высадились, на самом деле не остров, а самая настоящая материковая Индия. И значит, сразу же за ней стоит захваченный маврами Иерусалим. Падре Хуан Диас шел в эту святую землю восемнадцать лет.

*Остров Святой Марии Исцеляющей – полуостров Юкатан.

—    Господи, помоги нам вернуть нашу святыню, — привычно пробормотал он.
Предощущение того, что они, обойдя Вест-Индию «с тылу», вот-вот окажутся в Персидском заливе, буквально висело в воздухе. Эрнандес и вовсе назвал один из местных городов Гранд Каиром. И не без оснований.
Не говоря уже о смуглых темноглазых туземцах и языческих мечетях, удивительно похожих на египетские пирамиды, в здешних городах все было типично сарацинским: широкие прямые улицы, оштукатуренные белые стены, полное отсутствие дверей и, тем более, запоров, но главное, — язычество и невообразимая дикость. Здешние мавры были настолько безграмотны, что не слышали ничего не только об Иерусалиме, но даже о собственных городах Мекка и Калькут.
А между тем, все это было рядом. Даже незримое присутствие острова Бимини, с источником вечной молодости, испив из которого, старики становятся юношами, явственно ощущалось, – местные мужчины были почти лишены бород, да и выглядели на удивление моложаво!
По берегу – злые, как черти – проехали Кортес и незаметный, но самый преданный его помощник Кристобаль де Олид, и падре с унынием признал, что заняться геометрией, скорее всего, не выйдет. Уж такой день.
—    Если до рассвета не войдем в город, все насмарку, — мрачно произнес Олид.
—    Войдем, — поджал губы Кортес и направил жеребца к сбегающей по сходням цепочке арбалетчиков. – Быстрее! Быстрее! Что вы, как бабы брюхатые!
***
У Кортеса не было другого выхода, кроме как успеть и вернуться с добычей, – лучше, если богатой. Только так можно было откупиться от короны, если что пойдет не так.
—    Ты ведь понимаешь, что экспедиция не вполне законна? – поинтересовался Веласкес, как только предложил Эрнану капитанский пост.
Кортес кивнул. После того, как Веласкес рассорился с семейкой Колумбов, титул аделантадо, дающий право посылать экспедиции, присоединять земли и собирать подати, ему не светил.
—    И если тебя предадут суду, я – ни при чем, — испытующе заглянул Кортесу в глаза губернатор, — а тебя осудят за разбой.
—    Пусть сначала возьмут… — усмехнулся Кортес.
—    Господи… висельник он и есть висельник, — вздохнул Веласкес.
—    Вы знаете, кого посылать, — уверенно кивнул Кортес.
Они оба понимали, сколь уникально подходит Кортес для нелегального набега. С одной стороны, все знали его, как старого недруга Веласкеса, и, случись, что, губернатора обвинят в последнюю очередь. А с другой, – любой доносчик десять раз подумает, прежде чем поставит подпись под наветом на племянника Николаса де Овандо.
А потом что-то произошло. Уже когда Кортес грузился в Тринидаде, Веласкес вдруг переменил планы и выслал приказ немедленно передать командование Васко Поркало.
Кортес усмехнулся. Чтобы сместить его, Веласкес должен был сначала вернуть долговые расписки за каравеллы, оружие и провиант. А поскольку этого не произошло, Кортес отправил губернатору крайне почтительное письмо и, понимая, что не терпящий ослушания Веласкес попробует его арестовать, спешно покинул Кубу.
Кортес до сих пор не понимал, какая муха укусила губернатора, но одно знал точно: добычи должно быть достаточно, чтобы откупиться не только от короны, но еще и от обиженного Веласкеса.
***
Все прошло точно так же, как и в нескольких предыдущих селениях. Люди Кортеса вошли в город на рассвете, с двух сторон, с севера и юга, и, бренча тростниковыми висюльками вместо дверей, первым делом вытащили два десятка заспанных мавров на улицу.
—    Теулес*! Кастилан Теулес! – заорали мавры и помчались по улице, оповещая соседей о налете бледных, словно удравшие из преисподней духи, кастильцев.

*Теулес (науа teules) – прозвище испанцев. Имеет несколько значений: мертвец, дух, дух-предок.

—    Помнят, сукины дети! – загоготал уже ходивший сюда в прошлом году Альварадо и, оттеснив Кортеса, послал кобылу вперед.
—    Назад, Альварадо! – привстал в стременах Кортес и, поймав на себе жесткий, оценивающий взгляд гиганта, смирил норов и уже мягче добавил: — ты же знаешь… рано.
А тем временем широкая улица все более заполнялась людьми, в основном мужчинами, и большая часть этих мужчин выбегала уже с оружием.
—    Арбалетчики! – обернулся Кортес. – Вперед!
Закованные в панцири арбалетчики в две шеренги – впереди стреляющие, позади заряжающие – двинулись по улице, беспощадно расстреливая мужчин короткими пронзительно взвизгивающими стрелами. Ввиду повышенной злобности, мужчины почти не поддавались одомашниванию, а потому для продажи не годились.
Впрочем, по-настоящему опасны здешние воины все-таки не были, — по дикой сарацинской традиции, они с тупым упорством пытались взять противника в плен живьем, чтобы затем принести в жертву. И, пока они тратили силы и время на хитроумные маневры вокруг врага, стараясь легко ранить и тут же накинуть аркан, кастильцы их просто убивали. И вот уже на крики умирающих мужчин из домов начала выбираться и главная добыча – женщины и подростки.
О панцирь Кортеса – на излете – стукнулась длинная сарацинская стрела, и он, оценив, насколько заполнена улица, поднял над головой толедский меч и развернулся к всадникам.
—    Сантьяго Матаморос*!

*Santiago Matamoros (Сантьяго, порази мавров) – клич испанского воинства. Со временем превратился в Santiago Mataindios (Сантьяго, порази индейцев). Сантьяго – Святой Апостол Иаков Зеведеев (Старший) — покровитель Испании.

—    Бей мавров! – подхватила кавалерия и не слишком торопливо, регулярно подымая лошадей на дыбы, тронулась по широкой, залитой восходящим солнцем улице.
Здесь было достаточно опытных в деле воинов, знавших, что сарацинские бабы, едва завидев стаю исходящих пеной двухголовых чудовищ, поднимут такой визг, что мертвые проснутся. Так и вышло: улица вмиг переполнилась, и уже через полчаса и те, что в панике бежали из северной части города, и те, которых пригнали из южной, встретились на центральной площади. И вот тогда началась работа.
Пришпоривая жеребца, Кортес носился между войсками, словно бог войны.
—    Арбалетчики, к мечети! – орал он, видя, что часть полуголых мужчин пытается прорваться к арсеналу, стандартно размещенному в центре города, у невысокой ступенчатой пирамиды.
И арбалетчики устремлялись расстреливать бунтарей.
—    Аркебузы*, больше огня!

*Аркебуза (франц. arquebuse, исп. escopeta — эскопета) – фитильное ру¬жье

И солдаты с аркебузами, время от времени картинно стрелявшие в воздух, вызывая очередной шквал женского визга, начинали заряжать быстрее.
—    Где ошейники?! Почему они еще без ошейников, я спрашиваю?!
И через какой-нибудь час почти на каждом из четырех сотен пойманных горожан был собственный кожаный ошейник, соединенный с соседним прочной железной цепью.
—    Альварадо! – гаркнул Кортес, видя, что несколько сцепок уже готово. — Чего ты ждешь?! Гони их к берегу!
И сразу же понял: что-то идет не так.
—    Тут какой-то странный мавр попался! – растерянно отозвался Альварадо.
—    Ну, так снеси ему башку!
—    Сам снеси! – раздраженно предложил Альварадо. – Он крестное знамение творит!
Внутри у Кортеса все оборвалось.
—    Господи! – прошептал он. – Неужели Иерусалим?!
О том, что материк, а значит, и захваченный маврами святой город где-то совсем неподалеку, ему прожужжали все уши. И если войти туда первым… у Кортеса перехватило дыхание.
Он пришпорил коня и, раздвигая визжащую толпу, прорвался к Альварадо.
—    Где?!
—    Вот он… — ткнул Альварадо саблей.
Кортес мгновенно слетел с коня и схватил трясущегося от ужаса мавра за грудки.
—    А ну! Покажи мне то, что показал ему!
—    Бог… Санта Мария… и Севилья! – перекрестился мавр и вдруг осел на колени, прижался щекой к щегольскому сапогу Кортеса и зарыдал. – Бог мой… кастильцы… земляки…
***
Члены Тлатокана – Высшего совета Союза племен собрались во дворце мгновенно, и Мотекусома еще раз порадовался, что целых два голоса из шести – Верховного жреца и Верховного правителя принадлежат лично ему.
—    Великий Тлатоани, — едва рассевшись на циновке, начал укорять старый Верховный судья, — ты напрасно сердишься. Боги явили свою волю, и войны с Тлашкалой должны продолжаться.
Мотекусома молча протянул ему только что полученные из Чампотона рисунки.
—    Посмотри.
Верховный судья растерянно принял полотна, развернул первое и обмер.
—    Четвероногие?! Они снова вышли из моря?!
Мотекусома кивнул, терпеливо дождался, когда рисунки просмотрит каждый член совета, и расстелил на циновке исполненную лучшим художником столицы карту страны. Отыскал город Чампотон и провел пальцем вдоль побережья.
—    Я думаю, они уже около Симатана.
Все три вождя дружно склонились над картой.
—    Как быстро плывут! – тревожно цокнул языком Какама-цин – самый молодой из вождей.
—    Слишком быстро, — нехотя согласился Мотекусома, — но и останавливаются часто и надолго: день в море, два-три дня на суше.
—    Опять женщин отнимают? – настороженно поинтересовался Повелитель дротиков.
Мотекусома кивнул.
—    Не понимаю, — вздохнул военачальник. – Зачем четвероногим так много женщин? Для жертвы богам не годятся, а содержать столько женщин хлопотно. Может, они их едят? Как дикари?
Мотекусома, печально качнув головой, свернул карту.
—    Они не похожи на дикарей, — слишком хорошее оружие.
Вожди, уже видевшие в шкатулке правителя длинный нож из неизвестного металла, согласно закивали головами.
—    Они не дикари… нет. И у них, должно быть, очень сильный род.
—    Меня тревожит другое, — подала голос обычно молчащая на Высшем совете Сиу-Коатль, единственная женщина, имеющая право присутствовать на совете. – Никто не видел четвероногого убитым.
В воздухе повисла напряженная тишина.
—    Да еще эти бледные лица… — продолжила Сиу-Коатль. – Все, кто их видел, говорят, их лица, как снег на вершине вулкана.
Мотекусома усмехнулся: белизна кожи сама по себе его не пугала. Но молчание стало совсем уж тягостным, и тогда Повелитель дротиков, озвучивая общие сомнения, неуверенно кашлянул.
—    Может, они из подземного мира? Недаром, все их называют мертвецами… И бороды у них такие, что за триста лет не отрастишь… да, и волосы у многих белее, чем у самых древних старцев.
Вожди, поддерживая сказанное, загудели.
—    На земле такому старому человеку делать нечего…
—    Вы хотите сказать, они мертвы? – Мотекусома на секунду задумался. – Нет, это вряд ли. Боги не нарушают своих правил.
Женщина-Змея недобро усмехнулась.
—    Для богов нет правил, Тлатоани. И ты должен знать это лучше других.
Мотекусома вспыхнул. Дочка прежнего правителя Союза слишком уж часто и дерзко демонстрировала права своей крови.
—    Я знаю, все, что мне нужно, — жестко отрезал он. – Но главное, что я знаю: мне нужны права Верховного военного вождя.
Вожди недоуменно переглянулись, а Повелитель дротиков обиженно надул губы:
—    Но мы же ни с кем не воюем…
—    А четвероногие как пришли, так и уйдут…
—    И зачем тебе столько власти?
Мотекусома досадливо крякнул. Он не знал, как объяснить этим немолодым и в силу этого уважаемым, но слишком уж недалеким людям, что война начинается намного раньше первой стычки.
—    Тлатоани прав, — неожиданно произнесла Сиу-Коатль. – Четвероногие это не Тлашкала; игрой в мяч с ними спор не решить. Дайте ему, что он просит.
Вожди насупились, и в зале для приемов снова повисла гнетущая тишина.
—    Мы должны подумать… — наконец-то отважился выразить общее мнение Верховный судья. – Не было раньше такого, чтобы без войны такие большие права давать.
Мотекусома вскипел, но тут же понял, как одержать верх.
—    Но я же проиграл тлашкальцам в священной игре, – безуспешно пытаясь удержать торжествующую усмешку, хлопнул он ладонью по бедру. – А значит, мы уже воюем! Что тут думать?
***
Рабов загоняли на бригантины по тем же сходням, по которым несколько часов назад сводили коней.
—    Сколько? – тревожно интересовались штурманы.
—    Сотня!
—    А ну, хорош! Поворачивай, я сказал! Я и так перегружен! Скоро дохнуть начнут!
Падре Хуан Диас понимающе усмехнулся. Еще будучи капелланом в армаде Грихальвы, он убедился: бригантина вполне в состоянии принять на борт и двести, и триста мавров; вопрос лишь в том, сколько из них доживет до Кубы. Уже сейчас треть ошейников болтались пустыми; чтобы не задерживать весь караван, тем, кто артачился или у кого от страха отказывали ноги, тут же отрубали головы, освобождая общую цепь. Но штурманов заботила вовсе не смертность груза и даже не хронически загаженные трюмы. Их раздражал размер их штурманского пая, а в силу этого и все остальное.
Вообще же, судя по всеобщему возбуждению, добыча была богатой. Свободные от погрузки солдаты радостно примеряли местные воинские доспехи – хлопчатые, а потому на удивление легкие. Хуан Диас и сам поразился, когда увидел испытания такого пропитанного соляным раствором сарацинского панциря, — даже топор не брал. А неподалеку от сходней командирского судна, на расстеленное по земле полотно уже кидали взятое в городе золото.
—    Ух, ты! Как интересно… — суетилась возле казначея Мария де Эстрада – женщина полезная во всех отношениях. – Дай примерить, Гонсало!
—    Мария, отойди… — устало отгонял ее казначей армады Гонсало Мехия. – Мне капитаны башку из-за тебя оторвут!
Падре досадливо крякнул, захлопнул книгу и, уже понимая, что ничего, кроме уточек, рыбок, ну, и… полусотни простеньких ожерелий из низкопробного золота, не увидит, отправился посмотреть.
—    Святой отец! Святой отец!
Падре ойкнул и прыгнул в сторону, давая дорогу кобыле Педро де Альварадо.
—    Санта Мария! Ты меня едва не раздавил. В чем дело, Педро?
—    Я кастильца нашел! – радостно пробасил гигант. – Прям среди мавров!
—    Как – среди мавров? – оторопел Хуан Диас.
—    Ага! – тряхнул рыжей шевелюрой Альварадо, — а еще собаку – тоже нашу, кастильскую! Они ее в мечети держали! Откормили – ужас! В дверь не пройдет! Их в конце колонны ведут.
Хуан Диас задумался. Собаку здесь потерял Грихальва, еще год назад, и падре даже подумать не мог, что мавры зверюгу не убьют – просто из чувства мести. Но вот кастилец…
—    А он точно – не португалец?
—    Точно, святой отец! – рассмеялся Альварадо, — но если что, пятки ему всегда поджарить можно, — все расскажет!
Настроение у Хуана Диаса мгновенно упало.
«Только португальцев здесь не хватало!» – тоскливо подумал он.
Еще папской буллой от 1493 года, а затем и Тордесильясским договором весь мир был честно и поровну разделен – раз и навсегда. Португалии принадлежит все, что восточнее Азорских островов – от полюса до полюса, а Кастилии* и Арагону – все, что западнее. И, тем не менее, следы шпионских португальских экспедиций в Вест-Индии время от времени находили.

*Кастилия (Castilla) – королевство, объединившее (после присоединения второго по значению королевства – Арагон) к концу XV века все разрозненные области Испании.

«Разве что они плывут сюда от Африки…» — подумал святой отец и вдруг с ужасом осознал, что ни булла, ни договор совершенно не учли главной беды – шарообразности Божьего мира! Когда, плывя на запад, попадаешь на восток…
Хуан Диас ругнулся, и, понимая, что геометрию добить все-таки надо, открыл книгу для путевых записей. И тут же захлопнул. В конце колонны арбалетчиков показался Кортес, а рядом с ним, держась за стремя, бежал грязный и оборванный человек с длинным европейским лицом.
***
Первая мысль, которая посетила Кортеса, была: «португалец!» Оставленных на берегу моряков не значилось ни в одной из двух предыдущих экспедиций Веласкеса. А потому, подписав составленную казначеем опись военной добычи, он устроил «севильцу» настоящий допрос. Естественно в присутствии всех капитанов и должностных лиц.
—    Имя?
—    Херонимо де Агиляр, сеньор, — понимая, что снова попал в переплет, выдавил «севилец».
—    Откуда родом?
—    Севилья. Город Эсиха… — Агиляр с усилием глотнул, — сеньор…
—    А сюда как попал?
—    Из Дарьена, сеньор. Восемь лет назад. Мы везли адмиралу королевскую казну и судебные дела, а сели на рифы… сеньор.
Капитаны переглянулись. Эту историю о жуткой междоусобице в Дарьене и пропавшей королевской пятине* в двадцать тысяч дукатов знали все. Однако большинство сходилось на том, что отосланный к Диего Колумбу капитан просто присвоил и казну, и судно.

*Пятина – пятая часть всякой военной добычи, по законам Кастилии и Арагона принадлежащая королю.

—    Какие именно рифы? – встрял главный штурман армады Антон де Аламинос.
—    «Змеи», сеньор, — почтительно склонил голову Агиляр.
Капитаны недоуменно переглянулись. «Змеи», они же «Скорпионы» отсюда были, черт знает, где.
—    И как же вы сюда добрались? – прищурился главный штурман.
—    На шлюпке, сеньор. Тринадцать дней шли.
Главный штурман недоверчиво хмыкнул.
—    Без парусов?!
—    Да, сеньор, — понимая, что ему не верят, забеспокоился Агиляр. – Только на веслах. Восемнадцать человек нас было.
—    И в живых, конечно, остался ты один? – иронично выгнул бровь Кортес.
Пропавшая казна, целых восемнадцать спасшихся, о которых ни Эрнандес, ни Грихальва, ничего не слышали… он уже чувствовал: без «испытания» здесь не обойтись.
—    Нет, не один, сеньор, но шестеро умерли, пока мы плыли, — беспрерывно облизывая губы, заторопился Агиляр, — и к берегу нас пристало двенадцать, сеньор. А потом сеньора Вальдивию и еще четверых мавры съели. Сразу, в первый же день… сеньор.
Капитаны снова переглянулись – теперь уже скорбно. Многих из них вербовали отплыть в Дарьен – как раз восемь-девять лет назад, а кое-кто знал Вальдивию лично, и такого конца для него не желал никто. Уж лучше б он присвоил королевскую казну.
—    А остальные семеро? – напомнил падре Хуан Диас. – С ними что?..
—    Мы бежали к Ах К’ин Куцу, святой отец…
—    Куда-куда? – не поняли капитаны.
—    Ах К’ин Куц – сеньор селения Шаман Сама, сеньоры…
Кортес заинтересованно наклонил голову.
—    Ты что, знаешь язык мавров?
Несчастный на секунду замялся и вдруг залился краской стыда.
—    Мне пришлось, сеньор. Иначе я бы тоже не выжил.
Кортес удовлетворенно улыбнулся. До сей поры у него был только один толмач – крещеный пленный мавр по имени Мельчорехо, но переводил этот мерзавец не просто плохо – убийственно. Кортес до сих пор подозревал, что лишь благодаря такому «переводу» он и получил в двух мелких городках столь яростное сопротивление.
—    Кстати, о выживших… – встрепенулся главный штурман. – Кто еще может подтвердить, что вы дошли сюда от «Скорпионов» на веслах? Хоть кто-то, кроме тебя, остался?
—    Только Гонсало Герреро, сеньор, — пожал плечами Агиляр, — но вам его не взять.
В воздухе повисла тишина.
—    Кто такой Герреро? – заинтересованно подался вперед Кортес, – и что значит «не взять»?
Агиляр прикусил язык; он уже понял, что ляпнул лишнее, и этот вопрос лучше было обойти.
—    Герреро – бывший моряк, сеньор, — наконец-то нехотя проговорил он, – татуировки сделал, на сарацинке женился, а теперь еще и военным вождем у них стал. Он и научил мавров нападать на кастильцев…
Кто-то охнул.
—    И… где он учил на нас нападать? – первым опомнился Кортес.
—    У северного мыса, в Чампотоне и здесь. А где еще, я не знаю.
Капитаны скорбно замерли. Только теперь стало понятно, почему в других местах все идет, как по маслу, а здесь мужчины каждый раз выскакивают уже с оружием.
—    Но Герреро – не самое страшное, — внезапно нарушил тишину Агиляр. – На этой земле самый опасный человек – Мотекусома.
***
Мотекусома никогда не говорил Высшему совету всего. Он утаил от вождей, что уже после первого набега четвероногих щедро платил за любой предмет, способный рассказать о них что-нибудь новое. Он умолчал о том, как в обмен на мелкие торговые льготы не без труда сделал своими шпионами почти всех плавающих морем купцов. И он хранил в глубоком секрете свои регулярные переговоры с вождями пограничных племен.
Лишь благодаря этим своим единоличным действиям он сумел наладить связи даже с врагами, собрать целую библиотеку донесений и сделать главный вывод: четвероногие опасны. По-настоящему опасны.
Нет, его вовсе не смущали ни бледный цвет лица, ни повышенная волосатость четвероногих. Но уже то, что они подчинили себе умную и свирепую, в полтора человеческих роста свинью, заставляло относиться к ним с уважением. Народ Мотекусомы смог приручить лишь мясистого глупого индюка да полностью лишенную шерсти и зубов собаку Течичи.
Опасным было и вооружение пришельцев. Стрелы их металлических луков летали вдвое дальше, военные пироги могли ходить даже против ветра, а про Тепуско* и «громовую трубу» Мотекусома не знал, что и подумать. Очевидцы утверждали, что «громовая труба» пробивает самый лучший панцирь даже на расстоянии в четыреста шагов. Тепуско же и вовсе более походило на молнию, нежели на человеческое оружие.

*Тепуско – пушки.

Но более всего встревожили Мотекусому пересказанные купцом слова мертвеца-перебежчика с непроизносимым именем Герреро. «Они не остановятся, — сказал перебежчик. – Никогда».
Мотекусома попытался договориться о встрече с этим бесценным человеком, но совет вождей недружественного пограничного племени, хорошо знающий, как трудно вернуть то, что однажды попало в руки мешиков,  решительно отказал. Увы…
Занавесь из раскрашенных тростниковых трубочек нежно затрещала, и Мотекусома обернулся. Это была Сиу-Коатль.
—    Жены и дети ждут тебя, Тлатоани, — холодно произнесла она. – Нехорошо оставлять их без внимания.
Мотекусома кивнул, поднялся с невысокой деревянной скамеечки и, разминая тело, потянулся. Ему не с кем было разделить груз ответственности. Потому что все его вожди, что дети.
Они искренне недоумевали, почему Великий Тлатоани снижает покоренным городам размеры взноса в общую союзную казну, давая чужому купечеству шанс подняться и встать вровень с остальными.
Они яростно сопротивлялись постройке Коатеокатли – общего храма для всех богов и племен, а заявления Мотекусомы, что нужен общий, единый для всех культ вызывали у них лишь отвращение.
Они постоянно пытались запретить трату союзной казны на исследования отдаленных районов морского побережья, и увеличение числа училищ для юношей из мелких, провинциальных родов и племен.
Словно дети, они слишком часто не видели завтрашнего дня, а когда он тыкал их в это носом, невозмутимо отвечали, что просто следуют заветам предков, а вот плохого Тлатоани можно и переизбрать.
Мотекусома просто не мог делиться с ними всем, что знал, и уж тем более тем, что делал.
***
12 марта 1519 года от рождества Христова Эрнан Кортес подошел к названной капитаном прошлой экспедиции в свою честь реке Грихальва.
На карте здешнее селение обозначалось, как мирное – первое мирное селение на всем долгом пути. И, «ларчик» открывался на удивление просто: когда Хуан де Грихальва подошел сюда, он уже набил трюмы всех четырех кораблей до отказа, а потому в рабах для кубинских рудников более не нуждался.
—    Так, сеньоры, на реке Грихальва сначала торгуем, — еще перед выходом из Шикаланго объявил капитанам Кортес. – Бусы, зеркальца, — все, чем запаслись. Берем золота, сколько можем…
—    А потом? – подал голос неукротимый Альварадо.
—    А потом, как всегда, — улыбнулся Кортес. – Конница и аркебузы.
Капитаны переглянулись, и кое-кто пожал плечами.
—    Зачем покупать, если можно даром взять? Сразу!
Кортес досадливо крякнул.
—    Много золота мы силой взяли?
—    На одиннадцать тысяч песо*, сеньор, — тут же подал голос казначей.

*Песо (peso — буквально «вес») — денежная единица; условной единицей измерения служил вес кастельяно (castellano), который равнялся 4,6-4,7 г

Кортес поднял указательный палец вверх и обвел капитанов серьезным взглядом.
—    Запомните, сеньоры, в девяти селениях – одиннадцать тысяч. А Грихальва на свои стекляшки только на реке Флажков на шестнадцать тысяч золота наменял…
—    Может, нам тогда вообще их не трогать? – презрительно поинтересовался Альварадо.
Кортес на секунду замер и развернул укол в обратную сторону.
—    Ну, что ж, Альварадо, давай это обсудим. Тем более что город все равно где-то ставить надо. Может быть, ты и прав: зачем нам обозленные соседи?
Альварадо побагровел, а капитаны зашумели. Они знали, как мечтает губернатор Веласкес основать на этих берегах свой собственный город, но помнили и его попытки вернуть экспедицию, и то, в какой спешке им пришлось покидать Кубу.
—    Нам бы трюмы набить, да побыстрее назад вернуться, — мрачно произнес Диего де Ордас. – Пока нас пиратами не объявили…
—    Согласен! – решительно поддержал его Кортес. – И лучший способ выгрести все, что есть – это заставить мавров сначала собрать по лесам свое золото!
—    Кортес прав, — неожиданно поддержал его Гонсало де Сандоваль. – Сначала торговля, а уж потом рабы. Лучше способа нет.
Капитаны еще некоторое время пошумели, но к реке подошли уже вполне созревшими для разумной тактики.
Кортес встал на рейд неподалеку от устья, и вот тут-то все изменилось.
—    Санта Мария! А это еще что?! – ткнул пальцем вперед главный штурман.
Кортес прищурился. Из леса, с обеих сторон реки в полной тишине выбегали раскрашенные в самые разные цвета мавры.
—    Господи! Да их больше тысячи! – подошел сзади казначей.
—    Как бы не полторы… — покачал головой Кортес. – И все вооружены.
Вооруженные мавры – один за другим так и сыпали из леса, и конца этому не было видно.
—    Что делать будешь? – тихо спросил штурман. – Может, сразу – пушками? Разбегутся, как крысы.
Кортес стиснул челюсти. Если начать с пушек, много золота не взять, а ему была нужна добыча. Очень нужна…
—    Сначала поговорю. Селение значится, как мирное. Предатель Герреро сюда вряд ли добрался. Ну, а там… посмотрим.
***
Вожди встретили их на песчаном берегу. Стараясь удержать нервную дрожь, Кортес окинул взглядом амуницию парламентеров и с оторопью признал, что такого еще не видел: стеганые хлопчатые доспехи до колена, двуручные деревянные мечи со вставными остриями из осколков кремня, необычно длинные боевые луки…
Вожди перебросились короткими фразами, и один вышел вперед. Кортес собрался в комок, подал знак Агиляру и стремительно шагнул навстречу.
—    Я, капитан Эрнан Кортес, от имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса, повелителей Кастилии и Арагона, обеих Сицилий, Иерусалима и многих островов и материков…
Вождь, перебивая его, резко что-то выкрикнул.
—    Он говорит, что кастильцы должны уйти, — перевел подошедший ближе Агиляр.
Кортес на секунду оторопел, но тут же взял себя в руки.
—    Мы пришли к вам с миром… — энергично произнес он. – Привезли очень ценные подарки…
Вождь прокричал что долгое и угрожающее, и стоящий справа Агиляр невольно прижался к Кортесу.
—    Он сказал, что люди Чампотона и Кампече уже рассказали о нас по всему побережью.
«Черт! – мигом взмок Кортес. – И когда успели?!» По его расчетам, пеший гонец, даже выйдя из этих селений заранее, с форой в сутки, никак не мог обогнать идущую под парусами бригантину.
—    Скажи ему, что в Чампотоне и Кампече на наших людей напали… — не опуская глаз, кинул вбок Кортес. – Мы просто обязаны были отомстить.
Агиляр перевел, дождался ответа и опасливо шмыгнул носом.
—    Он говорит, если мы начнем высадку, нас всех возьмут в плен и принесут в жертву богам.
Кортеса бросило в жар.
«Рано еще Агиляра на переговоры брать… – сама по себе пришла совершенно ненужная в такой момент мысль. – Слишком забит…»
—    Скажи им, что солдат нашего императора еще никто не побеждал, — злясь и на себя, и на Агиляра, процедил он. – И смелее! Что ты за мою спину прячешься?!
Агиляр неуверенно вышел вперед, быстро и шепеляво выкрикнул несколько то ли слов, то ли фраз и быстренько ретировался.
И тогда вождь усмехнулся. Что-то коротко произнес и, показывая, что переговоры окончены, развернулся к Кортесу спиной и неторопливо пошел к своим.
—    Он сказал, твои слова, что пух, — перевел Агиляр.
—    И все?
—    Да, сеньор.
***
Капитаны совещались долго. Необычные стеганые панцири, большие щиты и на удивление длинные луки произвели впечатление на всех. Кроме того, больше половины – самых крупных – судов из-за мелководья подойти к берегу не могли. А главное, в смысле добычи бой обещал быть безрезультатным.
—    Зачем нам рисковать? – резонно выразил то, что думали остальные, Гонсало де Сандоваль. – Золото они наверняка припрятали; так что нам и десяти песо на солдатский пай не взять.
—    Но мне бросили вызов, — напомнил капитанам Кортес.
—    Тебе бросили, ты и принимай, — насмешливо отозвался Альварадо.
—    Верно, — поддержал его бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас. – Веласкес не поручал нам ввязываться в драки без серьезного повода.
Кортес стиснул челюсти. Капитаны определенно не считали его пострадавшую честь достаточно серьезным поводом для «бесплатного» боя. И это было то же, что и «шуточки» оставшегося без языка матроса.
—    Хорошо, — решительно кивнул он. – Я пойду сам.
Капитаны иронично переглянулись.
—    И не из-за своей чести…
Капитаны тут же насторожились. Они еще не понимали, куда клонит Кортес, но опасность уже почуяли.
—    Я пойду, чтобы никто в этой земле не смел даже думать, что кастильца можно испугать.
Капитаны зашумели. Намек на их трусость был слишком прозрачен.
—    Ты за языком-то следи, Эрнан, — на глазах свирепея, одернул его огромный рыжий Альварадо. – А то… как бы беды не вышло.
Всегда помогающий Кортесу Кристобаль де Олид перехватил взгляд гиганта и демонстративно положил руку на рукоять меча.
—    Я пойду, чтобы нигде более на этом берегу нас не встречали с оружием, — не обращая на них внимания, закончил Кортес.
Воцарилась тишина. Капитаны уже видели, что Кортес их уел. Потому что главное правило конкистадора «не отступать» родилось вовсе не из амбиций, а из понимания простого факта: испугайся дикаря хотя бы один раз, и тебя начнут бить на каждой стоянке.
—    Но мне нужна поддержка. По меньшей мере, человек сто.
Капитаны молчали. Нет, опытные воины глаз не отводили, но, даже понимая всю правоту Кортеса, плясать под его дудочку здесь никто не собирался.
***
Кортеса, вошедшего в реку на суденышке Гинеса Нортеса – самом маленьком, а потому самом проворном из всех, берега встретили ревом раковин и труб и грохотом барабанов.
—    Диего! – нервно позвал Кортес. – Диего де Годой!
Никто не отзывался.
Кортес разъяренно огляделся по сторонам, нашел королевского нотариуса лежащим на палубе под защитой массивного деревянного борта и едва удержался, чтобы не вытащить его за шиворот.
—    Диего де Годой! – распрямившись и стараясь выглядеть в глазах врага неколебимым, сквозь зубы процедил Кортес. – Немедленно идите сюда!
Нотариус прижался к борту еще отчаяннее.
—    Они всех нас убьют!
Кортес распрямился еще сильнее.
—    Вы хотите, чтобы я сообщил в Королевскую Аудьенсию, что вы отказались исполнить свой долг?
Королевский нотариус всхлипнул, заворошился и, проклиная все на свете, покинул убежище. Кое-как встал рядом, трясущимися руками развернул загодя подготовленный текст и, бросив на Кортеса затравленный взгляд, начал:
—    Мы, подданные Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса… никогда и никем непобежденных… усмирителей варваров…
—    Хватит! – остановил его Кортес и развернулся к Агиляру. – Переводи!
Агиляр торопливо, надрывая голос, что-то зашепелявил, а Кортес пересчитывал нахлынувших мавров. Их действительно было порядка двух тысяч, но против двух сотен обученных войне с дикарями солдат им было не устоять.
«Вопрос потерь… — подумал он. – Все это вопрос потерь времени… и если я не успею обойти все побережье до того, как Веласкес пришлет мне замену по всем правилам, все пропало!»
—    … и если вы не позволите нам сойти на берег и набрать воды, а напротив, неразумно атакуете, вина за убийство падет на вас… — выдохнул нотариус. – Подпись: Эрнан Кортес.
—    Все? – развернулся к нему Кортес.
—    Все.
Кортес махнул рукой штурману, тот отдал короткое распоряжение матросу, и над суденышком взвился флаг «Всем причалить». Моряки принялись ловить ветер, в идущих за ними на буксирах набитых солдатами шлюпках отпустили канаты, и берега буквально взорвались барабанным грохотом.
Кортес быстро стащил сапоги, обул плетеные альпаргаты*, подбежал к борту и, дождавшись, когда аркебузы дадут первый залп, спрыгнул в воду.

*Альпаргаты (alpargatа) — полотняная обувь с плетеной подошвой.

***
Что такое воевать без поддержки конницы, они ощутили мгновенно.
—    Сантьяго Матаморос! – орали конкистадоры, призывая на помощь главного покровителя своей далекой земли.
—    Сантьяго Матаморос! – кашляя и сплевывая воду, орал и сам Кортес.
Но их сбрасывали и сбрасывали обратно в реку, и, до тех пор, пока стоящие на палубе стрелки из аркебуз не сделали добрый десяток залпов, на сушу выбраться не удавалось. И лишь когда все они встали на земле обеими ногами, мавры неспешно отступили к лесу, – как оказалось, в засеки.
—    Эрнан! Что теперь делать?! – наседали старшие команд. – Как их оттуда выбить?!
—    И где этот чертов Авила?!
—    Что вам Авила?! – хрипло огрызался Кортес. – Вы свою работу делайте!
Он понятия не имел, где пропадает единственный согласившийся поддержать его атаку капитан, — самый, пожалуй, молодой из всех.
—    В атаку, кастильцы! Бей нечестивых!
Но все было без толку. Без поддержки кавалерии и пушек силы были равны, а едва они заходили в лес, как тут же становилось явным превосходство мавров. А потом подоспел Алонсо де Авила.
—    Алонсо вперед! – взревел Кортес.
Алонсо попробовал, но стрелы, словно стаи саранчи, так и сыпались на его солдат, и не прошло и четверти часа, как отступил и этот отряд. И тогда Кортес зарычал, стараясь не пригибаться под ливнем яростно свистящих стрел, подбежал к высокому, приметному дереву на опушке и вытащил меч.
—    Годой! – заорал он. – Где ты, черт тебя дери?!
Не дожидаясь, когда нотариуса приведут, несколько раз взмахнул мечом, сделал на дереве три широкие зарубки и, плюнув на приличия, со всех ног рванул назад, под прикрытие подчиненных.
—    Все видели?!
—    Все-е… — нестройно выдохнули конкистадоры.
—    От имени Их Высочеств доньи Хуаны и ее благородного сына дона Карлоса я, Эрнан Кортес, их слуга и вестник, извещаю, что Их Высочества являются королями и сеньорами здешних земель. Все слышали?!
—    Все-е…
—    Где этот чертов нотариус?! Быстро его ко мне!
***
Военный вождь Иц-Тлакоч проводил взглядом спешно уходящий к берегу реки отряд кастильцев, дал знак отбоя, подозвал писаря и жестом приказал ему достать бумагу из агавы и перо.
—    Великий Мотекусома, — не теряя ни секунды, начал диктовать он. – Это я, Иц-Тлакоч, которого ты назвал своим другом, посылаю тебе весть.
Писарь быстро вычертил ряд вертикально расположенных значков и замер.
—    Как Ты сказал, выполняя Твою просьбу, Иц-Тлакоч запретил мертвецам, которых Ты называешь четвероногими, а в Чампотоне зовут кастиланами, ступать на сушу и увидел, что переводчик у них пуглив, как олень. Иц-Тлакоч думает, переводчик был рабом.
Иц-Тлакоч на секунду задумался. Нужно было написать Мотекусоме самое главное, а что главнее, он решить пока не мог.
—    Сегодня мертвецы попытались выйти на сушу. Двести их было. Ровно двести. Мы напали и держали их в воде по грудь и по шею. Но с военной пироги с парусами пустили дым Громовые Трубы. Десять их было. Иц-Тлакоч хорошо посчитал. И многих воинов от этого дыма стошнило.
Иц-Тлакоч вздохнул. Запах был и впрямь омерзительный, но писать о том, что его воины отступили в лес, все равно не хотелось.
—    Их тошнило на траву и в реку и даже на врага. Сильно тошнило. А от грохота они шатались, как пьяные. Иц-Тлакоч хорошо все рассмотрел. И мертвецы увидели, что воинов тошнит и шатает, и начали пускать дым еще сильнее. С грохотом, как во время самой сильной грозы.
Вождь задумался. Теперь надо было писать, о том, как именно они отступали, но он тут же подумал, что написать об оружии мертвецов все-таки намного важнее.
—    А Громовых Тапиров, о которых Ты предупреждал, Иц-Тлакоч не видел. И Тепуско, с грохотом и дымом кидающих большие круглые камни на десять полетов стрелы не видел. Хотя смотрел хорошо.
Иц-Тлакоч поморщился и все-таки перешел к самой позорной части письма.
—    Пленных мы не взяли… хотя ранили многих. А еще самый главный вождь мертвецов сделал три зарубки на дереве. Иц-Тлакоч думает, это знак границы. Значит, будет еще бой. Или два. Это плохо. Мои воины не знают, чем обороняться от Громовой Трубы.
Писарь стремительно записал сказанное и с ожиданием в глазах уставился на своего военачальника.
—    Мотекусома… — вздохнув, продолжил Иц-Тлакоч, — из-за этих Громовых Труб у меня погибли восемнадцать лучших воинов. Мое племя пострадало. Женщины остались без мужей. А если завтра будет еще один бой? Или даже два? Пришли нам хорошего полотна – пять рулонов и медных топоров сорок штук.
Вождь задумался, не много ли просит, но, глянув на только что переплывшего залив перебежчика, понял, что немного, и значительно кивнул писарю.
—    Посылаю Тебе подарок, Мотекусома, — жестом показывая гонцу, чтобы тот немедленно готовился бежать в столицу, продолжил Иц-Тлакоч. – Это человек с севера. Мертвецы взяли его в плен год назад. Он был у них переводчиком. Теперь бежал и расскажет Тебе, Мотекусома, много интересного. Очень ценный человек. Иц-Тлакоч сразу это понял. Иц-Тлакоч помнит, что Ты обещал дать тысячу зерен какао, если получишь что-то необычное. Иц-Тлакоч думает, ты сильно обрадуешься и дашь… три тысячи зерен! Это – кроме полотна и топоров, о которых я уже говорил.
Он окинул взглядом мокрого, словно выдра, перебежчика Мельчорехо.
—    Тебя проводят к Тлатоани. И если ты понравишься, отпустят домой.
—    Мне некуда возвращаться, — покачал головой Мельчорехо. – А Мотекусома нам враг.
Иц-Тлакоч оторопел.
—    А почему же ты пришел к нам?
Перебежчик стиснул челюсти.
—    Кастилане еще хуже.
***
Лишь когда Кортес поднял флаг «Всеобщий сбор», капитаны поняли, что попали в какой-то переплет.
—    Что еще этот щенок надумал? – ворчал Альварадо. – Если там и было золотишко, так он его уже подсобрал, и моей доли там нет…
—    Ты напрасно его недооцениваешь, — возразил Сандоваль. – Чует мое сердце, как бы нам еще из своей доли не пришлось ему докладывать…
Но деться было некуда, и капитаны спустили шлюпки и медленно, один за другим, начали собираться на берегу реки – в точности напротив неказистой бригантины Гинеса Нортеса. Но лишь, когда собрались все до единого, бледный, перемотанный бинтами Кортес вышел из рубки и встал у борта.
—    Ты чего туда забрался, Эрнан? – сразу же начали капитаны, все более раздражаясь от того, что приходится смотреть на него снизу вверх. – И зачем «Всеобщий сбор»? Дальше двигаться надо, добычу брать, а не в командора играть!
Кортес терпеливо слушал, а когда ему высказали все, жестом подозвал Королевского нотариуса:
—    Хочу сообщить вам, сеньоры, что вы находитесь на земле Короны. Если желаете, Диего де Годой вам это подтвердит.
Капитаны недоуменно переглянулись, и стоящий рядом с Кортесом нотариус нехотя и печально закивал.
—    Да, это так, сеньоры…
Капитаны насторожились. Кортес проводил акт присоединения новых земель практически в каждом селении, в котором останавливался. Но никогда это не было обставлено с такой помпой.
—    И что с того? – подал голос Альварадо.
—    А то, что этой ночью, границы Короны, отмеченные мной вон у того дерева, — указал рукой в сторону леса Кортес, – пересекли немирные соседи. Ты понимаешь, что это означает, Альварадо?
Альварадо секунду размышлял и вдруг начал наливаться кровью.
—    Мне что теперь – до скончания века этот пустырь охранять?! Ты это хотел сказать?!
Капитаны гневно загудели, а Альварадо двинулся к реке, явно собираясь войти в нее и забраться по веревочному трапу на борт.
—    Да, я тебя…
—    Стоять, Альварадо! – мигом перегородили ему дорогу Олид и Сандоваль. – Ты что, ничего так и не понял?!
Альварадо непонимающе моргнул и вдруг замер. Лишь теперь до него дошло, на что замахнулся Кортес. Только возрази, и он с полным правом казнит любого. Немедленно. Как врага Короны.
—    Ч-черт!
В принципе, необходимость оборонять присоединенную землю до последнего солдата возникала бы в каждом присоединенном к Кастилии и Арагону селении. Если бы конкистадоры не уходили раньше, чем подтянутся сарацинские войска. Но они предусмотрительно уходили раньше и как бы ничего не знали. До сего дня.
—    Поверьте, сеньоры, — энергично заверил Кортес насупленных капитанов, — я не собираюсь торчать здесь вечно. Но слово сказано. И эту землю просто придется защищать.
Но он уже видел, что подчинил их против желания, а значит, ненадежно.
—    А, кроме того, нам все равно нужна временная стоянка. Наши рабы уже начали дохнуть. Если не рассортировать и не отправить их на продажу немедленно, мы просто-напросто потеряем половину добычи.
И вот тогда капитанов задело за живое.
—    Кортес дело говорит, — сразу же поддержал его благоразумный Сандоваль. – У меня на каравелле уже штук двадцать сдохло.
—    И у меня…
—    И у меня двенадцать. Да, и девки почти все уже беременные.
Кортес еле заметно улыбнулся. Понятно, что солдат – при наличии полных трюмов молодых баб и на привязи не удержишь, вот только беременную девку задорого уже не продашь. Понимая это, капитаны один за другим принимали сторону Кортеса, — теперь уже по собственной воле.
—    Мое предложение, сеньоры, — ткнул он пальцем в берег реки, — мы ждем здесь, а всех рабов перегружаем на три-четыре самых быстроходных каравеллы и отправляем на Ямайку.
—    А почему не на Кубу? – с подозрением уставился на Кортеса бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас.
Кортес озабоченно прокашлялся.
—    Знаете, сеньоры, после вчерашнего боя мне кажется, что нам понадобится порох. Много пороха. А на Кубе… не знаю, как у вас, а лично у меня на Кубе одни долговые расписки.
На какое-то мгновение воцарилось гробовое молчание, и вдруг капитаны взорвались хохотом.
—    Он уже все продумал! Ай да Кортес!
То, что на Кубе всю добычу заберет оплативший экспедицию Диего Веласкес, было ясно всем.
***
Мотекусома чувствовал, что сражение уже состоялось, а, не пройдет и двенадцати дней, и круглосуточно бегущие гонцы доставят ему письмо Иц-Тлакоча. Нет, он вовсе не рассчитывал, что старый хитрый вождь обрушит на четвероногих все свои силы, да это и не требовалось. Мотекусоме важно было хоть немного задержать пришельцев, — хотя бы до тех пор, пока он не стянет в прибрежные районы Союза достаточно войск.
А что касается Иц-Тлакоча… что ж. Его переговоры с Мотекусомой были сугубо личными и секретными, и, случись четвероногим одержать серьезную победу, Союз винить будет не за что.
Великий Тлатоани удовлетворенно усмехнулся и, вызывая секретаря, стукнул трещоткой.
—    Объяви членам Тлатокана, что я назначил на сегодня внеочередное совещание.
—    По какому вопросу? – склонился секретарь.
—    Сбор дополнительных воинских сил. Они знают.
Секретарь, думая, что речь пойдет о новой войне с Тлашкалой, расплылся в улыбке и мгновенно исчез.
«Дети… — расстроенно покачал головой Мотекусома, — Сущие дети!»
***
В течение следующих суток, рабов перегрузили на четыре самые быстроходные каравеллы и немедля отправили на Ямайку. При хорошем ветре капитаны могли обернуться недели за полторы, а больше всего времени должен был занять сам торг. Да, Ямайка остро нуждалась в рабах и хватала все, что ни привезут, и по хорошей цене, однако следовало еще загрузиться порохом, а если очень повезет, то и лошадьми.
Последние как раз и были самым серьезным оружием, — едва сарацины видели всадника на коне, в их рядах мгновенно наступала паника, и бой можно было считать завершенным. Собственно, именно поэтому лошадей, ну, и, само собой, пушки капитаны сгружали на берег реки Грихальва в первую очередь. А едва перегрузка кончилась, обнаружилось, что с корабля Педро де Альварадо исчез переводчик – крещеный мавр Мельчорехо.
—    Где ваш крестник? – еще не веря в случившееся, подошел Кортес к падре Хуану Диасу.
—    Давно не видел, — покачал головой святой отец. – Альварадо его ни на исповедь, ни на причастие не отпускает.
Кортес досадливо крякнул и подозвал Альварадо.
—    Где этот чертов Мельчорехо?!
—    А я почем знаю? — пожал плечами гигант.
—    А кто должен знать? Я же тебе его отдавал! – вспылил Кортес.
—    Я думал, ты его снова забрал! – на глазах пунцовея, начал оправдываться Альварадо.
—    Зачем он мне?! У меня же теперь Агиляр! – начал срываться на крик Кортес.
—    А я знаю, что тебе в голову взбредет?! – заорал Альварадо и потянулся к рукоятке кинжала.
Кристобаль де Олид тут же оказался меж капитанами.
—    Сеньоры… прошу вас…
—    И что теперь делать?! – кричал расстроенный Кортес, пытаясь отодвинуть друга в сторону. – Ты хоть понимаешь, сколько он им порасскажет?!
Альварадо потупился и убрал руку с кинжала.
—    Извините, сеньоры…
Капитаны обернулись. Это был Агиляр.
—    Мельчорехо здесь чужак. Далеко не уйдет. Я думаю, он в руках тех мавров, что на нас напали.
Альварадо виновато запыхтел, одним движением руки сдвинул Олида в сторону и положил огромную ладонь Кортесу на плечо.
—    Ладно, Эрнан, не расстраивайся. Давай вместе их всех накроем. Пока не слишком поздно.
***
К отмеченному на карте Грихальвы «мирному» городу Сентла они вышли почти обычным боевым порядком. Впереди сновали натасканные на мавров еще на Кубе собаки, за ними шел знаменосец в окружении пешей охраны с огромными деревянными щитами, затем – арбалетчики колонной по четыре и лишь потом – стрелки с огромными, тяжелыми аркебузами. А замыкала колонну колесная артиллерия. Вот к артиллерии падре Хуан Диас и примкнул – вместе с братом Бартоломе де Ольмедо.
—    А где наша доблестная кавалерия? – все время вертел головой монах. – И где сеньор Кортес?
Хуан Диас мысленно чертыхнулся. Детское простодушие вот только что, на днях угрожавшего доносом брата Бартоломе его просто убивало. Именно такой простодушный человечек едва не отправил его на костер восемнадцать лет назад. И именно такой простодушный слуга Церкви зажимал пальцы его ног в тисках, искренне веруя, что тем и спасается от скверны.
—    Святой отец! Святой отец! – задергал его за рукав монах.
Хуан Диас вздрогнул и утер взмокший лоб.
—    Что еще?!
—    Как вы думаете, Иерусалим уже рядом?!
—    Санта Мария… — схватился за голову Хуан Диас. – Вы можете не трещать?!
И только он хотел добавить что-нибудь порезче, как из ближайшего лесочка по правую руку раздался пронзительный разбойничий свист.
—    Мавры! Мавры! – понеслось по рядам.
Падре дернул за рукав монаха, призывая пригнуться, и над его головой тут же вжикнула стрела. Хуан Диас рухнул на землю и понял, что Ольмедо так и стоит, непонимающе разинув рот.
—    Чертов содомист! Что вы торчите, как хрен на площади?! – взорвался падре и дернул монаха за подол.
—    А что вы ругаетесь?! – обиженно выдернул подол брат Бартоломе. – И где кавалерия Кортеса? Чего они ждут?
—    Откуда я знаю, чего они ждут?! – вскочил Хуан Диас и повалил тупицу на землю.
Мавры ударили и справа, и в лоб, но если там, впереди их легко отбросил небольшой передовой отряд, то здесь, на правом фланге их было… — Боже! – тьма-тьмущая!
—    Меса! – заорал главному канониру бывший мажордом Диего де Ордас. – Разворачивай пушки!
—    А ну, в сторону, святые отцы!
Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы – с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…
—    Матерь Божья! – панически взмолился он. – Помоги грешным рабам Твоим!
И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.
Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.
—    Ольмедо! – прохрипел он. – Помоги!
Его уже волокли – прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.
—    Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…
И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.
***
Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.
Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.
«Чертов Кортес… — подумал Хуан Диас. – Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»
Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг – впереди, справа, слева, повсюду – невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.
Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.
Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.
—    Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!
Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.
«Иерусалим… — горько подумал он, — где он, этот Иерусалим?»
Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, – ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…
Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.
«Да, и сарацины ли эти дикари? – усмехнулся он. – А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.
***
Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи – совершенно помимо его воли – тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам-кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.
—    Я пойду к ним, — все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.
—    Они тебя убьют.
Иц-Тлакоч поджал губы.
—    Нам нужно собрать своих павших.
—    Как хочешь. Ты – военный вождь, тебе и решать.
Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.
Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами – такими густыми, словно жили уже триста лет, часть – то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.
—    Иди сюда, сарацин!
Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.
—    Давай-давай, Иц-Тлакоч! – засмеялся предводитель. – Не бойся!
Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.
«Вонючая лисица! – стиснул челюсти Иц-Тлакоч. – А я ему поверил! Другом своим называл!»
Если бы он поменьше слушал Мотекусому, да вовремя ушел в лес вместе со своими людьми, золотом и едой, мертвецов здесь никто бы не увидел еще восемь тысяч лет.
Преодолевая дрожь, вождь подошел совсем близко и присел, куда указали, — на перевернутый барабан одного из своих погибших воинов.
Мертвецы смотрели на него с откровенным любопытством и нескрываемыми насмешками, но каждый занимался своим делом. Кто-то проверял тетиву маленького металлического лука, а кто-то аккуратно срезал с ягодиц павших воинов его племени тонкие пласты жира и кидал их в уже поставленный на огонь большой котел.
«Неужели едят?» – содрогнулся вождь и тут же понял, что ошибался. Мертвые мочили в растопленном человечьем жире тряпки и с шепотками и начертанием в воздухе креста прикладывали их к ранам – как своим, так и на телах своих четвероногих воинов-соратников.
—    Что, Иц-Тлакоч, страшно, когда крестное знамение творят? – рассмеялся предводитель и сел на второй барабан — напротив. – Ничего… сарацин поганый… то ли еще будет! Сеньора Наша Милостивая всех чертей в твоих богомерзких мечетях заставит трястись!
Иц-Тлакоч молчал; он ждал, когда переводчик встанет рядом с предводителем, а пока рассматривал пришельцев и уже видел: кровь была самая настоящая.
«Неправильно их мертвыми называть», — подумал он и тут же сам себя одернул: он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь убил кастиланина.
Вечно испуганный переводчик поздоровался, и вождь тут же перешел к делу:
—    Разреши мне собрать павших воинов.
Переводчик быстро и картаво, словно ворон, затрещал и тут же выдал ответ:
—    Давай сначала о перемирии и выплате дани говорить. Нам золото надо. Много золота.
Иц-Тлакоч представил себе, как отнесутся к уплате дани, а значит, и подчинению чужакам, его соплеменники, и покачал головой.
—    Это не только я решаю.
Предводитель помрачнел и поднялся.
—    Ну, как знаешь… я ведь тоже не все решаю, и мои друзья, — он хлопнул по спине обвязанного примочками из человечьего жира Четвероногого, и тот с хрипом взвился на дыбы. – Мои друзья жаждут крови!
Иц-Тлакоч замер. Ничего более жуткого он еще не видел. Никогда…
—    И Тепуско тоже хотят вашей смерти! – зло махнул предводитель в сторону стоящих поодаль пушек, и те взревели и выплюнули из черных ртов дым и смрад.
Иц-Тлакоч представил себе, как эти чудовища ворвутся в его селение, и взмок.
—    Хорошо. Мы будем платить тебе дань.
***
Уже на следующий день люди племени принесли все золото, какое успели собрать в столь сжатые сроки: четыре изящных диадемы, несколько ящерок, две собачки с острыми торчащими вверх ушками, несколько уточек и две массивные, когда-то отлитые с реальных лиц маски. И лишь тогда Иц-Тлакоч решился подойти к сидящему на воинском барабане и затачивающему свой меч предводителю кастилан.
—    Теперь нам позволят забрать наших воинов? – на мгновение повернувшись к переводчику, настороженно спросил Иц-Тлакоч.
Предводитель буркнул что-то под нос и продолжил затачивать оружие
—    У вас находится наш предатель – Мельчорехо, — перевел человек с глазами раба. – Вернете, — разрешим.
Вождь побледнел. Мотекусома не говорил ему, что кастилане так настойчивы, но и рассказать их предводителю о просьбе Мотекусомы и тем самым предать человека, названного другом, Иц-Тлакоч не мог.
—    У нас нет вашего перебежчика.
Предводитель кастилан замер.
—    А где же он?
—    Я не знаю, — насупился вождь. – Вчера был, а сегодня бежал.
Кортес посмотрел на вождя и прищурился.
—    Ты врешь.
Иц-Тлакоч потупился.
—    Твои глаза, как у сокола. От тебя ничего не скрыть.
—    Ну, и где он? – проверил острие пальцем Кортес.
Вождь тяжело вздохнул.
—    Он призывал напасть на тебя, говорил, что вас можно убить, как любого другого, и когда мы проиграли, его принесли в жертву.
Предводитель кастилан молчал.
—    Хочешь убедиться, сходи и посмотри, — холодея от риска, взмахнул рукой Иц-Тлакоч в сторону пирамиды. – Пепел его черного сердца все еще там.
Предводитель досадливо крякнул и с размаху загнал меч в ножны.
—    Черт с тобой. Но он был очень ценен, и ты должен возместить его смерть.
—    Чем? – замер Иц-Тлакоч.
Предводитель поднялся с барабана и покровительственно похлопал вождя по плечу.
—    Женщины. Каждому моему командиру.
—    И тогда я смогу забрать моих павших? – с надеждой поднял голову Иц-Тлакоч и содрогнулся.
Губы предводителя кастилан смеялись, но глаза были пусты.
***
Мотекусома слушал сбежавшего от кастилан толмача весь день и полночи, — не прерываясь даже на обед. И лишь когда рассказ был кончен, вызвал ждущую в соседней комнате Сиу-Коатль.
—    Я иду в Черный дом.
—    Все так серьезно? – побледнела Женщина-Змея.
Мотекусома убито кивнул, махнул рукой и вышел прочь. Миновал стадион, добрел до невысокого массивного здания и кивнул встретившему его на пороге управляющему Черным Домом.
—    Здравствуй, Петлау-цин.
—    Здравствуй и ты, Великий Тлатоани, — опустил глаза управляющий, но в его позе не было ни капли почтения.
Мотекусома озадаченно замер. Именно Петлау-цин ввел его восемнадцать лет назад в главные таинства. Но непочтение к Тлатоани было тяжким проступком – даже для управляющего Черным Домом.
—    Что с тобой, Петлау-цин? – сдвинул брови Мотекусома. – Или ты по старости забыл, кто такой Тлатоани?
И тогда монах разогнулся и – вопреки всем запретам – посмотрел ему прямо в глаза.
—    Надо было выбрать в Тлатоани твоего старшего брата, а не тебя.
Мотекусому как ударили в сердце.
—    Он бы приходил сюда чаще, а главное, вовремя, — все так же, не отводя глаз, произнес монах, — а не когда враг уже ступил на земли Союза.
В глазах у Мотекусомы потемнело, но он не в состоянии был даже разгневаться. Некоторое время так и стоял, а затем тряхнул головой и шагнул внутрь. Стащил расшитую жемчугом одежду и влез в наполненную ледяной водой каменную чашу.
На удивление осведомленный монах, как всегда, был прав: тянуть с чужаками не стоило. И дело не в пушках, не в кораблях и даже не в лошадях. Главной угрозой, исходящей от кастилан, была их вера.
Нет, распятие Иисуса вопросов не вызывало. Раз в несколько лет, когда народ настигали беды, в Мешико обязательно появлялся точно такой же Человек-Уицилопочтли. Несколько месяцев он – живое воплощение Бога-отца – ходил по городам и селениям, рассказывая о важности добра, выслушивая просьбы и обещая заступничество на небесах. А потом, на последнем ужине, в обществе двенадцати опытных жрецов, причащался плоти священного гриба, становился у столба и принимал смерть.
Зная, сколь важно богам вдыхать аромат дымящейся крови, солдаты убивали его медленно и осторожно, точь-в-точь, как Иисуса: сначала пригвождая стрелами руки и ноги и лишь в конце поражая дротиком самое драгоценное в праведнике – его устремленное к Богу сердце…
Глубокую симпатию вызывало и бережное почитание кастиланами матери Иисуса. Точно так же и мешики уважали благочестивую вдову Коатликуэ – мать Уицилопочтли, непорочно зачавшую своего божественного сына в момент восхождения на вершину священной горы.
Судя по рассказам беглого толмача, все, абсолютно все указывало на глубокое родство мешиков и кастилан, и даже слова, обозначающие богов и жрецов, у них звучали одинаково – «Тео» и «Папа».
И, тем не менее, между ними была пропасть.
Всю жизнь служивший богам, Мотекусома сразу понял, откуда такая разница: кастилане наивно вычеркнули из сезонной четверки одно из самых важных воплощений Бога-отца – Черное, Ночное, Зимнее. И теперь делали вид, что Бог бывает только добрым.
Мотекусома сокрушенно покачал головой. Кастилане или не знали, или забыли одну из главных истин: кто боится посмотреть злу в лицо, тот сажает его на свою шею. И теперь они шли и шли по свету с белым воплощением Бога на знамени и черным, как бы несуществующим – в качестве рассевшегося на их шеях погонщика.
«Они не остановятся. Никогда…» — вспомнил он пересказанные купцом слова бледнолицего перебежчика с непроизносимым именем Герреро и содрогнулся. Пошарил в темноте, нащупал разложенные на циновке кусочки священного гриба и сунул их в рот. Впрочем, он уже и без выхода в мир богов понимал, сколь важной будет предстоящая битва. Ибо если победят слепые, они вырежут глаза и всем остальным.
***
В первую же неделю Кортес сделал самое важное: распределил среди капитанов доставленных по уговору женщин, – в основном, из селения Потончан. Мария де Эстрада и две ее подруги с капитанской похотью никогда и не справлялись, предназначенных для продажи рабынь он уже отправил на Ямайку, а отбирать жен у только что замиренных мавров было неумно.
Кортес вздохнул, — а ведь были еще и солдаты…
Чтобы в солдатские головы не лезли ненужные мысли, он сразу же отправил их выжигать лес вокруг города и строить простейшие укрепления, однако до возвращения отправленных на Ямайку каравелл оставалось еще недели три, а конфликты происходили все чаще. Солдаты не любили воздержания, а мавры, невзирая на весь тот ужас, что им внушало оружие бледных, бородатых пришельцев, не терпели насилия. Чем это может кончиться в предстоящие три недели безделья, ведал один Сеньор Наш Бог.
Некоторое время Кортес размышлял, а затем все-таки призвал к себе падре Диаса и брата Бартоломе.
—    Я замирил этот народ, — по очереди заглянул он в глаза обоих святых отцов. – А вам предстоит привести его в веру Христову и внушить должное смирение. А то у меня за семь дней – уже два трупа.
Не верящий в человеколюбие Кортеса падре Диас досадливо поморщился. Когда он служил капелланом в армаде Грихальвы, подобное обращение означало лишь одно: капитану армады не хватает боевых подвигов и добычи. Вот и суется в то, что его не касается.
—    С чего это вас озаботили души язычников? – язвительно поинтересовался он. – Пытаетесь получить особые заслуги перед Церковью?
—    Вы увидели в этом нечто предосудительное?.. – прищурился Кортес.
Падре мысленно чертыхнулся: ответить было нечем. Ссылки на то, что обеим предыдущим экспедициям Веласкеса не удалось принять в христианство ни единого мавра, — кроме разве что беглого Мельчорехо и давно уже помершего Хульянильо, — не годились.
—    Даю вам неделю, святые отцы, — недобро улыбнулся Кортес. – Я должен стать первым, кто окрестит эту землю. Паству я вам предоставлю.
Святые отцы растерянно переглянулись и дружно развели руками. А на следующее утро солдаты согнали на обрамленную каменными трибунами центральную площадь практически все население городка.
Пять дней подряд Кортес обеспечивал доставку паствы, брат Бартоломе читал проповеди, Агиляр переводил их, а падре Хуан Диас оценивал эффект каждого слова и каждый день видел одно и то же – без толку. Нет, рассказанные братом Бартоломе евангельские истории маврам очень даже понравились. Однако менять богов они смысла не видели.
—    Уицилопочтли – наш предок, да, и Тлалок нашей крови, а ваш Иисус нам – никто, — через Агиляра объяснили жрецы, — даже не родственник.
И никакие ссылки на то, что Иисус объединил пролитой на кресте кровью всех, и перед его лицом нет ни эллина, ни иудея, нисколько не помогали.
И лишь Кортес был доволен. Его цель была достигнута: насилие полностью исчезло – за полной физической недоступностью целыми днями сидящих на трибунах баб. Вечерами же, когда жителей распускали по домам, солдаты были настолько измотаны многочасовым стоянием на жаре и беспрерывным бубнением святых отцов, что ни о чем, кроме сна, и помыслить были не в состоянии.
А на шестой день святые отцы взбунтовались.
—    Хватит с меня, Кортес! – орал падре Хуан Диас. – Вы же сами видите: все бесполезно! Их невозможно заставить отречься от Сатаны! По крайней мере, не за пять дней!
Кортес хмыкнул. Пять дней прошли очень даже неплохо, все это время, люди были заняты, но до возвращения кораблей с Ямайки оставалось еще, по меньшей мере, полмесяца.
—    Ладно. Вы правы: одной недели и впрямь маловато, — вздохнув, признал он, – даю вам еще две недели. Вы, главное, почаще вспоминайте подвиги отцов церкви и не сдавайтесь!
Падре Диас застонал.
А тем же вечером, осознав, что единственный способ избавиться от этого кошмара – это хоть как-то, но окрестить мавров, падре Диас решил применить необычный, почти языческий прием. Вкратце пересказал суть идеи Кортесу, и тот удовлетворенно рассмеялся и под угрозой бастонады* мигом озадачил совет капитанов.

*Бастонада (bastonada — палочный удар) — наказание палочными ударами, или розгами, или плетьми по спине и пяткам.

—    Я не буду этим заниматься! – взъярился Ордас, едва узнал, что от него требуется. – Я боевой капитан!
—    Будешь, — отрезал Кортес. – Еще как будешь. Если под суд не хочешь попасть.
—    За что?! – вытаращил глаза Ордас.
—    За неисполнение боевого приказа! Вот за что!
И через неделю изнурительных репетиций со всеми свободными от караулов и хозяйственных работ солдатами действо началось. Наутро, снова собранные на трибунах изумленные мавры увидели в центре площади срубленный в одном из садов и установленный в деревянную крестовину ананас, а под ним – полуобнаженную Марию де Эстрада.
—    Они говорят, хорошие бедра, — синхронно перевел святым отцам реакцию трибун Агиляр. – Почти, как у четвертой жены вождя. А вот грудь…
Кортес рассмеялся: грудь у Марии де Эстрада и впрямь была – не шедевр.
—    Змей! Где змей?! – забеспокоился падре Хуан Диас. – Змея давайте! Ордас! Какого черта ты ждешь?!
Бывший губернаторский мажордом Диего де Ордас глубоко выдохнул, с явным содроганием позволил пристроившемуся к нему сзади солдату взять себя за талию и надел скроенную из парусины и проклеенную вонючим клеем из рыбьих костей огромную, чуть ли не по пояс, маску.
—    Пошел, Змей! – явно теряя терпение, скомандовал раскрасневшийся и в целом довольный Кортес. – Ну же! Пошел!
Ордас сделал шаг, второй, и за ним потянулся укрытый парусиной длинный, многоногий «змеиный хвост» из полутора сотен солдат.
—    Сеньора Наша Мария! – истово перекрестился брат Бартоломе. – Давненько вы, падре, в инквизиции не бывали! Это ж надо что придумал!
—    Заткнись! — оборвал Хуан Диас; он уже видел – эффект есть!
Сидящие на трибунах мавры заворожено охнули и все, как один, встали.
—    Какой большой и красивый, — синхронно перевел Агиляр реакцию трибун. – Наверное, это и есть кастильский Бог-отец. Сейчас он ее… осеменит.
Падре Хуан Диас застонал и схватился за голову. Но поворачивать назад было уже немыслимо.
А когда скованный чудовищной маской Диего де Ордас, не без труда оторвав привязанный пониже ананас, протянул его Марии де Эстрада, а та, «вкусив» змеиных даров и порочно покачивая бедрами, мгновенно предложила плод обмотанному белой холстиной босоногому «Адаму», мавры подняли такой крик, что охрана стадиона потянулась к оружию.
—    Дура! — перевел Агиляр. – Ты что делаешь?! Кто же свадебный подарок передаривает! Он же сейчас вам обоим головы оторвет! Змею! Змею поклонись!
Падре Хуан Диас был близок к истерике.
И только изгнание из Рая мавры поняли именно так, как надо: трибуны подавленно затихли, а наиболее сентиментальные сарацинки начали всхлипывать и прижимать детей поближе.
Этим все, в общем, и закончилось: капитаны решительно воспротивились участию своих солдат в этом балагане, а тем же вечером жрецы наотрез отказались даже говорить о смене веры.
—    Кастилане рассорились со Змеем, главным хозяином вод, — резонно указали они. – Как же вы можете рассчитывать на хорошие урожаи? Понятно, что вам остается только воевать…
И лишь два десятка полученных по уговору с вождями рабынь, обстирывающие сеньоров капитанов днем и обслуживающие ночью, роптать не смели и приняли новую веру, как и свою новую судьбу, – молча.
***
День ото дня безделье – мать всех пороков – делало свою черную работу, и Кортес все чаще заставал караулы спящими, мавров – нагло рассматривающими пушки и лошадей, а капитанов – пьяными. Но, что хуже всего, каждое утро вожди сообщали ему, что снова найдены трупы зарубленных в своих домах отцов и матерей семейств, а дочери их – даже те, что не вошли в должный возраст, пропали.
И лишь в середине апреля, когда сухой сезон закончился, пришли каравеллы. Кортес немедленно скомандовал общий сбор, и все вокруг словно проснулись. Мигом забегали, засуетились, погрузили то немногое, что сумели взять, и менее чем за сутки добрались до следующего селения – ла Рамблы.
И вот здесь стало ясно, что судьба к ним переменилась. На берегу, у самого устья небольшой реки стройными рядами их снова поджидали раскрашенные в боевые цвета вооруженные мавры.
—    Толку не будет, — мрачно подытожили итоги короткого совещания капитаны, – людей потеряем, а ни золота, ни рабов  не возьмем.
Они стремительно переместились вдоль побережья к Санто Антону, дождались утра и с недоумением увидели то же самое. Но здешние мавры не молчали; они кидали в воздух песок и кричали что-то столь же бесконечно гневное, сколь и презрительное.
—    Попробуем в следующем городе, — быстро принял решение Кортес, уже понимая, что происходит нечто необычное и крайне опасное.
Но и в Коацакоалькосе их ждало то же самое.
—    Так… с меня хватит! – гневно выдохнул Альварадо. – Вы как хотите, а я на следующей реке высаживаюсь! Надоело!
—    Тебе виднее, — мрачно переглянулись капитаны.
Затем слева по борту показались высокие заснеженные горы, и люди немного отвлеклись и пустились в жаркие споры, какие горы выше – Пиренеи, Альпы или здешние. А потом появилась не обозначенная на карте Грихальвы река, и судно Альварадо встало, а шлюпки пошли к берегу.
—    Дурак… Боже, какой дурак… — не скрывая чувств, комментировали капитаны: берег буквально кишел ритмично раскачивающимися и гневно выкрикивающими угрозы дикарями.
Видимо, то же самое понял о себе и Альварадо, мигом повернувший назад, едва борта каждой из его шлюпок ощетинились двумя-тремя сотнями пущенных с берега стрел.
—    Надо назвать эту реку в его честь, — мстительно предложил Диего де Ордас. – Сеньоры капитаны, как вы думаете?
Капитаны дружно рассмеялись: лучшего способа увековечить позор неукротимого в драке и невыносимо вздорного в споре Педро де Альварадо придумать было нельзя.
А когда они прошли реку Флажков, на которой Грихальва наменял золота на 16.000 песо, а их поджидали копья, дротики да стрелы, стало ясно, что почти трехмесячная экспедиция заканчивается жутким провалом. Полное отсутствие возможности взять достойный приз делало ненужными купленные на Ямайке порох и лошадей, а самовольная продажа захваченных рабов приводила их прямиком в долговую яму губернатора Кубы Диего Веласкеса де Куэльяра.
***
Мотекусома видел, что поступает правильно, и жертва Иц-Тлакоча принесла обильные и добрые плоды. Один за другим кастилане миновали самые богатые, самые привлекательные города, опасаясь даже ступить на берег, на котором их ждали регулярные части Союза племен.
Более того, там, в Черном доме Мотекусома ясно увидел, что кастилане гораздо более уязвимы, чем это кажется на первый взгляд, что боги просто играют ими, — как мячом. И только в конце подаренного священным грибом путешествия по слоям Божественного Бытия Мотекусома почуял опасность. Но – странное дело – эта опасность исходила от своих.
Он попробовал уйти глубже, стараясь понять, кто именно опасен, но будущее не хотело раскрывать всех своих секретов, и он разглядел только одно: в центре водоворота надвигающихся перемен уже теперь стоит женщина – родовитая, сильная и очень опасная.
Мотекусому это озадачило, а затем и встревожило. На всей земле мешиков наиболее родовитой, а, следовательно, опасной была одна женщина – дочь прежнего правителя и… его главная жена с титулом Сиу-Коатль. Древняя кровь Женщины-Змеи, делала ее в глазах простых людей на голову выше, чем любой из ее окружения, включая собственного мужа.
Мотекусома мысленно перебрал все, что узнал о своей жене за много лет супружества, и только пожал плечами. Чтобы подозревать ее в чем-то дурном, нужен был повод, а как раз повода она никому не давала. Никогда.
***
В гавани Сан-Хуан де Улуа кастильцев поджидали все те же вооруженные мавры, и Кортес два дня проторчал на рейде, яростно обсуждая с капитанами их общее будущее. Из составленной Грихальвой карты следовало, что севернее Улуа есть лишь одно удобное для стоянки место, а дальше – ни городов, ни жителей, ни бухт. На этом побережье, да и вообще в жизни, их более не ждало ничего. Так что, когда на третьи сутки здешние мавры перестали показывать свой гнев и выслали две пироги, сердце Кортеса подпрыгнуло и заколотилось вдвое чаще. Это был шанс.
Безо всякой опаски изукрашенные пироги пристали к увешенному флажками и знаменами судну Кортеса, и мавры, одетые в красивые, расшитые цветными нитками рубахи, поднялись на палубу, осмотрелись и, все, как один, сложив руки на груди, встали у борта полукругом.
—    Татуан! – громко произнес один, самый старший.
Кортес двинул Агиляра в бок.
—    Переводи…
—    Я… не понимаю, что он сказал… — выдавил Агиляр и, попытавшись наладить контакт, быстро зашепелявил.
Мавры переглянулись и пожали плечами. Они не понимали ни слова.
—    Попробуй еще… — прошипел Кортес.
Агиляр снова забалаболил – без толку.
Внутри у Кортеса все перевернулось. Единственный шанс понять, что происходит на побережье, безвозвратно ускользал из рук.
—    Татуан? – послышался за спиной мелодичный голос, и Кортес резко развернулся.
С кормы, в обнимку с корытом, полным выстиранного белья сеньора Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро к нежданным гостям двигалась взятая по договору юная, лет пятнадцати рабыня. На ходу ткнула пальцем в сторону Кортеса, что-то резко и быстро проговорила и, покачивая бедрами, прошла мимо.
—    А ну, постой! – ухватил ее за плечо Кортес и развернул к себе. – Ты, что, понимаешь?
Сарацинка оторопело моргнула.
—    Это Марина, — вмешался Агиляр. – Она табаскский знает. Можно вдвоем переводить!
У Кортеса словно гора упала с плеч.
—    Ну, так переводите, черт вас дери!
***
Иш-Тотек, военный правитель провинции Улуа рассматривал кастиланское ожерелье долго, очень долго. Прозрачные зеленоватые камушки необычайно сильно напоминали священный нефрит, но были раз в двадцать чище и прозрачнее самого лучшего камня в его коллекции.
—    Так, говоришь, у них этого много? – поднял он глаза на вернувшегося с кастиланской пироги посланца.
—    Целые связки, — уверенно кивнул тот.
Иш-Тотек досадливо крякнул. Соблазн игнорировать приказ Мотекусомы и разрешить четвероногим высадиться на берег для торга был огромен.
—    Значит, кастилане говорят, что они – купцы… — все еще не решаясь переступить через волю главного вождя Союза, пробормотал он.
—    Да, — кивнул посланец. – Но товары у них действительно есть. Хорошие товары. И много…
—    Ладно. Завтра я сам на них посмотрю, — понимая, что нарушает закон, досадливо крякнул Иш-Тотек и уже на следующий день поднимался на борт высокой, определенно склеенной из досок пироги.
Внимательно огляделся и заинтересованно хмыкнул: такого он еще не видел. Паруса были подвижны, — закрепленные канатами реи при каждом дуновении ветра со скрипом сдвигались со своего места.
—    И кто здесь главный? – поинтересовался Иш-Тотек.
Смуглая скуластая девчонка лет пятнадцати быстро забормотала на табаскском языке, затем наступил черед второго толмача – кастиланина, и тогда вперед выступил светлолицый, с длинными, разведенными в стороны усами молодой мужчина.
—    Элнан Колтес, — перевела женщина, — посланник Женщины-Змеи Хуаны и ее могучего сына Дона Каллоса – великого военного вождя всех племен Кастилии и Алагона.
Иш-Тотек удовлетворенно улыбнулся; примерно этого он и ожидал. Осмотрелся еще и вдруг заметил крест с пригвожденным к нему короткими стрелами худым, бородатым мужчиной.
—    Человек-Уицилопчтли?!
Он и подумать не мог, что у них общие обычаи.
—    Исус Клистос, — перевела женщина и уже от себя добавила: — но они больше уважают его мать Малию.
Иш-Тотек понимающе кивнул: мама достойного сына вдвойне достойна.
—    Вождь Колтес хочет увидеть Мотекусому, — не дожидаясь, пока он спросит что-нибудь еще, перевела женщина.
Иш-Тотек поморщился. Эта недипломатичная торопливость сразу же смазала все удовольствие от встречи.
—    Скажи ему, Великий Тлатоани сам выбирает, с кем ему встречаться.
В воздухе тут же повисло неловкое молчание. Иш-Тотек поморщился и понял, что положение следует исправить.
—    Я подарки привез, — глядя в глаза Кортесу, промолвил он. – И разрешение. Можете выгружать свои товары.
***
Кортес чувствовал себя так, словно шел по тончайшей проволоке на высоте флагштока каравеллы. Осторожно, стараясь не разрушить с таким трудом созданное впечатление, он с низкими поклонами принял исполненные из золота, серебра и перьев тропических птиц подарки и тут же понял, что отдариться следует не хуже.
—    Ортегилья! – рявкнул он в сторону застывшего неподалеку пажа. – Немедленно тащи сюда все, что есть в моей каюте! Шапку с медальоном, мое парадное кресло – все!
И тут же, как величайшую ценность, водрузил на шею мавра самое блестящее, что было под рукой, — ожерелье из зеленоватых стеклянных бус по два песо за нитку.
Мавр расплылся в улыбке и о чем-то заинтересованно спросил.
—    Он спрашивает, где расположено месторождение такого замечательного нефрита, — мгновенно перевели толмачи.
—    В недрах Кастилии, — едва удерживаясь от саркастической нотки, широко улыбнулся Кортес. – А где расположено месторождение такого чистого золота?
—    В землях нашего Союза, — так же демонстративно широко улыбнулся Иш-Тотек.
—    Значит, мы сторгуемся, — удовлетворенно кивнул Кортес.
А потом они расстались, и Кортес, вволю налюбовавшись написанным странными каракулями разрешением на квадратном листке великолепной, хотя и толстоватой бумаги, начал разгрузку.
—    Пушки – в первую очередь! Меса!
—    Я здесь, капитан!
—    Где ставить будем?! Вон те холмы сгодятся?!
—    То, что надо, капитан! Оттуда мы их всех накроем!
—    Ну, так вперед! Чего ты еще здесь?!
***
Мотекусома узнал о состоявшейся высадке кастильцев через четверо суток, — гонцы бежали и днем и ночью. Раздраженно принял подарки, затем тугой рулон переданной военным вождем Улуа бумаги, развернул документы и обмер. Иш-Тотек не только выдал непрошеным гостям разрешение сойти на берег, но и позволил перетащить лошадей и пушки!
На больших белых листах лучшие художники провинции талантливо изобразили, как Иш-Тотек, выпятив грудь, словно индюк, бесстрашно стоит буквально в трех шагах от Громового Тапира, и как внимательно наблюдает мудрый и отважный военный вождь всего Улуа за дымными плевками Тепуско.
—    Боже, какой дурак! – застонал Великий Тлатоани.
Яростно сбросил со стола с нижайшими поклонами переданный Иш-Тотеком железный солдатский шлем, доверху наполненный стеклянными бусами, и тут же схватился за остро кольнувшее – впервые в жизни – сердце и тяжело осел на циновку. То, о чем его предупреждали боги, уже начало совершаться – стремительно и неконтролируемо.
—    Что случилось? – вышла на шум Сиу-Коатль.
Мотекусома болезненно посмотрел на самую опасную для Союза женщину и тут же взял себя в руки.
—    Ничего. Иди.
Сиу-Коатль вышла, и Мотекусома схватил чистый лист бумаги и начал быстро, пункт за пунктом, писать распоряжение Иш-Тотеку.
«Преподнесешь кастиланам золото, которое они хотят. Дай много. Если не найдешь у себя, дождись груза из Мешико – я пришлю…»
Мотекусома задумался, надо ли этому глупцу специально написать, чтобы в войну ни в коем случае не ввязывался, и вдруг замер. До него впервые дошло, как же он ошибался, не рассказывая вождям, чем кончались визиты кастилан в соседние прибрежные города. Поэтому они и не чувствовали за кастиланами той мощи, какую видел он.
***
Кортес закреплялся основательно. Он уже знал, что именно отсюда и начнет поход к далеким, но, как утверждали местные мавры, весьма богатым золотом городам. А потом Иш-Тотек начал передавать ему прибывшие из Мешико, от самого Мотекусомы подарки.
Все происходило строго по этикету. Послы подошли, наклонились и коснулись рукой земли у его ног, словно целуя, приложили пальцы к губам, окурили его, а затем и всех остальных душистым дымком и начали говорить.
Нечестивцы поинтересовались, каково здоровье его почтенных родителей, а также благочестивой Женщины-Змеи Хуаны и ее родовитого сына, военного вождя всех кастильских племен дона Карлоса. Затем пожелали им всем здоровья и хороших урожаев маиса, расстелили циновку и лишь тогда начали выкладывать подарки.
Когда послы выкатили диск из чистейшего золота размером с тележное колесо, стоящие за его спиной полукругом капитаны аж взмокли. Кортес чуял это даже спиной – по их раскаленному дыханию. И это было только начало. Спустя час всю циновку плотно занимали десятки и десятки золотых фигурок: местные бесшерстные собачки, дикие кошки перед прыжком, уточки, обезьянки, змеи, птицы… изображения солнца и луны, ожерелья немыслимой тонкости работы, массивные цельнолитые жезлы…
У Кортеса зашевелились волосы от предвосхищения своего будущего.
«Веласкес… гадина… ты думаешь, взял меня под узды? Черта-с-два!»
А потом пошли тюки тончайшей материи, чудным образом выделанной и под кожу, и даже под бархат, опахала из переливающихся райскими цветами перьев, огромный лук с двенадцатью стрелами и в самом конце – шлем.
Шлем был тот самый, солдатский, переданный Кортесом здешнему губернатору – для Мотекусомы. Но теперь он был доверху набит золотым песком – крупным, чистым, прямо с приисков.
Капитаны дружно вздохнули. Уж они-то знали: где прииски, там и жди настоящей добычи.
А потом подарки закончились, пришла пора отдариваться, и Кортес нервно обернулся.
—    Ортегилья! Принеси хоть что-нибудь, кроме этих чертовых бус!
—    А что я принесу? – не отрывая глаз от золота, проворчал паж.
—    Там у меня три голландских рубахи оставались! Вот их и неси!
Послы отступили шаг назад, и Кортес забеспокоился, что выпадает из регламента переговоров.
—    Агиляр! Марина! Скажите им, что я немедленно поеду и отблагодарю великого Мотекусому!
Послы что-то произнесли, и юная сарацинка быстро перевела сказанное Агиляру.
—    Они говорят, что это излишне… — протараторил тот.
—    Что излишне? – тряхнул головой Кортес. – А ну-ка еще раз переведи! Я хочу достойно отблагодарить великого короля и сеньора всех этих земель и народов Мотекусому!
Толмачи перевели, и во второй раз ответ был уточнен.
—    Ваш визит в Мешико излишен.
Кортес побагровел, — ему указывали на дверь.
***
Возбужденные капитаны и солдаты не отходили от золота до самого вечера.
—    Вот это добыча! Грихальве и не снилось!
—    Что там Грихальва! Столько даже рыцари в Константинополе не взяли!
—    Ну, ты скажешь!
Но Кортесу было не до них. Тут же, через переводчиков он передал Мотекусоме свою настойчивую просьбу нанести дипломатический визит, и эту просьбу тщательно, слово в слово записали и обещали доставить ответ из столицы в течение восьми-девяти дней.
А уже на следующий день Кортес обнаружил, что прибрежные мавры, с которыми солдаты по мелочи торговали, ушли – все, до единого. Более того, с берега ушли вообще все, кроме двух представителей местной власти! Кортес попытался выяснить, что, черт подери, происходит, и ничего нового не узнал, — оба оставшихся вождя отделывались ничего не значащими фразами. А уже вечером к нему подошел Педро Эскудеро – главный подручный Диего де Ордаса.
—    Вас приглашают капитаны, — пряча ухмылку, произнес Эскудеро.
—    Ну-ка, еще раз, — прищурился Кортес. – Кто именно меня приглашает?
—    Совет капитанов, сеньор Кортес, — уже серьезнее, со значением повторил Эскудеро.
Кортес чертыхнулся, не теряя времени, отправился вслед за Эскудеро и сразу понял, что его худшие предчувствия оправданы: советом заправлял Диего де Ордас.
—    Ну? Что случилось? – оглядел собрание Кортес.
—    Мы думаем, — выступил вперед Ордас, — что надо возвращаться.
Кортес насторожился.
—    Это еще почему?
—    Золота вполне достаточно, Эрнан, — убеждающим тоном проговорил бывший мажордом, — и чтобы с кредитами расплатиться, и чтобы доли солдатские погасить… И потом, ты же сам видишь, мавры тебе отказали.
—    Да, да, — закивали головами капитаны, — Контакты с Мотекусомой – это совсем другой уровень, Кортес. Тут нужен человек с опытом…
Кортес побледнел и невольно стиснул кулаки. Приближенные Веласкеса нагло оттирали его от успеха, с тем, чтобы право разрабатывать главную жилу досталось кому-то из них – в следующей экспедиции.
—    Я еще не получал ответа на свой запрос Мотекусоме, — еле сдерживая прорывающийся гнев, напомнил он. – Почем вам знать, что я не справлюсь?
—    Никто и не говорит, что ты не справишься, — видя, что Кортес взбешен, успокаивающе выставил вперед ладонь Ордас, — просто… сам понимаешь… тут уровень другой… тут Веласкеса надо подключать, а то и самого Колумба.
Кортес стиснул челюсти.
—    И не надо за оружие хвататься…здесь твоих врагов нет… — вкрадчиво проговорил почти в самое ухо Эскудеро.
Кристобаль де Олид мигом оттеснил Эскудеро, а Кортес глянул на свои руки и с трудом заставил себя отпустить рукоятку кинжала; он уже понимал, что сейчас потеряет все – быстро и неотвратимо. И вот тогда подал голос Альварадо.
—    Трусы! – раздалось в задних рядах.
Капитаны возмущенно обернулись.
—    Да-да, трусы, — опираясь, на огромный двуручный меч, повторил Альварадо. – Могу еще раз повторить.
Кортес обмер; от Альварадо он поддержки не ждал.
—    Ты не прав, Альварадо, — пытаясь погасить назревающий конфликт, возразил благоразумный Гонсало де Сандоваль. – Здесь трусов нет. Просто всему свое время и место…
—    Да, самое интересное только началось! – подскочил Альварадо. – Вы же все видели это золото с приисков! Если мавры даром столько дают, вы представляете, сколько можно из них силой выжать?!
Капитаны насупились. Наполненный золотым песком солдатский шлем видели все. Но они уже приняли решение.
Кортес тряхнул головой, энергично выдохнул и взял себя в руки.
—    А я так скажу, что уезжать рано.
Ордас поморщился.
—    Хватит, Кортес. Ты же сам видишь, на чьей стороне правда.
—    Нет, дело не только в золоте, — серьезно и уже почти без гнева произнес Кортес. – Просто есть две вещи, которые нам все-таки лучше доделать.
Капитаны удивленно посмотрели на столь внезапно успокоившегося Кортеса.
—    Да-да, — подтвердил он. – Две вещи сделать все-таки придется. Мне – ответ из столицы получить, а вам – город основать. Ну, или хотя бы крест в центре поставить. А то Веласкес… сами знаете… всех с дерьмом сожрет.
Капитаны секунду молчали, а потом облегченно рассмеялись. Они все знали, что Веласкес спит и видит, как основать свой собственный город в западных землях. Но главное, что они видели: Кортес сдался.
***
Дней через шесть от Мотекусомы пришел окончательный ответ: «Ваша просьба о визите в Мешико отклоняется». А на следующий день с побережья исчез и последний сарацинский пост.
Кортес сидел на высоком бархане и, обхватив руками колени, смотрел, как брат Бартоломе, отгоняя мошкару, руководит установкой высокого деревянного креста, символизирующего центр несуществующего, но как бы основанного города, солдаты тащат увязающие колесами в песке пушки, как с окриками и шлепками затаскивают на бригантины лошадей и пытался придумать хоть что-нибудь. И, сколько ни прикидывал, ему выходило одно и то же: основать город и вернуться на Кубу, к своей законной супруге – Каталине Хуарес ла Маркайда.
Санта Мария! – как же он ее ненавидел!
Позади послышалось сдавленное дыхание, и Кортес обернулся.
—    Что тебе надо, Агиляр?
—    Это не мне надо… — отдышливо прохрипел переводчик. – Вот… она чего-то от вас хочет…
Кортес удивленно поднял брови. Последний раз подтолкнув Агиляра под зад, на холм уже взобралась и вторая переводчица – полученная взамен Мельчорехо юная рабыня. Она что-то отрывисто произнесла, и Агиляр пожал плечами.
—    Она говорит, что кое-кто из союзников Мотекусомы хочет отколоться.
Кортес криво усмехнулся.
—    Ну, и что?
—    А еще она говорит, у Мотекусомы есть враги. Те, с кем он постоянно воюет.
Кортес невольно подобрался. Это уже было интереснее.
Сарацинка произнесла что-то длинное и замысловатое, и тут уже рассмеялся Агиляр.
—    Представляете, сеньор Кортес, она утверждает, что может свести вас с нужными вождями!
Кортес заглянул в темные, глубокие глаза рабыни и вдруг прочитал в них что-то на удивление знакомое… И тогда он ткнул все еще хихикающего Агиляра в бок.
—    А ну-ка, спроси у нее, куда нужно идти?
***
Уже просчитавшие грядущий передел полномочий капитаны отреагировали на призыв капитана армады заглянуть в небольшую бухту по соседству, как и должно, — как хозяева.
—    Ты совсем свихнулся, Кортес! – орали они. – У нас тридцать пять человек за три месяца преставилось! Жрать нечего! Сухари и те ни к черту не годятся – одна плесень! Отказ ты получил! Город мы разметили! Ну, что тебе еще надо?!
Но Кортес терпеливо призывал заглянуть в будущее, поскольку здесь, в Сан Хуан де Улуа слишком уж много москитов, а значит, город здесь не приживется, и Веласкес рано или поздно сочтет, что его провели.
—    А если мавры нападут?! Ты же их видел, Кортес! Это не те дикари, которых мы по четыреста штук в ошейники загоняли! Это солдаты!
—    Нападут ли мавры, я не знаю; пока я от них только подарки получал, — иронично поднимал бровь Кортес, — А вот Веласкеса знаю. И скрывать от него ваше нежелание поставить ему настоящий город, не буду. Учтите.
Этим он и передавил. Капитаны зайти в соседнюю бухту согласились, но не более чем на неделю – поставить несколько укрытий от сезонных дождей, да водрузить крест и алтарь. И вот тогда Диего де Ордас понял, что с Кортесом пора кончать. Он быстро встретился с Педро Эскудеро и ближайшим родственником губернатора Хуаном Веласкесом де Леоном, обсудил с ними, на кого еще можно положиться, и, в конце концов, пригласил еще одного капитана – Эскобара.
—    Все понимают, что происходит? – сразу же поинтересовался он.
—    Кортес что-то задумал, — ответил за всех Эскудеро.
—    А все ли понимают, что нам предстоит?
—    Кортеса губернатору доставить, — снова за всех кивнул Эскудеро. – Лучше, если живым. Чтоб не обвинили потом…
—    Все согласны? – глянул бывший губернаторский мажордом в сторону Эскобара.
Тот пожал плечами.
—    Я не против Кортеса, но если он, скажем, опять захочет втянуть нас в войну без добычи, иного выхода не будет.
Ордас поджал губы, но промолчал. Уже то, что Эскобар не в союзе с Кортесом, было хорошо.
—    Тогда вот что. Ему, кроме Альварадо и Олида, опереться не на кого. А если он снова что-нибудь отчудит, нас поддержат и остальные. Даже солдаты.
—    Это так, — охотно кивнул Эскобар. – Жрать нечего, и люди недовольны.
Ордас удовлетворенно улыбнулся.
—    Тогда все просто. Прибываем в бухту, ставим Веласкесу город, — в этом Кортес прав, а потом – арест и – домой. Повод к аресту я найду.
Капитаны загомонили и закивали головами. Они чуяли, что на Кубе им всем предстоит объясняться с губернатором – и по поводу несанкционированного отхода от острова – три месяца назад, и уж тем более по поводу продажи рабов на Ямайке. И пощада ждет лишь тех, кто вовремя одумался.
***
Едва они прибыли в новую бухту, юная переводчица снова притащила Агиляра под навес Кортеса.
—    У вас будут выборы нового вождя? – перевел Агиляр.
Кортес вздрогнул и заглянул в круглые маслины ее глаз. Она не могла знать о его планах, а значит, заговор зреет и у противника.
«Но откуда ей это знать?»
—    Ты ей что-то говорил? – повернулся он к Агиляру. – У нас что – заговор?
Тот испуганно моргнул.
—    Я не знаю, сеньор Кортес! Я ничего ей не говорил! Вот вам крест!
—    Спроси ее, откуда она это знает.
Агиляр спросил, и юная переводчица пожала плечами.
—    Сейчас месяц Паш. Через восемь дней будет священный праздник. Все люди в этот день своих вождей выбирают. На три года…
Кортес с облегчением рассмеялся: это был не заговор капитанов, а всего лишь туземный праздник. Но девчонка его смеха не приняла.
—    Тебя, я думаю, хотя убить, — с оторопью перевел Агиляр. – Берегись. Твои вожди ненадежны.
Внутри у Кортеса все оборвалось. А девчонка все говорила и говорила.
—    Постарайся дожить до священного дня, — перевел Агиляр. – Если племя тебя выберет, твои вожди будут вынуждены ждать следующего шанса три года.
Девчонка решительно поднялась и вышла, за ней с виноватым пожатием плеч выбрался из-под навеса Агиляр, а Кортес обхватил голову руками. Капитаны определенно что-то готовили, — если уж даже не знающая кастильского языка девчонка это заметила. А значит, ему следовало поторопиться.
***
После ночи мучительных размышлений Кортес вызвал давно им примеченного Берналя Диаса де Кастильо.
—    Что солдаты думают? – прямо спросил он.
—    А что им думать? – вопросом на вопрос отозвался Диас. – Золото Веласкесу да капитанам пойдет, это ясно, рабов мы за порох на Ямайку загнали. Да только порохом брюхо не набьешь, а у всех долги.
—    Рискнуть согласятся?
Диас на секунду замер.
—    Ты что, виселицу мне предлагаешь, Эрнан?
Кортес усмехнулся.
—    А ты что – еще не стоял под виселицей?
—    Моя шея это мое дело, — криво улыбнувшись, отрезал Диас, — и ни тебя, ни кого другого никак не касается.
—    Извини, — бережно тронул солдата за плечо Кортес. – Считай, что я ничего не предлагал…
Диас рассмеялся.
—    Вот только не надо из себя непорочную деву строить, Эрнан! Я, пока в Гаванской кутузке сидел, много чего о тебе наслушался!
—    Ты тоже сидел в Гаване?! – сделал круглые глаза Кортес. – И за сколько дукатов тебя отпустили?
Диас упреждающе поднял руки.
—    Все, Эрнан, хватит. Ближе к делу. Что тебе надо?
—    Поддержка, — издалека начал Кортес, подумал и добавил: — на все время похода.
—    Ну, это понятно, — усмехнулся Диас. – А что тебе нужно прямо сейчас? Ты ведь для этого меня пригласил?
Кортес на секунду замер.
—    Подбери нужных людей, — уже чувствуя, как на его шее затягивается невидимая пока петля, начал он, — а как придем на место, подымете недовольных.
Диас даже бровью не повел, — так, словно всю жизнь только и делал, что поднимал мятежи.
—    А потом?
—    Меня – генерал-капитаном и судьей, — выдохнул Кортес главное. – Пятую часть – Короне, пятую – мне.
Диас присвистнул, на миг ушел в себя… и вдруг улыбнулся.
—    А мне?
Кортес будто сбросил с плеч мешок с песком.
—    А сколько тебе надо?
—    Я не жадный, — покачал головой Диас, — но треть твоей доли возьму. Только полной доли, Эрнан… полной, а не той, что в дележ пойдет. Ты меня понимаешь?
Кортес рассмеялся и, преодолевая себя, дружески похлопал шельму по плечу. Он понимал главное: без опоры на Диаса ему не обойтись.
***
Даже когда Мотекусома получил известие о том, что кастилане всей армадой отошли от берегов бухты Улуа, он решил не обнадеживаться. И уже через сутки один из круглосуточно бегающих через всю страну гонцов сообщил, что четвероногие высадились севернее Улуа. Великий Тлатоани достал карту и нашел крепость Киауистлан.
—    Здесь?
Гонец подошел, долго всматривался в очертания берегов и кивнул.
—    Да… чуть южнее крепости.
—    И что они делают?
—    Ставят свой город.
Мотекусома похолодел. Это был вызов.
***
Диего де Ордас ловил подходящий для ареста момент каждый божий день. Но Кортес как чувствовал, что его ждет, и даже спал, непонятно, где – все восемь ночей. Но, что было особенно странно, даже поставив крест и разметив границы будущей крепости, Кортес продолжал чего-то ждать – словно сигнала со стороны или какого-то знака. И это заставляло бывшего губернаторского мажордома нервничать более всего. А когда Кортес все-таки распорядился собрать солдат на центральной площади – для последних инструкций и молитвы в честь основания нового города Вилья Рика де ла Вера Крус*, Ордас понял, что дальше тянуть немыслимо, — в море этого чертова висельника уже не взять.

*Вилья Рика де ла Вера Крус (Villa Rica de la Vera Cruz — Город Богатый Истинного Креста) — ныне город Веракрус (Veracruz) в штате того же названия в современной Мексике.

—    Давай, Эскудеро, начинай! – жестко распорядился он.
Тот кивнул и двинулся вперед.
—    Ну, вот и все, друзья, — обвел Кортес теплым взглядом сидящих прямо на земле солдат. – Наш долг исполнен. Пора домой.
—    Подожди, Кортес. Что значит, пора домой? – подал голос Эскудеро и, высоко поднимая ноги и всячески привлекая к себе внимание, начал продираться сквозь ряды рассевшихся на горячей земле конкистадоров. – Как только ты ступишь на корабль, только мы тебя и видели. Не-ет… давай уж сейчас разберемся.
Кортес мигом посерьезнел.
—    А что не так?
Эскудеро вышел на открытую площадку рядом с Кортесом, и, оценивая обстановку, окинул солдат быстрым внимательным взглядом.
—    Ну, во-первых, здесь кое-кто не знает, но с Кубы ты вышел самовольно. А значит, как только вернешься, попадешь под суд. Верно?
Солдаты насторожились.
—    А тебе-то что за дело, Эскудеро? – нахмурился Кортес.
—    А наше дело к тебе самое прямое, — чуть повернувшись к нему, развел руками Эскудеро. – Если ты – преступник, наши договоры с тобой Веласкес не признает.
Солдаты охнули. Здесь многие знали, сколь мелочным умеет быть губернатор, а значит, все оговоренные контрактами солдатские паи повисали в воздухе.
—    Но я знаю выход, — усмехнулся Эскудеро. – Тебя нужно арестовать. Прямо сейчас. И сдать Веласкесу. Под условие признания наших паев…
—    Подожди, — поднял руку Кортес. – С какой это стати Веласкес не признает договор?
—    Его надо арестовать и сдать Веласкесу! – чуть сильнее развернувшись к солдатам и еще громче, повторил Эскудеро. – Под условие признания нашей доли!
Солдаты растерянно загомонили.
—    Лю-уди! – вскочил с земли Берналь Диас. – Это что же делается?! Я же в долгах по уши! Я даже обручальное кольцо заложил! А они наших паев не признают! Это же грабеж!
—    На виселицу Кортеса!
—    Да при чем здесь Кортес?! Это Веласкес паев не признает!
—    Мне же все подписали! Вот он – договор! Черным по белому!
Ордас быстро нашел взглядом Эскобара и Хуана Веласкеса де Леона и сделал решительный жест: «Пора!» Те – с двух сторон – тронулись к Кортесу, но им тут же преградили дорогу Педро де Альварадо и Кристобаль де Олид.
—    Ну, что, сеньоры, попрыгаем? – издевательски похлопал огромной ладонью по рукояти двуручного меча Альварадо.
—    К черту Веласкеса! – отчаянно заорал кто-то. – К черту капитанов!
Ордас побледнел. Дело оборачивалось худо.
—    Сеньорам все, а нам – ничего!
—    К черту Веласкеса! Даешь Кортеса! – перекрывая всех, заорал Диас. – Даешь нашу долю!
—    Нашу долю… — во всех концах толпы загомонили солдаты, — нашу долю…
И тогда Кортес поднял руку.
—    Кстати, о вашей заслуженной доле…
—    Тише! Тише! – защелкали затрещины в самых разных концах толпы. – Сеньор Кортес о нашей доле говорить будет!
Кортес дождался относительной тишины, окинул взглядом солдат, задумчиво хмыкнул и поднял указательный палец вверх. Толпа замерла.
—    Да, опасность, что Веласкес откажется платить, есть.
—    Из-за тебя! – выкрикнул Ордас.
—    Ты, сеньор, помолчать можешь, когда капитан армады говорит?! – налетели на него два солдата. – Или тебе пику под ребра сунуть?!
Кортес чуть заметно улыбнулся, — Диас и впрямь сработал великолепно, — и тут же спохватился и возвысил голос.
—    Но дело даже не в Веласкесе. Главная моя беда – вы, простые солдаты.
Солдаты непонимающе загудели.
—    Скажу прямо, — сложил руки на груди Кортес. – У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю на богатства этой земли и на вас – уходящих такими же бедняками, какими вы сюда и пришли!
Толпа яростно загомонила. Слиток величиной с тележное колесо помнили все.
—    Вперед идти надо! – заорал Диас. – Тряхнуть чертовых мавров!
—    Но у нас есть обязательства перед губернатором Веласкесом, — озабоченно возразил Кортес.
—    К черту Веласкеса! – взревели со всех сторон.
Кортес сокрушенно покачал головой.
—    А королевская доля? Если мы с вами пойдем вперед, нам придется самим учитывать пятину Их Высочеств…
—    Что мы, до пяти посчитать не сумеем? – отозвался Диас. – На пальцах будем считать!
Толпа взорвалась хохотом.
—    И провианта у нас нет… — напомнил Кортес. – Ни солонины, ни…
—    К черту солонину! Здесь в каждой деревне жратвы полно!
—    На Кубе еще хуже – один хлеб из кассавы!
Кортес кинул короткий взгляд в сторону ошарашенного Ордаса, чуть заметно ему улыбнулся и снова поднял руку.
—    Мне трудно вас удерживать… — он сделал паузу, — но я не хочу, чтобы, возвратившись домой со сказочно богатой добычей, вы все попали на виселицу. Это было бы слишком обидно…
Толпа замерла.
—    Поэтому, что бы вы ни решили, все должно быть сделано по закону.
—    Верно! – поддержал его Диас. – Нам нужен свой генерал-капитан! Такой, чтоб все законы знал!
Толпа обмерла. Солдаты уже почуяли реальный шанс взять всю будущую добычу в свои руки.
—    Но только через Королевского нотариуса! – встревожился Кортес. – Чтобы комар носа не подточил! Мы не пираты!
Ордас застонал. Рухнуло все.
***
Спустя несколько часов, к полудню 12 мая 1519 года в присутствии законно избранных войсковой сходкой Королевских судей и альгуасилов*, генерал-капитан и главный судья всей Новой Кастилии – Эрнан Кортес лично судил Диего де Ордаса и прочих мятежников и врагов интересов Короны. Приговор был суров, но справедлив: заковать в цепи.

*Альгуасил – полицейский чин

А к вечеру под навес генерал-капитана вошли Агиляр и Марина.
—    Хорошо, что ты меня послушал и дождался этого священного дня, Кортес, — перевел Агиляр сказанное юной сарацинкой. – Теперь тебя будут признавать законно избранным вождем кастилан – все, даже самые дикие. Целых три года.
Кортес молчал. Теперь, когда все закончилось, он чувствовал лишь усталость, опустошение… и дикий страх.
Он понятия не имел, сумеет ли взять в королевстве Мотекусомы хоть сколько-нибудь достойную добычу. Но одно знал точно: со столь хорошо вооруженной и правильно организованной армией, как здесь, ни Колумб, ни Эрнандес, ни Грихальва даже не сталкивались.
Он даже не знал, сумеет ли откупиться от Веласкеса даже всем золотом здешних земель за то, что отказался сдать армаду – еще там, на Кубе. Теперь же, арестовав и осудив самых близких родственников и друзей губернатора, он затянул невидимую петлю на своей шее столь туго, что даже начал задыхаться – наяву!
Но главное, он никогда еще не получал такой огромной и одновременно такой иллюзорной власти над столь большим числом дерзких, жадных и привычных к оружию людей. Людей, одинаково способных и на пику посадить, и Веласкесу в кандалах сдать – при первом же повороте военной фортуны.
У него было такое чувство, что он шагнул в пропасть.